Текст книги "Собирание русских земель Москвой"

III

Все эти церковно-политические отношения тесно сплетались с основным московско-литовским антагонизмом. Борьба между митрополитами Алексеем и Романом разыгрывалась на фоне Ольгердовой политики, которая направлена в 50—70-х годах XIV века на энергичное наступление на восток. Это наступление развертывается, как только сила Великорусского великого княжества оказалась парализованной внутренней борьбой в Великороссии, в момент перехода власти от в. к. Симеона к его брату Ивану. Литва засела в Ржеве, литовские войска воюют Брянск и смоленские волости, а после смерти брянского князя Василия смута, поднявшаяся в Брянске, облегчила захват его в. к. Ольгердом. Как только «нала обладати Брянском великой князь Литовский», митр. Роман захватил иерархическую власть над Брянском в епархии митр. Алексея. Роману приписали в Москве, а с московских слов и при патриаршем дворе почин к нападению Ольгерда на Алексин, митрополичий город195. С той же поры Орша и Белая в литовских руках, а года через три занят Ольгердом и Мстиславль. Все теснее надвигалась на Смоленское княжество, охватывая его крепким кольцом, литовская сила; все плотнее надвигалась она на пределы великорусского и тверского великих княжений. Смоленское княжество еще продержалось полвека196, лавируя между Москвой и Литвой, но Черниговско-Северская область, раздробленная на мелкие вотчинные княжества и почти не испытывавшая на себе объединяющего влияния великорусского центра, стала ареной крупных успехов политики Ольгерда. Западная полоса этой области перешла в 60-х и 70-х годах XIV века под прямую власть литовских князей: тут слагаются княжения его сыновей – Дмитрия Брянского и Трубчевского и Дмитрия-Корибута Черниговского и Новгород-Северского, а также Стародубско-Рыльское княжество Патрикия Наримунтовича и его сыновей. В восточной полосе сидят на своих отчинах мелкие князья Рюриковичи, которых Ольгерд стремится сделать своими подручниками то силой, то путем родственных связей197. В послании к константинопольскому патриарху Ольгерд называет своими волостями Калугу и Мценск, жалуется на захват их москвичами из-за «изъяны» своего слуги князя Ивана Козельского. И долго еще будет Восточная Черниговщина колебаться между Москвой и Литвой; долго служат ее князья то одному, то другому великому князю, а то и «на обе стороны».

В 50-х и начале 60-х годов XIV века Великорусское великое княжество слишком подавлено внутренним политическим кризисом, чтобы противодействовать литовскому напору сколько-нибудь энергично. Летописные своды дают только кое-какие указания на попытки такого противодействия в боевых столкновениях тверской и можайской рати с литовцами из-за Ржевы в походе смольнян на Белую198. Наступление Литвы осложняло и обостряло внутренние отношения Великороссии. В Тверском княжестве местная борьба двух княжеских линий, кашинской и микулинской, переплелась с борьбой между литовским и московским влиянием на Тверь, а с 1366 года победила микулинско-литовская сторона. Тверской великий князь Михаил Александрович вступил с Москвой в упорную и затяжную борьбу, которая обеспечила Ольгерду свободу действий в Черниговско-Северской области. Лишь изредка, без затраты значительной силы, дает Ольгерд поддержку Михаилу, направляя главную энергию на юг и на поддержку Кейстута против немцев.

Новая борьба Москвы с Тверью была, как и прежняя, борьбой за великое княжение всея Руси. Едва ли, впрочем, с самого начала открылась она наступательными действиями не Твери, а Москвы. Московское великокняжеское правительство, душой которого был митрополит Алексей, только что закончило борьбу с Дмитрием Суздальским, привело «в свою волю» и его, и второстепенных владетельных князей Великороссии. Великий Новгород признал власть Дмитрия Ивановича, выговорив себе держание «в старине без обиды», а затем и подлинную, деятельную защиту от внешних врагов199. Но отношения к великим княжествам Тверскому и Рязанскому оставались напряженными.

Москва окрепла и стала притязательнее. Летописные своды отметили 1367 год красноречивой записью, надо полагать, тверского летописца: «Того же лета князь великий Дмитрей Иванович заложи град Москву камень и начата делати безперестани; и всех князей русских привожаше под свою волю, а которые не повиновахуся воле его, а на тех нача посегати, такоже и на князя Михаила Александровича тверьского, и князь Михайло того ради поиде в Литву»200. Московская попытка отнять Тверь у в. к. Михаила и восстановить тверское великое княжение Василия Михайловича Кашинского не удалась: Тверь отбилась от нападения московской и кашинской рати, а осенью вернулся из Литвы Михаил Александрович с литовской помощью и добился мира с в. к. Дмитрием и дядей своим Василием. Но великокняжеское правительство ему не доверяло и сделало попытку захватить его в свои руки, «зазвав любовию к себе на Москву»201, а когда захват не удался, двинуло на Тверь войска, перед которыми Михаилу пришлось снова бежать в Литву. Ольгерд поднялся на защиту шурина с большим литовским войском, полками тверскими и смоленскими, быстрым походом захватил в. к. Дмитрия врасплох, разбил сторожевой его полк и появился под Москвой раньше, чем успела собраться ратная сила великого княжества. Московские князья выдержали осаду, но пришлось в. к. Дмитрию пойти на уступки Михаилу Тверскому202. «Посяганье» на Тверь вело к борьбе с Литвой, и в. к. Дмитрий решился на наступательные действия. Его войска воевали смоленские волости, ходили под Брянск. Великокняжеское правительство убедилось, что поход Ольгерда под Москву в 1368 году был только устрашающим набегом, что занятый на юге и западе литовский великий князь не сосредоточил на восточных пределах силы, достаточной для решительной борьбы с Москвой, и снова сделало попытку смирить тверского князя. Недавний уступчивый мир с Тверью расторгнут203, на Тверскую землю двинулись великокняжеские войска, в. к. Михаил снова ушел в Литву. В сентябре 1370 года в. к. Дмитрий сам двинулся на Тверь «со многою силою», взял Зубцов и Микулин, вотчинный город тверского великого князя, и «смирил тверичь до зела»204;.

В Вильне, надо полагать, сложился широкий план решительной борьбы с Москвой, осуществлению которого в. к. Михаил Александрович посвящает все свои силы в ближайшие годы. Сила Золотой Орды стала в эту пору выходить из состояния анархии под властной рукой Мамая. Михаил отправился из Литвы к Мамаю, получил в Орде ярлык на владимирское великое княжение и с ханским послом поехал на Русь. Однако в. к. Дмитрий поставил заставы на всех путях, и только предупреждение, полученное Михаилом от доброхотов из Руси, избавило его от пленения205. Пришлось снова уходить в Литву, где Ольгерд собирался в поход против Дмитрия. Неудача Михаила не остановила этого похода; Ольгерд вновь дошел до Москвы, но сбор великорусской рати с Владимиром Андреевичем во главе и рязанской помощью свел дело к заключению перемирия и переговорам о «вечном мире»; перемирие с в. к. Дмитрием заключил и Михаил Тверской. Эта новая неудача не сломила его энергии. Он снова едет в Орду, чтобы повторить попытку занять с помощью ханского ярлыка и ханского посла великое княжение.

На этот раз он вернулся в Тверь с ярлыком и послом Сарыхожей и отсюда пытался занять стольный Владимир, но в. к. Дмитрий принял свои меры – привел бояр и черных людей к крестному целованию на том, что они не передадутся на сторону Михаила и не пустят его на владимирское великое княжение, а ханского посла перекупил богатыми дарами на свою сторону. Михаил оказался изолированным. Литовский великий князь возобновил и продолжил перемирие с Москвой, вел переговоры о «вечном мире» и союзе свойства с московским княжеским домом. Поездка в. к. Дмитрия в Орду вернула ему ярлык на великое княжение; Михаилу отказано в дальнейшей татарской поддержке206. Однако крайняя трудность положения словно удвоила усилия Михаила. Он, видимо, пытается фактически овладеть великим княжеством в том расчете, что успех сломит колебания Ольгерда и восстановит их союз против Москвы. Михаил успел занять несколько городов великого княжества – Кострому, Углич, Мологу, Бежецкий Верх – и посадить там своих наместников, добился, хоть и условного, признания в Великом Новгороде207.

Все эти успехи не дали прочного результата. В. к. Дмитрий подготовил пока в Орде тяжелый удар сопернику. Настойчиво укрепляя свое положение на Руси, Михаил послал в Орду для поддержки там своих интересов сына Ивана. Но в. к. Дмитрий использовал большую задолженность тверского князя по обязательствам и посулам в Орде, чтобы «окупить в долгу» княжича Ивана и добиться его выдачи в свои руки. Он вернулся на Русь с большим торжеством, «с многою честью и с пожалованием опять на великое княжение», а пленника своего держал заложником. Русские противники были ему не страшны без татарской и литовской помощи. Разрыв с Рязанью был быстро ликвидирован поражением рязанцев у Скорнищева, бегством князя Олега и водворением на рязанском княжении Владимира Пронского; правда, в. к. Олег вернул себе княжение вскоре после ухода великокняжеского войска с Рязани, но устранился от дальнейшей борьбы против Москвы. С Михаилом было труднее; он снова нашел литовскую поддержку, наводил литовских князей на Переяславль, Дмитров и Кашин, привел в свою волю кашинского князя Василия, который было опять перекинулся на московскую сторону. Потерял он и Новгород, который не стал держать его наместников, раз князь потерял ярлык на великое княжение. Михаил с той же литовской ратью овладел зато Торжком, но его наместники сосланы с Торжка новгородцами. Михаил ответил походом на Торжок и полным разгромом этого города. Сильная литовская поддержка Михаилу могла бы поставить в. к. Дмитрия в крайне опасное положение. Она, казалось, и появилась на Руси, когда прибыл «со многою силою» в.к. Ольгерд. Но неудачный для него бой под Любутском в июне 1372 года208 привел к отказу Ольгерда от дальнейших военных действий и новому его миру с Москвой209. Великому князю Дмитрию удалось окончательно отделить внешние дела Великороссии – отношение к Орде и Литве – от борьбы с тверским князем. Впрочем, татарские отношения этой поры были слишком напряженны и запутанны, чтобы соглашение оказалось устойчивым. Главное значение событий 1372 года – в ликвидации литовской войны и лишении Михаила тверского литовской поддержки.

Сила и внимание великорусской великокняжеской власти сосредоточены в ближайшие годы на татарских делах. Почти непрерывная тревога держит в жутком напряжении Нижегородскую и Рязанскую украйны Великороссии, которые не в силах выдержать оборону без поддержки великорусского центра. Великокняжеское правительство выдвигает время от времени войска на линию Оки и за Оку, «стерегаяся рати татарская», посылает ратную помощь Нижнему Новгороду; постепенно назревает решительное столкновение его с татарским миром, разрешившееся боем на Куликовом поле.

Михаил Тверской, потеряв главную опору в союзе с Литвой, вынужден на время замкнуться в своих тверских пределах. Он усиливает укрепления Твери, мирится с в. к. Дмитрием; выкупает сына из московского плена, отзывает наместников с городов великого княжения, где они еще держались, и вступает с великим князем в мирное «докончанье»210. Но это «докончанье», условий которого мы не знаем, оказалось только перемирием. В. к. Михаил пытается еще раз использовать трудное положение великокняжеской власти, чтобы нанести в. к. Дмитрию новый удар. Теперь его надежда на вражду, все нараставшую между Москвой и Мамаевой Ордой. В июле 1375 года московский отъезчик Некомат снова вывез в. к. Михаилу из Орды ярлык на владимирское великое княжение и ханского посла – в поддержку ханского пожалования. Михаил тотчас «сложил крестное целование» к в. к. Дмитрию, послал своих наместников в Торжок, свою рать на Углич. Но этим он навлек на себя конечную беду. В. к. Дмитрий поднял на Тверь всю Великороссию, всех князей Низовской земли, новгородские полки, даже кашинское ополчение. А расчет Михаила на татарскую и литовскую помощь оказался ошибочным211. Пришлось ему искать мира и согласиться на договорное «докончанье», которым закреплено полное крушение его многолетней борьбы. В договоре этом Михаил Александрович признал себя великому князю Дмитрию «братом молодшим»212, равным князю Владимиру Андреевичу, подчинился требованиям подчиненного «одиначества» с великим князем, отказался от всяких притязаний на великое княжение и на Новгород Великий за себя и за всех тверских князей, признал независимость Кашина, подчинил великокняжеской политике свои татарские и литовские отношения; словом, условия этого договора только тем отличают положение тверского великого князя в составе Великорусского великого княжества от положения московского удельного князя, что спорные дела между двумя великими князьями идут, если их бояре не придут к соглашению на съезде, так же как и разногласия в «общем суде» по делам между тверичами и великокняжескими людьми, на третейское разрешение рязанского великого князя Олега. Рядом с в. к. Дмитрием введена в этот договор с Тверью и его вотчина Великий Новгород, и новгородско-тверские отношения регулируются в этом же договоре, а не особой грамотой. Тверским владениям Михаила Александровича противопоставлена территория великокняжеской вотчины Москвы, всего великого княжения и Новгорода Великого. В этом своеобразная двойственность политической структуры договора. Тверской великий князь еще недавно, в договоре в. к. Дмитрия с литовскими послами 1371 года, писался «в имени» великого князя Ольгерда, а теперь вынужден сложить к Ольгерду свое крестное целование и признать свою органическую принадлежность к Великорусскому великому княжеству, в составе которого занимает он положение, близкое к положению серпуховского удельного князя, равного ему в княжом братстве и подчинении великокняжескому старейшинству. Но живой, реальной остается еще политическая обособленность Тверского великого княжества, «государства тверского», как будут говорить позднее. Договор 1375 года скорее только подготовлял и намечал, как задачу будущего, прочное восстановление связи Тверского великого княжества с великорусским великим княжением как части с целым, чем его осуществлял. Но принципиальная постановка требования такой связи была крупным шагом в деле территориально-политического самоопределения Великороссии, постепенно определявшей свой национально-политический состав213.

IV

В тяжкую годину напряженной внешней и внутренней борьбы великорусская великокняжеская власть нашла в митрополите Алексее энергичного и даровитого руководителя. Алексей явился на митрополичьей кафедре прямым продолжателем деятельности св. Петра и Феогноста, углубляя связь церковно-политической работы митрополии с великокняжеской политикой московских князей. Эта связь получила при нем особенно яркую окраску благодаря особенности его положения, которое греки так изображали (очевидно, по сообщению московских послов): в. к Иван Иванович «перед своей смертью не только оставил на попечение этому митрополиту своего сына, нынешнего великого князя всея Руси Дмитрия, но и поручил ему управление и охрану всего княжества, не доверяя никому другому, ввиду множества врагов внешних, готовых к нападению со всех сторон, и внутренних, которые завидовали его власти и искали удобного времени захватить ее»214. Традиции владимирского митрополичьего двора, сложившиеся еще во времена митр. Максима, окрепли и определились в духе московской политики, когда на митрополию вступил питомец московского княжого двора и его боярской среды и воспитанник митр. Феогноста. Личный отпечаток, наложенный на деятельность митр. Алексея его «стараниями сохранить (вверенное ему) дитя и удержать за ним страну и власть»215, придал лишь больше цельности осуществлению ее принципиальной основы – борьбы за «приведение к единству власти мирской»216 в связи с защитой единства русской митрополии. А такая связь задач светской власти с церковно-политическими задачами митрополии расширяла в значительной мере кругозор великокняжеского правительства и содействовала освещению ее политики особой идеологией. Митр. Алексею пришлось в конце 60-х и в начале 70-х годов XIV века вести параллельно с делами, разыгрывавшимися на Руси, принципиальную борьбу с литовским врагом на византийской почве. В 1370 и 1371 годах между Русью и Константинополем шла оживленная переписка, в которой митр. Алексей проводил весьма настойчиво определенную тенденцию, исторически потому существенную, что за ней была значительная будущность в истории московских политических теорий и воззрений.

Тенденция эта родилась в полемике, самозащите и нападении. Двойственный характер деятельности митр. Алексея – политического деятеля и церковного иерарха – не могла не вызывать многих нареканий, тем более что иерархическая власть служила в его руках интересам светской политики, как, например, в недавнем нижегородском деле. По смерти литовского митрополита Романа (в конце 1361 года) митр. Алексей достиг воссоединения митрополии Киевской и всея Руси62. Политический вес его церковного авторитета получил сугубое значение не только для внутренних дел Северной Руси, но и для ее западнорусских отношений. И митрополит Алексей сумел не только преодолеть первоначальное недоверие патриархии, каким сопровождалось его поставление на митрополию, но и приобрести значительное влияние на нее. Он внушил патриарху Филофею уверенность, что высокое и властное положение русского митрополита отвечает интересам патриархии; патриарх оказывает решительную поддержку этому положению, лишь настаивая на том, что в нем – отражение священного авторитета вселенского патриарха. «Митрополит, мною поставленный, – пишет патриах великому князю Дмитрию, – носит образ Божий и находится у вас вместо меня, так что всякий, повинующийся ему и желающий оказывать ему любовь, честь и послушание, повинуется Богу и нашей мерности, и честь, ему воздаваемая, переходит ко мне, а через меня прямо к самому Богу»217. Поэтому за действиями митрополита опора во всем авторитете патриаршей власти: «Кого митрополит благословит и возлюбит за что либо хорошее – за благочестие и за послушание – того и я имею благословенным и Бог также; напротив, на кого он прогневается и наложит запрещение, и я также»218. Такая готовность патриарха поддержать действия митрополита всею силой своего авторитета получала совсем исключительное значение в связи с тем, что митрополичье благословение и запрещение стали на Руси немаловажным орудием политической борьбы. В грамоте к Алексею патриарх, выражая ему «любовь особенную и доверенность отменную», поощряет его обращением патриархии не только о церковных потребностях, но и по государственным делам, так как, по мысли патриарха, «великий и многочисленный народ», который имеет Алексея «общим отцом, учителем и посредником перед Богом» и «весь зависит» от него, требует «великого попечения». До нас не дошли грамоты, с какими обращались к патриарху в. к. Дмитрий и митр. Алексей по государственным делам219, но содержание этого обращения указано в патриаршей грамоте: митрополит и великий князь писали ему о русских князьях, нарушивших свои клятвы и мирные условия.

Недавно закончилась борьба митр. Алексея и в. к Дмитрия за великое княжение владимирское и всея Руси, закончилась приведением «в свою волю» великого князя – князей суздальского, ростовского, стародубского, галицкого, белозерского. Шла борьба с Ольгердом, к которому примкнули смоленский князь Святослав Иванович и тверской Михаил Александрович; приходилось признать князя смоленского «одним человеком» с в. к. Ольгердом, а тверского князя писать «в имени» великого князя литовского220. Назревало новое столкновение с Рязанью.

Великокняжеское правительство, руководимое митр. Алексеем, стремилось наполнить реальным политическим содержанием традиционное старейшинство великих князей «всея Руси» – «привести к единству власть мирскую». Местные княжеские власти и по крайней мере часть русского общества воспринимали эту тенденцию как «посяганье» на обычную старину и пошлину, но возможна была ее защита, как укрепление подлинного «одиначества» русских князей «в любви и докончанье» под главенством великого князя всея Руси. Очевидно, что в писаниях к патриарху великий князь и митрополит выступали защитниками союза князей в подчиненном великокняжеской власти их братском «одиначестве», которое закреплено договорными «докончаньями» и взаимным крестоцелованием, от непокорных нарушителей. Патриарх откликнулся, кроме ответных грамот великому князю и митрополиту, двумя другими грамотами, которые обращены ко всем русским князьям, так сказать – циркулярно. Одна из них призывала князей Русской земли в общих выражениях к оказанию подобающего уважения, почтения, послушания и благопокорения митрополиту как представителю патриаршей пастырской власти, заместителю самого патриарха, «отцу и учителю душ». Другая же делает из всех этих предпосылок практический вывод и дает им политическое применение. Патриарх усвоил точку зрения великокняжеского правительства на обязательное княжое «одиначество» всех князей Русской земли, скрепленное договором, «страшными клятвами и целованием честного и животворящего креста», однако в той специальной окраске и в том специальном применении, какое, очевидно, было ему подсказано московским освещением русских дел и отношений. Содержание и цель союза всех русских князей под главенством великого князя всея Руси в дружной борьбе против «врагов креста», чуждых нашей вере и «безбожно поклоняющихся огню», т. е. Литвы. Война в. к. Дмитрия с Ольгердом представлена в патриаршей грамоте самоотверженной борьбой за христианского Бога, исполнением обязанности «воевать за Него и поражать врагов Его». Но среди русских князей нашлись такие «презрители и нарушители заповедей Божиих и своих клятв и обещаний», которые соединились с «нечестивым» Ольгердом против великого князя Дмитрия. За это, сообщает патриаршая грамота, митрополит наложил на них отлучение от церкви, и патриарх не только подтверждает это отлучение, «так как они действовали против христианского общежития», но требует, чтобы отлученные князья заслужили прощение митрополита и примирение с церковью общим ополчением, вместе с великим князем, на «врагов креста» – великого князя Ольгерда и литовцев221. По этой общей грамоте составлена и особая – смоленскому князю Святославу Ивановичу, которая внушает ему, что его союз с Ольгердом против в. к. Дмитрия есть «тяжкий грех против своей веры и своего христианства», и призывает его к искреннему покаянию и исправлению перед митрополитом222.

Византийская школа усвоена митр. Алексеем и использована им. Идея «священной христианской политики», против которой, по словам патриаршей грамоты, князья союзники Ольгерда так тяжко согрешили, что заслужили отлучение, использована для освящения московской политики: православная Русь – часть этого политического организма церкви, власть великого князя всея Руси и русского митрополита – органы его устроения и защиты.

Что источник всего идейного содержания грамот патр. Филофея, поскольку оно тут применено к русским делам, в грамотах и внушениях митр. Алексея, ясно из того перелома в отношении патриарха к русскому митрополиту, какой произошел в ближайшее время.

Выступление патр. Филофея против князей, союзников Ольгерда, вызвало резкую отповедь литовского великого князя223. Обвинениям, какие выдвинул против него митр. Алексей, Ольгерд противопоставляет обвинение великорусского великокняжеского правительства в нарушении мира, скрепленного крестным целованием, предательском захвате его шурина тверского великого князя Михаила, отнятии владений у его зятя Бориса нижегородского, нападении на другого его зятя, новосильского князя; Ольгерд обвиняет митрополита в том, что тот «благословляет москвитян на пролитие крови», а слуг литовского великого князя, которые нарушили крестное целование и перешли на московскую сторону, как князья козельский и вяземский, освобождает от данной и нарушенной клятвы; упрекает Ольгерд и патриарха за то, что делает это Алексей с патриаршего благословения. Общей тенденции патриарших грамот грамота Ольгерда противопоставляет утверждение, что митрополиту следовало бы благословить москвитян на помощь Литве в войне с немцами. А заканчивает жалобой, что Западная Русь заброшена митрополитом, и требует от патриарха поставления для нее другого митрополита «на Киев, Смоленск, Тверь, Малую Русь, Новосиль, Нижний Новгород»224.

Еще существеннее для патриархии были протесты против сохранения исконного единства русской митрополии с другой стороны. Польский король Казимир обратился в ту же пору к патриарху с требованием поставить особого митрополита на Галицкую митрополию, так как «Малая Россия», состоящая под властью польского короля, «гибнет ныне без закона», и добавил угрозу, что отказ заставит его «крестить русских в латинскую веру»225.

Прибыло в Константинополь и посольство от тверского великого князя Михаила с жалобами на митр. Алексея и требованием суда над ним. Митрополичье отлучение поразило и в. к. Михаила и его братию, тверских князей, и епископа Тверского Василия226.

Политическая борьба на Руси чрезмерно подчиняла себе церковные отношения; митр. Алексей отождествил верность церкви с верностью крестоцеловальному признанию власти в. к. Дмитрия.

Перед патриархом раскрылась такая связь и западнорусской, и великорусской политики Москвы с церковными отношениями русской митрополии, которая и его сделала орудием этой политики. А подобная роль грозила компрометировать патриарший авторитет не только в Литовско-русском государстве, но и во всей сфере литовского влияния, не говоря уже об угрозе польского короля разорвать связи его русских владений с Восточной церковью.

Патр. Филофей в мае 1371 года утвердил соборное деяние о поставлении на галицкую митрополию королевского кандидата еп. Антония с передачей в его управление владимирской, перемышльской, туровской и холмской епархий, т. е. владений польского короля, а затем – в августе – обратился к митр. Алексею с посланием, где сообщал о поступивших на него обвинениях: митрополит «утвердился на одном месте», а «все прочия оставил без пастырского руководства, без учения и без духовного надзора» – не посещал Малороссии в течение ряда лет227. Осудил патриарх в «соблазнительные раздоры с тверским князем Михаилом»228. Патриарх сообщал митрополиту о назначении Антония на малорусскую митрополию и звал его на суд – либо лично, либо через присланных в Константинополь митрополичьих бояр229. Решившись на такой шаг, патриарх действовал, однако, с большей осторожностью, избегая столкновения с обеими сторонами и подчинения своих действий одной из них230; его грамоты митр. Алексею излагают обвинение в тоне самооправдания патриарха, а суд, которому и срок был назначен, в конце концов не состоялся. В Москве не приняли формального патриаршего суда, а ход событий привел к крушению литовского и тверского натиска на московско-владимирское великое княжение. По-видимому, сообщение патриаршего посла231, отправленного на Русь к митрополиту, выяснили патриарху реальное соотношение боровшихся сил, с которым приходилось считаться. Патриарх круто меняет тон, не настаивает больше на явке сторон к суду, а посылает митр. Алексею и в. к. Михаилу грамоты, призывающие их к примирению, предлагает даже посредничество между ними своего посла-представителя, пребывавшего у митрополита на Руси в. к. Михаил получает теперь прямой совет просить у митрополита прощения и строгое внушение о хранении крестного целования. Патриархии пришлось удовольствоваться новыми объяснениями и оправданиями митр. Алексея, который опровергал обвинения польского короля и литовского великого князя – указанием на непреклонную вражду Ольгерда, которая лишала его возможности лично посещать Киев и западные епархии, а источником имела защиту Великороссии от стремления Ольгерда «приобрести себе власть и в Великой Руси»232.

Патриарх отступил – на время. Но его отношение к деятельности митр. Алексея в корне иное. Он и теперь настойчиво ставит Алексею на вид, что тот посвящен в митрополиты «не одной какой-либо части по всей Руси» и обязан относиться ко всем князьям Русской земли с равной пастырской любовью, а не так, чтобы «одних из них любить, как своих сынов», а других нет; так же с полным беспристрастием между Москвой и Литвой призывает патриарх Алексея относиться к обоим великим князьям, примириться с Ольгердом, чтобы открыть себе доступ к попечению о Западнорусской церкви и «христоименитом народе Господнем», который состоит под властью литовского великого князя233. Не только из Западной Руси, но также из Византии подымались веяния, противные превращению киевской митрополии и всея Руси в национальное великорусское учреждение, опору великорусской великокняжеской власти и орудие ее мирской политики. Эти веяния восторжествуют при преемниках Алексея в связи с общим ходом политической жизни Восточной Европы, до тех пор, когда окончательная победа национального характера Русской церкви и ее митрополии не закрепится канонизацией памяти св. Алексея по почину восприемника его заветов митр. Ионы.

«Вечный мир» между великими князьями Ольгердом и Дмитрием и мирное докончание с Дмитрием тверского великого князя, казалось, должны были завершить весь этот церковно-политический эпизод. Однако в. к. Ольгерд не мог примириться с положением Русской церкви в подвластных ему землях, и дело об отношении митр. Алексея к западнорусским епархиям вскоре поднялось с новой силой при обстоятельствах, которые указаны в наших источниках только весьма глухими намеками. По-видимому, Ольгерд использовал ту постановку вопроса, какую находим в примирительных грамотах патр. Филофея для предъявления Алексею решительных требований: прибыть в Киев на постоянное пребывание или согласиться на избрание для киевской митрополии особого пастыря234. Отказ митр. Алексея дал повод для новых жалоб и домогательств при патриаршем дворе. Патр. Филофей отправил на Русь доверенного инока Киприана для расследования дела на месте. Противоречивые показания позднейших деяний патриаршего собора до крайности затрудняют не только правильное освещение, но и фактическое представление того, что затем произошло.

Прежний представитель патр. Филофея на Руси – Иоанн Докиан – поехал в Москву, а там, по-видимому, легко поддался влиянию митр. Алексея. Теперь патриарший легат едет на Литву и оттуда ведет сношения с митр. Алексеем. Западнорусские князья отправили, по его почину, послов к митрополиту, обещая прекратить раздоры и признавать его своим пастырем, а Киприан убедил Алексея приехать в Киев. Но сборы митрополита в эту поездку были прерваны, и сама поездка не состоялась после свидания митрополита с литовским послом, так как Алексей «патриаршие наставления и упомянутого посла признал враждебными себе и совершенно отказался от поездки к ним»235. Тогда поднялись с новой силой жалобы и обвинения против митр. Алексея с целью добиться поставления особого митрополита на Киев. Западнорусские князья, с в. к. Ольгердом во главе, решили не принимать митр. Алексея, если бы он и захотел приехать в Киев, и послали патриарху грамоту о поставлении им другого архиерея. Кандидат был у них приемлемый для Византии – Киприан. Мотивировка ходатайства должна была, конечно, содержать ряд обвинений против митр. Алексея236, для этого предыдущая переписка накопила достаточный материал. Политическая невозможность согласовать деятельность митр. Алексея с его призванием как митрополита «всея Руси» была слишком очевидна. Патриархия уступила настояниям светских властей Литовско-русского государства, и 2 декабря 1375 года Киприан посвящен на киевскую и литовскую митрополию237. Но поставление это не означало разделения митрополии на две особых: патриархия подтвердила, что на Руси должен быть один митрополит, как требуется «и правом, и пользой, и обычаем», а чтобы такое «древнее устройство сохранилось и на будущее время» постановила, что митр. Киприан получит после кончины митр. Алексея всю русскую митрополию238.