Текст книги "Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство"

Весьма возможно, что великий князь готовил Новгороду тогда же розыск и расправу за сношения с врагом, но события отвлекли его. В Новгород пришли к нему две грозные вести – об отступлении от него его братьев, Андрея Большого и Бориса, и о движении на Русь хана Ахмата. Иван Васильевич поспешил в Москву. Братья великого князя использовали момент внешнего осложнения, чтобы с особой энергией поднять против него свои претензии. И им, видно, по-своему желательно было возвращение великого князя в то положение, в каком находились его предки. Опираясь на представление о Казимире как душеприказчике их отца и опекуне их семейного строя и на сочувствие княгини-матери, которую Иван Васильевич винил, что она «сдума братьи его от него отступити», князья-братья обратились к королю, чтобы он «их управил в их обидах с великим князем и помогал», хотя это значило приступить к польско-татарско-немецкому союзу против Москвы и к новгородской крамоле. С семьями и людьми своими они двинулись к литовскому рубежу, стали на Ржеве и Луках Великих и отсюда вели переговоры с Казимиром. Он дал их княгиням «избылище» в Витебске, сулил помощь и наспех звал против Ивана ордынскую силу.

Летом 1480 г., пока в тылу разыгрывались эти события, Ивану Васильевичу пришлось выступить против хана, выдвинув рать на берег Оки, но хан миновал этот обычный путь нападения, идя к западу на соединение с литовской ратью Казимира, и стал на берегу Угры. В то же время братья великого князя заняли Псков, но не поладили с псковичами, которые требовали их помощи против немцев, возобновивших нападения на Изборск и на самый Псков. Князья-союзники Казимира покинули Псков, пограбив его волости, так что Пскову пришлось от них откупаться, и ушли в Новгородскую землю, став на Великих Луках. Положение было, несомненно, опасным. Однако гроза коалиции распалась по бездеятельности Казимира, парализованного своими «усобицами», раздором с русскими князьями Литовского государства, а также несогласиями с Орденом. Наместники великого князя Ивана удержались и во Пскове, и в Новгороде, и князьям Андрею и Борису оставалось мириться со старшим братом, тем более что, по уговору матери, митрополита Геронтия и епископа Вассиана, Иван Васильевич сулил им, что «княжь Юрьеву отчину с ними делит». Сделав диверсию к Пскову и убедившись, что немцы отступили, князья пошли на помощь к брату, и соединенные московские силы сосредоточились у Кременца и Боровска, готовые к бою. Хан оказался не только стратегически, но и политически побитым и без боя отступил, пограбив в сердцах пограничные литовские волости да пустив незначительный набег на южную «украйну» московскую.

Выйдя благополучно из опасного кризиса, Иван Васильевич энергично его ликвидирует. Против хана и короля он закрепляет союз с Крымом. 80-е гг. – время спокойное на востоке, т. к. Ибрагим казанский приведен к миру на всей воле великого князя, Орда же доживает последние годы до разорения ее крымцами в 1502 г. в полном бессилии. По отношению к Литве Иван Васильевич начинает дипломатическое наступление сношениями с господарем Стефаном Волошским и королем венгерским Матвеем Корвином и перетягиванием на свою сторону «верховских князей». С братьями Иван Васильевич улаживается небольшими уступками, далекими от данных в трудную минуту обещаний, чтобы приступить к систематическому упразднению их владельческой силы. Теперь у него развязаны руки и для ликвидации новгородского дела. После всей испытанной тревоги потребность твердо стать на этой западной границе должна была сильно обостриться. Немцы продолжали тревожить псковские волости, и великий князь посылал им в помощь новгородских воевод, а в феврале 1481 г. подоспел и московский вспомогательный отряд с князем Ярославом Оболенским и Иваном Булгаком. Наступательные действия – взятие Каркуса и Вельяда – привели к миру, который заключили с магистром новгородские воеводы при участии псковских посадников; тогда же «пойманы» в Новгороде братья-бояре Василий Казимир и Яков Короб, Берденев да Федоров. Это было только началом расправы. Зимой 1483/84 г. из Новгорода пришел «обговор» на нескольких бояр за прежние сношения с Литвой. Он был вызван, по-видимому, возвращением из Литвы Ивана Кузьмина, бывшего посла к Казимиру, который бежал в Литву, да не ужился там. Великий князь велел поймать «всех их больших и житьих людей», человек с тридцать, допросить с пыткой, присудил было повесить, но, не добившись твердых улик, кинул их в тюрьму окованными, а их семьи разослал в ссылку. Затем ряд «больших бояр новгородских и боярынь» потерял все свое состояние и положение. Великий князь «казны их и села все велел отписати на себя, а им подавал поместья (так выражается поздний Никоновский свод) на Москве по городам». На этот раз, таким образом, потерпели опалу не только те, кто «коромолу держали». Дело шло об уничтожении местного новгородского боярства, которому оставалась одна дорога – войти в состав московского служилого класса. Обширные боярские вотчины были отписаны на государя, бояре выведены из Новгорода и водворены на жалованных землях в московской служилой среде, теряя всякий самостоятельный земский вес, теряя значение членов правящей среды и политической силы. По государеву изволению были при этом «распущены из княжеских дворов и из боярских служилые люди», а затем «испомещены» на конфискованных боярских землях уже как государевы служилые люди. Картина та же, какую мы уже встретили еще в 60-х гг. XV в. по отношению к Ярославлю.

Однако и водворение на развалинах новгородского народоправства московских порядков шло с большими трениями. Оно требовало не только разрушения старины, но и построения новых порядков и навыков, утверждение которых давалось лишь с большим напряжением – и наместничьего насилия, и общественного негодования. Ведь вольным людям новгородским предстояло преобразиться в холопов государевых, расстаться с сознанием, что все отношения должны опираться на обычно-правовую основу «старины и пошлины», обеспеченную общественной традицией и политическим договором, и подчиниться безусловной воле государя-вотчинника. В новгородской жизни стали утверждаться чуждые церковные и административные порядки. Боевое настроение ломки придавало их водворению формы поругания местных традиций властной и враждебной силой. Преемник владыки Феофила, выходец из Троице-Сергиева монастыря, внес в предания эпохи агонии Великого Новгорода момент оскорбления церковно-религиозного чувства, заставил своим поведением испытать ощущение торжества грубой силы, чуждой уважения к местным новгородским святыням, к новгородскому религиозному быту. Ему, преемнику святителя, низложенного вопреки канонам не за ересь какую-либо, а по чисто политическому поводу, приписывали кощунственное неуважение к мощам новгородского святого Моисея. Более реально винили его за то, что он пришел на владычество из Москвы «к гражданом, яко плененным», держал себя с крайней гордыней, увеличил поборы «владычни», введя «многи новые пошлины», и злоупотреблял пастырским судом, немилосердно «испродавая» попов и игуменов. А в Москве вражду между архиепископом Сергием и новгородцами объяснили тем, что «нехотяху Новгородци покоритися ему, что не по их мысли ходить». Сергий недолго пробыл на владычестве и сошел с кафедры в психическом расстройстве: по новгородским свидетельствам – от угрызений совести и покаранный новгородскими святыми за неправое святительство; по московским – из-за злостного волшебства новгородцев.

Не лучше сложились отношения новгородцев с новыми светскими властями. Тяжко было привыкать к московским порядкам. И тут большую роль играло увеличение поборов наместничьих и судебных пошлин. В 1489 г. разыгралась какая-то смута против наместника Якова Захарьина Кошкина и волостелей из-за взыскания «продаж», кончившаяся тем, что наместник обвинил новгородцев в заговоре на жизнь свою, многих пересек и перевешал, а другие многие казнены в Москве. Это дело дало великому князю повод для новой решительной меры. За устранением боярства руководящим слоем в новгородской общественной жизни оказались житьи люди. И более 7 тысяч житьих и купцов выведено теперь из Новгорода, для испомещения их в великом княжении – по городам Московской отчины. На их место великий князь перевел «московских много лучших людей, гостей и детей боярских», передав им дворы и земли выведенных новгородцев. А еще раньше, в 1487 г., переведены в Москву 50 семей «лучших» новгородских купцов. Эти «выводы» были по существу политической репрессивной мерой, притом давно знакомой на Руси. Еще Всеволод Большое Гнездо, подчинив себе Рязань, вывел рязанцев в города своего владения. Но такие «выводы» не были только политической мерой. В древней Руси они, несомненно, преследовали и колонизационную цель и служили иногда средством сосредоточить военно-служилые силы в определенных местах, как практиковал еще Владимир Святославич. И перевод в Москву боярства и других служилых сил, а также купечества из подвластных городов также преследовал, наряду с политической целью обессиления и обезличения местной общественно-политической жизни, другую задачу – развитие великокняжеских служилых сил и подчинение московскому центру средств торгово-промышленного капитала. Позднее, как известно и как еще увидим, это искусственное сосредоточение в столице Московского государства руководящих сил и основных средств личных и экономических стало одним из основных приемов московского государственного строительства.

Эти наблюдения и соображения, поскольку они могут быть связаны с фактами новгородской политики Ивана III, наглядно иллюстрируют тесную связь между стремлением московских государей утвердить по всем углам Великороссии свою вотчинную государеву власть и общей целью – овладеть полным распоряжением ее силами и средствами для своего государева дела. А та крайняя напряженность международных отношений, которая составляет политическую обстановку, в какой протекает этот внутренний процесс государственного объединения Северо-Восточной Руси, – столь большая напряженность, что, можно сказать, Иван Васильевич вертелся на все стороны, как волк на псарне, – поясняет ту общую историческую потребность, которой такое объединение всего более в конечном итоге обусловлено. После падения Новгорода Иваном III начата широкая работа по организации на новых началах великорусских военных и финансовых сил, легшая в основу всего строя Московского государства XVI в.

А первым шагом к этой работе было подчинение власти государя областей, имевших ранее свою особую правительственную организацию, разрушение их местного управления, т. е. связи частей местного целого с их старым центром и подчинение их органам московской власти. Такова была политика Ивана III и по отношению к младшему брату Великого Новгорода – Пскову. Тут со времен Василия Темного представителем московской власти был великокняжеский наместник, которого псковичи держали себе князем по псковской старине. В 1461 г. Василий Васильевич послал в Псков ростовского князя Владимира Андреевича, «не по псковскому прошению, ни по старине», а через полтора года псковичи прогнали его «с безчестием», «а иныя люди на вечи с степени съпхнули его»[264]264
  Полное собрание русских летописей. СПб., 1848. Т. IV. С. 221–222; СПб., 1851. Т. V. С. 34.


[Закрыть]. Иван Васильевич погневался на псковичей, но все-таки «дал им князя по Псковскому изволенью» – Ивана Александровича Звенигородского, и псковичи посадили его на княжении, а он при посаднике степенном «целова крест ко Пскову на всей Псковской пошлине». С ним псковичи жили мирно, управляя свои дела по старине и воюя против немцев с помощью московских войск и великокняжеских воевод – наместников новгородских. В 1467 г. князя Звенигородского сменил князь Федор Юрьевич Шуйский, тоже по псковскому челобитью и с крестоцелованием на псковской пошлине, но его власть уже усилена. Псковичи уступили ему право назначать своих наместников на все 12 пригородов с полной властью суда и расправы, а прежде князья держали своих наместников только на 7 пригородах. Так все управление пригородами псковскими перешло в руки великокняжеского наместника. При князе Шуйском возникла попытка реформы церковных порядков, чтобы духовенству псковскому «промежи себе во всем священстве крепость поддержати»; против вдовых священников составили по решению на вече «священскую грамоту крепостную» о всех распорядках церковных и положили ее «в ларь» при церкви св. Троицы. Но и новгородский епископ Иона нашел, что такое самоуправное дело «христианству развратно, а церквам божиим мятежно», и митрополит Филипп предписал им «тое управление священническое положить на архиепископа», и грамоту пришлось «подрать». И князь Шуйский начал «творить сильно» над псковичами; те били челом великому князю о замене и просили себе князя Ивана Стригу Оболенского, но Иван III дал княжение князю Ярославу [Оболенскому], который «целовав крест на вече к Пскову на суду и на пошлинных грамотах и всех старинах Псковских». Псков в 70-х гг. подвергался, как мы видели, усиленным нападениям немцев – и стал боевым пунктом большого значения. Наместники псковские, опираясь на помощь новгородских, вели оборону западной границы, вели и переговоры с врагом, заключали то у себя, то в Новгороде перемирия и мирные докончанья. В этой политике участвовал Псков еще как вольная политическая единица, со своим князем, хоть он и наместник московский (на этом и создалась традиция переговоров со шведами и ливонцами через новгородских наместников, державшаяся и в XVI в.), но на деле Псков – только орудие московской политики, поскольку возникали интересы [намного] шире местной самообороны.

Уже к 1475 г. стало резче выясняться, что сохранение псковской «старины» при князе-наместнике московском не может долго тянуться. Недовольный своим стесненным положением, князь Ярослав уехал в Москву, туда вызваны послы псковские и начались переговоры о новых условиях наместничества. Великий князь придал им характер пересмотра псковских «старин» и их оснований, чтобы свою отчину «устроене держати», и затребовал «прежних князей великих грамоты пошлинныя». Князь Ярослав требовал себе не половину пошлин, какими прежде князья делились с Псковом, а все целиком: «на ссылку вдвое езды имати, и по пригородом… княжая продажа имати обоя, такоже и денги наместничи». Псковичи боронились своими «пошлинными грамотами», но великий князь их охаял, «что деи то грамоты не самых князей великих»[265]265
  Там же. Т. IV. С. 250.


[Закрыть]. Ответ характерный. Псковичи могли представить лишь грамоты о соглашениях со своими местными князьями, а правовая их сила опиралась на обычное право псковское и решение вечевой общины. Для Ивана Васильевича источником права могло быть только установление великокняжеской власти, гарантированное его жалованной грамотой. Псковичи вынуждены сойти с почвы спора о праве на почву практической невозможности: «чего у нас ныне князь Ярослав просит… ино нам в том не мощно жити». На это великий князь обещал прислать посла разобраться в тех «управах». В том же 1476 г. великий князь был в Новгороде, и к нему сюда пришло псковское посольство с челобитьем, чтобы он «держал Псков, свою отчину, в старине». Ответ великий князь дал послами в Псков, требуя расширения юрисдикции и доходов своего наместника: чтобы псковичи князю-наместнику «денгу наместичю освободили» и [дали ему] «езды вдвое, и продажи по пригородом… княжия, и нивнии судове по старине, судити всякая копная, и изгородное прясло, и коневая валища». Псковичам оставалось «поиматься» за то. Князь Ярослав стал править по-новому, как псковичам «не мощно жити», и через несколько месяцев поехали в Москву бояре со всех концов псковских «с грамотою жалобною, а бити челом с плачем великому князю», чтобы он князя Ярослава со Пскова свел, дал бы им опять князя Ивана Бабича. Жаловались они на «насилья» князя Оболенского и его наместников по пригородам, упрекали и великого князя, что он «только нялся посла своего прислати о том» (чтобы разобрать невозможность новых условий), а вместо того решает по «засыльным грамотам» князя-наместника, а не «по своим старинам, как его прародители держали Псков». В то же время началась смута во Пскове, чернь поднялась боем на князя Ярослава и его «княжедворцев», дошло до крови, еле разняли их бояре. В феврале 1477 г. великий князь, хотя и не по псковскому челобитью, отозвал князя Ярослава в Москву. Иван Васильевич, щадя Псков, ввиду подготовлявшегося последнего разрыва с Новгородом, дал ему в князья по псковскому челобитью князя Василия Васильевича Шуйского, который и водил псковичей под Новгород, но оказался неудачным воеводой в делах с немцами, прилежал питию и граблению, а о граде не заботился нимало. Псковичи, видимо, за него не стояли, а великому князю на таком существенном посту держать его было несподручно, и в феврале 1481 г. снова появляется во Пскове князь Ярослав Оболенский воеводой рати московской, пришедшей на выручку Пскова, и остался тут наместником. [А] в 1484/85 г. разыгралось крупное дело о повинностях псковских смердов.

Это крайне интересное дело, к сожалению, изложено в псковских летописях сбивчиво и глухо, а относившиеся к нему грамоты до нас не дошли. Насколько можно его восстановить, оно представляется спором псковичей за свои старые права на повинности смердов своей земли в пользу главного города, против попытки наместника в корень изменить положение смердов как тяглецов князю, избавив их от тягла на Псков. Князь Ярослав при участии псковских посадников велел написать новую грамоту о смердьих повинностях и вложить ее в ларь церкви св. Троицы, где хранились акты Пскова, без ведома веча псковского. Приступ к осуществлению новых порядков вызвал возмущение во Пскове, смердов многих побросали «на крепость в погребе», одного казнили, убили на вече посадника Гаврила, а другие посадники, причастные к делу, бежали в Москву. Их заочно осудили на смерть, написав на них «грамоту мертвую», а к великому князю послали челобитье, чтобы порядки касательно смердов остались по старине. От великого князя был ответ: выдать грамоту мертвую посадникам, вернуть им их имущество, принять их назад, не чиня им никакой шкоды, освободить схваченных смердов. Бояре и житьи люди стояли за покорность, а подняли все дело черные люди – чьи интересы, очевидно, и страдали от новых порядков. Волнение с трудом удалось утишить, и великий князь псковичам «вины о смердах отдал», но по существу уступки не сделал. Псковичи все еще не поняли, что дело идет не о доказательстве старого права, а о полном подчинении новой власти, и года через два подняли дело заново, когда какому-то попу удалось найти у смердов грамоту старую, «како смердам из веков вечных князю дань даяти и Пскову и всякия работы урочныя по той грамоте им знати». Псковичи, вообразив, что утайка такой грамоты и есть причина, что «смерды не потянуша на своя работы», послали новое челобитье великому князю. Но Иван Васильевич только воззрел на них ярым оком и укорил их с гневом, что они опять «на то же наступают». Тем дело и кончилось, а чтобы понять его суть, вспомним, что наряду с данью, что шла князю, на смердах, как основная повинность, лежало «городовое дело», так что когда были в городе большие работы, то бывал «сгон» крестьян изо всех волостей. А в Новгороде, например, в московское время город стали ставить «всем городом», «опрично волостей», тогда как прежде эта тягость лежала на волостных смердах, а новгородцы только нарядчиков, т. е. руководителей работами, от себя давали. Полагаю, что и псковские черные люди в деле о смердах боронились от переноса на себя их повинностей, какими прежде пользовался город Псков, деля пригороды и волости между своими концами. Так, уже при Иване Васильевиче Псков потерял власть над своими пригородами и волостями; его «народоправство» доживало еще несколько лет – до 1510 г. – лишь тенью прежней «старины» под властью московских наместников. На деле же в земле псковской водворилось московское управление, хотя формальная инкорпорация псковской земли в вотчинное государство Московское произошла лишь при Василии III.

Таким же фактическим подчинением с сохранением старых форм отношений, хотя и утративших реальное политическое содержание, довольствовался Иван Васильевич и относительно Рязани, где управляли с 1456 г. московские наместники, а юный князь рязанский Василий Иванович воспитывался в Москве. Когда ему исполнилось 15 лет, Иван Васильевич отпустил его на рязанское княжение и женил его на сестре своей Анне. Это было в 1464 г. 19 лет княжил Василий Иванович московским подручником, а умирая в 1483 г. учинил «ряд» сыновьям своим: старшего, Ивана Васильевича, благословил великим княжением и городами Переяславлем, Ростиславлем и Пронском со всеми волостями, тянувшими к ним, и рядом «отъезжих мест» вне округа этих уездов. А младшему – Федору, по отцовскому благословенью, его брат великий князь Иван Васильевич с матерью княгиней Анной «отделил» Рязань Старую с волостьми и Перевитеском (из переяславских волостей). Об этом «ряде» Василия Ивановича рязанского знаем только из договора между его сыновьями, заключенного в 1496 г. Договор – старого типа, [наподобие] договоров великого князя с младшим братом, причем уговариваются братья о наследственности великого княжения для детей Ивана Васильевича, а удела – для детей Федора, который получит по благословению брата и великое княжение, если тот умрет без детей, а сам обязуется, если умрет без детей, «своей отчины не отдати никоторою хитростью мимо своего брата великого князя». Отношения к Москве были определены в 1483 г. договором, где Иван Васильевич рязанский обязывался не отступать «никоторыми делы» к великому князю литовскому, «ни в его ся имя с своею землею не дати», а быть на него, как и на всех недругов, с Москвою во всем «за один», за что ему обещана оборона Москвы против всякого обидчика, «от кого ся сам не возможет оборонити», а гарантировалась от московских «подыскиваний» – его отчина Переяславль-Рязанский и все переяславские места, что потягло к Переяславлю – ему и его детям. Представляется существенным, что в договоре этом не назван Федор Васильевич вместе с братом, хотя он упомянут в договоре Ивана III с великим князем литовским [Александром] 1494 г., [где] читаем, что великий князь рязанский Иван Васильевич и брат его князь Федор и со своими детьми и со своею землею – «в стороне» великого князя Ивана, а великому князю Александру в их землю не вступаться и не обижать, а если они ему сгрубят, то Александр о том посылает в Москву, и предоставляет «то направити» великому князю московскому. Москва отвергла попытку Александра поставить рязанско-литовские отношения так, как было по договору 1447 г., т. е. с правом литовского великого князя самому расправиться с Рязанью при неудаче московского посредничества, и добилась полного признания своей власти над Рязанской землей в делах международных. Иван Васильевич рязанский умер в 1500 г., а в 1503 г. умер Федор, и его удел, Старая Рязань, перешел к великому князю московскому. Иван III распоряжается в своей духовной, «что ему дал сестричичь его князь Федор Васильевич рязанский свою отчину». Договор 1483 г. своим молчанием о Федоре показывает, что Иван III еще тогда подготовил применение к Рязанскому уделу права на выморочные уделы, какое проводил в своей отчине московской, и заставил, не знаем когда и как, Федора признать это свое новое великокняжеское право, подобно тому как видим это в духовной верейского князя (1485 г.) и Андрея Меньшого. Иван Васильевич не признавал цельными комплексами ни удельных княжеств московских, когда взял на себя Рузский удел, по даче его себе князем Иваном Борисовичем мимо его старшего брата Федора волоцкого, ни великих княжений, как Рязанское, когда приобрел Старую Рязань с волостьми мимо великого князя рязанского Ивана Ивановича. А с Рязанью покончить он не торопился. Там номинально по смерти Ивана Васильевича правила его мать, княгиня Аграфена, а на деле – Иван III, посылавший ей, когда считал нужным, прямые наказы о службе себе, великому князю, всем ее служилым людям, об охране строгого порядка на южной границе и т. п.

Остается рассмотреть тверское дело. Когда Иван III взял власть в свои руки, тверским великим князем был одиннадцатилетний Михаил Борисович, и с ним был возобновлен договор на началах равного братства с гарантией полной самостоятельной власти: Москва обещает Михаилу быть с ним «за один» на удельных князей тверских, если те «згрубят» ему как великому князю, и их «к собе не примати»; также с гарантией Михаилу права свободно сноситься с Ордой[266]266
  Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1813. Ч. 1. № 88 и 89.


[Закрыть]. На деле союз предоставлял Ивану III помощь тверских сил в обоих новгородских походах, в сборе сил против хана на Угре. Михаил делал даже больше, чем предполагалось союзным договором: давал в походе великому князю «корм по вотчине своей», словно московские войска шли по его зову ему в помощь. Московская сила нависла над Тверью и начала поглощать в себя силу тверскую. В 1476 г. поехали с Твери служить великому князю Ивану Васильевичу многие бояре и дети боярские: Григорий Никитин, Иван Жито, Василий Данилов, Василий Бокеев, три Карповича, Дмитрий Кондырев и «инии мнози». После 1480 г. этот напор становится грознее. Падение Новгорода, ликвидация притязаний великокняжеской братьи, усиление власти во Пскове, новый договор с Рязанью – все черты крепнувшей концентрации московской властной силы встревожили руководителей тверской политики и толкнули их на попытку снова искать опоры на западе.

Эти западные связи Твери никогда не прерывались. В 1471 г. Михаил Борисович женился на дочери Семена Олельковича, князя киевского, но она в 1483 г. скончалась, и в связи со второй его женитьбой начались сношения о союзе с Казимиром. Заключен был по форме литовской великокняжеской канцелярии договор о союзе[267]267
  Акты, относящиеся к истории западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею. СПб., 1846. Т. I. № 79.


[Закрыть]; Михаил обязывался с Казимиром «стояти за одно противу всих сторон, никого не выймуючи, хто бы коли ему немирен был», особенно «где будет (тверичам) близко». Москва не была названа, но формулы и так достаточно красноречивы. В остальном договор сходен с московским – по равному братству, по гарантии целости и независимости великого княжества Тверского; словом, договор был по старине, повторяя почти буквально договор Бориса тверского с Литвой 1449 г. Действительно ли все это было актом тверской инициативы, или тут скорее видны шаги политики литовской, нашедшей отклик в Твери? Есть данные думать о почине из Вильно, где тогда же «верховские князья» – воротынский, одоевский, новосильский – возобновляют договор о верной, бесхитростной службе и послушании великому князю литовскому и его преемникам. Казимир, наладивший, казалось, прочное соединение польских и литовских сил, закреплял и русские свои связи перед лицом надвигавшейся Москвы. Союз Михаила с Литвой должен был быть закреплен его браком с какой-то внучкой Казимира. В мотивах нападения Ивана III на Тверь наши летописи указывают его договор с Казимиром, что «женитися ему у короля», что он «испроси у короля за себе внуку». Известий о том, чтобы этот брак состоялся, нет, и, видно, Иван Васильевич раньше двинулся в поход, чем созрел вполне литовский союз. Для него «Тверское взятье» не было только делом приобретения земли и власти. Оно тесно связывалось с общим международным положением на западной границе, с той политикой, которую он развернул против Литвы, завязав отношения с ее врагами – Стефаном, воеводой волошским, чью дочь в 1483 г. сосватал за сына, с Венгрией, с папской курией, учитывая и ее влияние на польскую политику. Сломить опору – и так шаткую – Казимира в русских промежуточных областях, поставить твердо государственную границу в Литве наиболее для себя выгодно, перетянув колеблющиеся русские силы на свою сторону, – было для политики Ивана прямой необходимостью.

Быстрое наступление «порубежной рати» московской принудило Михаила Борисовича к челобитью на всей воле великого князя. Заключен был в конце 1484 г. договор, который вводил тверского великого князя всецело в московскую политическую систему. Михаил Борисович вынужден целовать крест «к своему господину и брату старейшему к великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и к его сыну, к своему брату старейшему к великому князю Ивану», признать себя равным младшему брату великого князя, Андрею, сложить «перед московским послом крестное целование к Казимиру» и впредь не сноситься ни с ним, ни с кем иным без ведома московского великого князя и «никоторыми делы» не отступать от Москвы, будучи с нею заодин на всякого ее недруга.

Этим договором Тверь, сохраняя внутреннюю автономию под властью своего великого князя, решительно вводилась под политическое верховенство Москвы. Но она стоит еще рядом с великим княжением Ивана III, которое отчетливо определяется как состоящее из Москвы, Великого Новгорода и Пскова, со всеми «местами», что к ним тянут, и есть вотчина Ивана Васильевича, его детей и внуков. Властно звучит в этом договоре и воля великого князя определять своим решением спорные границы: «а что назовет князь великий земель своими землями и новоторжскими, то те земли князю великому».

Такое усиление зависимости от Москвы не замедлило усилить отъезды. Два князя удельных – микулинский князь Андрей Борисович и дорогобужский князь Осип Андреевич – отъехали в ту же зиму к Москве, не сохранив своих вотчин, по слову договора: «а князей служебных с вотчинами нам великим князем от тобя не приимати»; граница между служебными и удельными князьями в Твери значительно стерта со времен Бориса Александровича в силу общей гарантии тверских владений. Князь микулинский получил Дмитров, а дорогобужский – Ярославль. За ними «бояре вcu приехаша тверьскии служити к великому князю на Москву», чуя засилье московское, «не терпяще обиды от великого князя; занеже многы от великого князя и от бояр обиды и от его детей боярскых о землях: где межи сошлися с межами, где не изобидят московские дети боярские, то пропало, а где тферичи изобидят, а то князь велики с поношением посылает и с грозами к Тверскому, а ответом его веры не имет, а суда не дасть»[268]268
  Полное собрание русских летописей. СПб., 1853. Т. VI. С. 237.


[Закрыть]. Ища сохранения и защиты прав своих, бояре тверские и потянулись к центру единой действительной силы и власти.

Почва окончательно уходила из-под ног Михаила, и попытка возобновить сношения с Казимиром покончила все дело. Гонец его с грамотами к королю был перехвачен. Не принимая повторных попыток нового челобитья, Иван Васильевич двинулся на Тверь со всеми силами и 8 сентября 1485 г. обступил Тверь; на третий день сожжены были тверские посады, а там князья и бояре тверские стали выезжать из города, бить великому князю челом в службу. Михаил, «видя свое изнеможение», ночью бежал в Литву, а владыка Вассиан, князь Михайло Дмитриевич холмский с братьей и остальные князья и бояре и все земские люди вышли к великому князю с челобитьем и отворили город. Иван Васильевич послал своих бояр и дьяков привести всех граждан к крестоцелованию на свое и своего сына имя. 15-го вступил в Тверь и отдал ее сыну, который при отъезде отца в Москву и «въехал… в град Тверь жити», а при сыне оставил на Твери своего наместника, боярина Образца Добрынского. Летописи отметили, что Иван Васильевич при том «на Москву свел» мать Михаила Борисовича и многих тверских князей и бояр[269]269
  Там же. СПб., 1863. Т. XV. Стб. 500; СПб., 1859. Т. VIII. Стб. 216–217.


[Закрыть]. А в одном местническом деле 1501 г. читаем, что великий князь Иван Иванович «бояр тверских, которые были у прежнего своего государя, у великого князя Михаила Борисовича Тверского, в боярех, тех и у себя пожаловал, в боярех учинил и грамоты свои Государские на вотчины их тверские им давал и велел их писати в грамотах бояры своими».