Текст книги "Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство"

Известно, как упростила междукняжеские отношения московская «черная смерть» 1353 г. Остались из семьи князей московских только Иван Иванович, ставший князем великим (ум. 1359 г.), его племянник Владимир Андреевич, да две княгини – Ульяна, вдова Калиты, да Марья – вдова Семена, которые доживали на своих «прожитках»; а наследниками Ивана были его два сына-малолетка, Дмитрий (9 лет) и Иван, да племянник Владимир (6 лет) и жена Ивана, [княгиня] Александра. Иван Иванович мог со значительной свободой определять судьбы своих владений[160]160
  Собрание государственных грамот и договоров… Ч. 1. № 25 и 26.


[Закрыть]. За Владимиром Андреевичем он оставил «уезд отца его», а на Москве «в наместничтве треть, и в тамзе, в мытех и в пошлинах городьских треть»; так [же] и другие доходные статьи (бортников купленных, мед оброчный, «кони ставити», конюший путь) определил разделить на трое – ему и сыновьям своим; назначил ему и четверть волостей и доходов княгини Ульяны по ее смерти, когда только волость Сурожик и село Лучинское перейдут к ее дочери Федосье, остальное же пойдет в раздел на четыре части – трем князьям и княгине Александре. При Владимире Андреевиче определяется особность вотчинного его княжения Серпуховского. В 1374 г. он заложил град Серпухов «дубов» в своей отчине, а людям и купцам предоставил большие льготы, назначив своего окольничего Якова Юрьевича Новосильца наместником, т. е. создал в своем уезде новый стольный город.

Москву Иван приказал обоим сыновьям, сохраняя треть доходов для Владимира; но ниже говорится об их «дву жеребьях», из коих треть тамги назначена княгине Александре. Стало быть, нет уже речи о «полтамги» на старейший путь. «Численых» людей блюдут «вси три князя… сопча с одиного». Затем определяются уделы Дмитрия (Можайско-Коломенский) и Ивана (Звенигородско-Рузский), оба несколько увеличенные новыми волостями и селами (часть их выделена «до живота» княгине Александре). Общий строй тот же, что в духовной Калиты и договоре Семена с братьями, но наметилось отчетливое выделение Серпуховского удела как вотчины особой линии княжого дома. Это обособление двух отчин внутри московских владений закреплено при Дмитрии Донском договорами между ним и Владимиром Андреевичем. В первом, который заключен до смерти брата, Ивана Ивановича (ум. 1364 г.), Дмитрий говорит: «а что мя благословил отець мой князь великий Иван уделом дяди моего князя великого Семеновым, того ти (Владимиру) не искати: тобе знати своя отчина, а мне знати своя отчина». А после смерти брата Дмитрий унаследовал его наследие и в следующем договоре с Владимиром перечисляет «два жеребья» в Москве, в «станех» и пошлинах, как и весь Звенигородский удел («Звенигород с волостми») в составе своей отчины, до которой Владимиру дела нет. Но все это уладилось не без уступок со стороны Дмитрия; при посредничестве митрополита Алексея Владимир получил от него Боровск и Лужу[161]161
  Там же. № 27, 29, 33.


[Закрыть].

Так, московские порядки княжого владения при сыновьях и внуках Калиты развиваются, по существу, в традиционном направлении к вотчинному разделу, но медленно, со сдержками. В первом поколении это владение прошло через два момента. 1. Общая отчина им всем троим «приказана», а раздел по уделам намечен не безусловно, но с сохранением за их совокупностью значения семейного обеспечения по долям. 2. Договор между братьями точнее разграничил самостоятельность пользования и управления каждым уделом, наследственность и неприкосновенность уделов. Во втором поколении отчетливее выступает раздел на две отчины – Московскую и Серпуховскую. Но рядом с этим процессом наблюдаем порядки отношений, направленные на соглашение вотчинного раздела с потребностью единства московских сил и средств: 1) сохранение за Москвой значения общей вотчины княжой семьи, 2) единство военного и финансового управления. Наконец, весь этот строй осложнялся тем, что старейшина семьи московской был в то же время главой Московского княжения, его представителем перед ханом и другими князьями или соседями, как великий князь Литовский, и соединял в себе с этой ролью великокняжеское достоинство, владея Владимиром, а также Переяславлем, Костромой вне вотчины Московской, без слияния с нею этих владений.

Дальнейшая судьба княжения Московского всецело зависела от того, возьмут ли верх центростремительные или центробежные тенденции в великорусском историческом процессе. Общее международное положение Великороссии, обусловившее и первые шаги возвышения Москвы, определило и дальнейшее не только сохранение единства княжения Московского, но и рост его силы по отношению к соседним великим княжествам русским.

В характеристике этого положения я остановился на 1341 г., отметив крупное значение этого момента в судьбах Восточной Европы. Под 1341 г. летописи сохранили известие о нападении Литвы на Можайск – по «Троицкой летописи», это был поход Ольгерда, пытавшегося вернуть Можайск к смоленским волостям, втянутым в круг политического влияния Великого княжества Литовского. С этих пор намечается позднейшая роль Смоленска как яблока раздора между Литвой и Москвой. Можайск был в московских руках ключом к земле Смоленской, пунктом, владение коим вводило Москву в традиции западной политики Великороссии, как она сложилась со времен Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо.

С начала XIII в. Смоленская земля испытывала набеги Литвы (1206, 1223, 1225 гг.). Смоленские князья пытались пойти навстречу опасности, защищая от Литвы и немцев Полоцкую землю (в 1222 г. Святослав Мстиславич смоленский в Полоцке, договор с Ригой 1229 г. от имени Мстислава (Федора) Давидовича за Смоленск, Витебск и Полоцк и т. п.); в 1232 г. Святослав Мстиславич из Полоцка добывает себе Смоленск, отстаивая наметившееся объединение кривичской силы. Но напор литовской силы все увеличивался, и Смоленск не в силах держаться собой. В 1239 г. его отнимает из рук литовских Ярослав Всеволодович, великий князь владимирский, женивший в том же году сына Александра на Брячеславне полоцкой. Смоленск находит опору в общем центре Великороссии, который стремится взять в свои руки судьбы кривичской западной «украйны». Сам Смоленск уже слишком слаб. К середине XIII в. его земля впервые начинает дробиться, и младший из трех Ростиславичей, Федор, сел на Можайске. Под верховной властью хана смоленские князья состоят «под рукой» князей владимирских (Ярослав Ярославич и Глеб Ростиславич смоленские, 1270 г.), участвуя в их походах на Новгород и Литву. Федор Ростиславич, как мы видели, настолько втянулся в эти суздальские отношения, что стал в 60-х гг. XIII в. князем ярославским, получив Ярославль с рукой ярославской княжны от суздальских князей. После брата Михаила, с 1280 г., он же стал и великим князем смоленским, оставаясь в Ярославле и держа Смоленск племянником Александром Мстиславичем. Казалось, что всем волостям Смоленским суждено уже втянуться в великорусскую политическую систему. Но Суздальщина в эту пору и сама еще переживает процесс ослабления внутренней сплоченности. Смоленск в 1297 г. принял себе особого князя, Александра Глебовича, отчича своего, и отбился от Федора ярославского. По смерти Федора Можайск занял младший Глебович, Святослав, но в 1303 г. город и князь в руках Москвы. Часть смоленских волостей отошла к брянским князьям, а Вязьма с волостьми выделилась еще при Федоре в особое княжение. В княжение Александра Глебовича (1297–1313 гг.) тщетные попытки овладеть Брянском и Вяземскими волостями были лишь судорожным порывом к восстановлению разрушенной силы. 45 лет княжил его сын Иван (13131358 гг.) уже в тисках между Москвой и Литвой. К этой поре Москва уже обеспечила себе при Калите и Семене главенство на северо-востоке. А на западе Литовское великое княжество нашло себе при Гедимине свой северный, виленский, центр, овладело Белоруссией и приобрело господство в правобережном Приднепровье. Жизненные артерии, питавшие Смоленск, его связи с киевским югом и еще более с Полоцком и через него с прибалтийским побережьем, пути его торговли, были в сильных руках. На грани двух политических миров Смоленск переживает агонию своей самостоятельной жизни, колеблясь «семо и овамо». Брянские князья ищут опоры против смоленского великого князя в Орде и Москве. В 1340 г. татарская рать ходила на Смоленск с ратью московской, Иваном Коротополом рязанским, Константином суздальским, Константином ростовским, Иваном Ярославичем Юрьева-Польского, Иваном друцким и Федором фоминским (из мелких смоленских князей) и мордовскими князьями. Местное княжье тянет к Москве. В 1341 г. Дмитрий Романович брянский выдал дочь за Ивана Ивановича московского, а князь вяземский и дорогобужский Федор Святославич бил челом в службу великому князю Семену, получил (в вотчину?) Волок и в 1345 г. выдал дочь Евпраксию за великого князя.

Такова почва, на которой возникли прямые столкновения Москвы с Литвой при Семене. Иван смоленский перед напором с востока ищет опоры в Литве. Известна его грамота докончальная с Ригой, в которой он присоединяется к договору Гедимина: «докончал есмь по тому докончанью, како то брат мой старейший Кедимин докончал и его дети Глеб и Алкерд». По смерти Гедимина, когда великокняжеская власть в Вильне сосредоточивается в руке Ольгерда и развертывается его энергическая «русская» политика, связь Смоленска с Литвой, видимо, крепнет. 1341 г. отмечен походом Ольгерда на Можайск с целью вернуть его к смоленским волостям; поход неудавшийся. Но в 40-е гг. XIV в. видим смоленские рати в войске Ольгерда против Ливонского ордена. Однако пользы от Литвы было пока мало, а приходилось тратить силы на службу Ольгердовой политике: в Смоленске раскол, выступают люди, враждебные литовской власти, тянущие к Москве. В осторожной, порой уклончивой политике Ольгерда чуется сильное недоверие к Смоленску, как и вообще к подвластной Руси. В 1351 г. Семен Иванович поднялся на Смоленск, но на Протве его встретили полки Ольгерда; характер происшедших переговоров нам неизвестен, но Семен, «взя мир» с Ольгердом, все-таки двинулся к Угре, «хотя ити на Смоленск»; стоял тут восемь дней в переговорах со смоленскими послами, «взя» и с ними мир. В следующие годы видим ряд враждебных Смоленску действий Ольгерда. В 1355 г. он захватил Ржеву, воевал Брянск и полонил сына Василия Ивановича брянского, а в следующем году, по смерти Василия, подчинил Брянск своей власти. Около того же времени – и Орша в руках Литвы, и Белый, через три года и Мстиславль. Кольцом охватили Смоленск волости литовские. Все предвещало его падение. Но еще два князя почти полвека держались в нем – Святослав Иванович (1358–1386 гг.) и сын его Юрий (1386–1404 гг.), лавируя между Литвой и Москвой.

Так великое княжество Московское приняло на себя при великом князе Семене задачу самообороны Великороссии с Запада. Борьба за Смоленск была лишь частичным явлением в этих отношениях, раскинувшихся значительно шире – от Орды до Новгорода, от Твери до Нижнего. В борьбе с Москвой Ольгерд пытался отделить ее от Орды, поднять на нее хана. Известно его посольство 1349 г. к хану Джанибеку «просити помощи на великого князя Семена»; московские связи пересилили, хан выдал Семену посольство, во главе которого стоял брат Ольгерда Кориат-Михаил; с послом своим хан прислал его в Москву, где Семен заключил мир с литовскими послами и отпустил Кориата. Перед Литвой и Ордой Семен Иванович выступает подлинно главой Северо-Восточной Руси. С его согласия и с благословения митрополита Феогноста вышла Константиновна ростовская за Любарта Гедиминовича, а Ульяна Александровна тверская за Ольгерда. Семен – старейшина в князьях русских, глава их семейного союза; ростовская княжна – его сестрична, а Ульяна ему «свесть», сестра жены его Марьи. Но те же браки князей литовских завязывали все большие связи между великими князьями литовскими и областными княжениями Северо-Восточной Руси. За княжича Бориса нижегородского Ольгерд выдал дочь, чуя подъем Нижнего как новой политической силы. Трудно сомневаться, что политический кругозор Ольгерда широко охватывал отношения Северо-Восточной Руси, подготовляя политику Витовта, рассчитывая на недовольство московским засильем.

Тяжелые отношения между Семеном и Великим Новгородом были уже много раз упомянуты. Их плод проявился в 1353 г., по смерти Семена. Незадолго до 1353 г. новгородский владыка Моисей посылал за клобуком в Константинополь, а теперь новгородские послы поддержали в Орде искание стола великокняжеского Константином Васильевичем суздальским, хотя и без успеха. Тогда же зашевелилась Рязань, руководимая предприимчивым боярством: рязанцы захватили Лопасну, удержали ее. В Тверском княжестве кипела внутренняя борьба двух линий – кашинской и холмской. Первая тянула к Москве, и московская рать помогла Василию Михайловичу, зятю Семена московского, вернуть Ржеву, захваченную Ольгердом. Но холмские князья искали опоры в Литве, куда в 1358 г. ушел Всеволод Александрович. Напряженность внутренних отношений Северо-Восточной Руси осложнялась давлением на ее отношения литовской силы, придавая борьбе Москвы за свое преобладание особую значительность. Так, это преобладание выяснилось уже как политическая форма объединения национальных сил Великороссии в борьбе с западным соседом, который рос в силе и влиянии и грозил энергичным наступлением.

Это момент, когда во главе правления московского видим крупную фигуру – митрополита Алексея. Как практический политик он сумел вывести Москву из затруднений времени слабого Ивана и малолетнего Дмитрия. Как глава церковной русской иерархии он сумел вдохнуть в эту политику новую идеологию – церковно-религиозную, а тем самым и национальную. Самый факт достижения Алексеем митрополичьей кафедры был крупной удачей для Москвы. В его лице стал во главе русской церковной иерархии представитель московской правящей среды, свой человек во дворце великого князя. По житию, Алексей – в миру Семен по имени крестному, называемый также Алферием-Елевферием (так в родословных) – был сыном боярина Федора Бяконта, приехавшего служить Даниилу московскому. Об этом Федоре родословные утверждают, что «за ним была Москва» при Иване Даниловиче, разумея, видимо, должность тысяцкого. Родословцы ведут от этого Бяконта несколько боярских фамилий – Плещеевых, Фоминых, Жеребцовых, Игнатьевых, не удержавшихся в первых рядах боярства и связанных, как Фомины, со службой при дворе митрополичьем. Родич митрополита Алексея Даниил Феофанович (или Федорович? племянник? – по Никоновской летописи) был при Донском, по летописному известию о его кончине, один от старейших бояр, служивший ему и «в Орде и на Руси паче всех»[162]162
  Полное собрание русских летописей. СПб., 1859. Т. VIII. С. 62–63.


[Закрыть]. Сам Алексей был крестником Ивана Калиты. Постригшись лет двадцати, Алексей монашествовал в одном из московских монастырей, не порывая связей своих; житие отмечает близость Алексея с Семеном Ивановичем, по вокняжении которого Алексей тотчас назначен митрополичьим наместником, став во главе митрополичьего суда и управления; великий князь по соглашению с митрополитом Феогностом готовил его в митрополиты. Когда в 1350 г. они отправили к патриарху послов с просьбой «да не поставят им иного митрополита», посольство вернулось уже по смерти пославших, с повелением Алексею идти в Царьград на поставление. А пока Феогност возвел Алексея в епископы владимирские, сделав его своим викарием. Характерно, что первое житие Алексея признается, что Алексей был епископом до поставления в митрополиты всего месяца три, т. к. поставлен в декабре 1352 г. В пользу Алексея говорило то, что он уже давно вошел в дела митрополичьего управления и был тщательно подготовлен Феогностом к будущей роли и к византийскому искусу.

В Константинополе Алексея продержали около года на «тщательном испытании» и соборне посвятили, приняв ряд мер, чтобы обеспечить власть патриархии над русской церковью. Известна оговорка, что патриарх допускает поставление кир Алексея только в виде исключения, запрещая в то же время поставление «тамошних архиереев» из русских уроженцев, т. к. это привилегия клириков Константинополя как более сведущих в канонах и гражданских законах, носителей традиций и просвещения греческой церкви. Односторонне судить так, что тут все дело в византийском властолюбии, корыстности и т. п. Национализация русской иерархии могла внушать опасения и по более идеальным мотивам: Алексей, действительно, мог представляться лицом, исключительным по подготовке, а, кроме того, в Константинополе должны были по собственному опыту понимать, что московская иерархия вступает на путь превращения в орудие светской политики и подчинения светской власти. Патриарх хотел видеть в русском митрополите своего «сослужителя», представителя своей власти и состоявшего при нем священного собора, авторитетного в глазах князей и независимого в отношении к ним служителя восточной церкви, а не политики русской. Поэтому патриарх предписал Алексею через каждые два года приезжать в Константинополь «в силу своей зависимости от святой божией вселенской и апостольской церкви» или присылать надежного клирика для получения ответа по всем важным очередным церковным вопросам[163]163
  Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1: Памятники XI–XV в. (Русская историческая библиотека. Т. VI). 2-е изд. СПб., 1908. Приложения. Стб. 50.


[Закрыть]. На деле, Алексей только раз еще ездил в Константинополь, а посылал посла, только когда находил нужным опереться на патриарший авторитет. А опора эта была необходима для утверждения силы северной митрополии, ее власти и авторитета. Раздражение против возвысившейся Москвы и ее засилья неизбежно отражалось и на церковных отношениях при митрополитах, ее союзниках и сотрудниках, при митрополите, [как] ставленнике великого князя, вышедшем на митрополию из московской боярской среды. Алексей выхлопотал определение патриаршего собора о постоянном пребывании митрополичьей кафедры во Владимире с тем, чтобы «Киев, если он останется цел, был собственным престолом и первым седалищем архиерейским, а после него и вместе с ним святейшая епископия владимирская была бы вторым седалищем и местом постоянного пребывания и упокоения [митрополитов]»; так что и в случае возрождения Киева – «собственным седалищем» (резиденцией) митрополитов останется Владимир, сохраняя за Киевом кафедральное значение[164]164
  Там же. Стб. 67–70.


[Закрыть]. И, конечно, такое решение вопроса о митрополии отнюдь не является компромиссом между желанием Москвы перенести престол митрополии на север и консерватизмом – что ли! – Константинополя. Напротив, сохранение за митрополией значения «киевской» было связано с крупными интересами как митрополитов, так и великих князей московских. В этом деле, наряду с естественным стремлением митрополитов сохранить более широкий район власти и доходы с него, стоят политические интересы великих князей, опять-таки сплетавшиеся с интересами митрополичьей кафедры, которой грозила не только опасность потерять Киев и юго-западные епархии вообще, но и Тверь и Новгород, не говоря уже о Смоленске, как только для них получилась бы возможность потянуть к иному, не московскому, церковному центру.

В этом объеме вопрос и стал, по-видимому, еще во время пребывания Алексея в Константинополе. Опасность распада русской митрополии назревала постепенно. Еще в начале XIV в. – при последнем князе галицком Юрии Львовиче – была сделана попытка создать для южной Руси особую галичскую митрополию. Во времена Гедимина поставлен некий Феофил в митрополиты литовские (1316–1317 гг.), но Киев и вообще южные епархии, кажется, не были ему подчинены, т. к. тут правит Феогност, тогда как особый литовский митрополит упоминается и в 1326–1329 гг. В 30-х гг. – около 1337 г. – снова возникла галицкая митрополия, закрытая по настоянию [князя] Семена и Феогноста. Политические судьбы Юго-Западной и Западной Руси вели, естественно, к стремлению обособить их церковное управление от подчинения московскому иерархическому центру. В годину поставления Алексея вопрос этот привел к поставлению на галицко-литовскую митрополию Феодорита (болгарским патриархом, после неудачной попытки добиться того же в Константинополе). Феодорит занял [древний центр] русской митрополии, Киев, который могли потерять, таким образом, не только Алексей, но и патриарх константинопольский. Притом тотчас возникло опасение, что и Новгород перейдет под его власть ввиду натянутых отношений его к Москве и жалоб новгородского духовенства на тяготу от митрополита Феогноста. Алексей выхлопотал у патриарха особую грамоту к епископу новгородскому Моисею о должном его повиновении своему митрополиту, с запретом ему обращаться к патриарху помимо Алексея и предупреждением (в особой грамоте), чтобы он отнюдь не признавал Феодорита. Феодорит, ставленник Тырнова, был и патриарху враг: его удалось удалить из Киева. Но, исполнив это, Ольгерд тотчас прислал другого кандидата, Романа, и патриарх его поставил в митрополиты литовские, видимо избегая нового разрыва. Но дело не замедлило осложниться. Поставленный митрополитом на Литву Роман немедля стал «изъявлять притязания на большее» и вернулся от Ольгерда, «требуя, чего хотел и домогался получить», т. е. Киева с подчиненными ему южными епархиями. Притом, как ясно из дальнейшего, Роман сразу стал таким же политическим орудием Ольгерда в наступлении на Восток, каким московские митрополиты были для своих великих князей. В 1355 г. оба митрополита были вызваны в Константинополь, и их спор разбирал собор под председательством самого императора. Решили к трем епархиям – полоцкой, туровской и новгородской – придать Роману все «епископии Малой Руси», однако без Киева. Роман не принял соборной грамоты, «тайно ушел в свою область», вступил в управление киевской епархией, захватил и епископию брянскую (по завоевании Брянска Ольгердом), которая подчинена была Алексею. Стал Роман и орудием усиления литовского влияния в Твери. У Никифора Григоры сохранилось указание, что Роман был родственником жены Ольгерда, тверской княжны Ульяны Александровны. Во время его константинопольских споров с Алексеем – «от обоих их изо Царяграда приидоша послы во Тверь к Феодору, владыце Тверьскому, и бысть священническому чину тяжесть велиа»[165]165
  Полное собрание русских летописей. СПб., 1885. Т. X. С. 227.


[Закрыть]. Всякая тяжба в Константинополе дорого обходилась… И позднее, в 1360 г., Роман приезжал в Тверь «напрасньством и безстудством», не «обослався» с Алексеем митрополитом. Федор, епископ тверской, не принял его, ни чести ему не оказал, ни денег не дал. Но князь тверской поддерживал Романа, и он получил «потребное» от князей и от бояр тверских. Из грамот патриарших (по этим раздорам) видно, что Роману приписывали влияние на политику Ольгерда, говоря, что он восстановлял великого князя против кир Алексея и, прибегая к его силе для поддержания своих притязаний, поднимал Ольгерда на христианское кровопролитие, в частности, например, на захват города Алексина (митрополичий город)[166]166
  Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1: Памятники XI–XV в. Приложения. Стб. 80, 88.


[Закрыть]. Митрополит Алексей с трудом убедил Федора тверского не покидать епископию, которой тот «не восхоте нестроенья ради тверских князей», достиг замены Моисея новгородского своим ставленником Алексеем, но труднее было удержать за собой Киев. В 1358 г. он поехал туда, но был взят Ольгердом под стражу, ограблен и с трудом спасся бегством[167]167
  Голубинский Е. Е. История Русской церкви. М., 1900. Т. II. Первая половина тома. С. 192.


[Закрыть]. Мотивы Ольгерда, по жалобам Алексея в Константинополь, были в мести за то, «что он не давал ему власти в Великой Руси, но сделал ее совершенно для него недоступной».

С большой ясностью переплетаются во всех этих спорах политические антагонизмы с вопросами церковного управления. Потеря митрополитом – резиденция которого утвердилась официально во Владимире, а фактически в Москве – власти над Киевом, первопрестольным градом, грозила усилить литовское влияние в Твери, да и в Новгороде, связями иерархическими, а литовским великим князьям дать в руки такое сильное орудие их политики, какое имели великие князья московские в своих митрополитах.

В связи с военными столкновениями Москвы и Литвы вся эта церковная борьба развертывала крупное явление в истории Восточной Европы – рост государств литовского и московского в неизбежном и резком взаимном антагонизме их интересов, столь глубоком, что разрешить его могла только вековая их борьба за существование. Спор двух митрополий разрешился в начале 60-х гг. в пользу Москвы. Митрополит Алексей поднял новые жалобы перед патриаршим собором. Состоялось в 1361 г. определение о посылке на Русь двух апокрисиариев для расследования всего дела на соборе русских епископов при участии великих князей, но дело было неожиданно прервано кончиной Романа. Тогда состоялось патриаршее постановление (патриарха Каллиста) о возвращении земли Литовской митрополиту киевскому с тем, чтобы она впредь не отделялась от его власти и управления, ибо, когда это было допущено, как отвечающее многим настоятельным нуждам, на деле произвело много замешательств и беспорядков[168]168
  Соколов П. П. Русский архиерей из Византии и право его назначения до начала XV века. Киев, 1913. С. 391–392; Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1: Памятники XI–XV в. Приложения. Стб. 69–98.


[Закрыть]. И действительно: настоятельные нужды были, несомненно, налицо, т. к. каждое политическое целое требует себе особого строя церковного управления, не мирясь с его экстерриториальностью. Но Византии, с одной стороны, мудрено было стать на эту точку зрения сколько-нибудь твердо, чтобы не отрекаться от вселенского значения своей церковной империи, а, с другой – Москва и Литва находились в периоде борьбы и территориально-политического самоопределения, далеко не законченного, так что всякая попытка разграничить их церковные области неизбежно вела к «замешательствам и беспорядкам».

Из обзора изложенных событий видим, что западная борьба Москвы была уже в полном ходу и широком размахе в смысле выяснения непримиримого антагонизма с западным соседом и непрерывного ряда столкновений по всей линии отношений. Но это было время, когда обе стороны только собирались с силами, а самый объем притязаний друг против друга постоянно колебался. Два исторически юных политических организма точно только пробовали силу свою и степень доступного им расширения. Время двоевластия Ольгерда и Кейстута – это для Литвы время распространения власти ее князей преимущественно в южном направлении. Немецкие источники приписывают Ольгерду цель подчинения всей Руси: «omnis Russia ad Letwinos debet impliciter pertinere»[169]169
  «Вся Россия должна попросту принадлежать литвинам».


[Закрыть]. Но развитие этого наступления пошло в сторону наименьшего сопротивления – на юг и юго-восток. Столкновения с Москвой сыграли свою роль в этом направлении литовской политики, и в 60-х и 70-х гг. XIV в. литовская власть водворяется в городах Чернигово-Северской земли, западной ее полосы, а мелкие князья восточной Черниговщины втянуты в сферу влияния Ольгерда, выступают как его подручники, но долго еще будут колебаться между Литвой, Москвой, отчасти Рязанью.

Для Москвы 50–70-е гг. XIV в. – время, когда ее положение в Северо-Восточной Руси пережило серьезный кризис, потребовавший значительного напряжения ее сил и энергии. На востоке отношения осложнились с подъемом великого княжества Нижегородского. Константин Васильевич уже в 1353 г. «сперся о великом княжении» с Иваном московским при поддержке Великого Новгорода, и князья только через два года помирились. Константинович Андрей признал Ивана старшим братом, но по его смерти в 1360 г. началась снова борьба [Москвы] не с великим князем Андреем [нижегородским], а с его суздальским братом Дмитрием, который вооружился ярлыком ханским и занял Владимир, Переяславль, Кострому, а Новгород, «домолвяся с князем», принял его наместника, и пришлось митрополиту Алексею его признать. Хан Хыдырь, давший ему ярлык, был убит в следующем году, а новый хан, Амурат, перед которым два Дмитрия снова сперлись о великом княжении, выдал ярлык на имя Дмитрия московского, и москвичи выбили суздальского князя из Переяславля и Владимира. Еще две попытки Дмитрия Константиновича использовать путаницу ордынских отношений против Москвы кончились тем, что в 1363 г. он одну неделю просидел во Владимире, а в 1365 г. уже не пытался осуществить ярлык, вывезенный ему из Орды сыном Василием.

Великий князь московский в эти годы «представлялся, – по удачному выражению Экземплярского, – силой уже не как лицо с тем или другим характером и умом, а как нечто отвлеченное»[170]170
  Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г. СПб., 1889. Т. I. С. 91.


[Закрыть]. Москва – окрепший центр сил, строивших объединение Великороссии. Не князь-ребенок, а Москва борется за свое преобладание. И в этой борьбе Москва не только оборонялась, а стремилась использовать столкновения для укрепления великокняжеского главенства над местными князьями Великороссии. Дмитрий суздальский смирился на всей воле великого князя в год смерти брата Андрея Константиновича; третий Константинович, Борис, захватил Нижний, но Москва взяла под свою защиту Дмитрия, смиряя Бориса, сперва духовным, затем мирским оружием. Изъяв Нижний и Городец из суздальской епархии в свое митрополичье управление, Алексей благословил игумена троицкого Сергия затворить церкви в Нижнем, чтобы заставить Бориса явиться на московский суд по жалобе Дмитрия, а когда это не помогло, рать московская водворила Дмитрия в Нижнем. Той же зимой Дмитрий Иванович женился на дочери Дмитрия [Константиновича] Евдокии. В следующие годы нижегородская сила вошла, как мы видели, в свою роль боевого форпоста Великороссии против поволжских татар, мордвы и черемисов, опираясь отчасти на московскую помощь.

Замутились и отношения с Рязанью, пережившей в 50-х гг. XIV в., хотя и слабее, порыв к энергии, сходный с тем, какой выдвинуло Нижегородское великое княжество. Я уже упоминал захват Лопасны рязанцами и натянутые отношения с Москвой при попытках Рязани опереться на покровительство татар для «исправления» в свою пользу московско-рязанской границы (1358 г.: «прииде посол велик изо Орды царев сын именем Момат Хожа на Рязанскую землю и посла на Москву к великому князю Ивану Ивановичю о розъезде земли Рязанскиа, пределы и межи утвръдити нерушимы и непретворимы»)[171]171
  Полное собрание русских летописей. Т. X. С. 230.


[Закрыть]. Эти натянутые отношения тянулись, по-видимому, до начала 70-х гг., когда разразились войной, поражением рязанцев у Скорнищева, бегством Олега, попыткой Москвы водворить на его место (от своей руки) Владимира пронского и миром Олега с Дмитрием Ивановичем, которого условий не знаем; но что Олег признал великокняжеское старейшинство Дмитрия, видим из договора 1372 г. с Ольгердом, где рязанский и пронский князья названы, как состоящие «в любви и докончаньи» с Москвой, в «имени» великого князя Дмитрия. Так восстановляла Москва зависимость от великокняжеской власти своего князя окраинных земель великорусских, нижегородской и рязанской «украйны», прилегавших к бурливому татарскому миру.

Эта татарская сила в то время переживала почти непрерывный ряд «замятен», усобиц, переворотов, внутреннего разложения. В 1357 г. Чанибек и двенадцать его сыновей убиты его сыном Бердибеком, за которым стоял «окаянный» темник Товлубий. Через два года его сменил Кулпа, через пять месяцев убитый Наврусом. Наврус погиб через год от сторонников Хыдыря, которого вскоре умертвил родной сын Темирь-Хожа, а на седьмой день царства Темирьхожина его темник Мамай «замято всем царством его и бысть велик мятеж в Орде». Хан бежал за Волгу и убит. Мамай овладел Ордой, поставив ханом Авдуля, но часть князей ордынских заперлись в Сарае, избрав себе ханом Амурата; отдельные же князья – Булактемирь, Тагай и др. – овладевали отдельными частями Кипчакского царства – Волжской Болгарией, Прибрежным Поволжьем и т. п. Русско-татарские отношения до крайности запутались; принятие ярлыка от одного из ханов вызывало вражду его соперников, а на Русь то являлись «грозные послы» по «запрос царев» с великой «истомой» для князей и земель русских, то совершали набеги «царевичи» и князья ордынские, вроде Арапши или Булактемиря, ради грабежа и полона. Устойчивая покорность Орде, служившая немалой опорой Калите и Семену Ивановичу, становилась невозможной, т. к. никакие устойчивые отношения к взбаломученному татарскому царству нельзя было фактически выдержать. Земли Рязанская и Нижегородская вконец изнемогали от неожиданных погромов и частых вымогательств, поневоле брались за оружие против татарских шаек и чрезмерно «безбожных» послов ордынских.