Текст книги "Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство"

При выморочности – дело просто. Но при наличности сына-отчича? Что должно верх взять – вотчинность или старейшинство? Вопрос этот мог бы стать на очередь раньше – между Василием Дмитриевичем и Владимиром Андреевичем, но розмирье между ними разыгралось много позднее, чем признание великокняжеского сына старшим над дядей. [Оно] решено было договором Донского с двоюродным братом, и, по-видимому, не на этой, а на иной почве – спора о волостях, как и розмирье Владимира Андреевича с племянником Василием Васильевичем. Зато Юрий и Константин, по-видимому, боролись против новых течений еще при жизни Василия Дмитриевича, хотя и тут, несомненно, замешаны вопросы чисто владельческие, например, о судьбе выморочного Дмитровского удела по смерти князя Петра Дмитриевича. Стало быть, поправка, какую я предлагаю к выводу, что-де в Москве установлен новый порядок наследования стола великокняжеского, сводится к следующему: основной факт этого «нового порядка» в том, что устанавливается крепкая связь между великим княжением и определенной территорией – московско-коломенскими владениями, составляющими «удел великого князя»; эта связь вела к скрещению двух начал – преемства в старейшинстве великокняжеском и вотчинного наследования по ряду отца. Победа второго над первым при такой комбинации и создала вотчинный характер прав московских Даниловичей на великое княжение, раз Москва, а не Владимир, оказалась реальным центром великого княжества всея Руси. Пока вотчинное начало не завладело великим княжением, Владимир, его стольный город, не стал вотчинным владением, был отчиной лишь в самом расплывчатом значении слова для всего «большого гнезда» Всеволодовичей, а при неопределенности прав на старейшинство и осложнении их ханской милостью – предметом интриг и усобиц.

Со времен Калиты Москва – реальный центр великорусских сил, политических и духовных, благодаря своему значению стратегическому и роли резиденции митрополитов. Овладеть великокняжеским достоинством без Москвы не имело смысла и было задачей неосуществимой, а Москва – вотчина Даниловичей, их семейная вотчина. По смерти отца видим во главе семьи княгиню-мать, видим совладение Москвой, городом и станами, долевое, удельное владение волостями московскими и пригородами, строй отношений, в котором положение великого князя фальшиво, его роль как руководителя политического организма Северной Руси плохо вяжется с его положением в семейной группе как старшего между братьями-совладельцами, обязанного наравне с другими не выходить из воли матери, пока она жива. Это внутреннее противоречие между строем княжеской семьи московской и политическими задачами великокняжеской власти – основная почва или причина тех острых кризисов, какие пришлось пережить московским Даниловичам при Василии Темном и, позднее, при его сыне.

В борьбе великого князя Василия Васильевича с дядей Юрием Дмитриевичем решалась судьба Москвы. Чем суждено ей быть? Подобно Киеву или Владимиру – стольным великокняжеским градом, разделяющим судьбу неустойчивого преемства в великокняжеском старейшинстве? Или центром прочного вотчинного владения одной линии княжого рода, к которому примыкает нераздельно и политическая власть над Великороссией, получив [шей] в реальных силах Москвы новую базу для перестройки на новых основаниях всего своего политического быта? Наконец, это борьба внутри семьи Даниловичей. Она резко отличается, например, от попытки Дмитрия Константиновича суздальского отнять великое княжение у юного Дмитрия Ивановича тем, что там речь шла о великокняжеском старейшинстве, стольном княжении Владимирском с его аннексами, как Переяславль, Кострома, не о Московской вотчине. В борьбе Юрия Дмитриевича с племянником дело идет о Москве. Стол великого княжения уже в Москве, не во Владимире. Великое княжение стало из Владимирского Московским, и если я в предыдущем изложении уже давно стал говорить о последнем, то, пожалуй, сделал систематический промах; на деле этот «промах» соответствует исторической действительности со времен Калиты, но – принципиально – лишь в кризисе времен Василия Темного выясняется этот совершившийся факт. Борьба идет за великокняжеское старейшинство в семье Даниловичей, для которой оно уже «вотчина». Но слияние великого княжения с московской вотчиной, чтобы стать базой будущего государства московского, этой вотчинной монархии, требовало перестройки всего строя семьи князей-владельцев, чтобы превратить ее в династию государей московских, в московский царствующий дом. Исторический процесс, переживаемый московскими Даниловичами в XIV и XV вв., вел к этим двум результатам, а смута в дни Василия Васильевича вскрыла его зрелость и ускорила завершение.

Назревая в отношениях времени великого князя Василия Дмитриевича, эта смута разразилась по его смерти. Старший сын его Иван умер много раньше, в 1417 г., и в 1425 г. Василий Дмитриевич благословил в свое место десятилетнего Василия. Митрополит Фотий послал по смерти великого князя звать Юрия в Москву. Но тот из Звенигорода уехал в Галич, откуда прислал послов с грозными речами. Началась борьба, и некоторые моменты ее перипетий заслуживают особенного внимания. За Василия ведут его дело митрополит Фотий и великая княгиня Софья, его младшие дяди и «все князи и бояре земли его», «обсылаясь» и с дедом его Витовтом, которому также завещано покойным князем «печалованье» о сыне. Юрий опирается на Галич, занимает Новгород Нижний, ищет перемирия, «не внимая о мире», чтобы время выиграть. Только «неблагословенье» Фотия привело его к докончанью на том, «что князю Юрью не искати княжениа великого собою, но царем: которого царь пожалует, тъй будеть князь великии Владимерьскыи и Новугороду Великому и всеи Руси, и крест на том целоваша»[207]207
  Там же. Т. XVIII. С. 167–168.


[Закрыть]. Такой мир был хуже доброй ссоры. «Печалование» деда сказалось в нападении Витовта на Псков и Новгород, а дипломатическое вмешательство Москвы в это дело кончилось тем, что не только «князя великого посол не учини помощи никоеяже своим посолством», но «князь великий… Василий Васильевич к деду своему князю Витовту и крест поцелова, что ему не помогати по Новегороде, ни по Пскове»[208]208
  Там же. Т. IV. С. 203–205; Т. V. С. 26.


[Закрыть]. Так пришлось заплатить деду, чтобы обеспечить себе хоть нейтралитет его ввиду опасности от Юрия. Пскову и Новгороду пришлось «добить челом» Витовту.

Зато не знаем, когда и как Юрий признал племянника братом себе старейшим. Их договор 1428 г. уже исходит из этого признания. Но договор этот – симптом новой бури. Он совпал с годом смерти Петра Дмитриевича, князя Дмитровского, и носит печать разлада из-за судьбы его удела. Князья вступают в обычное докончанье об одиначестве и взаимной верности, но с отличием – когда князь великий сядет «на конь», Юрий пошлет с ним сыновей и воевод своих; князья гарантируют друг другу владения, но о Дмитровском уделе – ни слова, хотя Петр Дмитриевич, как усопший, уже не упомянут.

Как-никак внешнее равновесие держалось, пока 1430/31 г. не принес двух многозначительных смертей: Витовта (октябрь 1430 г.) и Фотия (июль 1431 г.). В Москве не стало авторитетного руководителя, а литовская великокняжеская власть перешла к Свидригайлу, свояку Юрия. И Юрий «разверже мир» с племянником. Снова «сперлись» князья о великом княжении и решили ехать на суд к хану. У каждого были свои доброхоты среди князей ордынских, но [боярин] Всеволожский, пугая хана союзом Юрия с Свидригайлом литовским, его «побратимом», и ловко пользуясь раздорами князей татарских, выиграл дело своего князя (который, по словам московских сводов, «по отчеству и по по дедству искаше стола своего»), ссылаясь на ханские ярлыки, утвердившие за Василием благословение его отца – великое княжение, «по цареву жалованию», и на фактическое обладание великим княжеством за несколько лет. Юрий же искал великого княжения «летописци и старыми списки и духовною отца своего», т. е. ссылался на прецеденты и на право свое – по старейшинству – получить – что? – одно ли великое княжение или и «великокняжеский удел» Московский – не знаем. По дальнейшему судя, только первое; но тогда не понятна ссылка на духовную Донского. Ниже попробую разъяснить это недоумение. Есть и другое: московские своды говорят, что «царь» «дасть великое княжение князю Василию Василиевичю» и даже собирался унизить дядю перед ним, но покровитель Юрия, Тегиня, пригрозил смутой и тем добился придачи Юрию к его вотчине Дмитрова со всеми волостьми, – «и отпусти царь их на свои отчины». Воскресенская летопись продолжает: «и прииде князь великии на Москву на Петров день, а с ним посол Мансырь Улан царевичь, тот его посадил на великое княжение». Но рукописи, сохранившие более первоначальную редакцию так называемого «Воскресенского свода», например, ростовская, не говорят о после и посажении. Софийская вторая относит посажение к октябрю, а Псковская первая сообщает о возвращении князей из Орды, с отметкой: «а княженья не взяху оба»[209]209
  Там же. Т. VIII. С. 96; Т. ХVIII. С. 172; СПб., 1853. Т. VI. С. 148; Т. IV. С. 206.


[Закрыть]. И, вероятно, она права. Решение ханское, состоявшееся под давлением Тегиня, видимо, только осенью повернулось по желанию Москвы: московские бояре выгнали Юрьевых наместников из Дмитрова, а Дмитров взяли за своего князя. 5 октября посол ханский посадил Василия на великом княжении во Владимире.

Борьба не замедлила возродиться с переходом Ивана Дмитриевича Всеволожского на сторону Юрия. В 1433 г. Василий разбит, захвачен. Юрий сел в Москве великим князем, но удел Коломенский вернул племяннику, как его отчину, по совету Семена Морозова. Это сразу имело характерные последствия: московские бояре и вольные слуги «начаша отказыватися» от князя Юрия за своего великого князя и «поидоша на Коломну безпрестани»[210]210
  Там же. СПб., 1901. Т. XII. С. 18.


[Закрыть]. Юрий сорвался на попытке отделить неотделимое: великое княжение от его владельческой базы, великокняжеского удела. Вероятнее представляется, что в Орде Юрий добивался и того и другого («по мертвой грамоте отца своего»), но принял теперь, по совету Морозова, иное решение, оставив за Василием его отчину. И сыновья Юрия сразу поняли, что этим все теряется, убили Морозова за пагубный совет и «побегоша от отца прочь». Юрию оставалось мириться. Он снова обязуется держать Василия как «великого князя собе в старишиньстве», гарантирует ему не только всю его отчину, но и великое княжение, и Дмитровский удел князя Петра, возвращая свой ярлык на Дмитров, за что получает Бежецкий Верх; отказывается от самостоятельных сношений с Ордой («а знати Орда тобе великому князю, а мне Орды не знати никоторыми делы»). Себе Юрий только выговаривает по-прежнему право почетное – не лично, а через сына идти в поход с великим князем, и «не ездити» к великому князю, да еще рискованную для Москвы раздельность отношений литовских: «а в Литву ти у мене помочи не имати» – Юрий может сохранить мир с Литвой, несмотря на розмирье с нею Москвы. Оба князя договариваются ни в каком случае не принимать к себе мятежных Юрьевичей – Василия и Дмитрия старшего, Шемяку[211]211
  Собрание государственных грамот и договоров… Ч. 1. № 49–50.


[Закрыть].

На разделенные силы противников и обрушилась рать великого князя, но неудачно. Василий Юрьевич побил ее под Костромой, но великий князь за участие в битве двора дяди Юрия сжег его Галич. Вторично побитый, Василий Васильевич бежал в Новгород, потом через Кострому в Нижний, а Юрий снова занял Москву, но нежданно умер. Тогда на Москве великим князем сел Василий Юрьевич, но просидел только месяц, потому что родные братья не признали его, поспешив помириться с Василием Васильевичем. Великий князь в договоре с Шемякой утверждает за собой, сверх всего великого княженья, и Дмитровский удел и Вятку, а также удел Василия Юрьевича Звенигород, уступая за то Шемяке удел младшего дяди Константина: Ржеву и Углече поле, «в удел в вотчину»[212]212
  Там же. № 52–53.


[Закрыть]. Но с Василием Юрьевичем борьба продолжалась, пока через год и он не помирился с великим князем, обязавшись признать его, не подыскивать под ним великого княжения, хотя бы и татары ярлык сами давали, и удовлетвориться Дмитровым, как уделом по великокняжескому пожалованию.

В следующем году Василий [Юрьевич] снова поднял смуту, запутал в нее Шемяку, был взят и ослеплен, а с Шемякой великий князь помирился по прежнему их докончанью. Василий Косой прожил до 1448 г., но «каково его было житие и пребывание»– узником или полусвободным калекой дожил он жизнь свою – не знаем.

Этот первый период московской смуты бурно смял, перепутал, исказил все налаживавшиеся отношения. Разрушился семейный строй рода князей московских, расстроены их вотчинные отношения. Воюя с великим князем, Юрьевичи теряли свои вотчины, захватывали другие, получали владения по «докончанью» с великим князем, по произвольным договорам, вне обычно-правового, традиционного порядка владения по уделам и вотчинам. Этот разрыв с традицией немало содействовал разрушению старого порядка, на развалинах которого быстро стало расти во вторую половину XV в. московское единодержавие, пройдя еще два кризиса: в 40-х и начале 50-х гг. – при Василии Васильевиче и в 70-х и начале 80-х гг. – при Иване III. Первый– продолжение борьбы Василия Васильевича с Юрием и Василием Косым, унаследованной Шемякой. Она теперь захватывает и других князей, прежде всего Ивана можайского и отчичей суздальских. Но разыгралась эта борьба уже в несколько иных условиях: в нее замешаны и татары, и Тверь, и Новгород.

Отделавшись от Василия Косого и смирив Дмитрия Шемяку, который с братом Дмитрием Красным в следующие годы не раз выступают подручными князьями в походах рати великого князя, Василий Васильевич мог считать смуту конченной и пожать плоды своего одоления, укрепляя свою власть. В 1435–1445 гг. положение Москвы вошло, казалось, в норму. Новгород и Псков вернулись под власть великого князя. Но новгородцы пытались удержать уступки, добытые в смутное время, и великий князь смиряет их походом, где с московской пошла и рать тверская, и псковичи пустошили землю Новгородскую по приказу великого князя. В новгородские дела как-то вплелся и Шемяка, на которого великий князь «возверже нелюбье», как только привел новгородцев в свою волю, и когда новгородцы уже помочь Шемяке не могли. Но князей помирил троицкий игумен, т. е. Шемяке пришлось добить челом через игумена Зиновия.

В 1445 г. возобновились столкновения с Литвой, и великому князю надо было восстанавливать свое значение на западных «украйнах». Но важнее в это десятилетие отношения татарские, сильно осложнившие все положение. Золотая Орда, Кипчакское царство, вновь терзаемое внутренними раздорами, окрепшее было при Мамае, Тохтамыше, Едигее, снова пошло по пути распада. Части его организуются особо, и этот процесс имел для Руси, прежде всего, то значение, что выделявшиеся из Кипчакского царства орды придвигаются в поисках нового центра к пределам Русской земли. Осенью 1438 г. Кичи-Махмет выбил из Орды брата Улу-Махмета, и тот засел в Белеве. Ища пристанища, хан «начят даватися в всю волю князем рускым», обещая, если и вернет себе царство, «стеречи» земли Русские, а «по выходы… не посылати, ни по иное ни по что»[213]213
  Полное собрание русских летописей. Т. ХII. С. 24; Т. VIII. С. 107.


[Закрыть]. Но великий князь послал на него двух Юрьевичей, чтобы выбить его из пределов русских. Однако дело кончилось поражением московской рати, а Махмет засел в Нижнем Новгороде старом и держался в нем до весны 1445 г. В «меньшом городе» Нижегородском затворились великого князя воеводы, но позднее вынуждены были (голодом) сжечь город и уйти к великому князю. Отсюда Улу-Махмет сделал набег под Москву, сжег Коломну; позднее – 1445 г. (январь) – упоминается его набег к Мурому. За два года до того, в 1443 г., пришел на Рязанскую землю царевич Мустафа и по «докончанью» с рязанцами расположился на зимовку в самой Рязани. Великий князь послал на него рать, усиленную ополчением мордвы, [и] пеших рязанцев с рязанскими казаками. Татар побили и самого Мустафу убили на реке Листани. Эта тяга отбросов татарской силы, сильных боевой годностью и, видимо, немалочисленных, стала источником нового явления – появления в составе рати великого князя служилых татарских царевичей и князей ордынских с военными отрядами их слуг и воинов. Уже в 1445 г. Василий Васильевич посылает на литовские города «дву царевичев», упоминается служилый царевич Бердыдад. Выбив, в конце концов, воевод из нижегородского кремля, Улу-Махмет послал на великого князя сыновей своих Мамутяка и Якуба, а великого князя не поддержал Шемяка, не подоспел к бою царевич Бердыдад, и великий князь потерпел поражение у Спас-Евфимьева монастыря, попал в плен с князем Михаилом Андреевичем верейским и многими боярами. Что произошло между ханом и его пленником, мы толком не знаем. Улу-Махмет через полтора месяца освободил Василия, обязав его весьма крупным «окупом», но дело было не только в этом. Из наших летописей одни, видимо, воздерживаются от изложения условий, другие, помянув огромный выкуп (будто до 200 тысяч рублей), добавляют: «а иное Бог весть да оне»[214]214
  Там же. Т. VIII. С. 114; Т. ХII. С. 66; Т. ХV. С. 492; Новгородская летопись… С. 427.


[Закрыть]. Великого князя не только отпустили с Михаилом верейским и всеми боярами, но с ним пошли на Русь многие князья татарские со многими людьми. Тогда же пошли фантастические слухи, использованные Шемякой, чтобы напугать Ивана можайского, будто Василий Васильевич «к царю целовал (крест), что царю сидети на Москве и на всех градех Рускых… а сам хочет сести на Твери». И позднее Василия Васильевича обвиняли, «чему еси татар привел на Рускую землю, и городы дал еси им, и волости подавал еси в кормление? а татар любишь и речь их паче меры, а крестьян томишь паче меры без милости, а злато и сребро и имение даешь татаром»[215]215
  Полное собрание русских летописей. Т. VIII. С. 115; Т. IV. С. 125.


[Закрыть]. В дни большой беды – ослепления и изгнания – в ряду преданных сторонников Василия видим двух сыновей Улу-Махмета: Касима, прозвищем Трегуба, и Якуба, которые пришли с князьями и силами своими «искати великого князя за преднее его добро и за его хлеб, много бо добра его» было до них[216]216
  Полное собрание русских летописей. Т. VIII. С. 120.


[Закрыть]. Когда же было это добро, как не по возвращении из плена? Касим и Якуб затем неизменно служат «со всею силою» Василию против всех его недругов, и прежде всего против татар ногайских и казанских. В эту пору, одновременно с освобождением Василия, Улу-Махмет пошел на Казань, вотчинный городок князька Азы-Алибека, взял его, но был убит сыном Мамутяком, основателем Казанского царства. Его братья Касим и Якуб служат Москве, но об их кормлении мы ничего не знаем, конечно, не случайно, как не случайно молчат наши источники о времени возникновения Касимовского царства. Только договор Ивана III с рязанским князем Иваном Васильевичем 1483 г. сообщает, что Василий Васильевич за себя и за князя рязанского «кончал» с царевичем Касимом и сыном его Даньяром, о положении их, что им с Рязанской земли шли условленные доходы, чтобы от них не принимать ясачных людей-бесермян, мещеряков и мордву, а которые уже вышли за Рязань, тех «в силу не вывести», но давать им царевичевы «оброки и пошлины по их силе»[217]217
  Собрание государственных грамот и договоров… Ч. 1. № 115. С. 281.


[Закрыть]. Пожалование Касима Мещерским Городком и волостями мещерскими произошло не позже 1456 г., в начале 50-х гг. Это было владение, по-видимому, во всем подобное княжескому уделу, увеличивавшее боевые силы великого князя помощью подручника, самостоятельного в управлении своем, но еще одаренного кормленным доходом с волостей рязанских. Из этого сопоставления кажется ясно, что фактические поводы для нападок на Василия за его татарские отношения были весьма реальны, но, по-видимому, намеренно затушеваны в наших летописных сводах в позднейшей редакционной работе над ними.

Василий вернулся из плена обремененный тяжким долгом, от которого крестьянству настала великая тягость. А пока он был в плену, в Москве разыгралась анархия паники. Великие княгини бежали в Ростов, бояре стали выезжать из города, как перед приходом Тохтамыша; также поднялись черные люди, грабили и в железа ковали бегущих, сами организовали охрану и ремонт укреплений. Но татары не пришли, зато поднялся Шемяка, которому Улу-Махмет послал посла с извещением о плене великого князя. Но раньше, чем он успел столковаться с ханом, Василий уже достиг этого и вышел на свободу. Шемяка, боясь мести, использовал недовольство против Василия, поднял Ивана можайского и, опираясь на сочувствующих в самой Москве, да, видимо, и в Троицкой лавре, захватил великого князя на богомолье у св. Сергия, ослепил и сослал в Углич, а Софью Витовтовну в Чухлому. Детей его, нашедших убежище с князьями Ряполовскими в Муроме, Шемяка заманил «на епитрахиль» епископа рязанского Ионы и сослал к отцу в Углич.

Тотчас началось сильное движение в пользу великого князя. Его сторонники сорганизовались в Литве, кругом Василия Ярославича (князя боровского) и Семена оболенского, туда же ушел из Москвы Федор Басенок. Ряполовские, Стрига и другие собирали силу идти на Устюг, а потом пошли на соединение с Василием Ярославичем. В Москве брожение в людях и резкий протест Ионы заставили Шемяку освободить Василия и дать ему отчину – Вологду. Князья укрепились крестным целованием, но кирилловский игумен Трифон с братьею снял на свою душу крестное целование с Василия, и тот ушел в Тверь, где уладился с князем Борисом, закрепив союз помолвкой пятилетней Марьи Борисовны с семилетним Иваном Васильевичем. Подошли сторонники из Литвы, пришли царевичи татарские. Москва захвачена, Иван можайский в плену, Шемяка снова в бегах, но только чтобы собраться с силой. Дал он на себя великому князю «проклятые грамоты», пытался возобновить борьбу, но, покинутый Иваном можайским и другими, смирился и от мести Василия был вынужден через год бежать в Новгород, откуда еще пытался перейти в наступление, пока в июле 1453 г. не «умре напрасно» от «лютого зелья», подосланного заботой московского дьяка Стефана Бородатого.

Так исчерпана была смута, потрясшая резко и грубо все традиции, растоптавшая старину и пошлину. Захваты и переделы владений, ослепления, отравление, предательства, интриги не только князей и бояр, но и «гостей-суконников» и старцев-монахов, продававших в Москве своего великого князя, татарские симпатии и союзы Василия – все это должно было пройти перед обществом московским как поругание обычного уклада отношений и воззрений. Это не великая смута XVII в., не захвачены были ею устои общественного строя, и поляки, назвавшие ту «великую разруху» «московской трагедией», эту назвали бы разве «московской мелодрамой».

Но строй междукняжеских отношений вышел из нее в развалинах. Обильно заключались и нарушались договоры, в содержании которых все больше произвола, все меньше закрепления обычно-правового уклада. Рушился строй братской семьи. Сошли со сцены и дяди Василия Васильевича, и его двоюродные братья. Из удельных князей остались два племянника Андреевича – Иван можайский и Михаил верейский, да дальний родич Василий боровский, внук Владимира Андреевича, брат жены великого князя Марьи. Уцелевшие на мелких вотчинах суздальские князья всколыхнулись смутой и заволостились со старшими князьями, мечтая о возврате Суздаля и того положения, какое занимал когда-то Дмитрий Константинович при Дмитрии Донском. Их договор с Шемякой сулил им и Суздаль, и Новгород, и Городец, и Вятку – их «прадедину и дедину и отчину». Иван можайский, лавируя между боровшимися силами, стал в конце концов на сторону Шемяки, мечтая о приобретении больших владений. Дело шло не то о реставрации прежних крупных отчин, не то о произвольном разделе владений великокняжеских.

Покончив со смутой, великий князь Василий вышел из нее сильнее прежнего. На другой год по смерти Шемяки он подчинил себе Можайск, в 1455 г. бежит в Новгород суздальский княжич шуйский князь Василий Васильевич Гребенка, пошедший на московскую службу только при Иване III; в 1456 г. опала обрушилась на верного союзника Василия в годину его бед – Василия боровского: ему великий князь за услуги дал слишком много. Василий Ярославич владел то Дмитровым, то Звенигородом и Бежецким Верхом, то опять, сверх своего, и Дмитровским уделом. Кончилось дело его заточением до смерти (1483 г.) и потерей всех его владений в пользу великого князя. Сын его Иван в Литве. В пределах великого княжества Московского Василий Васильевич единодержавен, т. к. верейское княжество Михаила Андреевича столь же мало нарушало это единство, как тот же удел в руках Андрея Ивановича и Владимира Андреевича при Василии III и Иване Грозном.

Опираясь на это положение, Василий приводит «в свою волю» и Новгород, и Псков, и Вятку. Грозный поход на Новгород в 1456 г. привел к уплате крупной контрибуции великому князю «за его истому» и к Яжелбицкому договору, установившему конкретнее принадлежность Великого Новгорода к великому княжению всея Руси: «печати быти князей великих» на государственных актах Новгорода, князю «виры имати» и пошлины по старине, «а коли приведется взяти князем великим черный бор», и Новгороду «дати черной бор по старине» (условие, уравнивавшее сбор дани в Новгороде с условиями его по уделам, когда со всего великого княжения будет сбор); усилена великокняжеская администрация в Новгороде: рядом с новгородскими действуют позовники и подвойский великого князя. Новгородцы обязуются впредь не принимать ни Ивана Можайского, ни Шемякина сына, ни вообще каких-либо лиходеев великого князя. Псков получает князей от руки великого князя и даже впервые «не по псковскому прошению, ни по старине», а прямо по назначению[218]218
  Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Императорской академии наук. СПб., 1836. Т. 1. № 57 и 58; Полное собрание русских летописей. Т. IV. С. 221.


[Закрыть]. На Вятку великий князь в 1458–1459 гг. посылал рать свою, и вятчане «добили челом на всей воле великого князя». В 1456 г. умер рязанский князь Иван Федорович, приказав свое княжение и сына Василия на соблюдение великому князю Василию; великий князь взял княжича и сестру его к себе, «а на Рязань посла наместники своя… и на прочаа грады его» и на волости[219]219
  Полное собрание русских летописей. Т. XII. С. 111–112.


[Закрыть]. С Борисом тверским великий князь заключил договор на равном братстве, о полной политической солидарности: только тут возврат ко временам Донского был Москве не по силам; так обновлен и договор 1461 г. при переходе великого княжества Тверского к Михаилу Борисовичу. За Тверью стояла Литва.

Московская власть стала грознее, чем когда-либо во всей Великороссии. Ее приемы стали круче. Незадолго до смерти великого князя группа детей боярских и дворян Василия Ярославича сговорилась «выняти» своего князя «с Углеча ис поиманиа» – и «обличися мысль их и повеле» князь великий их «казнити, бити и мучити, и конми волочити по всему граду и по всем торгом, а последи повеле им главы отсещи». Точно предчувствие Грозного повеяло над обществом русским, и книжник, пораженный жестокостью казни, свершенной в святые дни покаяния, записал, что «множество же народа, видяще сиа, от боляр и от купець великих и от священников и от простых людеи, во мнозе быша ужасе и удивлении и жалостно зрение, яко всех убо очеса бяху слез исполнени, яко николиже таковая ни слышаша, ниже видеша в русских князех бываемо, понеже бо и недостоино бяше православному великому осподарю… и такими казньми казнити и кровь проливати во святыи великии пост»[220]220
  Там же. СПб., 1910. Т. XXIII. С. 157.


[Закрыть]. А за два года ранее раздражение новгородцев против московской власти чуть не разгорелось открытым бунтом. Во время пребывания в Новгороде великого князя Василия «ноугородци же, ударив в вечье и собравшися ко святей Софеи, свещашася все великаго князя убити и с его детми». Но детей с великим князем было только двое – Юрий да Андрей, и митрополит Иона усмирил новгородцев, указав им на бесцельность их затеи: «о безумнии людие, – говорил он им, – аще вы великого князя убьете, что вы приобрящете? Но болшую язву Новугороду доспеете; сын бо его болшей, князь Иван <…> часа того рать испросивши у царя и поидет на вы и вывоюют всю землю вашу»[221]221
  Там же. Т. IV. С. 127, 148; Т. V. С. 272; СПб., 1853. Т. VI. С. 182; Т. XXIII. С. 156. А. Е. Пресняков называет Иону митрополитом, но, в действительности, в летописном рассказе речь идет о новгородском архиепископе Ионе. – Ред.


[Закрыть]. Так тяжела стала высокая рука великого князя всея Руси. И митрополит Иона напрасно ссылался на «царя» и его войско. У великого князя были свои татары, да и силы низовские были достаточны для смирения новгородцев.

Отношения же к татарскому миру при Василии Васильевиче весьма мало соответствовали словам митрополита. В последнее десятилетие княжения Василия Темного Москва имела дело не с «царем» Золотой Орды, а с Казанью и с Седи-Ахметом, ханом орд Синей и Ногайской. Казанское царство еще строилось на новом месте и относительно мало тревожило русские пределы. Мы, впрочем, не знаем, как сложились отношения Москвы с Мамутеком казанским по гибели Улу-Махмета. Вероятно, что обязательства уплаты огромного выкупа не перешли с отца на сына, а организация Касимовского царства (для враждебного Мамутеку Касима) служила противовесом казанским набегам. Но не раз беспокоили Москву татары Седи-Ахмета. За первым набегом 1444 г. последовал в 1451 г. поход Седи-Ахметова сына, царевича Мазовши, который достиг Москвы, сжег ее посады, но бежал, кидая добычу и полон, как только собралась рать великого князя. В 1455 г. другой Седи-Ахметович, Салтан, перешел Оку, но был побит Федором Басенком. Практика, возникшая при Донском, – выдвигать рать к Оке в качестве обсервационного корпуса – возродилась при Темном. То сам великий князь, то его бояре стоят с весны ратью в Коломне и Муроме. В 1459 г. Иван Васильевич отбил ногайцев от Оки; в 1460 г. удалось отразить самого хана Большой Орды Ахмата (Кичи-Ахматова сына), отступившегося от неудачной осады Переяславля Рязанского. В 1461 г. «заратися» великий князь с «царем» Казанским, но, выступив к Владимиру, встретил послов казанских и «взяша мир». В эти годы Москва уже фактически не знает татарской власти. Попытка Ахмата в 1480 г. восстановить ее была покушением на возврат давно – лет тридцать – утраченного.

В таком общем состоянии передал великий князь Василий свое великое княжение сыну Ивану. Прославленный создателем подлинного государства Московского, Иван III строил свое большое политическое здание на крепко заложенном фундаменте. Ему пришлось преодолевать во внутренних отношениях не крепкую старину, а лишь сопротивление ближайшего круга, который его отец не сумел – едва ли можно сказать, не смог – перестроить в духе новой политической действительности, своего фактического единодержавия. Но один шаг – и весьма важный – Василий и в этом отношении сделал. С начала 50-х гг. – точнее факта этого и его формы мы не знаем – он сделал Ивана своим соправителем, ввел его в обладание великокняжеской властью, чтобы она окрепла в его руке раньше, чем отец сойдет с политической сцены. Уже в договоре с Борисом тверским, который заключен в 1451/52 г., видим рядом с великим князем Василием великого князя Ивана; договор обеспечивает за великим князем Василием и его детьми – великим князем Иваном, князем Юрием и меньшими детьми – их «вотчину великое княженье, Москву и Новъгород Великии», а по Яжелбицкому договору 1456 г. новгородцы посольство правят «обема великим князем и исправы» просят у обоих, и лишь особая оговорка допускает, что посольство и исправа будут в силе, если послы «наедут одного великого князя в Руской земле»[222]222
  Собрание государственных грамот и договоров… Ч. 1. № 76–77; Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею… Т. I. № 58.


[Закрыть]. Однако, поставив сына рядом с собой, как великого князя всея Руси, носителя политической государственной власти, Василий сохранил старое, традиционное положение его в семье, как сохранил и прежнее представление о семейно-вотчинном владении территорией «по уделом». Правда, в последнем отношении Василий Васильевич сделал нечто новое – и крупно-новое – в распределении наследия между сыновьями. Но принципы семейно-вотчинного строя и владения он сохранил в полной неприкосновенности, чем и обусловил неизбежность того нового кризиса междукняжеских отношений и московского политического строя, который разразился в опасную минуту международных осложнений при Иване III.