Текст книги "Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство"

Так, навстречу той зависимости духовенства и церковных учреждений от светской государственной власти, которая вытекала из их мирских отношений, землевладения и порядка назначения, шла традиция церковная, призывавшая светскую власть, с одной стороны, к властному вмешательству во внутренние дела церкви, ради охраны интересов православия, дисциплины и канонов, а с другой – к осуществлению и соблюдению ряда требований церкви. Это сложное взаимодействие православного государства и церкви перешло – mutatis mutandis[349]349
  С соответствующими изменениями (лат.). – Ред.


[Закрыть] – и на Русь, с греческим духовенством, греческими церковными законами, порядками и воззрениями.

Долгое время отстаивала Византия свою власть над русскою церковью, и мы видели, с какой постепенностью установилась зависимость митрополии русской от великокняжеской власти. При Иване III этот процесс завершен, и вопрос о соотношении двух властей поставлен тем самым на новую почву. Исчезли опоры внешней независимости митрополии – в ее связях с «вселенским» патриархатом, самостоятельной роли перед татарскими ханами и в отношениях к Великому княжеству Литовскому. Но остался в силе вопрос о значении великого князя в делах церкви, как регулированных своей системой священного, канонического права, постановлениями вселенских соборов и святоотеческим преданием, а также об отношении его самодержавия к традиционному влиянию учительного сословия на весь быт и княжеский, и общественный. Как понималось это влияние, видно из многих текстов церковной письменности. Приведу яркий пример из начала XV в. – Послание Кирилла Белозерского к князю Андрею Дмитриевичу Можайскому: «И ты, господине, – поучает игумен князя, – смотри того: властелин еси в отчине, от Бога поставлен, люди, господине, свои уимати от лихого обычая. Суд бы, господине, судити праведно, как перед Богом, право. Поклепов бы, господине, не было. Подметов бы, господине, не было. Судьи бы, господине, посулов не имали, доволны бы были уроки своими… И ты, господине, внимай себе, чтобы корчмы в твоей вотчине не было, занеже, господине, то велика пагуба душам: крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнут. Такоже, господине, и мытов бы у тебя не было, понеже, господине, куны неправедные; а где, господине, перевоз, туто, господине, пригоже дати труда ради. Такоже, господине, и разбоя бы и татьбы в твоей отчине не было. И аще не уймутся своего злого дела, и ты их вели наказывати своим наказанием, чему будут достойни. Тако же, господине, уймай под собою люди от скверных слов и от лаяния, понеже то все прогневает Бога. И аще, господине, не потщися всего того управити, все то на тебе взыщется, понеже властитель еси своим людем от Бога поставлен».

Грамота эта типична для наставлений подобного рода, освещавших задачи властителя как их долг, порученный от Бога, унимать людей от лихих обычаев и творить правый суд. В такой проповеди добрые обычаи и обычное право, основа «старины и пошлины», могли легко получить религиозно-нравственную санкцию, поскольку не противоречили, по существу, церковным представлениям о правде и праве, а, сверх того, основная их тенденция – утвердить понятие о власти как долге действовать по определенным этико-правовым нормам – совпадала с известной нам тенденцией московского общественного правосознания настаивать на подчиненности царской власти нормам обычного права – в отрицании полного произвола и самовластия московских государей.

Но в тех же воззрениях церкви на задачи правительственной власти заложена была и другая идея, отчасти противоположная первой, по – если можно так выразиться – своим политическим последствиям: власть обязана, руководясь началами церковно-этических поучений, исправлять нравы и обычаи во всем, [в] чем старина и пошлина противоречила их требованиям. Стало быть, на них могло быть, в известных отношениях, обосновано представление о свободе власти от пут обычая, о праве и даже обязанности ее действовать независимо и против него в силу своего призвания утвердить в народной жизни лучшие начала веры и религиозно-нравственного порядка. Для принципиального разумения отношений между светской властью и церковной иерархией существенно не упускать из виду, что то или иное представление о свободе или связанности власти зависело, по всему циклу этих воззрений, от содержания ее деятельности, [от] ее оценки по критериям, которые не ею установлены, а церковью раскрываются и указаны как безусловно авторитетные.

Но очевидна двусмысленность всего подобного взаимоотношения двух властей. Верховная власть, опираясь на признанное свое священство, могла легко взять на себя призвание высшего суда в делах церкви, во всех ее делах, не исключая важнейших канонических и догматических вопросов. История вселенской церкви знает немало примеров подобной узурпации светской властью духовного авторитета, получившей прозвание «цезаропапизма». Много примеров дает история Византии – в истории императорского законодательства по делам церкви; немало их можно найти и в истории Западной Европы, где, однако, преобладание получил независимый авторитет главы духовной иерархии – в римском папизме. Влияние светской власти на внутреннее развитие церкви было очень сильно и в русской истории, и выступало оно с особой решительностью в моменты церковных разногласий, поднимавших одну партию духовенства против другой, либо часть общества – против тех или других сторон церковного быта. В таких случаях на долю светской власти, государя – как «внешнего епископа», облеченного мирской силой принуждения, выпадала роль решителя возникших пререканий, исход которых зависел от того, на чью сторону станет эта подавляющая и принуждающая сила. Традиционное воззрение на государя, как на опекуна церкви, вызывало обращение спорящих сторон к его власти, вырождало церковную борьбу за церковно-религиозные принципы – в борьбу за влияние на светскую власть, за использование ее для своих целей хотя бы [и] ценой подчинения ей в решении вопросов, принадлежавших к компетенции не правительственного, а церковно-религиозного авторитета.

Оставляя в стороне немногие и второстепенные по значительности примеры прежнего времени, можно сказать, что первым крупным выступлением великого князя московского на поприще церковного действия была роль, сыгранная Василием Темным в деле митрополита Исидора и Флорентийской унии. Великий князь, опираясь на настроение русского духовенства и во главе его, отстоял с большой решительностью самобытность восточного православия от подчинения латинскому Западу и был признан «поспешником истины», «исходатаем благоверия», а стало быть, «истинныя веры православия благовенчанным царем». С этих пор государь есть «сослужебный» духовенству «веры поборник», каким выставляют царя позднейшие деяния Стоглавого Собора. При сложившейся огромной зависимости всей митрополии от великого князя – он вершитель существенных проблем церковного быта.