Текст книги "Собирание русских земель Москвой"

Глава III
Великокняжеская политика преемников Калиты

I

Преемники Калиты строили дальше великокняжеское значение своей власти на основе, заложенной в деятельности их отца и деда Ивана Даниловича. Конечно, объем наших сведений о жизни московского княжого двора слишком незначителен для учета личной, более или менее сознательной роли носителей великокняжеских титула и власти в последовательном развитии этой политической работы. Преувеличивать ее отнюдь не приходится. Сравнительно немногие данные, какими располагаем для некоторого освещения этого вопроса скорее говорят о преемниках Ивана Калиты как о внешних, преимущественно пассивных центральных фигурах той работы в области политических отношений и общественно-политической мысли, которая вела великорусскую великокняжескую власть к значению крупной национально-государственной силы. Духовная грамота Симеона Ивановича – яркий памятник узкого семейно-вотчинного взгляда на княжеское владение; бледная личность «кроткого и тихого» Ивана Ивановича остается в тени событий его времени, а малолетний Дмитрий Иванович – орудие политики митрополичьего двора и московской боярской среды – не проявляет сколько-нибудь яркой индивидуальности и позднее. За официальной деятельностью великокняжеской власти стоят иные руководящие силы, которые строят и практику и теорию великокняжеской власти во многом наперекор вотчинно-владельческим тенденциям старого княжого права. С большой постепенностью и не без заметных колебаний уступают эти традиции княжого владения новым течениям в отношениях и воззрениях княжеской и общественной среды, пока само вотчинное начало, разлагавшее политический строй Великороссии в практике удельного владения и вотчинного распада, не ляжет, преобразованное назревшим единодержавием, в основу самодержавной власти московских государей. Весь этот процесс собирания власти протекал в теснейшей зависимости от внешних отношений Великороссии – под давлением потребностей ее самообороны и стремления к таким условиям этих отношений, которые обеспечивали бы торговые, колонизационные и, в широком смысле, национальные ее интересы. Поэтому первым моментом решительного успеха в великокняжеской борьбе за усиление центральной политической власти явилось нарастание руководящей роли великих князей всея Руси в международных – боевых и мирных – отношениях Великороссии с соответственной перестройкой внутренней организации княжого властвования и междукняжеских связей.

Основы новой государственности слагались постепенно под непрерывным давлением хода международной борьбы на пространствах Восточной Европы. Обзор хода событий этой борьбы – необходимый элемент выяснения образования Великорусского государства, которое ею же куется из века в век в самых своих глубоких основаниях.

Симеон Иванович унаследовал от отца созданное им положение великокняжеской власти; оно закреплено ханским пожалованием, который отдал «под руки» Симеона всех русских князей, и признано на «великом съезде всем князьям русским», который состоялся в Москве. Договором с братьями «у отня гроба» в. к. Симеон закрепил свое руководящее значение в управлении внешними отношениями Московского княжества и в распоряжении всей его воинской силой, а также признание за старейшиной московской княжеской семьи – он же великий князь всея Руси – «на старейший путь» ряда доходных статей, чем возвышалось, так можно выразиться, его представительство. Но вне Московского княжества его подлинная власть проявляется только по отношению к мелким князьям владимирского великого княжения; князья ростовские, ярославские, белозерские входят в состав великокняжеской «низовской» рати. И суздальский Константин упоминается в ее составе при в. к. Симеоне. Однако в годы великого княжения Симеона и Ивана Ивановичей слагается Нижегородское великое княжество и противопоставляет себя великому княжению владимирскому; крепнет самостоятельность Рязани, которая настойчиво требует определения своих территориально-политических пределов «нерушимыми рубежами» не только от «московской вотчины», но и от «великого княжения». А старая соперница Москвы, Тверь, ранее утвердившаяся в своем территориально-политическом обособлении, все более подавлена трудным положением между Москвой и Литвой и все более склоняется к сближению с Литовским великим княжеством ради опоры в нем против властного вмешательства великих князей всея Руси в тверские дела и подчинения Твери великорусской великокняжеской власти – на основе традиционного старейшинства владимирских великих князей, но уже чреватого элементами единодержавия.

На западных делах всего более сосредоточены внимание и силы этой великнокняжеской власти. Собирание русских земель под власть в. к. Ольгерда рисовалось современникам широким предприятием подчинения всех русских областей156. И столкновения между Москвой и Литвой из-за промежуточных, пограничных земель рано осложнились опасным влиянием этих конфликтов на внутренние отношения обоих великих княжений. Русские князья ищут в Восточной Руси защиты от литовского напора и захвата, и брат Ольгерда Явнут показал недовольным литовской великокняжеской властью путь в Москву своим побегом к в. к. Симеону в 1345 году157. А Москва все чувствительнее встречается с поддержкой, какую местные сепаратистские тенденции Пскова и Новгорода, Твери и Рязани находят в их литовских связях и отношениях. Политический кругозор Ольгерда широко охватывал отношения Северо-Восточной Руси, подготовляя, как можно сказать с точки зрения позднейшей исторической перспективы, политику Витовта. Родственные связи самого Ольгерда: по жене с тверскими князьями, а по дочери с нижегородскими, Любарта Гедиминовича с ростовскими – открывали пути литовскому влиянию на дела и отношения Великороссии. И родственные связи эти нисколько не смягчали напряжения враждебного соперничества двух великих княжеств. Они столкнулись в первый же год великого княжения Симеона Ивановича на смоленских делах. Ольгерду не удалась попытка захватить Можайск, недавнюю смоленскую волость, хотя набег был предпринят, по-видимому, в отсутствие в. к. Симеона, когда он еще не вернулся из Орды. Набег этот был ответом на поход в предыдущем году великорусских войск под Смоленск с татарской ратью воеводы Товлубия. Притязания литовской власти на Смоленск и на волости черниговско-северские встречали противодействие, за которым стояли расчеты на московскую (великокняжескую) и татарскую помощь. Местное мелкое княжье тянет к Восточной Руси. В походе 1340 года участвовали князья друцкий и фоминский; брянский князь выдал в 1341 году дочь за московского князя Ивана Ивановича, а князь дорогобужский Федор Святославич, неудавшийся тесть в. к. Симеона, сидел одно время на Волоке158.

Ольгерд шел к своей цели – закреплению связи Смоленска с Великим княжеством Литовским, которая сложилась еще при Гедимине, и распространению литовской власти на черниговско-северские области – с большой выдержкой и постоянной оглядкой на Москву. В конце 40-х годов он сделал было попытку подготовить сопернику решительный удар: отправил брата Кориада к хану Джанибеку – склонить его на союз против в. к. Симеона159, но послы Симеона убедили хана, что Ольгерд ему враг, так как разоряет ханский улус – вотчину великого князя, и добились выдачи всего литовского посольства в московские руки160. Пришлось Ольгерду отказаться от широких планов и заключить новый договор с в. к. Симеоном ради освобождения брата и его «дружины»161. Не знаем, какой ценой купил Ольгерд этот «мир и любовь», но вслед за этими событиями в. к Симеон – через год – поднимается походом на Смоленск; на р. Протве его встретили послы Ольгерда, с которыми он заключил какое-то мирное «докончанье»; однако Симеон продолжает свой смоленский поход, идет с войском к р. Угре, где его встретили смоленские послы, а после восьмидневных переговоров с ними отправил своих послов в Смоленск на заключение мира162. Возможно, что условия договора 1350 года обеспечивали такую трактовку Смоленска как владения, вполне независимого от литовского великого князя. Только после смерти в. к. Симеона Ольгерд получает полную возможность развернуть свободнее наступление на смоленские и черниговско-северские области, и наши скудные сведения о смоленских делах за годы великого княжения Симеона Ивановича все-таки дают основание признать, что в эту пору уже не Тверь, а великокняжеская власть, сосредоточенная в Москве, приняла на себя дело самообороны Великороссии с запада163.

Но задача эта чрезвычайно осложнена внутренними отношениями Великороссии. Боевые силы Твери и Рязани, Пскова и Великого Новгорода не принимают участия в действиях в. к. Симеона. С Новгородом у Симеона отношения крайне напряженные, как сложились они и при Иване Калите. Поездка Симеона в Орду по смерти отца и успех в хлопотах о ханском пожаловании, несомненно, потребовали крупных расходов и обязательства усиленной выплаты татарам «выхода», «запросов» и поминков. И первое дело в. к. Симеона по возвращении – послать в новгородские волости, в Торжок «дани брать», и стали тут его наместники и «борцы»-даныцики «сильно деяти». Новоторжцы послали жалобу в Новгород и просьбу о защите. Тогда в Торжок явились новгородские бояре, арестовали агентов великокняжеской власти, подготовили город к обороне, а в то же время поехало из Новгорода посольство к великому князю с протестом: «Еще не сед у нас на княжении, а уже бояре твои деют сильно». Однако подготовка к открытой войне с великим князем вызвала восстание новоторжцев; они не верили в силу Новгорода, боялись прихода великокняжеского войска, а потому изгнали от себя новгородских бояр и освободили великокняжеских наместников и сборщиков дани. В. к. Симеон действительно прибыл в Торжок «со всею землею низовскою», а новгородцы хоть и собрали все силы свои в город, однако послали к великому князю послов и «докончали мир» с ним «по старым грамотам, на всей воле новгородской», выплатив за то великому князю черный бор со всей Новгородской земли да тысячу рублей с новоторжцев164. В Новгороде водворился великокняжеский наместник. Но у в. к. Симеона не хватало силы на руководство обороной земель Новгорода и Пскова против наступления немцев и шведов. Псков перед непрерывно грозной ливонской опасностью, как ранее при князе Александре Михайловиче, «отвергся» в начале 40-х годов от Великого Новгорода и великого князя и «предался» Литве, призвав к себе на княжение Ольгерда; а тот посадил у них князем сына Андрея165. Однако и Андрей Ольгердович, как и отец его166, не был в состоянии вести оборону Пскова лично и с достаточной затратой литовских боевых сил. Только небольшие вспомогательные дружины литовских наместников помогают Пскову в борьбе против немцев167, и дело кончилось отказом псковичей от князя Андрея и враждой за это Ольгерда против Пскова168. Это произошло в 1348 году, и в том же году псковичи возобновили порванную политическую связь с Великим Новгородом, но уже на новых началах Болотовского договора, которые превращали Псков из новгородского пригорода в автономного «младшего брата» Великому Новгороду. Тем самым восстанавливалась и связь Пскова с великим княжением всея Руси.

Новгород принял великокняжеского наместника в 1341 году; но в. к. Симеон, занятый устроением дел Низовской земли, отношений к хану и к Литве, только на пятый год приехал в Новгород и «сел на столе своем». Положение Новгородской украйны было сугубо опасным. С одной стороны, Ольгерд, имея в своих руках Псков, начал было наступление и на Новгород, впрочем, южные дела скоро поглотили его силы и внимание, так что он и Псков потерял. Зато более серьезная опасность поднималась на новгородские волости со шведской стороны.

Король Магнус II начал завоевание Ижорской земли, грозил идти со всеми силами на Новгород, взял Орехов. Призыв новгородцев о помощи великого князя Симеона – остался втуне. Симеон долго медлил, занятый «делами царевыми», потом поехал в Новгород, но с дороги вернулся в Москву. Вместо него в Новгород прибыл его брат Иван, но и он не встал во главе новгородского войска, а уехал обратно, «не приняв владычня благословенья и новгородского челобитья». Новгородцы предоставлены своим силам; только Псков, обеспечив свое новое политическое положение Болотовским договором, дал им некоторую военную поддержку; приходится местными силами отбивать шведов, защищаться от немцев169. Великий князь не в состоянии отвлекать свои силы на дальний северо-запад: в эту пору разыгрались попытки Ольгерда поднять на него Орду, затем – поход в. к Симеона на Смоленск. Литовская опасность тяготеет над всеми отношениями великорусского великого княжения.

Эта опасность подрывала энергию великокняжеской власти в новгородских делах. Она же сильно осложняет тверские отношения. Тут с кончины тверского великого князя Константина Михайловича (ум. в 1345 году) разгорается борьба кашинской и холмской княжеских линий, сплетавшая сложную сеть ордынских, литовских и московских политических интересов в напряженный клубок. И напряжение это оказалось не по силам великорусской великокняжеской власти. На время центробежные силы берут верх в политическом строе Великороссии. Толчком для их резкого проявления послужила неожиданная смерть в. к. Симеона в моровое поветрие 1353 года.

Пятидесятые и шестидесятые годы XIV века – время, когда Москва пережила серьезный кризис своего положения в Северо-Восточной Руси. Тотчас по смерти Симеона нижегородский князь Константин Васильевич «сперся о великом княжении» с в. к. Иваном Ивановичем, при поддержке новгородцев; только перед своей кончиной примирился князь Константин с в. к. Иваном, да и новгородцы полтора года «пребыгиа без мира с великим князем», причем «зла не бысть никакого же», т. е. великий князь не имел силы ни покарать новгородцев за выступление в Орде, ни привести их в свою волю; отношения восстановились только по примирении князей170. А затем по смерти князя Константина сын его Андрей признал в. к. Ивана себе братом старейшим, но после Ивана вспыхнула новая борьба за великое княжение, ликвидированная с большим трудом и с большими усилиями. Замутились и отношения к рязанцам, которые захватили Лопастну и настойчиво предъявляли требование исправления рязанских границ. В Твери усобная борьба склонялась чем дальше, тем больше к победе микулинских князей, враждебных Москве и втянутых в сферу литовского влияния. И за всеми этими тревожными трениями внутренней жизни Великороссии стоит опасность вмешательства татарских и литовских сил. Из рук великокняжеской власти снова ускользает управление внешними отношениями Великороссии, областные политические силы враждебны центру, отстаивают и углубляют свою независимость от него, сами определяют свое положение по отношению к внешнему миру, ищут в Орде и в Литве союза и опоры против требований великокняжеской власти.

II

В это трудное для Москвы время во главе правления делами великорусского великого княжения стоит крупный политический деятель – митрополит Алексей. Его руководство великокняжеской политикой вывело власть великих князей всея Руси из тяжких затруднений времен «кроткого и тихого» Ивана и малолетнего Дмитрия. Притом Алексей, глава Русской церкви, вдохнул в эту политику определенное идейное содержание – церковно-религиозное и тем самым национальное. Сам факт достижения Алексеем митрополичьей кафедры был для великого князя значительным успехом. В его лице во главе русской церковной иерархии встал представитель московской правящей среды, свой человек в великокняжеском дворе. По житию, Алексей171 был сыном боярина Федора Бяконта, который выехал из Чернигова на службу к князю Даниилу Александровичу, а при Иване Калите, согласно свидетельству родословных, «за ним была Москва», что можно понять как должность тысяцкого172. Позднейшие родословцы ведут от Бяконта несколько боярских родов – Плещеевых, Фоминых, Жеребцовых, Игнатьевых, все фамилии, которые не стали в первые ряды боярства, но занимали прочное положение среди московского служилого люда, а частью, как Фомины, связаны со службой при митрополичьем дворе173. Брат митр. Алексея Александр, родоначальник Плещеевых, и его племянник Данило Феофанович – бояре великого князя Дмитрия Донского174.

Алексея можно назвать питомцем великокняжеского двора и его боярской, служилой среды. Есть известие, что он был крестником Ивана Калиты175. Ранний уход двадцатилетнего юноши в монастырь не порвал этих общественных связей, не был удалением от мира. Алексей монашествовал в одном из московских монастырей176, и его пострижение имело, по-видимому, значение подготовки будущего иерарха. С конца 1340 года он стоит во главе митрополичьего суда и управления в должности митрополичьего наместника177. Митр. Феогност готовил его, по соглашению с великим князем, себе в преемники, ввел его за двенадцать лет его наместничества в дела митрополии, а в декабре 1352 года поставил его епископом Владимирским и отправил вместе с в. к. Симеоном посольство в Константинополь к патриарху – хлопотать о поставлении Алексея себе в преемники по русской митрополии178. Дело русского, великокняжеского кандидата на митрополию было на этот раз хорошо подготовлено и в Константинополе, и на Руси. Московские послы вернулись, уже после кончины и митр. Феогноста и в. к. Симеона, с приглашением ехать в Константинополь на поставление, и в. к. Иван Иванович поспешил снарядить Алексея в эту поездку одновременно со своим выездом в Орду для получения ярлыка на великое княжение179. При патриаршем дворе Алексея продержали почти год на «тщательном испытании», и только в июне 1354 года он был отпущен с настольной грамотой на митрополию Киевскую и всея Руси180. Русские епископы прислали патриарху грамоты с признанием Алексея достойным митрополии – все, кроме новгородского Моисея. Оппозиция новгородского владыки, из каких бы оснований она ни исходила181, была серьезным делом не только для митрополии, но и для великокняжеской власти, боровшейся за свое значение в западных областях Великороссии против сильного влияния на них Литовского великого княжества. Общее положение московско-литовских отношений все теснее сплеталось с церковно-политическими задачами русской митрополии ввиду развитого Ольгердом в 50-х годах XIV века деятельного и успешного наступления на русские области и острой постановки вопроса об отношении Западнорусской церкви к московско-владимирской митрополии.

Вся эта чрезвычайно сложная сеть отношений ставила перед митр. Алексеем – главой Русской церкви и руководителем политической деятельности великих князей всея Руси – ряд крупных и трудно разрешимых задач. Он достиг митрополии как ставленник великокняжеской власти; судьба сделала его фактическим правителем Великорусского великого княжества. И в этой роли он опирается на свой церковный авторитет в политических делах, сливает в одно целое свою церковно-политическую деятельность с руководством общей политикой великого княжества всея Руси. Отношение к Византийскому патриархату, к литовской великокняжеской власти, к местным политическим силам Великороссии сливаются у Алексея в одну цельную систему, в которой элементы московского политического строительства неотделимы от задач и интересов митрополичьей власти.

Настольная грамота, которую Алексей получил от патриарха, определяла положение русского митрополита перед патриаршим престолом весьма подробно и с обдуманной отчетливостью. Эта грамота, знаменитая в русско-византийских церковных отношениях, подчеркивает прежде всего обширность и многолюдность митрополии Киевской и всея Руси; управление этой митрополией особо важная задача для константинопольской церковной власти, и потому эта власть поставляла туда, в прежнее время, надежных и доверенных людей из среды византийских клириков, избирая после тщательных испытаний таких, кто не только отличался добродетелью и силой слова, но был и сведущ как в церковных канонах, так и в гражданских законах. Поэтому патриаршая грамота оговаривает, что поставление Алексея – дело исключительное, объясняемое его личными особыми достоинствами, хорошей подготовкой и единодушным свидетельством в его пользу как греков, так и русских, начиная с митр. Феогноста и великих князей Симеона и Ивана, но не должно служить прецедентом на будущее время, а, напротив, впредь патриаршая власть не допускает и не дозволяет поставления на русскую митрополию русского уроженца. Грамота подчеркивает, что такая исключительная уступка – дело совершенно необычное и даже не вполне безопасное для церкви, а потому указывает и меры, исполнение коих должно обеспечить бдительный надзор Константинопольской церкви за деятельностью митр. Алексея и руководство ею. Патриарх предписывает Алексею приезжать в Константинополь через каждые два года или хотя бы присылать надежного представителя из клириков своей митрополии для получения авторитетных указаний по всем важнейшим очередным церковным вопросам. Вся грамота проникнута опасением излишней самостоятельности митрополита, который не вышел из среды константинопольского клира, не связан с ним воспитанием и прочной традицией. Перспектива прочной национализации русской церковной иерархии, несомненно, встревожила патриаршую власть. Это понятно. В Константинополе должны были знать, что русская митрополия ступает на путь превращения в опору местной светской власти и подчинения ей, а патриарх должен был стремиться к тому, чтобы русский митрополит был прежде всего представителем власти и авторитета его, патриарха, и состоявшего при нем освященного собора, служителем Греко-восточной церкви, возглавляемой по византийской традиции константинопольским патриархом, а не русской политики.

Отношения между митр. Алексеем и патриархатом сложились далеко не в духе настольной грамоты. После поставления своего он только дважды ездил в Константинополь, да и послов своих посылал, по-видимому, только в такие моменты, когда испытывал необходимость отразить подготовленный врагами удар или опереться на патриарший авторитет. А такая опора была ему необходима для утверждения силы и значения северной митрополии.

Нараставшее раздражение против окрепшей Москвы и ее властных притязаний неизбежно отражалось и на церковных отношениях при митрополитах, союзниках и сотрудниках московской политики, особенно же при митрополите, ставленнике великого князя, вышедшем на митрополию из московской боярской среды, чтобы взять в свои руки общую политику великокняжеской власти. А митр. Алексей формально закрепил связь митрополии с великорусским великим княжеством, выхлопотав постановление о перенесении резиденции митрополита из Киева во Владимир182. Русская митрополия осталась при этом «Киевской и всея Руси», так как за Киевом сохранено значение собственно престола и первой кафедры архиерейской, а Владимирская епископия признана второй кафедрой, резиденцией и местом упокоения митрополитов. И такое решение вопроса о митрополии всецело отвечало существенным интересам как митрополита, так и великокняжеской власти. Интересы эти настоятельно требовали сохранения за русской митрополией характера «киевской», несмотря на перенесение митрополичьей резиденции на север. Утрата киевского центра грозила не только потерей самого Киева и юго-западных епархий, но и Твери, и Новгорода, и Пскова, не говоря уже о Смоленске, и как только им представится возможность потянуть в церковном отношении к иному, не московскому центру.

Не будет преувеличением сказать, что вопрос этот стал перед митрополитом Алексеем во всем объеме, по-видимому, еще во время его первого пребывания в Константинополе.

Политические судьбы Юго-Западной и Западной Руси вели, естественно, к стремлению освободить их церковное управление от подчинения московскому иерархическому центру. Попытки создать особую митрополию, хотя бы для Галицкой земли, возникали в начале XIV века183, и митр. Феогносту только в 1347 году удалось добиться закрытия особой Галицкой митрополии. Но вскоре – незадолго до поставления Алексея во владимирские митрополиты – вопрос об отделении Западнорусской церкви от северной митрополии стал особо острым. Еще при жизни митр. Феогноста явился в Константинополь новый западнорусский кандидат на митрополию – Феодорит – и, не добившись тут успеха, использовал тогдашний раскол между Византийской и Болгарской церквями, отправился в Тернов, тут поставлен был в митрополиты болгарским патриархом и занял Киевскую митрополию184. Совпадение этого дела с конфликтом между северной митрополией и новгородским епископом усиливало остроту положения. Патриарх Филофей выступил решительно. Его грамоты, разосланные по западнорусским епархиям, объявили Феодорита низложенным, под угрозой полного отлучения «от христианского состояния», и грозили таким же отлучением всем, кто примет его в общение. Новгородский епископ Моисей получил одну за другой две патриарших грамоты: одну о должном повиновении митрополиту Алексею, другую с изложением дела о Феодорите и запретом принимать митрополичью власть Феодорита и вступать с ним в церковное общение185. Затем патриарший экзарх, отправленный на Русь вместе с митр. Алексеем, совершил посажение его на кафедру митрополии Киевской и всея Руси, очевидно, в Киеве: Феодорит сошел со сцены, больше о нем и нет известий186.

За покушением Феодорита на Киевскую митрополию нельзя не усмотреть политики в. к. Ольгерда187. Причина неудачи – осложнение дела разрывом с византийским патриархатом – была устранена заменой Феодорита новым кандидатом на митрополию – Романом, родственником жены Ольгерда, в. к. Ульяны. Есть известие, что Роман, в качестве нареченного митрополита, сделал попытку занять Киевскую кафедру еще до возвращения митр. Алексея из Константинополя летом 1354 года188. Не принятый киевлянами, Роман явился в Константинополь к патриарху после поставления митр. Алексея и его отъезда на Русь189 и был поставлен в литовские митрополиты, получив в свое ведение Новгородскую, Полоцкую и Туровскую епархии. Роман, однако, этим не удовлетворился, а стал «изъявлять притязание на большее» и нарушать права митр. Алексея. Поднялась борьба за Киев и южнорусские епархии, за Тверскую землю. Раздоры двух русских митрополитов стали предметом разбирательства патриаршего собора уже при патриархе Каллисте после падения Филофея. Роман явился в Константинополь отстаивать свои притязания, был вызван и Алексей190. Собор признал, что митр. Алексей, рукоположенный на митрополию Киевскую и всея Руси, таким и остается, а Роману, литовскому митрополиту, переданы все «епископии Малой Руси», но без Киева как первого престола в митрополии Алексея191. Такое решение вопроса, по существу – половинчатое, показывает, что патриархия нехотя уступала литовским настояниям. Патриарх Филофей в позднейшей грамоте, восстановившей во второе его патриаршество единство русской митрополии, пояснял, что разделение ее было в свое время допущено по требованию многих настоятельных нужд192. Такие «настоятельные нужды», несомненно, имелись налицо, так как при господстве национального строя церковной жизни, каждое политическое целое требует себе особой иерархической организации, не мирясь с ее экстерриториальностью. Но Византии трудно было вполне усвоить законность таких тенденций без отказа от вселенского значения своей церковной империи, а с другой стороны, Москва и Литва находились в состоянии упорной борьбы и соперничества на почве территориально-политического самоопределения, далеко не законченного, так что всякая попытка разграничить их церковные области вела неизбежно ко «многим замешательствам и беспорядкам». Ольгерд настаивал, чтобы его Литовско-русское государство было избавлено от подчинения духовной власти митр. Алексея, чтобы Западнорусская церковь была признана самостоятельной митрополией, и внушил патриаршему собору опасения, что может в противном случае произойти полное отделение Литовско-русского государства от Греко-восточной церкви или по крайней мере от Византийского патриархата, как уже было в дни Феодорита. Патриархия пошла на компромисс, но этим не прекратила раздора.

Роман не принял ее половинчатого решения, отказался принять настольную грамоту, покинул Константинополь и, прибыв в Киев, провозгласил себя митрополитом Киевским и всея Руси и удержался на своей митрополии до самой смерти, в 1361 году.

Потеря северной митрополией власти над православной церковью в пределах Литовско-русского государства грозила сугубой опасностью великорусскому великому княжению. Западнорусская митрополия должна была стать такой же опорой политики литовских великих князей, какую московские князья находили в своих владимирских митрополитах. Иерархические связи киевского центра предназначались этой политикой для закрепления господства литовских государей над русскими землями и литовского влияния за пределами прямого захвата. Так, столкновения соперников на тверской почве начались еще во время пребывания обоих митрополитов в Константинополе193. А после попытки митр. Алексея в 1358 году осуществить свою митрополичью власть в Южной Руси, попытки, за которую и он лично, и московская княжая власть расплатились дорогой ценой194, Роман использовал свои и литовские связи в Тверской земле для поездки в Тверь, точно в ответ на действия митр. Алексея, которые должны были представляться «наездом» в его, Романа, митрополию.