Текст книги "Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство"

Так в главных чертах выступает перед нами развитие крупного землевладения. Оно в политико-административном смысле было привилегированным. Это значит, что его влиятельное и во многом независимое положение было в эпоху роста и усиления великокняжеской власти признано ею, закреплено как привилегия в жалованных грамотах, определявших особое – в отличие от общего строя княжого управления – положение землевладельцев-грамотчиков и населения их владений. Суть этой привилегированности можно определить как признание церковной и светской боярщины особой и самостоятельной единицей правительственного строя, своего рода административным округом. Это достигалось, как известно, двумя чертами жалованных грамот: изъятием грамотчика и его вотчины из-под власти наместничьего управления и передачей судебно-административной власти над населением в руки вотчинника.

По общему наблюдению над хронологией грамот считают, что первая черта старше второй. Старшие жалованные грамоты того типа, который называют грамотами льготными, это так называемые невъезжие, несудимые. Ими определяется неприкосновенность, иммунитетность территории частного владения для органов наместничьего управления – наместникам и волостелям, их дворянам – тиунам и доводчикам «в те земли не въезжать ни по что, ни поборов не брать, ни судить ни в чем». Сам грамотчик и его люди подсудны только великому князю: судит их сам князь великий или кому он прикажет, его боярин введенный, его казначей. Были попытки вывести из этой иммунитетности – как естественное следствие – переход суда и всякой иной власти над населением боярщины в руки землевладельца. Но как уже приходилось мне отмечать, новые исследования ведут к признанию, что вотчинный суд и расправа старше по происхождению, чем жалованные грамоты, задача которых – утвердить (по челобитью землевладельцев ввиду постоянных их столкновений с органами наместничьего управления) их независимость, создавшуюся фактически и принявшую характер обычно-правового явления.

Но сверх того – и это всего важнее – еще Неволин указал на особое значение той эволюции пожалований, которая состояла в регламентации грамотами размера и состава владельческих, судебных и финансовых льгот. В этом вопросе надо различать три существенные стороны. Прежде всего, с распространением практики льготных грамот, повторяю словами Неволина, «то, что прежде принадлежало вотчиннику в силу вотчинного права, то было теперь знатнейшим вотчинникам обеспечиваемо жалованными грамотами, как особенное преимущество»[298]298
  Неволин К. А. Полное собрание сочинений. Т. IV. С. 151.


[Закрыть]. Другими словами: то, что прежде было собственным правом вотчинника, выросшим на обычно-правовой основе, то теперь является правом производным, пожалованным. Та власть вотчинная, которая была самодовлеющей, становилась, сказать по-нынешнему, делегированной, т. е. по существу особой формой проявления и применения единой центральной великокняжеской власти, элементами коей великокняжеская воля наделяет землевладельцев-вотчинников, как наделяет ими и наместников-кормленщиков, жалуя им волости и города в кормление. Так, эти пожалования, давая опору землевладельческому классу по отношению к другим группам населения, в то же время ставили вотчинную власть в подчиненную зависимость от великого князя. Мало того, утверждение великокняжеским пожалованием даже таких земельных приобретений (все равно – предварительно или postfactum), которые свершались путем частноправовых сделок, вроде купли, или путем вольной заимки дикого поля и леса, ставило само вотчинное землевладение в то же положение зависимости от властной воли великого князя. А владельческое земельное владение делало также производным от территориальной власти великого князя как вотчинника всего своего государства – великого княжения. В духе средневековых правовых понятий, положение вотчинника-грамотчика на пожалованной земле оказывалось сходным с положением, например, земледельца на вотчинниковой земле. Ведь dominium eminens на всю территорию княжения принадлежало ее вотчинному владельцу – князю, а на долю боярина или монастыря-вотчинника оставалось только dominium utile, широкое право владения, которое первоначально соединялось с широчайшей свободой отчуждения и распоряжения.

Такая обусловленность боярского вотчинного землевладения верховной, тоже вотчинной, территориальной властью князя установилась, как мы видели, не сразу. Я отмечал только что признаки того, что и правосознанию, и бытовой практике удельного периода в Северо-Восточной Руси был весьма знаком отъезд с вотчинами, т. е. такое понимание вотчинного владельческого права, при котором оно дробило и разбивало цельность княжеского властвования над территорией княжества. И если оно в таком крайнем своем проявлении, как отъезд с вотчиной, оказывается очень рано и решительно подавленным, то обстоятельство это надо поставить в прямую связь вообще с усилением территориальной вотчинной власти князя и прежде всего великого князя московского. Роль жалованных грамот в этом усилении весьма значительна. Дело в том, что, по средневековым правовым воззрениям, в этом пункте, как и во многих других, тождественным в удельной Руси и в средневековой Европе, пожалование, хотя бы и в вотчину, не создавало безусловного права собственности для одаренного и не устраняло вполне прав на пожалованное самого дарителя. Последний не только имел возможность так или иначе обусловить свое пожалование, но и, помимо формальной условности, самый акт пожалования предполагал связанность одаренного обязательством не употреблять полученного в какой-либо ущерб дарителю, а, напротив, служить ему силами и средствами своего владения в случае потребы.

Тут перед нами одна из тех черт, которые так характерны для средневекового права: его нормы формально (юридически) расплывчаты и стоят на трудно уловимой, а по существу, и вовсе неуловимой грани между нормами правовыми и нравственными. Ведь и взаимная обязанность князя и его вольного слуги строилась на точно неопределенных формально, но житейски ясных понятиях взаимной верности – службы не за страх, а за совесть, и заботливого покровительства. Так и земельные пожалования той эпохи заключали в себе элемент обусловленности вытекающих из них отношений князя и слуги-грамотчика, которого князь мог пожаловать не только участком дворцовой земли или пустыря под заимку, но также его, грамотчика, собственной вотчиной или куплей. В духовных грамотах княжеских упоминаются, между прочим, села, которые великий князь раздал своим князьям и боярам и детям боярским в жалованье «или хотя и в куплю», упоминаются боярские вотчины и купли как элементы той земельной территории, которой великий князь распоряжается как вотчиной своей, деля ее между членами семьи и передавая по наследству. Земли, данные великим князем в куплю, могут быть и проданными из дворцовых земель по форменной сделке купли-продажи (примеры таких купчих сохранились), и все-таки они остаются в составе вотчины княжеской наравне со всеми частновладельческими землями. Тот вопрос, который для нас и вопроса-то никакого не составляет, т. к. слишком просто разрешается различием понятий государственной территории и частной земельной собственности, в удельные века до крайности осложнялся столкновением между вотчинными правами князя на всю территорию княжества, с одной стороны, и боярина или монастыря-землевладельца на часть той же территории – с другой.

Боярское вотчинное право сложилось, при усвоении ему чисто княжеских (правительственных) отношений к населению боярщин, в такую силу, которую для целости княжества надо было князьям преодолеть. И они его преодолевают: во-первых, подавляя отъезды с вотчинами; во-вторых, отделяя владение вотчинами, что судом, данью и повинностью военной обороны тянут по земле и по воде, от вольного права отъезда и, в-третьих, связывая самое вотчинное владение и его привилегии со своим пожалованием как единственным их законным источником. В результате всего этого процесса получилось такое положение боярщины, что ее и в самом деле можно назвать, вместе с Павловым-Сильванским, одним из основных учреждений государственного устройства великого княжения Московского, как и всякого вотчинного княжения удельных веков. Для боярина-вотчинника получилось такое положение, что он явился таким же по существу органом великокняжеского управления, как боярин-кормленщик. Это подчинение боярских вотчинных прав, их вотчинной силы и землевладения высшей великокняжеской власти было одной из существенных сторон процесса образования Московского государства. С одной стороны, оно было одним из средств собирания земли и власти в руках московского государя. С другой – само развитие крупного боярского землевладения с его широкими привилегиями стало одним из средств умножения сил этого государя и расширения территориальной и социальной базы, на которой строилось политическое здание Московского государства.

Я как-то упоминал о пяти главных способах, какими, по словам Ключевского, пользовались московские князья для расширения своего княжества. В их числе Ключевский называет «расселение из московских владений за Волгу». Ключевский, очевидно, разумеет тут колонизацию, развивавшуюся из московского центра преимущественно в северном направлении.

Представление о возникновении удельной Северо-Восточной Руси на сыром корню финских болот трудами князей-колонизаторов, создавших не только княжения, но и само население их – представление столь популярное у нас со времен Соловьева и Ключевского, против которого я так решительно спорил – возникло в значительной мере путем обратных заключений от энергичной колонизационной деятельности княжеско-боярских сил в XIV и особенно XV в. Жалованные грамоты ясно выражают тот хозяйственный процесс, которым сопровождался рост крупного землевладения. Тут читаем о льготах в уплате дани и разных пошлин, в повинностях личных и натуральных, в кормах наместнику и его становым людям (тиунам и доводчикам) для тех крестьян, кто сядет на земле крупных землевладельцев, кого они к себе перезовут. При этом покровительстве колонизационной деятельности грамотчиков, князья устраняют их конкуренцию себе, своим интересам. Вотчинники не должны принимать к себе ни черных волостных крестьян, ни крестьян с княжеских дворцовых земель. Первые называются в грамотах «тяглыми людьми», «тутошними становыми людьми» – это тот же разряд населения, который мы встречали в княжих духовных грамотах как черных людей, что потянут к сотским. Вторая группа – люди дворцовых сел – требует некоторого особого внимания, т. к. не нашла, насколько знаю, достаточной оценки в научной литературе. Ее специальное наименование – «сироты», и грамоты начала XV в. говорят о них в таких выражениях, которые меня заставляют в них (а не в пресловутых старожильцах) видеть первый, древнейший разряд сельского населения, лишенный свободы передвижения. Так, грамота 1423 г. великого князя Василия Дмитриевича Благовещенскому монастырю говорит о сиротах особо от других разрядов населения крестьянского: тех игумен «перезывает» к себе, а сирот («мои сироты» князя), которые «пошли» из отчины великого князя, игумен «перенял»[299]299
  Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею… Т. I. № 21.


[Закрыть]. Термин «перенял» вполне определенный в старой юридической терминологии: «перенять» можно только чужое, например, беглого холопа, что в случае возвращения перенятого владельцу создавало притязание на получение с него «переима» – некоторого вознаграждения за содействие возврату утраченного. Лишь постепенно расширяется значение термина «сироты» в XV в. на все волостное тяглое население, по мере того как утверждается взгляд на него как на неотъемлемую принадлежность княжой земли, которая не только дворцовая, но и тяглая волостная. Сироты – преемники древних «изгоев» в селах княжих и монастырских, иногда и на землях боярских, упоминаются редко в наших грамотах XIVXV вв., как особая группа.

Поощряет княжая политика перезыв на владельческие земли людей из иных княжений и людей вольных (позднее сказали бы – гулящих), поощряет их экономическое устройство на пустырях и пустошах. В этой политике естественно покровительство князей колонизационной предприимчивости крупных землевладельцев, как располагавших значительно большими средствами для создания новых хозяйств, новых деревень, сел и починков, чем волостные крестьянские общины. Распространение боярского вотчинного землевладения имело и свою политическую сторону, против которой ведь и боролись как новгородские договоры с князьями, так и договоры удельных князей с великими, пытаясь устранить распространение этого землевладения чужих, особенно великокняжеских, бояр на территории самостоятельных политических единиц, особенно в пограничной полосе. Надо полагать, что именно на почве колонизационных захватов бояр и детей боярских московских выросли во времена Ивана III те обиды тверским боярам, которые их довели накануне падения Твери до отчаяния и капитуляции перед сильной властью соседа. И на всех границах того времени заметна своеобразная чересполосица землевладения, ведшая к причудливому переплету государственного властвования в таких местностях, [вплоть] до компромисса в виде совладения: то московско-новгородского, то московско– или новгородско-литовского над иными из пограничных волостей. Покровительствуя колонизационной деятельности крупных землевладельцев, великие князья постоянно увеличивали населенность своих владений, стало быть, и их платежную и военную силу. Лишь временно и не без ограничений давались ими финансовые льготы.

Внешняя история образования Московского государства закончилась водворением над всеми областями Великороссии вотчинной государевой власти великого князя московского. Параллельно этому процессу собирания власти и ее претворения в вотчинное suo jure территориальное господство московских государей, развивался процесс внутреннего строительства, в котором главной опорой и главным орудием великокняжеской власти было боярство, последовательно развивавшее свое землевладельческое значение. Великие князья московские держали землю «с бояры своими» в весьма реальном смысле слова. Смысл этот можно расширить. Дело не только в роли бояр-советников и соратников князя. Бояре – та живая сила, через которую великие князья осуществляли свое властвование над территорией и ее населением. Боярин-наместник необходим для закрепления власти великого князя над городом с его уездом, над волостью с ее станами наместничьего управления. Именно боярин, а не просто наместник. Наместник, связанный с князем договором личной службы – боярин введенный и слуга не по должности наместничьей, а по боярской службе своей. Это княжое управление есть управление через своих бояр, через доверенных людей своего двора. Личный характер этой средневековой службы тесно связан с определенной социальной ролью боярства и с тою особенностью традиционной княжеской политики, что она покровительствовала развитию боярского землевладения и признавала боярские притязания на вотчинное господство над населением боярских земельных владений. Передавая свою правительственную власть в руки наместника в порядке кормления с поручением «блюсти» наместничество, великие князья не могли испытывать особого противоречия своим интересам при раздаче несудимых и невъезжих грамот c передачей грамотчику такой же власти над населением его вотчины. С одной стороны, они этим только узаконяли сложившиеся порядки, ставя их тем самым под свой контроль и придавая боярскому праву характер привилегии, производной и зависимой от своего пожалования; с другой – упорядочивали отношения между cильными вотчинниками и наместничьим управлением и притом в сущности в свою пользу, т. к. сохраняли тем самым все наиболее значительные общественные силы под непосредственной своей властью, избегая чрезмерного усиления наместников. В том же смысле действовали великие князья, когда, включая в свое государство новую область, назначали туда наместника, но местные боярские силы забирали в состав непосредственных слуг своих. Это собирание социальной силы сопровождалось ее ростом и княжеским покровительством развитию боярского землевладения, которое иногда даже служило территориальному расширению княжения захватом земельных пустырей в пограничных, неразмежеванных областях, и всегда – колонизационной политике путем перезыва на новые места людей из иных княжений. Эта колонизация увеличивала военные и платежные силы земли не только количественным их приростом, но и организацией более крепких хозяйств и вотчинно-административных единиц, [как] опоры служилым средствам княжого слуги-боярина.

Мы привыкли весьма широко представлять себе льготный характер боярского землевладения. Но ведь полные финансовые льготы – тарханы, судя по нашим материалам, давались редко и то, по-видимому, почти исключительно крупным и влиятельным духовным учреждениям. Тут едва ли можно многое отнести на одностороннюю сохранность преимущественно церковных документов. Обычный тип льготной грамоты дает льготу в уплате дани и всяких пошлин: и неполную, и срочную. Неполной, как известно, льгота бывала в двух отношениях: она обнимала обычно не все трудовое население вотчины, а преимущественно новоприходцев, или давала им по крайней мере более обширную льготу, чем основному населению вотчины, людям-старожильцам. И, кроме того, давалась [она] на определенный срок – на пять, на десять лет, с тем что льготчики по истечении срока потянут со старожильцы вместе, потянут «по силе». Последнее выражение, кажется, не всегда правильно без оговорок понимать как некоторую льготу в размере платежа. Методически строилось обложение с большой постепенностью даже для волостного тяглого крестьянства, а захват правильной системой окладного обложения так называемых крестьян частновладельческих, по-видимому, дело конца XV и особенно XVI в.; дело, с трудом осуществлявшееся в связи с общей ломкой социальных отношений в борьбе государевой власти с землевладельческим боярством. Наши источники молчат о том, как и кем определялись размеры платежей и повинностей, налагаемых «по силе». Весьма вероятно, что долго в этом определении играл роль элемент взаимного соглашения, сохранивший свое значение в московской системе обложения фактически и позднее, даже в XVII в., ввиду технического несовершенства этого мудреного дела.

В княжеской политике весьма рано проявляется стремление подчинить [насколько] возможно больше привилегированное землевладение потребностям центральной власти, и это – не только в Москве. Еще в XIV в. тверские удельные князья жаловались на своего великого князя Константина Михайловича, что он теснит их бояр и слуг непосильным сбором «серебра» и «имает» их «в серебре за волости»[300]300
  Полное собрание русских летописей. СПб., 1885. Т. X. С. 217.


[Закрыть]. Тут речь, видимо, идет о наместниках-волостелях, как и в договоре Дмитрия Донского с князем Владимиром Андреевичем о сборе дани, которую великий князь берет со своих бояр больших и путных: при таком сборе и удельный князь обязан взять дань и на своих боярах «по кормленью и по путем», «а то опроче того урока», который составлял общий взнос удела в «выход» татарский[301]301
  Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1813. Ч. 1. С. 57.


[Закрыть]. Эти шаги к подчинению удельных «кормлений» и «путей» требованиям великокняжеской власти (вне общих обязательств удельного княжества) завершились переходом самой вотчинной власти местных князей в руки великого князя.

На этом, однако, дело не стало. В управлении великого князя все нарастает стремление сосредоточить распоряжение, по крайней мере наиболее крупными комплексами сил и средств, в непосредственном ведении центральной власти. В этом направлении и действовали несудимые грамоты, которыми, с одной стороны, «блюдение» вотчинного населения закреплялось за самим владельцем, а с другой, сам он и все его люди – по делам более важным – подчинялись личной юрисдикции великого князя. Такая «привилегированная» подсудность, как ее обычно называют, естественно, вытекала из значения бояр как личных слуг князя и членов его двора, а вместе с тем закрепляла эти связи и усиливала прямую зависимость крупных землевладельцев от великокняжеской власти. На деле подсудность эта была лишь формально лично великокняжеской, а по мере развития и усложнения центральной московской администрации формула «сужу его яз, князь великий, или кому прикажем» (или боярин мой введенный etc.) приобрела значение централизации ряда судных дел и связанных с ними доходов в Москве, в зарождавшихся учреждениях приказного типа. Под этими выражениями разумею постепенную, более определенную и сложную организацию «суда великого князя»; эволюцию этого суда от архаических форм личного «судоговорения» великого князя или его более или менее случайного заместителя к выработке порядков центрального московского судоустройства.

Эволюция эта в более или менее завершенном виде отмечена царским Судебником, как называют Судебник Ивана Грозного, в его определении: «суд царя и великого князя судити бояром, и околничим, и дворецким, и казначеем, и дияком». Но сложившимся в первоначальной форме этот же великокняжеский суд выступает и в Судебнике Ивана III: «Судити суд бояром и околничим, а на суде быти у бояр и у околничих диаком»[302]302
  Владимирский-Буданов М. Ф. Хрестоматия по истории русского права. 3-е изд. Киев, 1887. Вып. II. С. 118 и 82.


[Закрыть]. На данных Судебника 1497 г. можно проследить некоторые черты этой возникающей судебной организации, а вместе с тем дифференциации понятия «боярства» и более точного, формального, правительственного его определения. Боярский суд – прежде всего центральный суд, московский; в областном управлении различаются наместники, за которыми кормления с судом боярским (и такой наместник в статье 18 назван боярином), от таких наместников и волостелей, которые держат кормления без боярского суда (и такие наместники и волостели боярами не названы).

Во времена Ивана III боярский суд есть еще суд центральный, великокняжеский по существу. Это понятие боярского суда вызвало разные толкования. Ланге полагал, что это тот суд, который производили в Москве по приказу великого князя бояре его введенные[303]303
  Ланге Н. И. Древнее русское право в «Истории» г. Костомарова // Русский вестник. Журнал литературный и политический. 1876. № 5. С. 318.


[Закрыть]. Это не точно, т. к. и Судебник, и некоторые жалованные грамоты Ивана III отличают собственный суд великого князя (и его детей) от суда боярского. Но трудно согласиться и с объяснением Ключевского, который настаивает на большей широте компетенции суда бояр введенных сравнительно с обычным боярским судом, а сферу этого последнего определяет, по царскому судебнику, как суд о холопстве. Статья 63 царского Судебника гласит: «а суд боярский то: которому наместнику дано с судом с боярским, и ему давати полныя и докладныя, а правыя и беглыя давати с докладу, а без докладу правыя не дати». Ключевский видит тут ограничение «боярского суда», первоначально имевшего полную компетенцию в делах о холопстве. На таком основании Ключевский предлагает определить «боярский суд» как суд по боярским делам, т. е. по делам о холопстве[304]304
  Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. 4-е изд. М., 1909. С. 116.


[Закрыть]. Не говоря уже о том, что суд о холопстве так и назывался «о холопех суд» и что учреждение, где он сосредоточен, позднее названо холопий, а не боярский приказ, главная ошибка Ключевского в том, что он рассматривает боярский суд как разновидность наместничьего суда. Но выражение «боярин» или «наместник», за которым кормление с судом боярским, само по себе уже указывает, что по идее этот «боярский суд» нечто не связанное органически с наместничеством, а стало быть, не тут надо искать объяснения и самого термина, и означаемого им явления.

Первый Судебник не дает основания видеть основную черту «боярского суда» в делах о холопстве. Ряд статей говорит о суде этом вообще, как о суде по всяким жалобам, о суде, где можно досудиться до «поля», о заемных делах, бое, пожеге, душегубстве, разбое, татьбе, о смертной казни за тяжкие преступления, причем в ряде дел назначение судьи-боярина – в рассмотрении «докладного списка». Это упоминание о докладном списке (статья 16) ясно указывает на боярский суд как на центральный, великокняжеский, которому принадлежит ревизия и утверждение приговоров низших и местных судей, тех, у кого кормления без боярского суда. В общем этот доклад касается прежде всего дел важнейших – о душегубстве, разбое и татьбе с поличным, затем разных видов иных уголовных преступлений и дел челобитчиковых, т. е. весьма широкого и мало определенного круга дел. Условия и правила «доклада», т. е. первой попытки ввести нечто вроде инстанционного судебного строя и порядка, не определены Судебником. Это и понятно. Он ставит себе целью дать руководство для деятельности органов великокняжеской судной власти, указывает, как поступать в случаях доклада, какие нормы соблюдать в решении дел и требовать их соблюдения при всяком суде, а не описывает судоустройство и взаимные отношения разных составных элементов судебной организации. Дела о холопстве и тут, в Судебнике 1497 г. (ст. 17–18), упомянуты; причем без «боярского докладу» запрещено давать «отпускные» и «правые» холопу или рабе на их «государя», как и их не выдавать господину и не давать на них беглой грамоты без доклада. В этой общей конструкции ясно выступают характер наместничества с боярским судом и отличие этого суда от собственного суда великого князя. Статья 18 ставит наместничий доклад, т. е. доклад тому наместнику-боярину, за которым кормление с судом боярским, в ряд с «боярским докладом» вообще; суд боярский такого наместника есть разновидность, точнее, только особая форма центрального суда вообще. Явление весьма обычное в средневековых государствах, где не учреждения, в нашем смысле слова, а личные поручения – на первом плане как господствующая форма порядка управления.

Наблюдения над этими явлениями по нашим источникам чрезвычайно трудно изложить в стройную и убедительную систему потому, что мы получаем их из памятников, отразивших как раз моменты ломки, изменений в сложившихся порядках и отношениях, попыток их приспособления к новым, сильно усложнившимся задачам управления времен Ивана III.

Статья 38 его Судебника указывает на кормления с судом боярским не только за боярами, но и за детьми боярскими, причем определяет обязательное присутствие на их суде дворского, старосты и лучших людей. Это характерное определение указывает на стремление создать контроль над полномочными лицами, в руках которых высшая судебная компетенция. В своем Судебнике Иван III строит и упорядочивает свой великокняжеский суд.

Что же такое эти бояре, творящие боярский суд? Ключевский противопоставляет их и их суд боярам введенным и их компетенции. Но ведь у бояр введенных никакой компетенции не было и быть не могло. Они делали то, что было им «приказано», и несомненно, что им мог быть приказан и «боярский суд». Попытка Ключевского определить бояр введенных по их должностям на княжеской службе отразилась на его понимании «боярского суда» как чего-то отличного от княжеского суда, отправляемого введенными боярами по поручению князя. Правильнее, кажется, признать первоначальное тождество обоих судов. Но [надо] представлять себе дело так, что ко времени Ивана III великокняжеский московский суд расчленился – с предоставлением его полномочий как постоянного, приказного дела боярам, ведавшим это дело в Москве, и некоторым, более крупным (в боярстве своем) наместникам. Однако, видим эти полномочия и в руках детей боярских, как начинают называться вольные слуги того слоя, который в социальном и служилом значении своем стоит ниже настоящих бояр. Я уже касался той известной черты терминологии наших грамот, что термины «вольные слуги», «путники» то объемлют и боярство, то отличаются от собственно бояр. Колебания терминологии, появление в такой должностной роли, где мы ожидали бы только бояр, рядом с ними [и] детей боярских не должно удивлять. Это черта эпохи, когда слагаются более четкие грани общественных категорий и вдобавок слагаются по особому, в сложную систему воззрений на боярскую родословность, которые лежат в основе местничества с его основной двойственностью. С одной стороны, «место» боярина в его служилом положении по отношению к стоящим по должности выше, рядом и ниже его должно соответствовать его относительной родовитости, с другой – это правило не имеет прямого отношения к занимаемой им должности, которая может быть то выше, то ниже, вне какой-либо связи с родовитостью, лишь бы соотношение сослуживцев не нарушало местнического счета. На местничестве я особо останавливаться не буду; упоминаю о нем только в пояснение статей Судебника о боярском суде.

Перед нами момент, когда великий князь московский собрал в руке своей властвование над социальными силами Великороссии и, сознавая себя ее государем-вотчинником, приступил к перестройке самых форм этого властвования. Вотчинному воззрению на территориальное господство отвечает такое же вотчинное воззрение на двор государев. В условиях быта и строя великих и удельных княжений Северо-Восточной Руси этот двор государев, центр всего княжеского управления, сохранил всю принципиальную сложность своего личного состава. Как в древней Руси в это понятие входили и бояре думающие, и мужи храборствующие, слуги свободные и челядь княжая – отроки, так и позднейший двор княжой соединял всех, кто служил князю всякую личную службу мечом и советом, исполнением должности по «блюдению» княжого города и княжих волостей, по дворцовому хозяйству и всякому княжому управлению, службу вольную и невольную. Бояре введенные, дети боярские великокняжие, дворовые его слуги – все «его люди», хотя смысл этого слова, правовое его содержание различно по отношению к разным их разрядам. Обычная терминология это ясно подчеркивает: князь правит с бояры своими; в «посылки» от князя едут его дети боярские; сын боярский такого-то князя – обычное выражение текстов; а рядом – дворяне великого князя – выражение, смысл которого не вполне отчетливо выяснен нашей научной литературой.

Почти общепринято, что первоначально дворянами княжими назывались несвободные люди, холопы княжие, значение которых, однако, на деле могло быть скорее служилым, чем холопьим, т. к. они бывали и воинами, и должностными лицами по княжому дворцовому, а то и не дворцовому управлению, исполняли поручения весьма разного характера. Однако едва ли есть возможность установить какое-либо различие между терминами «дети боярские двора великого князя» и «дворяне великого князя» для какой-либо эпохи. Думается, что вернее признать эти выражения несоизмеримыми. Дети боярские – термин социального быта; дворяне – термин служилого отношения. Сын боярский двора великого князя и есть дворянин великого князя, хотя не только дети боярские, но и люди, ниже стоящие на общественной лестнице по происхождению, входили в состав этого двора, как понятия широкого и строго не определимого иначе, как общим понятием личной службы. Весь этот двор княжой – личный состав силы князя, военной и административной, прямой исторический преемник древней дружины. На верху его – бояре княжие, бояре введенные, которых высокое положение заставляет отличать от рядового состава двора и дифференцировать терминологию, сужая значение слова боярин, расширяя смысл слова вольные слуги, который вымирает, уступая место неологизму – дети боярские.