Текст книги "Собирание русских земель Москвой"

Его отец поддерживал вассальные отношения к Темир-Кутлуем319, а Иван Михайлович отправил в Орду послов, которые привезли ему ярлык на тверское великое княжение от хана Шадибека320. Это было время, когда и Тверь втягивается в объединение великорусских сил против Витовта, когда под давлением литовской опасности и великий князь всея Руси вынужден снова искать сближения с Ордой. Тверская рать участвует в первом выступлении против Витовта 1406 года, но заключение перемирия, закончившего на время это «розмирье», вскрыло основные разногласия между двумя великокняжескими властями. В. к. Василий повел переговоры с Витовтом и заключил перемирное докончание без сношений с тверскими князьями и в. к. Иваном, а в договорной грамоте написал его имя ниже своих братьев. Это встретило резкий протест. Тверские князья и воеводы ушли с тверским полком, и в. к. Иван отверг союз с в. к. Василием за то, что московские князья не почитают тверских равными себе, не соблюдают чести тверского имени в формуле грамот, заключают мир не «по думе» с тверскими князьями, стало быть, обходятся с ними как со служилыми князьями321. В походе под Вязьму и на Угру 1406–1407 годов Тверь участия уже не приняла. Во время нашествия Едигея на Москву тверской великий князь уклонился от участия, по требованию ордынского вождя, в осаде московского города, за что тверские волости подверглись разорению322. Наши летописные своды объясняют эти его действия осторожным уклонением от разрыва с Москвой; но в эту пору прямая помощь татарам в набеге на Русь была и на тверской почве общественно-психологической невозможностью. Иное дело отношение к Великому княжеству Литовскому. Стремление отстоять возможно полнее свою независимость от великорусской великокняжеской власти неизбежно толкало Тверь на испытанные пути союза с Литвой и попыток найти в ней опору и покровительство. В Тверском великом княжестве не замедлили возродиться внутренние смуты, находившие опору в Москве. Великокняжеская власть не могла отказаться от попыток привести Тверь в свою волю. А путь к литовскому великокняжескому двору давно проложен связями фамильного родства. В 1411 году видим тверского княжича Александра Ивановича на побывке у Витовта в Киеве, а в следующем году заключен союз великих князей литовского и тверского, что «быти им всюду за един»323, и тверской полк участвует затем в польско-литовской войне с Ливонским орденом324.

Однако это сближение Твери с Литвой не имело острого политического значения ввиду тех отношений, какие после временного «розмирья» установились между великими князьями Витовтом и Василием. С 1412 года, когда на ханстве Золотой Орды утвердился сын Тохтамыша Джелаладин-Султан, связанный с Витовтом, у которого в годы изгнания находил с отцом убежище и поддержку, а в. к. Василий возобновил сношения с Ордой и поездки к хану, чтобы влиянием в Орде поддержать свою нижегородскую и тверскую политику, ордынские и литовские отношения Твери теряли в значительной мере свою опасность для великорусской великокняжеской власти. Но отказ Тверского великого княжества от полной и деятельной солидарности с великорусскими силами, которые было сплотились под властью великого князя всея Руси, не мог не усилить пассивности этой власти, и можно признать, что этот отказ сыграл свою роль как в обновлении зависимости в. к Василия от хана, так особенно в упадке всякой энергии противодействия литовской политике и новом подъеме литовского влияния на двор и политику великого князя всея Руси.

Последние годы жизни и княжения в. к. Василия Дмитриевича характерно отмечены этим усилением литовских связей Москвы. Наряду с затруднительным и сложным укладом внешних отношений великого княжества это явление обусловлено – не менее, если не более – тревожным напряжением внутренних дел его. В. к. Василий, как еще увидим подробнее в дальнейшем изложении, имел основание смотреть с тревогой на будущее, какое ожидает его семью и наследие его власти после его кончины. В случае его смерти наследником оставался князь-малолеток, так как старший Васильевич Иван умер в 1417 году. Вскоре после этой утраты составлена духовная грамота, в которой сын Василий, родившийся в 1415 году, поручен матери в. к. Софье Витовтовне: она ему будет вместо отца325. Естественного опекуна своему сыну и вдове-княгине в. к. Василий видит в Витовте, тесте своем326. В 1423 году составлена последняя духовная в. к. Василия – с тем же «приказом» ему дочери, в. к. Софьи, и ее сына. В том же году в. к. Софья Витовтовна ездила к отцу, а вслед за ней прибыл к Витовту и митр. Фотий. Эта поездка имела политический смысл. Митр. Фотий повез с собой к Витовту духовную грамоту в. к. Василия: она была в подлиннике предъявлена литовскому великому князю при переговорах о новом подтверждении прежнего «докончанья» относительно его «печалования» дочерью, великой княгиней, и ее сыном327. И в том же году московский и тверской отряды участвовали в походе Витовта на немцев, а в следующем – Витовт вызывает великорусскую помощь против татарского набега328. Витовт стремился закрепить успех, достигнутый в Грюнвальдской победе, военными действиями литовских, польских и русских сил и привлечь к войне с немцами по крайней мере Псков и Новгород. Но торговые города, часто воюя с немцами, искали мира, держались оборонительно. К началу 20-х годов и Новгород и Псков добились мира с соседями, а псковичи даже обязались не помогать Витовту. За это им грозил гнев Витовта, и псковичи, опасаясь реальных осложнений, искали обороны и посредничества у в. к. Василия; но, замечает псковская летопись, великий князь хоть и присылал во Псков, по псковскому челобитью, князей-наместников, однако «не учини на добро ничего же»329. Это внешнее бессилие великорусской великокняжеской власти было обусловлено тягостным внутренним состоянием Великороссии, в которой разрастался сложный политический кризис.

IV

Союз митрополии всея Руси с великорусской великокняжеской властью, достигший особой силы и значения при митр. Алексее, должен был неизбежно привести к постановке самою жизнью ряда чрезвычайно острых и сложных вопросов не только об отношениях между митрополией и Константинопольской патриархией, между митрополичьей властью и местными церковными и светскими властями отдельных православно-русских земель, между церковной и светской властью вообще, но и более общий – о том, что же мыслится в данное время под понятием «всей Руси», раз этот термин входит в состав титула как митрополита, так и великого князя. Для митрополии термин имел вполне определенное значение – совокупности всех русских епархий, но по отношению к великому княжению подлежал то более, то менее широкому толкованию, так как стоял в явном противоречии с реальными пределами Владимирского великого княжества, которое противопоставляется в грамотах соседним местным великим княжествам Великороссии, новгородским волостям, тем более – Западной Руси. Термин «всея Руси» заключал выражение тенденции к властной политической роли вне пределов великокняжеских владений (притязания на великокняжеское старейшинство среди всех местных политических сил Великороссии – по отношению к таким «младшим братьям», как тверские или рязанские князья, на определенную власть в Новгороде и Пскове, на монополию в праве сношений с Ордой, на оборону против литовского захвата в Смоленской земле и в области Чернигово-Северской, оборону, готовую при первой возможности перейти в наступление), т. е. тенденции к расширительному толкованию понятия «всея Руси» до тех пределов, какие этот термин имел в титуле митрополита. Попытка митр. Алексея поставить борьбу Москвы и Литвы на церковно-религиозную почву, как борьбу православного христианства против «огнепоклонника» Ольгерда, выдвинула с большой резкостью национально-религиозную точку зрения на политические отношения Восточной Европы. И вся деятельность этого митрополита сковала прочной связью представление о «всей Руси» как обьекте церковной власти митрополита, с возможно широким пониманием задач великокняжеской деятельности, направленной на оборону Руси от иноземных и иноверных сил и на объединение ее вокруг одного политического центра. Церковно-политическое значение русской митрополии становилось мощным фактором в развитии не только междукняжеских отношений Великороссии, не только ее международных отношений, но и политического кругозора ее правящей среды.

Удержать в своих руках эту крупную силу, сохранить ее влияние и национально-политический характер было для великорусской великокняжеской власти делом чрезвычайной важности. Путь к тому был ясен: надо было передать митрополичью кафедру после митр. Алексея русскому кандидату, человеку из той же среды – служилого великокняжеского двора, из которой и сам он вышел. Митр. Алексей намечал себе в преемники испытанного сотрудника, троицкого игумена Сергия; но Сергий уклонился от самостоятельной политической роли, находя, что это дело «выше его меры», и остался у Св. Троицы. У в. к. Дмитрия был свой кандидат, более приспособленный к светской и публичной стороне деятельности митрополита, – архимандрит Михаил, более известный по прозванию Митяй, или Митя, по мирскому, надо полагать, его имени. История этого коломенского священника, который стал духовником великого князя Дмитрия Ивановича и всех его старейших бояр, великокняжеским канцлером-печатником, затем архимандритом Спасского монастыря и нареченным митрополитом, не только сильно взволновала московское общество, но подняла и ряд принципиальных вопросов. И прежде всего вопрос о единстве митрополии. Он был предрешен в положительном смысле соборным патриаршим определением о поставлении Киприана: после Алексея временное ее разделение должно прекратиться, и Киприан, митрополит Литовский и Малорусский, станет митрополитом Киевским и всея Руси. Но в Москве Киприана считали политическим врагом, союзником литовскому великому князю330; великокняжеское правительство твердо стояло на том, что не примет Киприана как человека, взысканного злейшим неприятелем Москвы331. Вопрос о преемстве после митр. Алексея был поднят официально при его жизни. Но сохранившиеся до наших дней источники не дают достаточных сведений о том, как это произошло, например, был ли сразу поставлен вопрос о неканоничности поставления Киприана, как поставлен он несколько позднее в соборном определении патр. Нила332. По утверждению Киприана, в. к. Дмитрий шел на признание раздела митрополии, чтобы поставить своего кандидата во главе Великорусской церкви, но в согласии ли с митр. Алексеем – это весьма сомнительно. Кандидатура Митяя на митрополии не встретила сочувствия со стороны митр. Алексея. В. к. Дмитрий стремился обеспечить за Митяем митрополии тем же порядком, как это произошло в свое время по отношению к митр. Алексею, – благословением предшественника и предварительным соглашением с патриархией. Однако ни летописная «Повесть о Митяе», ни послание митр. Киприана к Сергию и Федору не дают бесспорного и ясного представления о роли митр. Алексея во всем этом деле333. Совокупность указаний приводит скорее к выводу, что он так и не дал своего благословения Митяю334. Неудача с попыткой подготовить кандидатуру Сергия на митрополию335 и крупные разногласия относительно Митяя сильно запутали положение, и без того трудное.

В Константинополь отправлено посольство для подготовки дела при патриаршем дворе, и патр. Макарий, отвергший притязания Киприана, передал Великорусскую церковь в управление архимандрита Михаила, вызывая его в то же время для поставления на митрополию Великой Руси в Константинополь336. Такое решение дела, очевидно, не соответствовало основным идеям церковной и мирской политики Алексея, и можно подозревать, что не одна личность великокняжеского кандидата, но и более принципиальные причины вызвали разногласие между великим князем и митрополитом. Не имея епископского сана, Михаил-Митяй вступил, по полномочию от патриарха, в управление митрополией и перед отправлением в Константинополь задумал ставиться в епископы от местного, великорусского, епископского собора, но проект этот разрушен возражениями суздальского епископа Дионисия337. Кандидатура Митяя потеряла почти все преимущества, какие в свое время имел за себя Алексей: авторитетное благословение предшественника, сан владимирского епископа, согласную поддержку русских епископов. Более откровенно и резко выступал политический смысл этой кандидатуры, за которой, в конце концов, стояла только настойчивая воля великого князя. Московские раздоры и долгие сборы Митяя создали возможность подготовить и борьбу против него в Константинополе. Она шла с двух сторон – от Дионисия и от Киприана. Дионисий был поставлен на Суздаль митр. Алексеем после долгого вдовства этой епископии во время «одиначества» в. к. Димитрия с суздальским тестем, и нет основания видеть в нем противника Москвы и выискивать в его поведении по отношению к Митяю какие-либо политические мотивы. Ставленник митр. Алексея, близкий к игумену Сергию, Дионисий мог стремиться к митрополичьей кафедре, рассчитывая на сочувствие влиятельных кругов московского духовенства, враждебных великокняжескому кандидату338.

Его оппозиция Митяю вызвала столкновение, которое этот архимандрит, ставший правителем митрополии, грозился властно покончить, когда вернется от патриарха митрополитом всея Руси. И в этих раздорах снова поднялся вопрос о Нижнем Новгороде и Городце, как видно из дальнейшего хода дела. Дионисий стал собираться к выезду в Царьград для самозащиты и нападения. Но в. к. Дмитрий распорядился задержать его, пока поручительство Сергия не вернуло ему свободы. А тогда Дионисий, «слово свое изменив и поручника свята выдав», поехал вслед за Митяем в Константинополь. Нежданная смерть Митяя в дороге избавила их от встречи при дворе патриарха. Дионисий прибыл в Царьград, когда посольство, сопровождавшее Митяя, уже успело провести, под видом великокняжеского кандидата на великорусскую митрополию, Пимена339; его протест и обличение послов оказались запоздалыми, но изложение этих возражений в позднейшей патриаршей грамоте тем ценно, что содержит указание на отрицательное отношение Дионисия к разделению митрополии всея Руси, принятому в. к. Дмитрием340. В Константинополе Дионисий сумел оставить впечатление человека, который имеет разумение и знание канонов и ревностно стоит за них, участвуя в рассуждениях патриаршего собора, и получил сан архиепископа для своей суздальской епархии с особой гарантией ее пределов и состава341. И явился Дионисий на Русь в исключительной роли патриаршего полномочного посла, которому доверены общецерковные интересы, не касавшиеся его епархии: видим его в Новгороде с патриаршей грамотой в обличение стригольников и во Пскове по делу о той же ереси, причем Дионисий совершает тут именем патриарха пастырские действия в пределах митрополии всея Руси, а не своей епископии342. Такое отличие Дионисия выдвигало его кандидатуру на митрополию при первом подходящем случае. Но таким «случаем», в сущности, могло быть только устранение как Пимена, так и Киприана в пользу нового митрополита «всея Руси». Однако обстоятельства сложились иначе. Летом 1383 года в. к. Дмитрий, который Пимена не принял, а порвал и с принятым было Киприаном, послал в Константинополь Дионисия на поставление его в митрополиты на место Пимена, стало быть, на великорусскую митрополию, по низложении этого Митяева наследника, против которого великий князь отправил патриарху «письменные обвинения». В Константинополе это посольство было встречено с большим недоумением и раздражением, ревностный хранитель канонов втянут в борьбу за митрополию, на которую и так уже есть два посвященных патриаршей властью претендента, да еще как великокняжеский кандидат, принявший ту постановку вопроса о разделении митрополии, против которой ранее высказывался в согласии с принципиальной точкой зрения патриаршего собора. Патриарх Нил оставил вопрос нерешенным и постановил отправить на Русь двух архиереев расследовать на месте дело о Пимене с полномочием низложить его, если обвинения подтвердятся, и поставить на его место Дионисия. Нареченным митрополитом поехал Дионисий на Русь, но по дороге его захватил киевский князь Владимир Ольгердович, и у него в плену Дионисий умер год спустя343.

Противопоставленный Киприану, Дионисий и не мог устоять на позиции неуклонного защитника единства митрополии. Эта идея составляет главную силу Киприана, который отстаивал и сумел отстоять свое право на преемство после митр. Алексея по кафедре Киевской и всея Руси. Его победа в этой борьбе получила особое значение в истории великорусского великого княжения, потому что Киприан с единством митрополии связал тенденцию к независимости всей церковно-политической деятельности митрополита от великокняжеской власти. После кончины митр. Алексея Киприан сделал попытку прибыть в Москву, а затем, встретив отказ в. к. Дмитрия, пробрался туда потайными путями, предупредив о том троицкого игумена Сергия и его племянника, симоновского игумена Федора, которых вызывал на свидание с собою344. Но в Москве его захватили и выслали обратно345. Киприана на Москве встретили заявлением, что имеется на митрополии свой нареченный митрополит, архимандрит Митяй, причем, очевидно, утверждали, что он получил митрополию по благословению митр. Алексея и по воле великого князя346, а Киприана бранили «литвином». Киприан ответил отлучением всех, кто причастен к замыслу и выполнению того бесчестия, какое выпало на долю его святительскому сану, и поехал в Константинополь на суд патриарха и патриаршего собора347. Но тут, при разбирательстве дела, поставлен был вопрос о неканоничности самого поставления Киприана; ему пришлось заявить, что он готов остаться на той части митрополии, какая была ему назначена, а затем уехать, чтобы ослабить значение заочного постановления собора. А решено было поставить Пимена митрополитом Великой Руси, предоставив ему писаться и киевским, а Киприану «по снисхождению» оставить митрополию Малой Руси и Литвы348.

Послания Киприана к игуменам Сергию и Федору показывают, что он встретил в них сторонников единства митрополии. Их влиянию следует приписать неожиданный оборот дела к весне 1381 года, когда великокняжский духовник, игумен Федор, послан в Киев звать Киприана на митрополию. Киприан прибыл в Москву на праздник Вознесения (23 мая), а к исходу того же года вернулось на Русь московское посольство с Пименом и встречено великокняжеской опалой, карами и ссылками349. За Пимена вступился патриарх, посылая в Москву «многия грамоты» в пользу Пимена и против Киприана350. Но едва ли патриаршее соборное определение 1389 года, которое об этом сообщает, право, когда вмешательству патриарха приписывает дальнейшее поведение в. к. Дмитрия: высылку Киприана из Москвы и призвание на митрополию Пимена. У великого князя были, по свидетельству наших летописных сводов, свои причины для глубокого недовольства новым митрополитом и прямого недоверия ему. Во время нашествия Тохтамыша – в августе 1381 г. – митрополит, оставленный великим князем в осажденном городе, не справился с попыткой остановить порожденную паникой анархию и уехал в Тверь, где и пробыл до начала октября; при нем происходили сношения тверского великого князя с Тохтамышем, при нем выехал в. к. Михаил в Орду искать для себя ярлык на «великое княжение владимирское и новгородское». Киприан, можно сказать, сразу ступил на путь отделения своей политики и своих политических отношений от великокняжеских: не московский он митрополит, а всея Руси. В. к. Дмитрий решительно вернулся к прежнему взгляду – предпочел иметь митрополита для Великой России и, вызвав Киприана из Твери, заставил его «съехать» с Москвы на Киев351, а на великорусскую митрополию призвал из ссылки «с великою честью и любовью» Пимена на митрополичью кафедру352.

Возвращение на Русь из Константинополя суздальского архиепископа Дионисия в 1383 году снова подняло дело о незаконном достижении Пименом митрополии. В. к. Дмитрий сделал попытку спасти свою комбинацию заменой Пимена Дионисием, но плен и кончина его в плену оборвали и эту попытку закрепить за Великороссией особого митрополита. Оставалось держаться Пимена, лишь бы избежать водворения на севере Киприана, или поднять дело о новом кандидате. Но для последней попытки обстоятельства были чрезмерно запутанны, а дело о Пимене зашло слишком далеко, чтобы его легко было сразу остановить. Скомпрометированное в конец положение Пимена и смерть Дионисия открывали пути для Киприана. Представители Константинопольской власти – митрополиты Адрианопольский и Ганнский, уполномоченные расследовать запутанное дело о русской митрополии, прибыли в Москву без Дионисия и могли выполнить лишь следственную сторону своих полномочий. Решение дела должно было состояться в Константинополе по определению патриаршего собора. Только весной 1385 года поднялся Пимен в дорогу, притом отдельно от греческих митрополитов и великокняжеского посла – симоновского архимандрита Федора. Наши источники не дают сведений о том, каковы были намерения в. к. Дмитрия и какие инструкции получил арх. Федор. По-видимому, ему были даны широкие полномочия, так как нет указаний на какое-либо определенное предложение великокняжеского правительства относительно митрополии. Цареградские послы и Федор игумен представили патриарху обвинения против Пимена, обличавшие его в достижении сана обманом. Но вместе с тем Федор вел с патриархом какие-то «устные» переговоры: это дает повод предположить, что великокняжеское правительство, не решаясь ставить патриарху новые требования относительно замещения кафедры, делало, однако, какие-то попытки найти приемлемый выход из создавшегося положения. Без такого предположения пришлось бы допустить маловероятное, что состоявшееся в Константинополе соглашение арх. Федора с Пименом (причем Пимен поставил Федора на ростовскую епископию в сане архиепископа) было действием самовольным и явно нарушавшим великокняжескую волю. Но этот поворот в действиях Федора объясним только соответственными инструкциями из Москвы: в крайнем случае признать Пимена, лишь бы не возвращался Киприан; и такой крайний случай настал, когда не оказалось возможным достигнуть иного результата, т. е. освободить Москву и от Пимена, и от Киприана353. А патриарх крайне затянул дело, и весной 1387 года Киприан был отпущен в Литву для выполнения какого-то императорского поручения, хотя и с назначением ему годичного срока для явки на окончательный суд354. Ход дела явно склонялся против Пимена, его низложение было неизбежным355 и в пользу Киприана, что было ясно и до окончательного разрешения дела356. Пимен и Федор не стали дожидаться этого решения, а, вступив в соглашение, возмутившее патриарха, тайно покинули Константинополь и вернулись в Москву. Здесь Пимен продолжает святительствовать, невзирая на патриаршие призывы и запрещения, и только соборное определение патр. Антония, сменившего Нила на кафедре, о том, что Пимен согласно канонам должен быть признан низложенным, единство митрополии Киевской и всея Руси – навсегда восстановленным, как ее «древний порядок и устройство», а единственным законным ее митрополитом объявлен Киприан, заставило Пимена предпринять третью поездку в Константинополь, притом против воли в. к. Дмитрия, как свидетельствуют наши летописи357. Судьба избавила Киприана от дальнейшей борьбы. Пимен не доехал до Константинополя, умер в дороге, а раньше его смерть постигла в. к. Дмитрия. При новом великом князе Киприан был принят на митрополии без возражений.