Текст книги "Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство"

Эпоха Ивана III – наиболее интересный момент в истории этого вопроса. Тут он впервые поставлен ребром и получил, по существу, то решение, какое определило политику московского правительства во вторую половину XVI в. К сожалению, как это часто бывает именно для моментов зарождения новых порядков и отношений, источники наши дают мало и притом неясные и отрывочные сведения. К тому же тут нам служат только летописные тексты, а они дошли почти исключительно в официозной московской редакции, много вытравившей неприятных воспоминаний о приемах московской политики. Туманные представления, какие получаем от подобного материала, можно свести только к приблизительному и поверхностному, не вполне надежному итогу. Борьба Ивана III за земельный фонд приняла, по-видимому, крутой характер при подчинении областей, бывших недавно самостоятельными. Их присоединение к числу вотчинных владений московского государя ставило ребром вопрос о значении и силе прежних пожалований, данных прежними местными, теперь упраздняемыми властями. Известно, что личный характер той властной воли, которая давала правовую силу содержанию жалованных грамот, привел к обычаю их подтверждения при смене властителей, стало быть, их значение вне этого подтверждения представлялось спорным. В летописном рассказе о падении Новгорода я отмечал одну черту – что московское правительство готово было признать крупные владения новгородских владык и монастырей освоением ими великокняжеских древних отчин. Эта точка зрения вполне вязалась с общим представлением о вотчинной власти великого князя, при котором вся земля его, государева, а частные права землевладельцев – продукт княжеского пожалования. Новгородские же вотчины не были пожалованиями великих князей и даже каких-либо местных князей-вотчичей; за вечевыми грамотами в Москве правовой силы не признавали, ссылаясь на то, что это грамоты не самих великих князей.

Так, присоединение к Москве великорусских областей колебало устои местного права или наталкивало на возможность его пересмотра. По взятии Твери, великий князь бояр тверских, которые прежде были в боярах у своего тверского великого князя, учинил в боярах у сына своего Ивана Ивановича и грамоты свои на вотчины их им подавал. Такое утверждение вотчин новой властью было необходимо. В предыдущем изложении встречалось упоминание о вынужденных уступках мелкими князьями при жизни или по смерти своих владений великому князю московскому, и притом с просьбой, чтобы князь великий их «данья» не порушил, на которое выданы купчие и жалованные грамоты. Такой строй правовых понятий открывал при желании возможность произвольного «пересмотра» земельных владений частных лиц великокняжеской властью. Только из случайного восклицания книжника-летописца, вырванного у него горечью обиды местного патриотизма, знаем, что такой «пересмотр» и «сёл добрых», и слуг местного княжья, с отбором и тех и других на государя, происходил при Иване III в Ярославской земле.

Определеннее и ярче наши сведения о таких же действиях великого князя по отношению к Великому Новгороду. Отбор земель у новгородских землевладельцев часто неправильно называют «конфискацией».

Не все тут было карой, опалой. Более крупное значение имели те массовые «выводы» людей и отписка на государя земель, которые носят характер не индивидуальных опал, а общего административного мероприятия великокняжеской власти. Таковы уже первые шаги ее, состоявшие в отобрании у владыки и монастырей значительной части их вотчин. Великий князь обещал было новгородцам «вывода из Новгородской земли не учинить, и в вотчины и в животы людские не вступаться», а взял за себя кроме всех Новоторжских земель – владычных, монастырских, боярских и «чьи ни буди», около 1 тысячи сох земли из сел владыки и главных новгородских монастырей в других местах. В 1484 г. какое-то волнение в Новгороде, доносы о новых сношениях с Литвой, острое недовольство новыми порядками, в частности церковным правлением московского ставленника Симеона, действовавшего под надзором приставленного к нему боярина, казначея и дьяка, вызвали суровый розыск, кончившийся тюремным заключением до тридцати лучших бояр и житьих людей и ссылкой их семей. Но с этим связалась и более общая мера: «поимал князь великий болшых бояр новогородских и боярынь, а казны их и села все велел отписати на себя, а им подавал поместиа на Москве по городом»[342]342
  Полное собрание русских летописей. Т. XII. С. 215–216; СПб., 1859. Т. VIII. С. 215.


[Закрыть]. Этих бояр Софийская летопись определенно отличает от тех, иных бояр, которые «коромолу держали» и за то заточены по тюрьмам. Через год новое столкновение, вызванное крутой управой Я. 3. Кошкина, дало повод к выводу из Новгорода «боле семи тысячь житьих людей на Москву», а на их место «князь великий Москвичь и иных городов людей посла в Новгород на житье», и эта операция, по-видимому, не закончена в один прием, потому что под 1489 г. читаем снова, что «князь великии Иван Васильевичь приведе из Новагорода из Великого многых бояр и житиих людей, и гостей, всех голов болши тысячи, и жаловал их на Москве, давал поместиа, и в Володимери, и в Муроме, и в Новегороде Нижнем, и в Переславли, и в Юриеве, и Ростове, и на Костроме и по иным городом; а в Новгород Велики на их поместиа послал московских много лучших людей, гостей и детей боярских, и из иных городов, из Московскиа отчины, многых детей боарских и гостей, и жаловал их в Новегороде Великом»[343]343
  Там же. Т. VIII. С. 218; Т. VI. С. 238–239; Т. XII. С. 220.


[Закрыть]. Это была целая революция, стоящая того «пересмотра земель и людей», какой проделан был позднее Грозным в эпоху опричнины. И тут целыми гнездами снимались люди с насиженного вотчинного корня и перебрасывались на новые места для «испомещения» их там по государеву пожалованию. Результаты этих мероприятий отразились в писцовых книгах, выяснивших состав и средства новых великокняжеских владений. Как и тверские, так и новгородские земли великий князь через некоторое время по покорении велел писать по-московски в сохи. Наши новгородские писцовые книги, составленные в последние пять лет XV в., содержат указания на записи «первых писцов», на данные «старого письма», что указывает на предшествовавшую опись, по крайней мере частичную. Эти писцовые книги особенно тем ценны, что постоянно отмечают прежнее, новгородское землевладение и смену его новым по московскому распоряжению. Этой особенностью они напоминают знаменитую «Книгу Страшного Суда» Вильгельма Завоевателя, подведшую итог переходу многих земель из саксонских в норманские руки. При описании поместий государевых служилых людей, книги указывают имена прежних владельцев-вотчинников; а ныне землевладение слагается из великого князя оброчных волостей, означаемых по прежним владельцам («великого князя оброчная волость, что была Онтонова монастыря», «великого князя деревни Борисовские Зубатого» и т. п.), деревень помещичьих («Андрея Скудина, деревни за ним Ивановские Варунова» и т. п.), монастырских, да земцев новгородских – личные владения и доли в «вопчих деревнях». Иногда книги отмечают земли «новосведенных бояр» или «старосведенных», указывая на разные моменты «вывода». Ярко выступают в них обширные размеры этого «вывода», соединенного с переходом множества «боярщин» и «боярщинок», по-московски сказать, вотчин, в распоряжение великого князя, который частью раздавал их в поместья выходцам из Низовской земли или боярским людям новгородским, поверстанным в государеву службу, а частью облагал оброком и обежной данью по старому доходу, как получали с сельского их населения прежние вотчинники, приступив, впрочем, и к замене этих сборов (денежных и натуральных) и обежной дани общей суммой своего государева денежного оброка. Эти оброчные волости составили своего рода запасный фонд служилого землевладения, ибо могли быть розданы и дополнительно раздавались в поместья, либо оставались государевыми волостями в составе другого земельного фонда, тяглого, черного, обложенного сборами – оброчными и «данными» – на государя великого князя. Служилое и тяглое землевладение, служилые и тяглые люди с их повинностями на государево дело – основная опора московской государственности.

Пути и приемы их организации, начатой систематически при Иване III, вытекали с неуклонной последовательностью из общего воззрения на Московское государство как на вотчину государя великого князя. В этом ведь основное своеобразие политической истории данного момента. Великий князь строит обеспечение государственных нужд, военных и финансовых, на двух принципах, основных для вотчинного абсолютизма московских государей: на верховной собственности великого князя на всю землю великого княжения и на его праве распоряжаться по своему усмотрению личными силами населения, своих государевых холопов и своих государевых «сирот». Ведь вся суть борьбы Ивана III за полноту своей власти в эмансипации этой власти от пут «старины и пошлины», за неограниченность своих распорядительных действий по организации управления и службы, по распоряжению средствами и силами всей Великороссии.

Прямолинейное и последовательное проведение подобных тенденций вотчинного властвования, скажу так для наглядности, – должно бы сразу привести к тому разгрому привилегированного землевладения, какое оно пережило в жуткую годину опричнины. Однако этого не случилось. Жизнь московская пошла в течение ряда десятилетий по пути компромисса между великокняжеской вотчинной властью и боярскими привилегиями, причем определился этот компромисс, между прочим, в связи с возникшими спорами о землевладении церковном. Потребность в расширении государственного земельного фонда поставила на очередь вопрос не об окончательном сокрушении боярского землевладения, а о секуляризации обширных земельных имуществ церковных учреждений. Эти имущества находились, с одной стороны, в таком же положении, как и боярские, по отношению к великокняжеской власти, или, вернее, стояли в еще большей зависимости от нее, и принципиально, и в порядке заведования, или распоряжения ими. С другой – их защита с канонической точки зрения была слабо обоснована, т. к. все это землевладение, построенное по светскому вотчинному типу, никак не подходило под нормы канонов о неприкосновенности и неотчуждаемости имущества св. церкви. В лучшем случае, обычно-правовая основа церковной собственности получала известную поддержку в религиозно-нравственной санкции от уважения к тому святому, чьим «домом» считалось данное религиозное учреждение. В этой религиозной санкции была, конечно, немалая сила. Но важнее ее был авторитет духовенства, церковной иерархии, самой церкви русской, построившей свое обеспечение на основе широко развитого землевладения и умевшей защищать свои интересы.

Отписка на государя многих церковных земель новгородских не встретила, насколько знаю, никаких принципиальных возражений. Напротив, митрополия времен Ионы и его преемников усердно служит всем своим влиянием новгородской политике Ивана III и, подчинив себе новгородскую епархию, орудует тут через своих ставленников совсем в духе московской политики. А между тем при этой отписке характерно сказалось и новгородское, и московское воззрение на церковные земли. На требование великого князя, чтобы Новгород дал ему волости и села, новгородцы предложили ему сперва великолуцкие и ржевские свои волости, потом часть владычных и монастырских. Великий князь, избегая их «урока», взял на свою волю назначение [того], что возьмет, и потребовал список половины всех владычных и монастырских отчин, по нему определил свою долю. На этом дело не кончилось. В 1500 г. Иван III, по благословенью Симона митрополита, «поимал… в Новегороде вотчины церковные и роздал детем боярским в поместье, монастырские и церковные»[344]344
  Там же. СПб., 1848. Т. IV. С. 271.


[Закрыть]. И по писцовым книгам видно, что взято было в разные, должно быть, сроки много больше, чем означено в рассказе о событиях 1478 г., притом отобраны иные вотчины и[345]345
  Здесь заканчивается текст лекций, подготовленный к публикации Б. А. Романовым в 1940 г. Далее текст приводится по записной книжке А. Е. Преснякова (Научно-исторический архив Санкт-Петербургского института истории РАН. Ф. 193. Оп. 1. Д. 10. С. 289–309). – Ред.


[Закрыть] у беднейших монастырей, которых великий князь сначала было пожаловал, по новгородскому челобитью, [повелев] «земель у них не имать, понеже те убоги, земли у них мало». В то же время было ограничено право владыки новгородского и всех новгородских монастырей расширять свое землевладение – «что земель им не купити», да и вообще вотчины продавать в новгородской земле [было] запрещено – без особого царского указа. В связи с писцовой переписью – определен и размер тягла с монастырских и церковных земель – значительно больший, чем с земель поместных: оставленные в руках духовенства земли обложены тяглом лишь несколько менее тяжким, чем крестьянские – волостные.

Павлов в «Историческом очерке секуляризации церковных земель»[346]346
  Павлов А. С. Исторический очерк секуляризации церковных земель в России. Ч. 1: Попытки к обращению в государственную собственность поземельных владений Русской церкви в XVI веке (1503–1580 гг.). С. 36. — Ред.


[Закрыть] отмечает и в других областях «некоторые явления, напоминающие судьбу церковных и монастырских» хозяйств в Новгороде; явления эти наводят на предположение о том, что Иван III сделал попытку общего пересмотра церковного землевладения, и, по-видимому, с той же точки зрения, какая заявлена была новгородцам, что эти-де земли, по существу, – великих князей, а духовенством только «освоены». Так великокняжеским писцам, описывавшим в 90-х гг. Белозерье, наказано отписывать на государя дворы монастырского владенья, оставляя за монастырями лишь указное их число[347]347
  Акты юридические или собрание форм старинного делопроизводства. Изданы Археографическою комиссиею. СПб., 1838. С. 8–10. — Ред.


[Закрыть]; старцы Кирилло-Белозерского монастыря заявляли позднее, что при Иване III все их «грамоты деи данные и купчие и меновые – в казну взяты», а у них остались только «противни», вписанные с этих грамот в монастырские книги.

Но при этом [следует] помнить, что такие тенденции политики Ивана III неразрывно связаны с общим вопросом об ограничении распоряжения не только церковными, а всякими вотчинами. Об этом «уложении» Ивана III упоминает в переписке с Курбским Иван Грозный, упрекая Сильвестра и «избранную раду» за возвращение боярам вотчин «которыя вотчины деда нашего, великого государя, уложением у вас взимали и которым вотчинам несть потреба от вас даятися». Это «уложение» отразилось и в ссылках Стоглава на запреты Ивана III и Василия III – отчуждать вотчины в пользу монастырей в Твери, Микулине, Торжке, Оболенске и Белозерьи, так же как вотчины суздальских, ярославских и стародубских княжат.

Совокупность этих указаний, хоть [и] отрывочных и заставляющих сожалеть об утрате важнейших документов, дает, однако, представление о том, что при Иване III вопрос о вотчинном землевладении, светском и духовном, о самом вотчинном праве, был поставлен ребром и круто. При том – по отношению к вотчинам монастырским, архиерейским и церковным – вопрос этот возник именно в общей связи с проблемой вотчинного землевладения в вотчинном государстве, а не под давлением каких-либо идеологических соображений. Идеология пришла сюда со стороны, но вовремя и кстати. Направление так называемых «нестяжателей» – противников монастырского богатства, хозяйственных предприятий, обогащения, вымогательств и сутяжничества, охвативших быт крупных монастырей (вотчинников и капиталистов) – таких людей, как Паисий Ярославов и Нил Сорский – нашло только естественное сочувствие и поддержку великого князя. Совпадение таких сродных друг другу по практическим требованиям, хотя и чуждых по мотивам направлений – великокняжеского похода на вотчинные права и монашеского скитского идеализма – не случайно, конечно. Оба явления, каждое со своей стороны, были реакцией против разросшегося богатства и мирской силы монастырей. Идеи нестяжателей – не новость; они примыкали к стародавнему течению в восточном монашестве, имели и своих предшественников на Руси, вроде Климента Смолятича, писателя ХII в. Иван III, сблизившись с людьми этого направления, попытался доставить их идеям, дававшим церковно-религиозное оправдание его светским мероприятиям, влияние и господство в церковном быту. О Паисии Ярославове мне уже приходилось упоминать по поводу столкновений великого князя с митрополитом Геронтием. Великий князь сперва пытался использовать Паисия для реформы Троице-Сергиева монастыря, «принудил» его принять там игуменство, но Паисий «не може чернцов превратити на Божий путь, на молитву, на пост и на воздержание, и хотеша его убити, бяху бо там бояре и князи постригшеися, не хотяху повинутися, и остави игуменство». Тогда, как мы видели, великий князь пытался выдвинуть Паисия на митрополию, но он «потому же и митрополии не восхоте». Передать церковную власть в руки представителей этого направления великому князю не удалось. Но он сохранил связи с ними, и нестяжатели «имели великое дерзновение к державному и были зело приемаимы и почитаемы от него». Рядом с борьбой великого князя за власть над церковью и ее имуществами стала борьба церковных партий за влияние на светскую власть. Иван III выдвинул своих иноков-благоприятелей на знаменитом соборе 1503 г., который был созван по другому поводу («попов ради иже держаху наложницы», т. е. по вопросу о вдовых попах), но, по мнению Иосифа Волоцкого, настоящая цель великого князя и была в том, что он «восхоте отнимати села у святых церквей и монастырей». Однако эта тема была затронута лишь по окончании соборных деяний, когда «старец Нил почал молити самодержца, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням и кормились своим трудом». Заседания собора возобновились по приказу великого князя. Защитники церковного землевладения выдвинули со своей стороны Волоколамского игумена Иосифа. Разработанная им аргументация – и была от собора представлена великому князю, она и решила весь вопрос. Иосиф с верным пониманием действительных, исторически сложившихся свойств русского и монастырского и вообще церковного землевладения – поставил весь спор на почву русской правовой традиции и житейской практики. Его доказательства еще более убеждают меня, что не напрасно поставлена была в рассказе о падении Новгорода и отобрании на государя тамошних монастырских и владычных вотчин ссылка на то, что-де это вотчинное владение, в сущности, – узурпация, т. к. «быша бо те волости перьвое великих же князей, ино они их освоиша». Вся защита церковного землевладения Иосифом Волоцким построена на доказательстве правомерности приобретения вотчин церковными учреждениями, важности и ненарушимости этого права. Практические и церковно-религиозные соображения лишь примыкают к этой основной юридической аргументации, завершая и дополняя ее. Игумен-полемист дает великому князю любопытный урок истории русского права – против его, великого князя, ошибочного представления об исконности землевладельческого единовластия своего. Монастырское и церковное землевладение исторически и юридически имеет два основания: ктиторство и княжие пожалования. Многие монастыри созданы еще в древние времена при просвещении русской земли святою верою – князьями и епископами. Эти ктиторы стремились обеспечить дальнейшее существование своих созданий, наделяя монастыри селами и доходными угодьями. Святители и монастыри, и церкви искони владели землями, и их права и преимущества не раз подтверждались великокняжескими жалованными грамотами. Права, возникшие такими путями, не могут быть нарушаемы, потому что ктиторы-строители связывали со своими дарами надежду на воздаяние от Бога и на вечное их поминовение в божественной службе, а князья санкционировали свои пожалования заклятием на обидящих и вступающихся во что-либо церковное (да будут они прокляты в сей век и в будущий).

Раскрыв источники и святость прав церковных учреждений, Иосиф указывает на моральное оправдание церковного богатства как обеспечивающего благолепие церковной службы и самое ее существование, а также благотворительное его назначение для сирых и убогих; выдвигает и житейское соображение, что монастырское землевладение обеспечивает пострижение людей, «почетных и благородных», тех самых, кого пробовал смирять постом и молитвой Паисий Ярославов, и какие, по Иосифу, необходимы в составе монашества, потому что иначе «откуда будет взять людей в митрополиты, архиепископы, епископы и иные церковные власти»?

Этим доводом Иосиф бил в знакомую нам традицию московской церковной политики – возводить на митрополию и заполнять иерархию, как и вообще штат церковного управления, людьми из московской служилой среды. Наконец, вся эта местная, русская аргументация закреплялась ссылкой на санкцию и защиту неприкосновенности церковных имуществ вселенской церковью и святоотеческими заветами.

Перед разрывом с такой прочной и высокоавторитетной традицией отступили планы церковной реформы Ивана III. А кажется, следует согласиться с Павловым, что реформа была задумана и достаточно определенно, и широко. Мечталось о замене земельного обеспечения церквей, монастырей и святительских кафедр – денежной и натуральной «ругой» из государевой казны. Нестяжатели настаивали на содержании церковных учреждений «милостыней от христолюбцев», а «государева милостыня» обычный термин для обозначения руги, получаемой по ружным жалованным грамотам. Однако собор 1503 г. произвел сильное впечатление на великого князя, и он свое отступление от секуляризационных планов закрепил в 1504 г. выдачей митрополии московской жалованных – подтвердительных – грамот на привилегии всех ее вотчин. Тон защитниками землевладения церковного был взят весьма решительный. Еще до 1503 г. в «Чин православия», возглашаемый на первой неделе великого поста, был внесен такой возглас (в одной рукописи с пометкой для дьякона – «возгласи вельми!»): «вси начальствующие и обидящие святыя божия церкви и монастыреве, отнимающе у них данныя тем села и винограды, аще не престанут от такового начинания, да будут прокляти». «Аще не престанут» – звучало как призыв образумиться. Великому князю давалось на волю – подвести себя под анафему или нет. Более чем вероятно, что именно это решительное выступление остановило Ивана III, заставило его передать дело церковному собору, в надежде поставить на своем при помощи сил духовных, ставших за нестяжательство. Но при таких условиях самый созыв собора был уже свидетельством отступления великого князя от решительной политики и предвещал тот исход дела, какой и получился.

Но это поражение сокрушало слишком смелые и преждевременные затеи великого князя, [а] не его фактическое преобладание над церковью, которое давало и без секуляризации средства привлечь церковные имущества на служение государеву делу. О том положении, какое монастырские вотчины заняли в системе тяглого обложения со времен Ивана III, я уже упоминал. Был и способ привлечь эти вотчины, как и святительские, к обеспечению военных нужд: испомещение на их участках служилых людей. К сожалению, эта практика – получившая в XVI и XVII вв. значительное развитие – мало изучена, материалы о ней еще совсем не собраны. Но и для времен Ивана III имеем указание на нее в сочинении Иосифа Волоцкого: он осуждает новгородского архиепископа Серапиона за раздачу церковных земель боярам и детям боярским. Если, как весьма вероятно, тут речь идет о светских людях, составлявших владычный двор, занимая разные должности по епархиальному управлению, то это лишь одна сторона дела. Ведь эти архиерейские, как и митрополичьи бояре и дети боярские, не были освобождены от службы в государевых полках, на случай похода. Еще договор митрополита Киприана с великим князем Василием Дмитриевичем, о котором мне раньше приходилось упоминать, определяет, что старые бояре митрополичьи, которые служили еще митрополиту Алексею, идут в поход под митрополичьим воеводой, а вновь поступающие в митрополичью службу – входят в состав полков великого князя. Последний порядок позднее единственный; при Иване III нет, конечно, речи о митрополичьих воеводах, но служба лежит на служилых помещиках митрополичьих, архиерейских; даточных людей дают все церковные земли. Словом, компромисс между требованиями великокняжеской власти и привилегиями крупного землевладения определился одинаково для вотчин церковных и боярских – путем постепенного усиления лежащих на них обязанностей по отношению к делу государеву, князя великого.

Подчинившись этим требованиям, вотчинное землевладение вошло в строй Московского государства как его органический составной элемент. Первичные планы Ивана III были слишком круты и невыполнимы. Великокняжеская власть не могла без удержу сокрушать верхи вотчинновладельческой среды, боярской и духовной. Она сама в них слишком нуждалась по всему строю московской жизни. Нужны ей были не только ратники рядовые и тяглые плательщики. Необходимы ей были и начальные люди, с которыми можно бы было держать государство; нужны были и руководители «учительного сословия», церковные иерархи, тоже начальные люди, с которыми можно было бы держать церковь; игумен Иосиф был прав, настаивая, что и эти нужны, как социальная сила того же боярского уклада; обычные опоры власти великокняжеской должны были испытать приспособление к новому строю этой власти и ее потребностей, но не могли быть сразу отброшены, т. к. заменить их было нечем.

Однако спор о церковных вотчинах, несомненно, закончился поражением великого князя. Это поражение пробудило в духовной среде новые и рискованные для них представления, которые нашли себе весьма определенное выражение в тогдашней письменности.

К последнему году жизни и княжения Ивана III относится любопытное безымянное произведение – «Слово кратко противу тех, иже в вещи священные вступаются», – которое поднимает весь раздор на более высокую почву вопроса об отношении властей – церковной и светской. Обе эти власти, утверждает автор «Слова», происходят от власти божественной, но только мирская власть под духовною есть, «елико от Бога духовное достоинство пред-положено есть»; преимущества духовной власти ясны из того, что «паче подобает повиноваться Богу, нежели человеком», и поясняется знаменитой теорией о двух мечах, светском и духовном. Один меч вещественный – и это меч «достоит пастырям церковным имети защищение церкви своея, сице токмо мечом духовным ничтоже поспешествует»; а другой меч – духовный, который действует осуждением непослушных, как язычников и грешников, – властью отлучения и анафемы; им надо пастырю прежде всего обороняться, а если это не подействует, то обращаться к мечу вещественному, [за] «помощью плечей мирских». Вся эта – чисто католическая теория – встретила, как видно, сочувствие на Руси, в той среде, которая силой анафемы на обидящих церковь добилась уступки великого князя после собора 1503 г.

Ведь люди этого духа, Геннадий Новгородский, Иосиф Волоцкий – не раз сочувственно озирались на Запад, цитируя ревность Филиппа I в борьбе с еретиками и неправоверными и т. п. Из их круга должен был выйти и автор «Слова», составленного по поручению какого-то архиепископа, едва ли, действительно, не Геннадия, как предполагает Павлов. Однако подобные тенденции не имели будущего на московской почве. «Плечи мирские», на которые церковь пыталась опираться, оказались слишком мощными и заставили ее платить за свою опеку и поддержку полной покорностью. Хотя и не в той форме, к какой было потянулся Иван III, но конфликт двух властей разрешился на деле в пользу власти светской.

Барон Герберштейн, описавший Московию времен Василия III, сообщает, что прежде митрополиты и архиепископы избирались соборами епископов и архимандритов, и игуменов, «нынешний же государь, как говорят, обыкновенно призывает к себе определенных лиц и из их числа выбирает одного, по своему усмотрению»; по такому же усмотрению избираются епископы, архимандриты, игумены монастырей. Наши летописи записали, как великий князь, избрав старца, повелевал митрополиту поставить его в игумены и послать в такой-то монастырь; на великом князе лежала забота, чтобы монастыри не оставались подолгу без настоятелей, и современная церковная письменность его, а не митрополита упрекает за подобное промедление; в 1514 г. великий князь поручил управление Соловецким монастырем иеромонаху Геласию, «докудова им великий князь игумена даст». Входил великий князь и непосредственно в распоряжение церковным строительством, когда его повелением, с благословения митрополита, строились и освящались церкви, созидаемые на средства монастырской казны, и т. п.; само распоряжение монастырскими средствами и имуществами – стоит при нем под бдительным контролем великокняжеской власти, стянувшей к тому времени все заведование монастырями в руки органов своего дворцового управления.

Господство московских государей над церковью Ивану III не удалось уложить в элементарные формы вотчинного властвования. Оно возлагало на великого князя особые обязанности, шедшие дальше сферы материальных отношений. На этой почве московское самодержавие приобрело ореол православного царства. Чтобы понять, чем и насколько осложнялось положение московских государей по их отношению к церкви, как религиозной организации, надо иметь в виду основные черты византийского взаимоотношения духовной и светской властей. С тех пор как православная церковь стала государственной церковью Византийской империи, императорская власть заняла особое место в ее строе. Оба союза – государственный и церковный, внешне отождествлялись. Быть подданным империи значило быть православным. Императорский закон предписывает всем подданным признавать догматы православного учения, соблюдать обряд и каноны. Православное вероисповедание делается условием гражданской правоспособности. Такое государство – есть священное царство. И во главе его священное лицо; император – помазанник Божий[348]348
  Далее в рукописи зачеркнуты слова: как и первосвященник. – Ред.


[Закрыть]; таинство миропомазания, совершаемое при венчании на царство, – приобщало его к клиру. Император «внешний епископ», участник богослужения, причащается в алтаре, произносит иногда поучения; в нем «соединение царства и священства».

Священство сана налагает на него долг хранения православной веры, заботы о церкви, чистоте ее строя, соблюдении канонов. Он участник управления церковью, рядом с патриархом и выше его, как своего подданного; он – по-византийски – необходимый элемент этого церковного строя: «невозможно христианам, – поучал патриарх Антоний великого князя Василия Дмитриевича – иметь церковь, но не иметь царя», ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собою, и невозможно отделить их друг от друга. Кто признает церковно-каноническую власть византийского патриарха, не может, поэтому, не признавать императорской власти царя-помазанника. Столь тесное единение византийских церкви и государства налагало особую печать на автократора-самодержца. Его власть – священна и неограниченна – в строе политическом, но не абсолютна, т. е. не «развязана», не «отрешена» от известных обязательных для нее внутренних норм – определяющих руководящие принципы ее действий, ее задач и способов их осуществления. Ряд этих задач власть императора получила извне – из учения и канонов церкви, которые обязана охранять и защищать; лично император обязан сам держать православные догматы и таинства; его власть священна и огромна, пока он в церкви, но падает, как только он выступит из нее; духовенство обязано отлучить императора еретика, а с отлучением падает основа его власти, разрешается [т. е. отменяется – ред.] присяга подданных. Так церковь, приняв в себя императора и подчиняясь ему, подчиняла верховную власть ряду своих требований и уставов. Их автентическое толкование – дело иерархии и соборов, при участии императора, но для него обязательное. Отсюда, помимо крайних случаев ереси и отлучения, другие формы воздействия духовенства на светскую власть, имевшие целью внушить императору согласие в действиях с церковным преданием и религиозно-этическими требованиями церкви; эти средства воздействия – право печалования, наставления и поучения власти во всех делах ее правления, особенно таких, которые так или иначе соприкасались с церковными интересами и идеями учительного сословия. Выступая в роли советников власти, участниками ее совещательных собраний, «освященный собор» исполнял свою не только политическую, но и церковную функцию.