Текст книги "Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство"

Тверское великое княжение стало с тех пор вотчиной московских государей, но вотчиной, особой от Московского государства, на первых порах со своей местной организацией, со старым великокняжеским дворцом, в котором молодой великий князь московский заменил прежнего великого князя тверского. Но Иван Иванович, соединяя в себе великого князя московского, соправителя отца, и великого князя тверского, не стал продолжателем местной тверской традиции. Он, по-видимому, больше жил и действовал в Москве, где и умер в 1490 г. Вероятно, к моменту его кончины следует отнести изменение в строе управления великим княжеством Тверским, состоявшее, как обычно говорят, в перенесении тверского дворца из Твери в Москву. Управление закреплено этим за центром великокняжеской власти, но в его организации еще долго сохраняются следы особности Тверского государства, с особыми тверскими дворецкими великого князя, службой служилых людей «по тверскому списку», и в конце концов с возможностью фантастического мнимого восстановления в Тверском великом княжении крещеного татарина Симеона Бекбулатовича при Иване Грозном.

С разрастанием территории, сосредоточенной под прямой властью великого князя московского, понятие о ней усложнялось до своеобразной невозможности людям того времени мыслить ее как единую. Если объединение собственно московско-владимирских владений вело, как мы видели, к построению представления о их совокупности как едином вотчинном государстве великого князя Ивана Васильевича, то уже с Новгородом и Псковом дело обстояло несколько иначе. Укрепив за собой подлинную власть над их территориями, великий князь мыслит трехчленное целое – Москва, Новгород, Псков – как состав своего великого княжения, рядом с которым стоит отчина Тверская, лишь постепенно крепче и более непосредственно связуемая с единым центром власти и управления. В политических представлениях Ивана III на первом плане не единство всей территории его властвования, а полнота этого властвования над всеми ее составным частями. Это наглядно сказалось в эпизоде, какой разыгрался между ним и Псковом в 1499 г. в связи с его колебаниями по вопросу о его преемнике. В 1498 г. Иван Васильевич благословил «при собе и после себе» на великое княжение Владимирское, Московское и Новгородское великого князя Дмитрия Ивановича, но через год при дворе верх стала брать партия второй жены великого князя Софии Фоминишны и ее сына Василия, и Иван III «пожаловал… сына своего князя Василиа Ивановича, нарек его государем великим князем, дал ему Великий Новъгород и Пьсков великое княжение», о чем псковичей уведомило особое посольство. Псковичи испугались, может быть, того, что ослабеет с разделением московская защита от врагов, и послали великим князьям Ивану Васильевичу и внуку его Дмитрию Ивановичу челобитье, «чтоб держали отчину свою в старине, а который бы был князь великий на Москве, тот бы и нам был государь». Иван Васильевич гневно отвечал: «Чи не волен яз князь великий в своих детех и в своем княжении? Кому хочю тому дам княжение», поняв, по-видимому, псковское челобитье как попытку вмешаться в борьбу придворных партий из-за Дмитрия – внука и Василия – сына, а не как постановку вопроса о единстве власти и государственной территории[270]270
  Там же. Т. VIII. С. 235–237; Т. VI. С. 43; Т. IV. С. 271.


[Закрыть]. И этот пример, кажется, подтверждает общую мысль моего изложения, что в образовании Московского государства мысль о «собирании власти» господствовала над представлением о «собирании земли», в строгом смысле слова – объединения территории.

Чтобы покончить с вопросом о «присоединениях» Ивана III, упомяну еще о переходе под московскую власть группы князей-отчичей Чернигово-Северской земли. Движение это вытекало из особенностей положения этого княжья, сидевшего на своих «отчинах» под властью великих князей литовских, которым «били челом в службу». То служило оно «на обе стороны», то одной Литве, а то владело даже пожалованиями от великого князя литовского «в вотчину» себе княжений. Частью это коренные Рюриковичи Черниговской земли, частью обруселые представители младших линий Гедиминова рода, частью московские выходцы, как сын князя можайского Семен Иванович, владевший Стародубом, и Шемячич Василий Иванович – князь Новгорода-Северского. Из полноты их обладания вотчинными княжениями правовые идеи того времени выводили их право отъезжать от одного великого князя к другому не только лично, но и «с вотчинами», как и самая связь этих вотчин с Литовско-Русским государством покоилась на их «докончаньи» с великим князем. В XV в. нарастают попытки закрепить связь их земель с великим княжением. В договорах с ними читаем уговор о том, что «земли их от великого княжества литовского не отступать» и в случае выморочности, а в договоры с Москвой, Тверью, Рязанью вносится условие «служебных князей с вотчинами не принимати». Но начало отъезду на московскую сторону положено внутренней политической смутой, вызванной князьями литовского происхождения, недовольными усилением Казимира.

Вотчич киевский Михаил Олелькович, лишенный Киева внук Владимира Ольгердовича, Федор Иванович Бельский и его свойственник Ольшанский, подавленные великокняжеской силой, затеяли искать против нее опоры в Москве – и «восхотеша по Березину реку отсести на великого князя Литовской земли». Ольшанский и Олелькович схвачены и казнены в августе 1481 г., а князь Бельский ушел в Москву. Этот «заговор князей», подробности которого остаются нам неизвестными, дал толчок ряду отъездов «с вотчинами» в 80-х и 90-х гг. XV в. Внутренние нелады соседа получали опору и неожиданное разрешение в наступлении московской власти к юго-западу. Иван Васильевич закрепляет за собой службу и вотчины тех князей, что служили на обе стороны, как одоевские, воротынские и др. Воротынские один за другим тянутся в Москву, чуя, что нет им прочной защиты от Казимира, а затем вместе с одоевскими нападают на соседей, опираясь на московскую поддержку. По-видимому, многие из таких отъездов происходят, подобно первым переходам к Москве тверских бояр, «не стерпя обид» в пограничных спорах и наездах. Князь Иван перемышльский, Иван белевский, князь мезецкий, Андрей вяземский переходят к Ивану Васильевичу, который, начав прямую войну с Литвой, захватывает и других мелких князей с их вотчинами. И по мирному договору 1494 г. за ним укреплены Вязьма, Рославль, Венев, Мстиславль, Таруса, Оболенск, Козельск, Серенск, Новосиль, Одоев, Воротынск, Перемышль, Белев, Мещера. В связи с той же литовской политикой Ивана III в 1500 г. переходят в Москву Семен бельский, князь Семен Иванович можайский с Черниговом, Стародубом, Гомелем и Любечем, и Шемячич с Рыльском и Новгородом-Северским. Перемирие 1503 г. закрепило эти приобретения[271]271
  Акты, относящиеся к истории западной России… Т. I. № 200; Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1894. Ч. V. № 39.


[Закрыть]. Но все эти дела хотя и выросли на почве еще удельно-вотчинных отношений и воззрений, по существу далеко ушли от них, т. к. ссылки на старое, давно на деле отжившее право «отъезда с вотчинами» выродились в дипломатическую уловку и отступают перед широкими планами великого князя «всея Руси», выдвигавшего в эту пору уже новый принцип – принцип национальной политики, хотя еще построяемый на особой вотчинно-династической теории, по которой московским государям принадлежит право на все наследие князей Рюрикова дома с древнейших времен.

Красной нитью проходит через всю историю присоединений Ивана III одна существенная черта – стремление великого князя овладеть местными служилыми силами, поставить их прямую личную службу себе, стягивая их в Москву, к одному центру. Эта черта – следствие всей системы княжеского управления и властвования, как оно сложилось в вотчинных княжествах удельной Руси и перестроено постепенно московскими государями на новых, расширенных основах. А перестройка эта – одна из основных сторон той властной работы, какая произведена Иваном III и его ближайшими преемниками и преобразовала политический строй Великороссии из удельно-вотчинных форм в формы новой московской государственности на началах единодержавия.

Представляется естественным после обзора процесса, которым власть над всеми частями Великороссии собрана в руках одного вотчича – государя московского, обратиться прежде всего к той стороне деятельности строителей Московского государства, которая имела своим объектом отношения к боярству. Под боярами я разумею тот общественный слой, который ближе всего стоял к княжеской власти, был главной ее опорой и орудием ее деятельности, сам сильно влиял на княжескую политику, так что она нередко оказывалась даже средством осуществления политических тенденций влиятельных групп боярства. Конкретнее боярство определяется как высший разряд вольных слуг князя и как класс крупных землевладельцев. Оба эти признака необходимы для понятия «боярство» и, взятые вместе, исчерпывают его содержание. И древняя Киевская Русь не знала бояр, которые не были бы княжими мужами, старшей дружиной, а для «удельного времени» это бесспорно, хотя для ранних киевских времен и утверждали в научной литературе существование каких-то земских бояр, вовсе не засвидетельствованных источниками. Про слово «боярин» отмечу, что русское его производство от «болий» или «бой», хоть за него авторитет такого языковеда, как И. И. Срезневский, лингвистически совсем невозможно. Вероятнее восточное происхождение слова – из турецких наречий: bajar – название богатого и знатного (хотя и об этом спорят востоковеды Корш и Мелиоранский). Для этимологического смысла это, впрочем, никакой разницы не дает: термин бытовой, отмечающий социальное положение, барство бояр. Этот термин вытеснил древнее – «огнищане», которым отмечалась иная сторона – принадлежность княжих бояр к составу княжего двора (огнище), его старшей дружины.

Как мощный фактор общественной и политической жизни Северо-Восточной Руси великорусские бояре выступают сразу и ярко на самой заре истории Суздальщины, при Юрии Долгоруком и Андрее Боголюбском. Одной из существенных заслуг В. И. Сергеевича считаю настойчиво проводимую им мысль, что именно боярство было в удельное время XIII и XIV вв. носителем тенденций к сохранению и восстановлению единства Северо-Восточной Руси в эпоху, когда ее политическая сила дробилась в ее распаде на местные вотчинные княжества[272]272
  Сергеевич В. И. Русские юридические древности. 2-е изд. СПб., 1902. Т. I. С. 54, 66–67.


[Закрыть]. Верхи великорусского боярства группировались вокруг великокняжеского стола владимирского и поддерживали его традиции, потянувшись сперва в Тверь, потом в Москву в поисках подлинной силы, которая могла бы поддержать и осуществить стремление к единству политической власти великого княжения Владимирского и всея Руси. Стремление к политическому объединению вытекало из потребностей, созданных международным положением Великороссии, как оно определилось еще во времена Юрия и Андрея, и придало крепкую живучесть традициям великорусского старейшинства, особенно в среде великокняжеских бояр, которые в период неустойчивой смены носителей великокняжеской власти (братьев и сыновей Александра Невского) сплачивались, по-видимому, вокруг митрополичьего двора, как только он осел во Владимире. Со времен Калиты, с 20-х и 30-х гг. XIV в., наблюдаем отлив этого боярства от Твери, к которой оно было примкнуло, в Москву, где боярство сплотилось вокруг московских князей, поддерживая и развивая их великокняжескую политику.

Бытовой, социально-экономический термин «бояре» получил, естественно, широкое и довольно расплывчатое значение в старом языке. В житейском обиходе называли боярами первоначально всех служилых землевладельцев, как боярщиной – всякую землевладельческую вотчину. То боярство, о котором я говорю, выделяется поэтому в памятниках XIII и XIV вв. терминами «бояре большие», «бояре нарочитые», отличаются еще в начале XV в. бояре великие и меньшие. Лишь постепенно вырабатывается более отчетливая терминология, закрепившая в Северо-Восточной Руси слово «бояре» за высшим слоем служилых людей, установив для «меньших бояр» термин «дети боярские». Это словоупотребление развивается постепенно в связи с развитием организации служилого класса, когда оба термина приобретают наряду со старым, бытовым значением новое и официальное значение «чинов» служебных. С этой служебной точки зрения все, кто служит князю, составляют его двор, но внутри княжого двора различаются два слоя слуг княжих, слуг вольных – высший, княжие бояре, и младший, княжие дворяне, в составе которых видим и «детей боярских», и более мелких по общественному происхождению и положению дворцовых слуг, иногда даже людей несвободных, людей купленных, холопов княжих. Все это – только терминологические заметки: о самих явлениях – речь впереди.

Исходным пунктом для характеристики боярства, великих и младших вотчинных княжений так называемого удельного времени служит, как известно, то, что бояре – «вольные слуги» князя, причем терминология источников выделяет термином «бояре» высший слой этих вольных слуг. Неслужилого боярства удельные века так же не знают, как не знала его и Киевская Русь. А в составе этого боярства выделяются особыми терминами и специальными признаками те бояре, которые ближе входили в княжой двор, примыкали к ближайшему, непосредственному окружению князя. Это бояре введенные и путные. Как ни часто встречаем в источниках «бояр введенных», – но на нашем понятии о них лежит печать некоторой неопределенности. Этого термина мы не в состоянии связать с каким-либо особым видом службы, с представлением об определенной должности. Ключевский называет бояр, введенных вместе с путными, «личным составом высшего управления в княжестве удельного времени», причем отмечает, что акты XV в. слабо проводят отличие одних от других, иногда, например, заменяя эти выражения словами «бояре и путники». Указывает Ключевский на близость терминов «введенные» и «большие» бояре, хотя не считает возможным установить их тождество. В конце концов Ключевский приходит к отождествлению бояр введенных и путных, по крайней мере в том смысле, что всякий боярин введенный был, по его мнению, в то же время и путным, и объясняет «правительственное значение» бояр введенных тем, что «это были управители отдельных ведомств дворцовой администрации или дворцового хозяйства», т. е. дворецкий, казначей, сокольничий, стольник, чашник и т. п. Но тогда для бояр путных собственно ничего не остается, и Ключевский видит в них второй, ниже бояр введенных, слой путных слуг[273]273
  Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. 4-е изд. М., 1909. С. 121, 123, 125.


[Закрыть].

Весь этот путь пояснения, что такое введенные бояре, едва ли правилен, т. к. тексты наши не дают основания для разложения введенного боярства на сумму дворцовых должностей. Материал Ключевского уполномочивает скорее на заключение, что должности по управлению дворцовым хозяйством и введенное боярство – два несоизмеримых явления, явления разного порядка. Не исполнением тех или иных должностей определяется введенное боярство, а наоборот, окружая себя боярами введенными, князь поручал тому или иному из них путные должности, которые, однако, могли быть и в руках бояр путных, но не введенных. Слова грамоты XVI в., приводимые Ключевским: «ино сужу их яз князь великий, или мой боярин введеной, у которого будет матери моей великой княгини дворец в приказе», – показывают нам боярина введенного, которому поручается управление дворцом великой княгини матери, а упоминание, хотя, по-видимому, из очень позднего источника, о «боярине введеном» и «горододержавце» намекает на возможность встретить введенного боярина и на наместничестве. Ища конкретного определения введенного боярства, Ключевский, несомненно, суживает это понятие и переводит его в несоответственную плоскость: это-де «главные дворцовые приказчики». Я бы сказал иначе: введенные бояре – тот круг лиц, из которого князь прежде всего брал тех, кому приказывал то или иное ведомство, но этим, конечно, нисколько, по существу, не определяется введенное боярство. Известно, что попытка Ключевского определить введенное боярство, исходя из представления о нем как о личном составе дворцовых чиновников, привела его к определению Боярской думы удельного времени как «совета главных дворцовых приказчиков – по особо важным делам», чем этой думе придан, в его изложении, резко выраженный вотчинно-хозяйственный характер. Это в свою очередь связано с представлением о вотчинных княжествах удельного времени как частноправовых хозяйственных владельческих единицах. Но об управлении каких княжеств идет речь?

Все, что мы знаем о введенных боярах, касается крупных великих княжений – и прежде всего Московского княжества. А как ни мало нам известно управление Москвы, Твери, Рязани, Нижнего в XIII, XIV и XV вв., – знаем, однако, для первых двух из этих столетий о существовании должности тысяцкого, а одного этого достаточно, чтобы не сводить всего княжого управления к формам управления дворцового. В центре управления стольными городами крупных княжений стоит должность старого типа – тысяцкий, державший в старину, в Руси Киевской, «тысячу и весь ряд». Должность эту занимали люди с сильным общественным влиянием, и по мере роста силы князей, вокруг тысяцких идет какая-то внутренняя политическая борьба. При Семене Ивановиче московском на московского боярина Алексея Петровича падает тяжкая опала за какую-то крамолу против великого князя, а при Иване Ивановиче он – тысяцкий, что вызвало большую смуту, убийство его втайне, отъезд нескольких видных бояр в Тверь. Быть может, борьба и завязалась из-за самой должности, т. к. в числе отъездчиков видим В. В. Вельяминова, «последнего тысяцкого», сын которого снова отъехал из Москвы, но схвачен и казнен в 1379 г. Из четырех известных нам рязанских тысяцких трое погибли насильственной смертью. Быть может, причина трагизма, обвеявшего конечную историю тысяцких, объяснима их высоким и влиятельным положением, какое видно из связи этой должности с определенными фамилиями. Дед В. В. Вельяминова Протасий был на Москве тысяцким при первом князе Даниле, а его сыновей, хотя и не достигших «отнего» звания, памятники письменности московской продолжают называть «тысяцкими». И в Твери тысяцкие в течение трех поколений из рода Шетьевых, отец после сына.

Когда эта должность исчезает, ее сменяют наместники великого князя, – на Москве, например, опять-таки должность слишком важная, чтобы проходить мимо нее при характеристике великокняжеского управления, а ничем не связанная с дворцовым хозяйством. Наконец, несомненно, к числу «больших» бояр принадлежали и наместники по городам, по крайней мере главным; и выделять их в какой-либо второстепенный разряд боярства – после бояр введенных – едва ли правильно. Соловьев даже склонялся к мысли, что «большой боярин, или введенный, был именно горододержавец, получавший города, волости в кормление». Ключевский справедливо возражает против этого, т. к. невозможно выключить из введенного боярства тех, кто жил и служил на должностях дворецкого, окольничего и т. п. в стольном городе, при дворе князя. Соловьев исходил из статьи договора Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем серпуховским: «А коли ми взяти дань на своих боярех на больших и на путных, тогды ти взяти на своих так же по кормленью и по путем», подчеркивая связь больших-введенных бояр с кормленьями. И связь эта, несомненно, один из существенных их признаков[274]274
  Там же. С. 122–123; Соловьев С. М. История России с древнейших времен. 3-е изд. М., 1863. Т. IV. С. 200.


[Закрыть].

Не считая возможным следовать Ключевскому в определении введенных бояр по занимаемой ими определенной группе должностей (дворцовых), не могу в то же время сомневаться в характерной черте введенного боярства: это боярство должностное. Об этом ярко свидетельствуют междукняжеские договоры. Подтверждая, что между союзными князьями «боярам и слугам вольным воля», договоры отмечают, как известно, и обязанность отъехавших бояр «сидеть» в городской осаде «туто, где кто живет», т. е. участвовать в защите того княжества, той земли, откуда они отъехали, если они там остались землевладельцами. Но из этой обязанности исключены «бояре введенные и путники», «бояре и путники», или «бояре путные», гласят три варианта этой оговорки[275]275
  См.: Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1813. Ч. 1.


[Закрыть]. Эту статью договоров представляется мне правильным сопоставить со следующей статьей договора Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем серпуховским: «А который боярин поедеть ис коръмленья от тобе ли ко мне, от мене ли к тобе, а службы не отъслужив, тому дати коръмленье по исправе, а любо служба отъслужити ему», и признать, что введенные бояре выступают перед нами, как вообще высший слой должностного боярства, на должностях ли центрального дворцового управления (дворецкий, казначей, конюший), или на наместничьих кормлениях, причем, однако, выходит, что не все кормленщики и не все путные суть бояре введенные, а, по-видимому, лишь высший их слой, который не потому введенный, что должности занимает, а потому получает важнейшие и доходнейшие должности, что он введенный. Мудреное и никем еще не объясненное название этих бояр «введенными» поясняют обычно указанием, что оно позднее вытесняется терминами «ближние», «думные» бояре и дьяки, причем Ключевский остроумно предлагает признать, что «в XVI в. удельное звание введенного разложилось на два понятия, прежде в нем сливавшиеся»: человека думного и ближнего[276]276
  Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. 4-е изд. С. 127.


[Закрыть]. Я считал бы возможным признать «введенное боярство» предшественником боярства «думного», а «ближнего» разве в том смысле, что введенные бояре так же выделяются из круга бояр вообще, как позднее, с расширением круга думных людей, выделились из их среды «ближние», «комнатные» советники великого князя. Слово же «введеный» вызывает представление о каком-то «вводе», быть может, тождественном по существу, а, вероятно, и по форме с позднейшим «сказыванием» боярства тем лицам боярского происхождения, которые этим актом вводились в состав думцев великого князя.

Если так, то под введенными боярами остается разуметь ближайший круг правительственных сил князя, его «старшую дружину», его «думцев», или «бояр думающих», как сказали бы в Киевской Руси. Из них – его тысяцкие, его воеводы, что идут в поход во главе «двора» великого князя, заменяя по нужде его самого, его наместники, его судьи, что творят его личный суд, по его приказу-поручению. Эти бояре в первую голову служат великому князю, а он их «кормит по службе». Их службу надо себе представлять разнообразной, не закрепленной в определенную форму. Прежде всего это служба мечом, защита вооруженной силой интересов князя. Боярство – класс военный, и нет боярина, которого не встретишь на ратном поле воеводой и воином. Когда князь «садится на коня», то и его бояре с ним. Что до других сторон боярской службы, то ее общая основа в той же верности, какая определяет и разное дело бояр при князе. Бояре по обычному воззрению обязаны своему князю «добра хотети во всем», и что услышат о его добре или лихе, то им сказать, а доверенного им дела «не проносити», а хранить. Эти отношения составляли основу связи. А назначение на определенные должности – уже ее следствие, причем в них нераздельно сплетены служба и кормление, скорее с преобладанием второго, чем первой. Вернее будет сказать, что службой боярской по тогдашним понятиям считалась не деятельность по занимаемым боярами должностям, а их ратное и политическое служение мечом и советом князю. За эту их службу князь их «кормил», по службе глядя, давая им в кормления доходные должности. Но и так выражаясь, я выражаюсь не точно, ибо наше понятие должности, собственно, вовсе не применимо к явлениям этого порядка.

Боярам своим князь жаловал в кормление города, волости и доходы. О таких пожалованиях довольно часты упоминания в летописях. Упоминая о «приездах» князей или бояр в службу великому князю, они сообщают, что князь им за то дал или пожаловал такие-то города, села, волости. Знаем, что на такие пожалования давались грамоты, но подлинных, старых грамот на кормление до нас почти не дошло. Большая часть их известна только в копиях так называемой Палаты родословных дел при Разрядном приказе, куда после отмены местничества, в силу указа от 12 января 1682 г., московские служилые люди представляли «родословные росписи» свои для составления полной «родословной книги». Росписи требовались с «явным свидетельством», с оправдательными документами, а такими являлись разные древние грамоты, с которых в приказе снимали копии, возвращая, к сожалению, подлинники владельцам. В таких копиях сохранился, между прочим, и ряд грамот на кормления. Но среди документов, представленных в Палату родословных дел, были и явно подложные, и весьма сомнительные вместе с подлинными. Все же их тип и содержание устанавливаются с достаточной определенностью. Такое пожалование состояло в городе или волости «по тому же как было за прежними наместниками, со всеми пошлинами», причем пошлины эти иногда и различно перечисляются: «и с пятном», «с правдою и с пятном», «с мосты и с перевозы» и т. п.[277]277
  См.: Акты XIII–XVII веков, представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества. Ч. I // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских. М., 1898. Кн. 2. Отд. I. С. 1–128; Кн. 3. Отд. I. С. 129–336.


[Закрыть] – жалуются, стало быть наместничьи, т. е. княжие, доходы, установленные обычной «старой пошлиной». Кормленщик является в то же время наместником, или волостелем. Населению предписывается «слушать его и чтить, а он их блюдет и ходит по пошлине». «И вы, все люди тое волости, чтите его и слушайте, а он вас ведает и судит и ходит у вас во всем потому, как было преж сего»[278]278
  Акты XIII–XVII веков, представленные в Разрядный приказ… // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских. М., 1898. Кн. 2. Отд. I. С. 6, 7 и мн. др.


[Закрыть]. Размеры жалуемых доходов бывали, видимо, весьма разнообразны. То они определяются просто тем, как было при прежних кормленщиках, то пожалование касается доли всего дохода, как в духовной Семена Ивановича, великого князя (1353 г.): «а хто моих бояр иметь служити у моее княгини, а волости имуть ведати, дають княгине моей прибытъка половину», то перечисляются подробно в особых наказных и доходных списках. Вопрос о том, на какой срок давались кормления, не скажу, чтобы был ясен. Проф. Филиппов в «Учебнике истории русского права» говорит: «Кормления жаловались на срок или были бессрочными, иногда, даже наследственными»[279]279
  Филиппов А. Н. Учебник истории русского права: (Пособие к лекциям). 5-е изд. Юрьев, 1914. Ч. 1. С. 516.


[Закрыть]. Прямую срочность трудно установить по нашим источникам для XIVXV вв. Обычны формулы «бессрочные», но отсутствие срока в грамоте как разуметь? В XVI в. часты пожалования кормлений, состоящие в том, что великий князь кормленщику «попускает» свое жалованье «на другой год сряду», но есть ли это новость? Неуказание срока не создает еще положительной бессрочности, а скорее такое отношение, которое в западноевропейском средневековом праве назвали бы прекарным, т. е. зависящим – в продолжении – от воли жалователя. Дело в том, что такая формула, как приведенная мной ранее статья договора 1362 г. (Дмитрия Донского и Владимира Андреевича) об отъезде боярина с кормления, предполагает относительную срочность кормления: а поедет боярин «службы не отслужив», то либо получает и отдает кормленье «по исправе» (разумеется расчет с князем по «прибытку») или обязан «отслужить службу». Понять суть этого порядка обычного можно только так, что кормление понималось как отношение двойное, взаимное (служба-кормление) с нормальной периодичностью в один хозяйственный сезон. Говорю не срочностью, а периодичностью, т. к. более чем вероятно обычное продолжение кормления на ряд таких периодов, из которых каждый, годичный, завершался расчетом в конце, очевидно, хозяйственного сезона. Забегая несколько вперед, отмечу мысль, которая, наверное, и у вас уже возникла, об аналогии этого условия отъезда кормленщика с крестьянским отказом – в срок и с расчетом.

Что до наследственности кормлений, то ее тоже можно разно понимать, отличая фактическое преемство на кормлении сына после отца, племянника после дяди и т. д. – «наследственность» не по праву – от вопроса о тенденции к закреплению вотчинного права на кормление и ее исторической судьбе. Фактическое преемство – явление, вероятно, нередкое, хотя, конечно, данных о нем у нас мало. Думаю, что его можно представлять себе нередким, потому что ведь и в Киевской Руси встречаются следы боярских фамилий, в нескольких поколениях занимавших должности тысяцких и воевод. Наши кормленные грамоты, из которых старшая не восходит за 60–70-е гг. XIV в.[280]280
  Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Императорской академии наук. СПб., 1836. Т. 1. № 6.


[Закрыть], знают пожалования племянника, «как было за его дядей», отца вместе с сыном, сына тем, «что было дано за выезд отцу его», и т. п. Но и о подлинной «наследственности» кормлений можно найти кое-какие указания. Сюда я прежде всего отнес бы пожалования городов и крупных волостей выезжим из Литвы князьям, «в вотчину», как иной раз выражаются летописные своды.

Правда, фактически из таких пожалований ничего прочного не вышло, не образовалось из них «вотчинных княжений» своеобразного – не удельного, а кормленного – происхождения, но причина тому в ходе событий политической истории, а не в невозможности самого явления, которое, видимо, вполне отвечало понятиям того времени. Можно только – а такая оговорка имеет свое основание – считать, что подобные пожалования были в Северо-Восточной Руси явлением наносным, подражанием практике Литовско-Русского государства, где отъездчики из великого княжества Московского, как можайские княжичи или Шемячич, получили «в вотчину» Чернигов и Стародуб, Новгород-Северский и Рыльск, да и отъехали с ними затем опять к Москве. Но попытка Чичерина и Дмитриева установить факт превращения кормления в вотчину с правом суда и управления не удалась[281]281
  См.: Чичерин Б. Н. Опыты по истории русского права. М., 1858; Он же. Областные учреждения России в XVII в. М., 1856; Дмитриев Ф. М. История судебных инстанций и гражданского аппелляционного судопроизводства от Судебника до Учреждения о губерниях. М., 1859.


[Закрыть]. Эти ученые опирались на единственный документ – судное дело кистемских бояр, относящееся к 30-м – началу 40-х гг. XV в., но и то истолковали его неправильно, т. к. в нем нет следов первоначального кормления, ставшего-де вотчиной. Надо еще отметить, что нет никакой возможности установить по-существу разницу между пожалованием волостей в кормление и слободок в путь; по-видимому, все отличие терминологии объясняется свойствами жалуемой единицы, которая, во втором случае, принадлежала к землям дворцового пути.

Наконец, разновидностью кормлений были частичные пожалования отдельных доходов – «торговых пошлин» в определенных уездах или «ямских» доходов в городе, – что опять-таки соединялось с полномочиями «то дело ведать и пошлины свои имать». Кормили князья своих бояр и слуг вольных на наместничествах и волостельствах и иных единицах управления разного размера и качества. Кормили их и при своем дворцовом хозяйстве. Наши источники не дают возможности детально и наглядно проследить, как развился общеизвестный в главных чертах и знакомый всему европейскому средневековью процесс превращения дворцовых должностей в высокие придворные чины, не связанные уже с действительными функциями и хлопотами по дворцовому хозяйственному обиходу. «Путными, – говорит Ключевский, – назывались все дворцовые чиновники, высшие и низшие, получавшие за службу дворцовые земли и доходы в путь или в кормление», причем весьма трудно различить подлинных дворцовых управителей от номинальных путников – кормленщиков[282]282
  Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. 4-е изд. С. 125.


[Закрыть]. Во всяком случае и в этом круге дворцового и путного управления бояре и вольные слуги князя – руководящая среда.