Текст книги "Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство"

Напряженность всех отношений обострилась с возвращением Александра в Тверь, тем более что за ним могли подозревать литовскую помощь. Характерно, что с этим моментом связала московская традиция первый отлив боярских сил от Твери к Москве: «того же лета отъехаша бояре мнози от князя Александра Михайловича Тверского на Москву к великому князю Ивану Даниловичу», – читаем в Никоновской летописи. Иван, отрядив младшего сына Андрея в Новгород, чтобы его держать в руках, поспешил с двумя старшими в Орду, и «его же думою» царь Узбек вызвал к себе и Александра Михайловича, Василия Давыдовича ярославского и всех князей. Скоро Иван вернулся собирать «выход» царев и «запросы царевы», а сыновей отослал всех трех к хану. В октябре 1339 г. погиб в Орде Александр Михайлович. Иван Данилович остался без сколько-нибудь сильного соперника, и смерть его через полтора года не пошатнула положения Москвы.

Все князья русские поехали в Орду в апреле 1341 г.; Семен Иванович вышел оттуда на великое княжение, «и вси князи Рускии даны ему в руце»[145]145
  Там же. Петроград, 1915. Т. IV. 2-е изд. Ч. 1. Вып. 1. С. 271.


[Закрыть]; видимо, власть ханская убедилась, что иметь дело с одним представителем всего русского улуса имеет свои преимущества, а сила московского князя обеспечивает получение более крупного и цельного «выхода» с меньшей заботой. Успех в Орде – как при Калите – отразился на отношениях московско-новгородских. Семен первым делом «посла в Торжок дани брати» и вызвал жалобу послов новгородских: еще, господине, на столе в Новгороде еси не сел, «а уже бояре твои деют силно». Новоторжцы, сейчас увидим какие, послали с жалобами в Новгород, оттуда присланы бояре, которые на Торжку наместников московских захватили и стали готовить оборону. «И не восхотеша чернь», «въсташа чернь на бояр <…> и съкрутившеся в брони, нашедши силою на дворы, выимаша у воевод наместьникы княжи, и борци», а новгородцев выслали из города; новоторжские бояре бежали в Новгород, «толко душею кто успел», а дома их и села разграблены чернью[146]146
  Новгородская летопись… С. 339–340.


[Закрыть]. Этот раздор поясняет, почему новгородцы, получив от Семена «мир по старым грамотам», согласились дать великому князю черный бор по всем волостям и тысячу рублей на Новоторжцах, а на Новгород приняли его наместников. Тяжек был им и приезд митрополита Феогноста «кормом и дары». Сквозь отрывочные, хотя и довольно обильные известия второй четверти XIV в. ясно выступает по мере роста Москвы явная необходимость для нее господства над Новгородом как источником крупных материальных средств, которыми питалась в значительной степени московская казна. Это – одна из тех черт ранней московской истории, которая заставляет меня останавливаться с особым вниманием на внешней ее стороне раньше, чем обратиться к анализу внутренних отношений.

Возродившаяся потребность объединения Великороссии – в тяге к концентрации ее сил и средств, а стало быть, воссоздания объединенного политического главенства – дала Москве, вступившей в след тверской политики Михаила Ярославича, достигнуть к 1341 г. значительных успехов. А этот момент чрезвычаен по исторической значительности. Умер Гедимин. Власть великого князя литовского – в отношении русских земель – переходит к Ольгерду. Наступление на Русь развертывается широко и энергично. Назрела борьба за существование двух половин Руси. Наряду с отношениями восточными – татарскими, которые обусловили в следующем десятилетии возвышение великого князя нижегородского, для Северо-Восточной Руси новое и более напряженное значение получают вопросы политики западной. Вся эта международная обстановка получает огромное значение для внутреннего развития Северо-Восточной Руси.

Но что такое княжение Московское в момент перехода его к великому князю Семену Ивановичу с братьею? Что такое «вотчина московских Даниловичей»? Вотчина есть наследие князей – сыновей по отцу. Как в «Русской Правде», так и в «душевной грамоте» Ивана Даниловича его судьба определяется «рядом», какой отец дает «сынам своим и княгине своей». После умирающего главы семья остается как единая группа, связанная определенными отношениями. Семья Ивана состояла из трех сыновей – Семена, Ивана и Андрея (был еще Даниил, но, видно, раньше умер) от первого брака, второй жены Ульяны и дочерей, из которых, кажется, две были еще в доме. Второй брак Калиты, ясный и из духовных грамот, определен Экземплярским, а в одном из списков западнорусской летописи, Никифоровском, под 6841 (1332/33 г.) помечено: «Того же лета оженися в другыи князь великыи Иван Даниловичь»[147]147
  Полное собрание русских летописей. СПб., 1907. Т. XVII. С. 30, прим. 56.


[Закрыть]. Дата духовной – после 1332 г. Ряд Калиты детям и вдове – первый в семье московских князей, какой знаем. Он интересует прежде всего тем, что не упоминает не только о великом княжении и городе Владимире, но и о Переяславле. Признаюсь, с недоумением останавливаюсь я перед тем, что не нахожу в толковании духовных грамот, например, у Чичерина, внимания к вопросу о Переяславле[148]148
  См.: Чичерин Б. Н. Опыты по истории русского права. М., 1858. С. 232–375.


[Закрыть]. И справка в летописях ничего не дает; я ожидал бы там указания, что Семен получил ярлык ханский на княжение Переяславское и тогда объяснил бы этим особым «стольным» значением Переяславля его отсутствие в духовной. В Переяславле сидели наместники великого князя, он был коренной вотчиной потомков Александра Невского, но в «душевной грамоте» Калиты о нем нет помину. Нет тут и Костромы. Карамзин поясняет это так: «В сем завещании не сказано ни слова о Владимире, Костроме, Переславле и других городах, бывших достоянием великокняжеского сана: Иоанн, располагая только своею отчиною, не мог их отказать сыновьям, ибо назначение его преемника зависело от хана», и доказывает, что «Переславль Залесский считался городом великокняжеским, а не московским», тем, что в 1360 г. Дмитрий Константинович суздальский занял Переяславль, как только стал великим князем[149]149
  Карамзин Н. М. История государства Российского. 5-е изд. СПб., 1842. Кн. I. Т. IV. Стб. 151 и прим. (к IV тому) № 326.


[Закрыть]. То же говорит, повторяя Карамзина, Экземплярский о Костроме: она становится, по мнению Экземплярского, с 1303 г. «достоянием великокняжеского сана», и потому Калита и его преемники до Василия Дмитриевича (включительно) не распоряжаются Костромой в духовных[150]150
  Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г. СПб., 1891. Т. II. С. 263–265.


[Закрыть]. Так, и Переяславль появляется только в духовной Василия Темного вместе с упоминанием о «его отчине великом княжении» и городом Владимиром.

Ту же точку зрения применяет Карамзин и к Угличу, Галичу, Белозерску, которые в духовной Дмитрия Донского названы «куплями» его деда Калиты. Но судьба, а стало быть, и положение их различны: эти три города-купли и вотчинному ряду подчинены раньше Переяславля или Костромы при Донском, хотя в таком пункте духовной, где и они поставлены в связь с великим княжением: после раздела московских владений, духовная Донского говорит: «А се благословляю сына своего князя Василья своею отчиною великим княженьем. А сына своего благословляю князя Юрья, своего деда куплею, Галичем», Андрея – Белым озером, Петра – Углечем полем. И все это вместе исчезает из духовной Василия Дмитриевича, чтобы появиться в духовной Василия Темного с Переяславлем и Костромой[151]151
  Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1813. Ч. 1. № 34, 39, 41, 86.


[Закрыть].

Нe все, стало быть, чем владел Иван Калита, было однородно по княжим его правам. Великий князь владимирский еще не слился с князем московским в одно неразличимое целое. И отчич московский не слился воедино даже с князем переяславским или костромским. Слово «вотчина», легко применяемое и к Владимиру, и к Новгороду, и к Переяславлю, и к Москве, имеет в каждом применении особое содержание. Ведь слово это означает лишь формальную сторону права – его приобретение по преемству от отца, но не выражает материальной сущности вотчинного правоотношения и объема и свойств владения. Мы употребляем слово «вотчина» обычно в том позднейшем смысле, который носит печать так называемого «частно-правового» владения на началах полной «вотчинной» собственности. И можем в этом смысле сказать, что Иван Калита в духовной своей уряжает семью во всем, что считал своим семейно-вотчинным капиталом, тою суммою материальных благ и доходных прав, которые стянуты к его московскому двору и составляют обеспечение его средств и благосостояния. Объекты Иванова ряда: Москва, города, волости, села, доходы, [такие] как мыта и оброки, люди купленные, стада, ценные вещи. В научной литературе нашей много спорили о том, можно ли установить различие оснований и качества права, какое имеет князь на эти объекты. Сделана была попытка различить его права государственные (на волости) и частные (на села). Я не считаю ни полезным, ни возможным гоняться за такими различениями. Конечно, они имеют свою научную цену для истории правовых понятий и их постепенной дифференциации из первоначального безразличия, производящего на людей нашей юридической культуры впечатление спутанности и смешения разнородных понятий. Для их истории, однако, существенно уловить момент, когда различение начал права гражданского и государственного возникает в сознании людей прошлых веков, а не спорить о том, какие явления их практики (правовой и административной) подходят более или менее под категории нашей теории права. А в вопросах владения или собственности [и] раннее средневековье на Западе, [и] так называемое удельное время у нас, в этой области именно тем и отличались, что такие резко различные для нас представления, как земельная собственность и юрисдикция права на хозяйственные доходы и на доходы судебно-административные, как и право обложения, могли принадлежать на одном и том же основании владельцу известной части территории, населенной людьми разного юридического состояния. И различие между владением волостьми и селами, несомненно, весьма реально. Первый термин очень широк: он означает известные финансовые доходы, как мыт, тамга, осмничее: «а из городских волостей даю княгини своей осмничее, а тамгою и иными волостьми городскими поделятся сынове мои»; означает он и единицу территориального деления, подчиненную княжеской власти с соответствующими судебно-административными доходами для нее. Села – единицы княжеского землевладения и дворцового хозяйства, но и тут не только возможна, но и очевидна наличность также доходов и функций так называемого «государственного» характера. Фактическое различие этих двух видов владения для князя несомненно, но чтобы при этом определенно различалось его правовое отношение к владению селами и волостями – сказать мы не имеем основания. Князья и тем и другим в своих «рядах» наследникам распоряжаются одинаково, как семейным имуществом. Это первый существенный признак единства правового содержания того акта, какой представляет собой «ряд», данный Иваном Калитой сыновьям и вдове-княгине в духовной его грамоте[152]152
  Там же. № 21 и 22.


[Закрыть].

Присмотримся к деталям этого «ряда». Прежде всего, это не такой раздел впрок, раздел окончательный, который порывал бы все связи между членами семейной группы, кроме чисто моральных и кровных. Братья молодшая и княгиня с меньшими детьми (какими? быть может, у Ивана от второго брака были дети, умершие в младенчестве? или тут разумеются только две дочери, обе или одна, от Ульяны?) приказаны старшему сыну Семену; он их опекун, глава семьи, ее большак. Во-вторых, им всем «приказана отчина Москва»; ее доходами, за выделом осмничего княгине Ульяне, предоставлено сыновьям самим поделиться; видно, еще не выработал Иван того, что потом создала практика, закрепленная позднее великокняжескими духовными, – раздел московских доходов на доли, по годам, между наследниками. Но как понимать этот «приказ» Москвы сыновьям? Как соучастие их в получении доходов по разделу, какой они учинят между собой, или как соучастие во власти над ней? Москва трактуется в духовной только как вотчинный город, речь конкретно идет только о «городских волостях» – доходах. Но уже сама терминология эта приводит к представлению, что от доходов и их получения трудно отделить управление, их создающее.

Сопоставляя эту черту духовной с тем, что в ней же читаем о «числьных людях», что «тех ведают сыновья собча, а блюдуть вси с одиного», скорее, надо понять мысль Калиты так, что и Москву блюсти и ведать будут его сыновья «с одиного», хотя, конечно, под старейшинством Семена. «С одиного» должны были они блюсти и ведать людей «числьных», которые противополагаются «людям купленым», идущим в раздел по списку в «великом свертце». Под «числьными» людьми разумеют людей, занесенных в татарское «число» – переписи второй половины ХIII в. Эволюция этого «числа» к позднейшему московскому сошному письму (через неясную стадию «вытного» письма) нам вовсе, к сожалению, не известна. Но «числьных» людей со времен Сперанского[153]153
  Архив исторических и практических сведений, относящихся до России. СПб., 1859. Кн. 2. С. 30–31.


[Закрыть] считают тождественными с людьми «данными», «письменными» (вытными), а это термины, вытесненные потом термином «тяглые» или «черные волостные люди» (ср. в одной грамоте 1530 г.: «люди нетяглые, неписьменные»). С точки зрения княжого управления, этот разряд населения определяется как несущий сбор дани, основное назначение которой – уплата татарских «выходов», дани неминучей и запроса царева. История и организация дани татарской нам почти вовсе неизвестна. Документальных, актовых источников нет, а летописные тексты лишь мимоходом и попутно бросают намеки, которые часто весьма мудрено раскрыть в их подлинном содержании. Опыты ханского правительства наладить собственное финансовое ведение русским улусом продолжались весьма недолго. Ведь только в 70-х гг. XIII в. для этих опытов создана почва завершением «числа», и вообще вторая половина этого века – время, когда действовала практика сбора дани путем посылки из Орды данщиков татарских и сдачи [сбора] дани на откуп бесерменским купцам или баскакам, органам ханской власти в отдельных княжествах русских. Со второго десятилетия XIV в. встречаем уже известия о непосредственном участии князей в сборе средств на уплату «выхода» татарского. В их борьбе за ханские ярлыки играет основную роль вопрос, «кто даст выход больший», и князья возвращаются из Орды, обремененные долгами ордынским купцам и обязательствами доставить хану крупные суммы, на сбор которых напрягают все усилия свои и подвластного населения. Когда и как совершился переход от первой из этих практик к другой – установить и выяснить не можем. Но значение этого явления очевидно [и] чрезвычайно важно. Ослабляя непосредственное воздействие татарской власти на местную жизнь русскую, оно освобождало внутренние политические отношения Руси для более самостоятельного их развития; с переходом сбора дани в руки князей, оно в эти руки передавало и организацию «числа», обложения и начатка финансового управления, основными представителями коего стали княжие данщики. Этот новый порядок слил «старую дань», шедшую с населения князю, с данью татарской, и из общей суммы сбора лишь часть шла в «выход ордынский», другая же легла в основу княжих финансов.

«Неминучий» характер «выхода» и «запросов» царевых неизбежно переходил на самую дань, усиливая финансовую власть князя, который один владел критериями для определения размера обложения. И в борьбе князей за власть на Руси вопрос о «выходе» татарском стал играть весьма крупную роль, ибо объединение дани для него в руках великого князя создавало один из крупных устоев его власти, как центральной не только в управлении финансовом, но и во внешних отношениях – к Орде и власти ханской. Князь, обеспечивавший крупный «выход» хану, мог быть спокоен относительно интриг соперников в Орде и рассчитывать, при нужде, на ханское покровительство и ханскую помощь. На примере отношений великих князей тверских с кашинскими и холмскими удельными, как и на столкновении Юрия московского с Тверью из-за «выхода», мы видели, как вопрос этот существенно сплетался с борьбой за единство великого княжения и великокняжеской власти против сепаратизма местных вотчинных княжений. Можно сказать, что право самостоятельно сноситься с Ордой и непосредственно вносить ей «выход» было нагляднейшим признаком политической самостоятельности русского княжества той эпохи. Стремясь сохранить единство княжества Московского от полного вотчинного распада, Иван Калита передает «числьных» людей общему «блюденью» своих сыновей. Нет основания предполагать, чтобы под этой общей формулой уже скрывалась та более детальная регламентация раздела долей дани между князьями, которые свою долю сами собирают и вносят в общий «выход» во времена Дмитрия Донского: там уже нет «обчего блюденья и веданья» «числьных» людей, как [и] в духовной Василия Дмитриевича, [где] читаем о разделе «числьных» людей по третям.

Таковы черты строя Московского княжества по духовной Калиты, которые я подчеркиваю: сохранение организационного единства семейной группы, «приказанной», как старшему, Семену, совладение Москвой и общее заведывание «числьными» людьми, т. е. и татарским «выходом». Это элементы «одиначества» князей, которому аналогию видим в чертах строя Тверского великого княжества, а ранее – в междукняжеских отношениях земли Черниговской дотатарского времени.

Но есть одна черта этого строя, которую встречаем впервые в духовной Калиты, а вообще только в великом княжестве Московском. Калита «роздел учинил» сыновьям. Старший получил Можайск и Коломну – верховья и устья реки Москвы, два боевых пункта московской политики – и крупные волости, преимущественно по Москве, [такие] как Коломенские волости, подходившие к Московскому уезду, и Горетов Стан – выше города Москвы, между ней и Звенигородом. Второй, Иван, получил Звенигород (на реке Москве) и Pузу, волости которой, примыкая к Звенигородским и Можайским, касались течения реки Москвы между ними; остальные Ивановы волости раскинуты и к северу вверх по реке Pузе, и на север от Горетова Стана, и на юг от Москва-реки, как Суходол и др. Третий, Андрей, получил Cерпухов, Перемышль и ряд волостей, преимущественно в южной части великого княжества Московского. Волости, выделенные для княгини Ульяны «с меньшими детьми», раскинуты на север и северо-запад от Москвы по направлению к Дмитрову. Ни один из этих «уделов» не составляет цельной территории, со сколько-нибудь определенной конфигурацией, и каждый дополнен «селами», увеличивавшими чересполосицу владения. Ни один из этих уделов не рисуется нам естественной, исторически определившейся территорией[154]154
  Дебольский В. Н. Духовные и договорные грамоты московских князей, как историко-географический источник // Записки Отделения русской и славянской археологии Императорского Русского Археологического общества. СПб., 1903. Т. VI. С. 1–57. — Примечание автора.


[Закрыть]. Раздел к тому же не предполагался окончательным и неизменным. «А по моим грехом чи имуть искати татарове которых волостий, а отоимуться, вам сыном моим и княгини моей, – пишет Калита, – поделити вы ся опять тыми волостми на то место». Что это за «исканье» волостей татарами или «из орды», которое грозит тем, что они «отоиматися» могут? Полагаю, что понимать его надо в смысле «подыскиванья» волостей князьями друг у друга с помощью ханских ярлыков. Такова внешняя сила, которая могла умалить «волости», доставшиеся по отцовскому ряду одному из сыновей-отчичей; тогда должен был последовать передел волостями, чтобы восстановить соответствие между долями-уделами. Характерно, что Калита термина удел не употребляет, а говорит о «волостях» и об «уездах», по которым и мыта принадлежат сыновьям. Но слово для обозначения доли сына-наследника было нужно, термин «вотчина» был слишком широк и к тому же означал целое отцовских владений, доставшихся всем сонаследникам. Им можно было удовлетворяться, пока раздел вел к полному распаду и доля каждого из сыновей обращалась в самостоятельное вотчинное владение. Семен Иванович в своей духовной свою долю означает описательно: участок, «чим мя благословил отець мой». В духовной Ивана Ивановича доля Андрея, перешедшая к Владимиру Андреевичу, названа: «уезд отца своего». Только при Дмитрии Донском (в его договорных и духовных грамотах) появляется слово «удел», которое затем приобретает устойчивое значение доли князя, данной ему отцом по «ряду» и «разделу»[155]155
  Собрание государственных грамот и договоров… Ч. 1. № 24, 25, 26, 33, 34.


[Закрыть].

Характер раздела определяется в духовной Калиты чертами, гарантирующими сохранение единства семейной группы и ее владений: им создавались «идеальные», как выражаются историки землевладения, доли, пропорциональное соотношение которых должно быть восстановлено в случае умаления одной из них по независящим обстоятельствам. Дело в том, что эта черта московского княжого владения не стоит одиноко в стародавней жизни великорусского севера. Она явно сродни тому строю крестьянского долевого землевладения, которое изучено и описано в трудах А. Я. Ефименко, П. И. Иванова и Н. П. Павлова-Сильванского[156]156
  См.: Ефименко А. Я. Исследования народной жизни. М., 1884. Вып. I: Обычное право. Гл. VI («Крестьянское землевладение на крайнем Севере»); Иванов П. И. К истории крестьянского землевладения на севере в XVII в. // «Древности»: Труды Археографической комиссии Императорского Московского археологического общества. М., 1899. Т. I. Вып. 3. Стб. 413–440; он же. Поземельные союзы и переделы на севере России в XVII в. у свободных и владельческих крестьян // Там же. М., 1902. Т. II. Вып. 2. Стб. 193–278; Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в удельной Руси (Сочинения. Т. 3). СПб., 1910.


[Закрыть]. Вот как изображает его Павлов-Сильванский, подведший итог и русскому, и западному изучению этого вопроса в главе пятой своего посмертного труда. Деревня-двор по смерти отца сохраняет прежнее значение хозяйственного целого, не распадаясь между братьями-сонаследниками на отдельные, обособленные имения; но внутри этой хозяйственной единицы происходит раздел – не землевладения, а землепользования – по долям разных земель и угодий, чересполосно, по полосам и лоскутам. По отношению к внешнему миру совладельцы «за ту свою вопчую землю стоят в ответе все вместе». А внутри – правильность долевого владения охраняется обычаем «передела», для проверки и уравнения [того], чтобы реальная доля каждого всегда точно соответствовала идеальной доле его наследства; из обычая этого, применявшегося, например, если иную пашню смоет или засыпет при разливе реки или для устранения захватов чужого, могли иногда развиться периодические переделы, констатированные Ивановым. Но обычная судьба долевого владения иная. Оспаривая мысль А. Я. Ефименко, будто долевое землепользование есть общая стадия в развитии землевладения от задружного быта к землевладению подворно-участковому или общинному, Сильванский настаивает, что оно «слишком неустойчиво, чтобы придавать ему такое общее значение». Оно появляется при переходе дворища от одного владельца к двум-трем его сыновьям, «но очень скоро исчезает», как только отношения в дальнейших поколениях становятся более сложными. Тогда происходит окончательный раздел с тем, чтобы больше «не переделивать и с полос друг друга не сживати». Долевая деревня быстро превращается в деревню с подворным личным владением. Разложение долевого единства создается, кроме таких разделов, также и путем более сложным, когда дольщики начинают отчуждать в сторонние руки свои «трети» и «четверти»; в таких случаях долевые отношения могут сохраниться, обращая вотчинные переделы в переделы по купчим и дельным «крепостям», подобно как в землевладении складническом. Но нужны весьма сильные экономические условия, чтобы сохранить совладение чужаков от быстрого распада.

Та же схема развития – mutatis mutandis – может быть прослежена и на княжеском владении по уделам. И в древней домонгольской Руси наблюдаем сохранение относительного одиначества и целости всей отчины между князьями-братьями-вотчичами определенной земли, момент неустойчивого равновесия ее внутреннего строя перед окончательным распадом. Редко где при особых условиях, как в земле Черниговской, вырастает оно в более длительное одиначество с разрушением зато устойчивости вотчинных «долей» в пользу договорного «наделения вправду». Момент истории московского княжого владения, наблюдаемый нами по духовной Калиты, есть момент первого шага к разделу с перевесом одиначества над вотчинным дроблением – со старейшинством старшего брата.

Но внутренние отношения семейной группы не определены в духовной сколько-нибудь отчетливо. Нет даже слов «в отца место». Это определение сделано [вскоре], видимо, тотчас по смерти Калиты, в договоре великого князя Семена Ивановича с братьями, заключенном «у отня гроба». Тут братья целуют крест, что им быти «за один до живота», имея и чтя старшего брата «во отцево место», а он их [должен] иметь в братстве, без обиды (стерто)[157]157
  Собрание государственных грамот и договоров… Ч. 1. № 23. (Текст договора сохранился не целиком, часть его стерта. – Ред.)


[Закрыть]. Одиначество князей раскрывается договором в ряде положений. Они будут иметь друзей и недругов, кого примет в дружбу или с кем во вражде будет великий князь, но доканчивать он обязуется не иначе, как «с братьею»: формула «а тобе, господине князь великий, без нас не доканчивати ни с ким» имеет двойной смысл – не заключать договоров без «думы» с братьями и не исключать их из своих договоров с третьими; и они отказываются от права заключать сепаратные договоры. Братья взаимно обязуются не поддаваться, если кто их будет «сваживати», по таким наговорам не держать нелюбья, а расследовав, казнить интриганов «по исправе». Такая столь обычная в междукняжеских договорах оговорка свидетельствует о значительной зависимости князей от политиканства и происков боярских кружков. Затем князья, в общем подтверждая «раздел», какой им дал отец их, вносят, однако, в него дополнения, отчасти видоизменения и гарантии. Уступая старшему «на старейшинство» половину тамги московской, князья уговариваются относительно общей нормы: «и потом на старейший путь, кто будет старейший, тому полтамги, а молодшим двум полтамги»; старшему уступка и в других угодьях: ему пути сокольничий и конюший, садовници и «кони ставити», и ловчий путь – основные «пути» великокняжеского московского обихода. «А опрочь того все на трое».

Далее, точнее выясняет договор значение «уделов»: 1) их неприкосновенность – «того ти под нами блюсти, а не обидети», и право расширять владение – примыслами и прикупами чужого к своей волости: «и того блюсти, а не обидети»; 2) их наследственность: «кого из нас Бог отъведет, печаловати княгинею его и детми, как при животе, так и по животе» (в духовной?); «а не обидети тобе, ни имати ничего ото княгини и от детий, чимь ны кого благословил отець наш по розделу»; 3) самостоятельность их княжого управления: бояре и слуги у каждого князя свои, и великому князю на бояр и слуг, которые служат братьям, а по них их вдовам и детям «нелюбья не держати, ни посягати без исправы, но блюсти, как и своих»; вольным слугам между ними воля, на обе стороны, за отъезд «нелюбья… не держати». Устанавливаются правила сместного суда по отношению к «московским» боярам и слугам удельных князей, если суд на Москве и «опрочь» Москвы, в суде наместничьем; агенты власти княжеской обоюдно не всылаются в чужую территорию, а дело ведется пересылкой между князьями (вспомним «Русскую Правду»: а «в чюжю землю своду» нет); с этим связано и запрещение князю, его боярам и слугам покупать села и держать закладников (стерто) в чужих владениях, естественное при неразличении понятий владения и юрисдикции[158]158
  Из дефектов грамоты особенно досадно, что в связи с этим упоминается о «численых», – видимо, как в договоре Дмитрия Ивановича с Владимиром Андреевичем – что их в службу не принимать и у них земель не покупать. – Примечание автора.


[Закрыть] (в XIII в. такие нормы разработаны новгородскими договорами с тверскими князьями). Наконец, договор устанавливает объединение военных сил всего великого княжества под властью великого князя: братья обязаны выступать в поход вместе с ним и идти «без ослушанья», если он их без себя пошлет. В связи с уговором не расхищать личного состава и земель «численых» людей это правило обеспечивало единство военных и финансовых сил великого княжения.

Ставить ли заключение этого договора в какую-либо связь с «крамолой» боярина Алексея Петровича? К сожалению, мы слишком мало знаем об этой таинственной истории. Договор говорит о «коромоле», в которую вошел Олекса Петрович к великому князю Семену. Если договор действительно заключен «у отня гроба», т. е. если в словах этих видеть указание хронологическое, то крамола должна была произойти вскоре после вокняжения Семена, например, во время первой его поездки в Орду. В чем она состояла – не знаем. Но боярин Алексей подвергся крупной опале. Князь великий обещает его не принимать к себе в бояре и берет обещание с братьев не принимать ни Алексея, ни его детей, «и не надеятись ны его к собе до Олексеева живота». Имущество боярина конфисковано, и великий князь поделился им с братом Иваном, и обязует этого брата из того «живота» ничего Алексею не давать, «ни его жене, ни его детем, ни инымь чимь не подмагати их». Можно сопоставить с этим и опасения «свады» боярской между братьями в том же договоре, и увещание братьев «жити за один», лихих людей не слушать, «хто иметь (их) сваживати», а слушать митрополита и «старых бояр, хто хотел отцю нашему добра и нам»; такое извещение находим и в духовной Семена. Указание договора на какую-то связь Алексея с князем Иваном Ивановичем подтверждается тем, что его при Иване, ставшем князем великим, видим в тысяцких московских. А в 1357 г. тысяцкий Алексей Петрович найден убитым на площади: «и неции глаголют о нем, – так записано в Никоновском своде, – яко совет сей сотворися или от бояр или от иных втайне…». «И бысть мятежь велий на Москве того ради убийства»; «тое же зимы, по последнему пути, болшии бояре московстии отъехаша на Рязань з женами и з детми»[159]159
  Полное собрание русских летописей. Т. Х. С. 228–229.


[Закрыть]. А через год Иван Иванович двух отъездчиков перезвал опять к себе – Михайла и зятя его Василия Васильевича. Чуется борьба боярских партий, не без связи с отношениями между князьями Семеном и Иваном Ивановичами. И у нас так мало сведений об этих начальных моментах внутренней истории Москвы, когда ощупью и постепенно определялись пути созидания московского государства, что внимание невольно останавливается на каждом многозначительном намеке, хотя бы и не было надежды его разгадать с достаточной ясностью и определенностью.

В сущности, почти таким же «намеком» стоит перед нами и завещание Семена Ивановича, т. к. мы точно не знаем, как произошло нарушение или отмена всего его содержания при великом князе Иване Ивановиче. Семен в своей духовной распоряжается только своим уделом и собственными примыслами, давая ряд княгине своей, Марье Александровне тверской. Составлена она в 1353 г., после смерти последних сыновей его, незадолго до его собственной кончины. Не касаясь ни великого княжения, ни Переяславля, ни Москвы, он поручает братьям блюсти княгиню и ее владения «по нашему докончанью, како тогды мы целовали крест у отня гроба». Жене своей он дает все, чем может распорядиться как князь удельный: Можайск и Коломну, волости и села, весь «участок», чем его отец благословил, свои купли, примыслы и драгоценности. Но на Москве ей назначается, конечно, не полтамги, а Семенов «жеребий тамги»; из великокняжеского обихода 50 коней из «ездовых» и два стада из стад княжих. Семен определяет, кто из бояр будет служить княгине, ведая волости, дает ей «прибытъка половину», а людей своих «деловых», доставшихся ему покупкой или «в вине», как слуг-холопов (тиунов и посельских, ключников и старост), и «хто ся будеть у тых людий женил», отпускает на волю. Дел великокняжеских Семен в духовной касается лишь тем, что завещает братьям не пересуживать судебных приговоров его самого, его бояр и людей боярских как в великом княжении, так и в вотчине его на Москве; да еще тем, что увещает братьев жить за один и слушать митрополита Алексея да старых бояр, служивших советом их отцу и ему, Семену.

Из этой грамоты, как и из строя времен Калиты, ясно выступают: 1) различие великого княжения и московской вотчины; 2) связь города Москвы и московского двора с великокняжеским столом, все крепнущая с выделением ее особого положения среди владений, идущих в раздел по уделам. Но еще не пришло время, когда «старейшинство» московское создаст взгляд на Москву и на все, что ко двору князей московских потягло, как на безусловное «вотчинное», в нашем смысле слова, владение. Я поминал уже, какая судьба постигла Семенов «ряд». Крайне прискорбно, что мы ее лучше и подробнее не знаем. В ней есть нечто весьма существенное: расширение понятия о том, что связано со «старейшинством» брата (кто и потом будет старейший), т. е. с понятием «старейшего пути» – как материальной основы старейшинства, политического, – на весь «участок» или «удел» старшего брата, который тем самым приобретает особое значение, не столько личного, сколько «стольного», если можно так выразиться, владения. Оно и понятно. Калита дал старшему такие пункты, как Коломну, опорный пункт в рязанских делах, сохранявший долго крупное стратегическое значение в обороне южной московской границы, и Можайск, такой же боевой пункт в отношениях смоленских и литовских. Но мы только из духовной Ивана Ивановича знаем, что Семенова вдова, княгиня Марья, не получила мужнина удела полностью. За ней осталась лишь часть волостей коломенских и ряд сел в пожизненное владение. Значение этой отмены и вопроса, с нею связанного, выясняется сопоставлением с тем пунктом духовной Дмитрия Донского, где определено, что по безнаследной смерти старшего брата его удел целиком переходит к его преемнику в старейшинстве, не разделяя общей судьбы выморочных уделов, шедших в раздел остальным братьям.