Текст книги "Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство"

Пo смерти великого князя Василия Дмитриевича, Фотий деятельно выполняет роль опекуна юного Василия Васильевича, защищая его права вотчича против Юрия Дмитриевича. Но воззрения Фотия на национальный характер митрополии русской достаточно [ясно] выражаются внесением (или сохранением, если это внесено было еще при Киприане, как с большой вероятностью предполагает Голубинский) в «исповедание» епископов (при их поставлении) обязательства: «не хотети ми приимати иного митрополита, разве кого поставять из Царяграда, како есмы то изначала прияли»[192]192
  Голубинский Е. Е. История Русской церкви. Т. II. Первая половина тома. С. 409.


[Закрыть]. Поэтому – и в этом надо согласиться с Голубинским – весьма сомнительно, чтобы кандидатура (ему в преемники) Ионы рязанского была санкционирована его благословением, хотя житие Ионы утверждает, что по смерти Фотия (июль 1431 г.) Иона вступил в управление как нареченный митрополит, имея на то благословение патриаршее, «преже» принесенное ему, «еще живу серцу митрополитскому архиепискому», т. е. Фотию.

Иона приехал на поставление в Константинополь, когда там уже был поставлен на русскую митрополию кандидат Свидригайла Ольгердовича Герасим смоленский. Успел он и поставить на епископию в Новгород Евфимия, которому Фотий отказал в поставлении, пока новгородцы не управятся к нему по делу о суде митрополичьем. Смуты московские задержали Иону до 1435 г., да и при наличности Герасима мудрено было рассчитывать на полный успех (Голубинский Герасима считает с натяжкой только литовским). В 1435 г. трагическая гибель Герасима, сожженного Свидригайлом за измену, открыла вопрос о кафедре. Но когда Иона прибыл в Константинополь, на нее уже был поставлен грек Исидор, и митрополия снова выбыла из состава политических сил великого княжества Московского.

Не буду останавливаться на истории Исидора, слишком общеизвестной. Отмечу только ее местное, московское, политическое значение. Возвращение Исидора с Флорентийского собора униатом и папским легатом (в марте 1441 г.) дало толчок к ряду крупных событий. По дороге он почти год прожил в Литве. В Москве имели время узнать, в чем дело; быть может, как настаивает Голубинский, узнали и о настроениях греческого монашества на Афоне и в Константинополе. Как бы то ни было, великий князь с епископатом русским и боярами действуют решительно и умеют использовать создавшееся положение. Уния отвергнута, Исидор – в заключении в Чудовом монастыре, а осенью 1441 г. бежит из Москвы в Тверь, где снова попал было за пристава, но и тут выпущен постом в 1442 г., чтобы уехать к великому князю литовскому Казимиру. В Москве же его соборно осудили и низложили авторитетом своей местной иерархии и властью великого князя, а к патриарху Митрофану послали грамоту, где, сообщая об обсуждении собором русских епископов униатских новшеств Исидора, просили греков: «свободно нам сътворите в нашей земли поставление митрополита» собором русских епископов при сохранении церковного общения с Византией[193]193
  Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1: Памятники XI–XV в. № 62. Стб. 535–536.


[Закрыть]. Но если это послание и дошло до Константинополя, в чем, например, Голубинский сомневается, то там шла своя борьба и было не до русских дел. Но и в Москве по смерти Фотия с новой силой возгорелись усобицы, и только по возвращении себе Москвы и ликвидации смуты Василий Васильевич решился прекратить вдовство митрополии и в декабре 1448 г. избрал «съгадавше с своею материю, с великою княгинею, и с нашею братьею с рускыми в. князьми, и с поместными князьми, и с литовскыя земли господарем великым князем, и с святители нашея земли, и с всеми священникы и духовными человекы, общежители же и пустынными отходникы, с святыми старци, и с… бояры, и с всею… рускою землею» (послание к патриарху, 1452 г.)[194]194
  Там же. № 71. Послание адресовано не патриарху, а императору (Константину Палеологу) – Ред.


[Закрыть]. Извещая о своем поставлении литовских князей, Иона ссылается на «прежнее на нас повеление святаго царя и благословение святаго и вселенскаго патриарха» (разумея то, что ему обещана была митрополия после Исидора в прежнюю его поездку в Константинополь) и не ссылается на согласие Казимира: эта ссылка явилась позднее, по получении Ионой в 1451 г. «настолной грамоты» короля польского и великого князя литовского на «столець митрополичь киевьскый и всея Руси»[195]195
  Там же. № 64, 67.


[Закрыть]. В 1452 г. заготовлена была грамота к новому императору Константину, отвергшему унию, чтобы наладить отношения, «да не пошла», как отмечено на ее списке; события на Балканском полуострове развивались быстро, церковь колебалась в борьбе унии с православием, а в мае 1453 г. Константинополь взят турками.

В таких условиях окрепла фактическая автокефальность русской церкви. И старая мысль, поставленная на очередь Митяем, не только осуществилась в исключительных обстоятельствах, а стала нормой на будущее время. Есть известия, что были возражения против нее: Пафнутий Боровский, боярин Василий Кутузов и другие не хотели было признавать митрополита без патриаршего благословения, но спор был разрешен «по свидетельству священных правил» в пользу Ионы и желания великого князя. На деле, однако, не выбор соборный считался основой избрания, а наречение предшественником, чему были прецеденты, по соглашению великого князя. Так, Иона написал даже грамоту благословенную на имя архиепископа ростовского Феодосия и положил ее на престол Успенского собора, а по провозглашении его епископским собором, великий князь Василий утвердил его и дал ему митрополию. Так и Феодосий нарек себе преемника Филиппа. С тех пор русская митрополия окончательно теряет всякую печать экстерриториальности и становится государственным учреждением великого княжества Московского. Дело, начатое святителями Петром и Алексеем, завершилось. И третьим «святым» митрополитом стал Иона: в год его смерти [архиепископ] Иона, владыка новгородский, составил ему канон, а в 1472 г. Иван III и митрополит Филипп установили ему местное почитание, а [митрополит] Макарий на соборе 1547 г. прославил его общецерковным празднованием его святой памяти.

Первым делом Ионы была канонизация митрополита Алексея– торжественное признание его традиций. Это было в момент, когда Москва вышла окрепшей из тяжкой внутренней смуты и могла идти уверенно к завершению дела Калиты и митрополита Алексея. На престоле митрополичьем снова человек подходящий, воспитанный в семье служилых вотчинников и в подмосковном Симонове монастыре, строения племянника св. Сергия – Федора, бывшего духовником Дмитрия Донского. Пастырская деятельность Ионы тесно сплетена с великокняжеской политикой. К его посредничеству в переговорах с великим князем обращаются король польский, новгородцы. Грозу церковного отлучения направляет он на крамольного Шемяку и его союзников. Пишет вятчанам увещания покориться великому князю и добить ему челом, и отстать от разбойных обычаев под страхом отлучения от милости божией и своего благословения, чтобы в вотчине его «сына», великого князя, не чинилось сопротивных дел. Наставляет псковичей о верности их соглашению с их «отчичем и дедичем», князем великим. Естественным в связи с восстановлением московского характера митрополии является уже окончательное отторжение от нее с 1458 г. епархий западнорусских в особую митрополию.

С ослаблением Москвы за время 1380–1447 гг., когда она с таким трудом справлялась с внешними затруднениями и потеряла влияние на митрополию, связано развитие кризиса ее внутреннего строя, того единства, в котором она было окрепла.

Первый подлинно вотчинный раздел московских владений установлен был договором великого князя Семена Ивановича с братьями: тут определена наследственность удела каждого из братьев в их потомстве, а реализован такой вотчинный выдел впервые для Владимира Андреевича, князя серпуховского, построившего себе стольный град как центр своего княжества. Это, конечно, не вывело его владений из состава княжества московского, не выделило и Владимира из князей московских. Он совладелец с двоюродными братьями по городу Москве, где держит свою треть; сохраняет он и право на добавочное наделение из волостей и доходов княгини Ульяны, когда она помрет; сохраняет и право возмещения утраты, какая, например, постигла его отчину при захвате Лопасны рязанцами: Владимир взамен получил Новый Городок (на усть-Поротве). Военные и финансовые средства Серпуховского княжества входят в состав сил княжения Московского, как и сам Владимир служит великому князю без ослушанья, хотя управляет своим уделом самостоятельно, без вмешательства великого князя и его администрации. Дань на Москве и ее станах собирают данщики обоих князей, как «с одиного» блюдут они московских гостей и суконников, и городских людей; «с одиного» блюдут они слуг «под дворским» и черных людей. Но что до дани, то предвидится возможность полного ее раздела: «А оже ны Бог избавит, ослободит от Орды, ино мне» князю великому «два жеребья, а тебе (Владимиру) треть»[196]196
  Собрание государственных грамот и договоров… Ч. 1. № 27, 29, 33.


[Закрыть]. Существенно то, что удел Владимира, с одной, и наследие Ивановичей, с другой стороны, рассматриваются как две противостоящие вотчины: «тобе знати своя отчина, а мне знати своя отчина». И установилось это реально по смерти Ивана Ивановича, чей выморочный удел не пошел в раздел, а целиком взят Дмитрием, хоть и пришлось ему вознаградить Владимира Боровском и Лужей. Владимир не только Дмитрия признал себе отцом, но и сына его – братом старейшим, а если «Бог розмыслить» о старшем сыне Дмитрия, то кто будет из сыновей великого князя «болший», того Владимиру «держати братом старейшим» и служить ему. Это установлено их договором задолго до «розмирья», которое разыгралось за год до смерти великого князя Дмитрия, в 1388 г., и связывать его с этим вопросом, как делает Соловьев, не обратив внимания на вторую договорную грамоту князей, не приходится; нет основания, стало быть, уличать Владимира в нежелании признать Василия Дмитриевича великим князем. А само розмирье, когда Дмитрий «гневался» на Владимира Андреевича «и поимани быша бояре старейшии княже Володимеровы… и розведени вси розно по городом и седеша в нятьи» у приставов, и даже «в железех», – остается связать с случаем, когда Владимир «отоимал» какие-то деревни у княгини Евдокии, о чем упоминает Дмитриева духовная, хотя крутость гнева и его последствий как-то плохо вяжутся с незначительностью эпизода[197]197
  Там же. № 34; Полное собрание русских летописей. Т. XI. С. 94.


[Закрыть].

Чрезвычайно усложнились междукняжеские отношения по смерти Дмитрия Донского. Его вотчина досталась сыновьям. А сыновей у Дмитрия осталось шесть – Василий, Юрий, Иван, Андрей, Петр и Константин, но духовная говорит только о пяти. Константин родился за несколько дней до смерти отца, а духовная составлена раньше, но предусматривает его наделение, если Бог даст сына, вдове княгине, которая «поделит его, возмя по части у большие его братьи»[198]198
  Собрание государственных грамот и договоров… Ч. 1. № 34.


[Закрыть]. Великий князь свое гнездо семейное оставляет вообще под опекой княгини-матери. Ей «приказаны» дети, и должны они жити «за один, а матери своее» слушать во всем, «из ее воли» не выступать ни в чем под угрозой, что на ослушнике ее воли не будет отцовского «благословенья». Среди братьев особое положение занял Иван: видно, он был уже безнадежно болен, потому что дает ему отец только несколько сел, притом так, что в том уделе Иван волен дать его после себя тому из братьев, кто будет до него добр; стало быть, «удел» этот дан ему, так сказать, в опричнину. В остальном духовная Донского распадается на две части, поскольку касается раздела владений. Сперва речь идет о московской отчине, потом о великом княжении и таких приобретениях, как Галич, Белоозеро, Углич. Москва приказана князьям Василию, Юрию, Андрею и Петру (с сохранением за Владимиром Андреевичем его отчинной трети, «чем его благословил отець его князь Аньдрей»). Дмитрий возродил на дележе доходов «в городе и станех» ту норму «на старейший путь», которую установил Семен Иванович в договоре с братьями: Василию он дает половину тех «двою жеребьев» московских, что составляли его удел в московской отчине, а трем младшим вместе – другая половина. Но в тамге московской он дает половину не Василию, а вдове своей княгине Евдокии, так что на всех четырех сыновей остается полтамги: а восмничее целиком отдает княгине (т. е. свои два жеребья из трех, третий ведь во всем Владимира Андреевича). Старшему сыну Дмитрий накинул зато лишние бортные угодья – «Василцево сто» и село Добрятинское, но остальные путные угодья идут в равный раздел. Численных людей князья блюдут «с одиного», но это числяки «двою жребиев» Дмитрия, и он дает их сыновьям «по частем»– не сказано каким; но по духовным Василия Дмитриевича и Василия Васильевича видим, что в числяках треть дана была Василию, т. е. целый «жеребий», а другой – остальным. Затем идет определение уделов сыновей: основных – Коломенского, для Василия, Звенигородского – для Юрия, Можайского – для Андрея, Дмитровского – для Петра с добавкой сел московских и волостей отъездных. «Ряд» предполагает передел по воле княгини-матери, как и раздел выморочного удела. У кого из сыновей убудет отчины, и княгиня его наделит из братних уделов, а «удел осиротеет» – княгиня разделит его между остальными князьями. «Которому, что даст, то тому и есть, а дети мои из ее воли не вымут». Но в случае смерти Василия Дмитриевича его удел Коломенский перейдет к следующему по старшинству и того уделом поделит княгиня братьев. Духовная в цифрах определяет размер дани с каждого удела; но если «переменит Бог Орду» и прекратится «выход» татарский, то который князь что возьмет дани на своем уделе, то тому и есть. Отдельно среди духовной стоят распоряжения о благословении Василия великим княжением, Юрия – Галичем и частью ceл костромских, Андрея – Белоозером, Петра – Углечем полем. К вопросу о судьбе этих владений в духовных, как я ее уже излагал, добавлю, что в росписи дани они не приняты в расчет. Княгиня получает ряд волостей из уделов сыновних «до живота», причем часть их изъята из дани в казну великого князя на «выходы» татарские, а «что возмет» княгиня, «то ей и есть», а несколько сел из примыслов и прикупов Дмитрия идут в опричнину – в них вольна княгиня, сыну ли которому даст, по душе ли даст.

Раздел, таким образом, долевой, традиционного типа, но объемлет он уже не все московские владения (Серпухов окреп в руке своего отчича), а зато осложнен дележом владений великокняжеских. Выдел, обособление серпуховской отчины Владимира Андреевича последовательно проведен Дмитрием. Но Владимир не был доволен ролью отрезанного ломтя. Обиженный уехал он из Москвы тотчас по смерти дяди с сыном своим Иваном и старейшими боярами в свой град Серпухов, оттуда в Торжок и отсиживался в волости Новгородской, пока не умирились. А умирились на том, что Василий дал дяде Волок с волостьми и Ржеву с волостьми, обязуясь, ввиду опасности Ржевы от Литвы, в случае ее утраты, вознаградить Владимира Ярополчем да Медушей, пока не удастся вернуть Ржеву. В остальном Владимир и Дмитриевичи гарантировали друг другу свои уделы, обещая их «блюсти, а не обидети». Владимиру договор предоставляет делать примыслы на себя, но Муром и Торуса намечены в примыслы великому князю, Владимир на них не посягает, но зато и в «проторах» на приобретение ярлыков на них и на иные места не участвует.

Умер Владимир в 1410 г., приказав княгиню свою и детей своих великому князю Василию Дмитриевичу, как и бояр, кто им служить будет[199]199
  Там же. № 40.


[Закрыть]. Но семья оставлена на княгиню, она судит – после боярского съезда – споры и ссоры сыновей. Их осталось пятеро – Иван, Семен, Ярослав, Андрей и Василий. Всем им отец оставил свою треть на Москве – «ведают по годом», с излишком в путных статьях «на старейшинство» князю Ивану, с разделом «численых своих людей» на Москве и в «станех» и других доходных статей. Вотчина делится на пять уделов: Ивану – Серпухов, Семену – Боровск, Ярославу – Ярославец с Хотунью, Андрею – Радонеж, Василию – Перемышль. Волок и Ржева были Василием Дмитриевичем выменены у Владимира Андреевича на Козельск, Городец, Углич, Гоголь, Алексин и Лисин, с обязательством замены Козельска и Городца, если они «какими делы отоймутся». Эти владения великий князь дал Владимиру «в удел и в вотчину», но в духовной Владимира они стоят особо: он сыну Ивану дает «князя великого удела Василья Дмитриевича» Козельск, Гоголь, Алексин, Лисин (куплю!); Семену и Ярославу «великого князя удела» – Городец в раздел, Андрею и Василию «Углече поле на полы», Лужу – княгине Елене. Уделы независимы и неприкосновенны. При сборе дани в Орду – каждый у себя сбирает, а отсылают к казне великого князя вместе, но каждый шлет своего боярина с серебром. Уделы потомственны, выморочные идут в раздел братьям. В случае освобождения от татар, князья сохраняют себе дань с уделов, «а что возмут дани на московьских станех (каждый получил несколько московских сел) и на городе на Москве и на численых людех», «треть дани московьские и численых людей», тем они делятся с матерью поровну, по частям. Так распалось княжество Серпуховское на пять княжений-уделов, притом без старейшинства, без объединения. Все пять тянут к Москве, не к Серпухову, и объединены лишь при сдаче серебра выходного в казну великого князя, да общей опекой княгини-матери. «Старейший путь» Ивана Владимировича – только внешнее отличие, лишек богатства. Но эти уделы не пережили одного поколения, и Василий Ярославич, сын Ярослава Владимировича и Марьи Кошкиной-Голтяевой, объединил остатки родовой вотчины Андреевичей, остатки потому, что измельчавшие князья не смогли отстоять целого. Полученное Владимиром Андреевичем из «удела» великого князя Василия Дмитриевича ушло из их рук. За верность в годину тяжкой смуты Василий Темный дал было Василию Ярославичу города и волости, но в 1456 г., по какому-то наговору, «за некую крамолу» схватил его и держал в железах; Василий и умер узником (при Иване III в 1483 г.), старший сын его кончил жизнь в Литве, младшие в темнице, а владения взяты на великого князя.

Сложнее были значение и судьбы владельческих отношений в семье потомков Дмитрия Донского. К сожалению, наши источники – летописи и договоры – не дают достаточно материала для подробного изучения их отношений. Дошла до нас только одна договорная грамота, между великим князем Василием Дмитриевичем и его братьями Андреем и Петром, и то малосодержательная[200]200
  Там же. № 37.


[Закрыть]. Из грамоты этой видно, что на уделы князей держится взгляд как на их наследственные отчины. Но, вопреки теориям родовой и очередной, это взгляд исконный, и гарантирование его договорами не имеет значения установления нового права, как и гарантия «блюденья без обиды» владений друг друга вообще. Сложность процесса эволюции владельческой практики в великом княжестве Московском состояла в том, что тут устанавливается понятие вотчины великого князя как такового, а тем самым и преемство вотчинное во владении территорией «старшего» удела сливается с преемством в великокняжеском достоинстве. Применение понятия вотчины к самому великому княжению ввело и его в практику завещательных распоряжений, причем преемство всецело построилось на отнем ряде и благословении, стало быть, на начале номинации преемника предшественником, с обычной, но не неизбежной, как показали отношения времен Ивана III, презумпцией в пользу старшего из сыновей (по времени рождения). Но на преемстве этом еще лежит некоторая черта прекарности, т. к. настоящим титулом на занятие великокняжеского престола остается ханский ярлык и инвеститура великого князя через его посажение ханским послом. С другой стороны, раздельность вотчины московской и великого княжения, к которому (а не к первой) примыкает со времен Калиты ряд крупных новоприобретений, сохраняется, как мы видели, и в духовной Донского: слияние того и другого в одну вотчину московских государей было процессом очень сложным, развивавшимся с большой постепенностью, не всегда, однако, поддающейся нашему наблюдению в желательной степени. Особенно досадна недостаточность наших сведений за время Василия Дмитриевича.

По отрывочным намекам можем угадывать, что в первые же годы его княжения происходила мена и переверстка владений по «докончаньям», которые если и были записаны, то до нас не дошли, и притом происходила в довольно широких размерах. Толчком к пересмотру владельческих отношений московской княжой семьи должно было послужить рождение Константина Дмитриевича. Трудно сомневаться, что отец сам сделал по этому поводу дополнительные распоряжения, что была составлена новая духовная – полная или дополняющая первую. Василий Дмитриевич в своей духовной наделил брата Константина Тошной и Устюжной «по душевной грамоте отца нашего». Вытекшие отсюда изменения в уделах были, вероятно, сделаны наспех и повлекли за собой ряд мен и переделов уже по смерти Дмитрия. У Соловьева находим интересную попытку восстановить развитие их, но на ней не буду останавливаться[201]201
  Там же. № 39; об этом см. работу автора – «Образование великорусского государства. Очерки по истории XIII–XV столетий. Петроград, 1918» (С. 377. Прим.).


[Закрыть]. Этот момент и вызвал, видимо, розмирье между племянниками и дядей Владимиром Андреевичем. Так, Углич переходит из рук в руки, пока не укрепляется за Константином Дмитриевичем, вероятно, по смерти Владимира Андреевича. Видимо, на почве этих разделов и переделов сложились вообще враждебные отношения великого князя Василия к братьям – второму, Юрию, и шестому, Константину. С Андреем и Петром великий князь заключил особый договор, закреплявший их одиначество. И оба стояли твердо при нем и его сыне Василии. По смерти Петра (февраль 1428 г.) раздор из-за его Дмитровского удела дал толчок великой усобице между Василием Васильевичем и дядей Юрием Дмитриевичем, который поднял на племянника страшное оружие распри из-за великого княжения перед ханом в Орде. За подчинение ханскому ярлыку, перекупленному на сторону московского вотчича боярином Всеволожским, Юрию заплатили уступкой Дмитрова, но не замедлили выгнать оттуда наместников Юрия и взять Дмитров на великого князя. Тогда разгорелась многолетняя усобица.

О зарождении этих отношений при Василии Дмитриевиче знаем мало. Только под 1419 г. летописи упоминают о розмирьи великого князя с братом Константином из-за того, что «князь велики… возхоте подписати под сына своего Василья брата своего меншаго… Костянтина <…> князь Констянтин… не возхоте сотворити воли его <…> и про то… отня у него отчину»[202]202
  Полное собрание русских летописей. Т. XI. С. 235.


[Закрыть]. Константин уехал в Новгород и получил от новгородцев пригороды, только что покинутые Семеном-Лугвением, но через год вернулся в Москву, помирившись с великим князем, но не знаем на чем, а при разрыве Василия Васильевича с Юрием Константин на стороне великого князя; по смерти его – во время этой смуты – его удел Углицкий захвачен Шемякой и закреплен за ним договором с великим князем. Ни Петр, ни Константин не оставили потомства. Родословные упоминают Семена Константиновича, но о нем ничего не знаем, быть может, он умер раньше отца? Относительно наиболее прочным созданием «ряда» великого князя Дмитрия Ивановича оказался Можайский удел Андрея Дмитриевича. С ним у брата не видим трений, а при Василии Васильевиче он за него против Юрия, и умер в 1432 г., оставив двух сыновей, Ивана и Михаила, между которыми разделил свой удел на Можайское и Верейское княжества. В борьбе Василия Васильевича с Юрием Дмитриевичем Иван Можайский довольно растерянно мечется между противниками, ища возможности держаться более сильного. Сперва он с Василием на Юрия, но победа последнего перебрасывает Ивана к последнему, «чтобы ныне отчины не потерять, а матка бы не скиталася по чюжей отчине»[203]203
  Полное собрание русских летописей. Т. VIII. С. 98.


[Закрыть]. По смерти Юрия Иван снова с Василием Васильевичем, но затем переходит к Шемяке, помогая ему захватить Василия. Чем это вызвано – не знаем. Летопись указывает на запугивание Ивана от Шемяки какими-то замыслами Василия, его союзом с татарами, а если вспомним, чего Шемяка наобещал суздальским князьям, быть может, допустим, что явилась и мечта о выгодном разделе великого княжения: захватив Москву, Шемяка дал Ивану Суздаль. Но скоро все это рухнуло, пришлось мириться с Василием, отступаясь от Козельска, Алексина, Лисина, полученных, вероятно, взамен Суздаля, возвращенного отчичам, дрожать за свою безопасность, выговаривать у великого князя и его семьи отказ от мести под порукой тверского князя (шурина Ивану), брата Михаила (князя верейского) и князя Василия Ярославича серпуховского. Но Иван и после того пытается выручить Шемяку, стараясь и его ввести в свой мир с великим князем. Его посол говорил Василию: «пожалуеш… князя Дмитрия Юрьевича… и мене… пожаловал; а толко не пожалуеши… и мене князя Ивана не пожаловал»[204]204
  Акты исторические… Т. I. № 40. С. 80.


[Закрыть]. Но в Москве отделяли эти два дела и, смирив Шемяку, заключили новый договор с Иваном, придав к его уделу Бежецкий Верх, половину Заозерья и Лисин, за обязательство честно и грозно держать впредь великое княжение Василия, а затем и Ивана Васильевича. Но Иван чуял московскую расплату; выговорил право не ездить в Москву иначе, как под гарантией митрополита, завязал, на случай, сношения с великим князем литовским Казимиром через тестя своего князя Федора Воротынского, да еще так, что сулил себе (с литовской помощью) великое княжение под верховной властью Казимира; кидается опять на сторону Шемяки, но поспешил снова его покинуть, добив челом великому князю. Погиб Шемяка, сын его бежал в Литву, и в 1459 г. московская рать идет на Можайск, за упорное «неисправление» Ивана: он не сел на коня по зову великого князя против татар и вторично против Галича. Иван бежал в Литву, получил там Чернигов, Стародуб, Гомель, Любеч и умер тут, оставив двух сыновей князьями стародубскими. Можайск взят на великого князя и пошел по духовной Василия Васильевича в удел Юрию Васильевичу, а по опале его сына Андрея в 1491 г. стал городом великокняжеским, как был при Калите. Верейская половина Можайского удела досталась Михаилу Андреевичу, который только пассивно участвовал в договорах брата Ивана с Василием, потом с Юрием, не увлекаясь усобнической авантюрой. Он разделил татарский плен с великим князем Василием, получил от него льготы по сбору дани (сперва на год, потом еще на два), получил часть Заозерья, затем Вышегород и часть волостей Звенигородских с освобождением новых владений от «выхода» на пять лет, а всего Верейского княжества от половины «выхода» на три года. Иван III утвердил за Михаилом все пожалования отца, но потом заставил признать, что он «отступился сам» от всего, что не было его отчиной, а дано ему из отчины великого князя. Михаил Андреевич сходит на положение служилого родича, которого княжое братство «молодшее» по отношению не к великому князю только, но ко всем его братьям, уже не связано с притязаниями на самостоятельное значение.

Наиболее тревожна история Юрия Дмитриевича, получившего в удел из московской отчины Звенигород, а из великого княжения Галич. В гневной оппозиции брату великому князю Юрий был, видимо, все время его княжения, хотя и ходил по посылкам великого князя в походы на Новгород, на волжских болгар, на Двину. До нас дошло три духовных Василия Дмитриевича. В первой он поручает сына и вдову свою князю Владимиру Андреевичу и братьям Андрею и Петру; во второй – Витовту, в силу договора с ним, братьям Андрею, Петру и Константину и двум сыновьям Владимира Андреевича – Семену и Ярославу; в третьей – им же без Константина. Юрий нигде не назван, с чем обычно связывают и другую особенность духовных грамот Василия Дмитриевича – то, что он лишь условно благословляет сына великим княжением: «а даст Бог сыну моему» великое княжение… (так в первой и третьей, хотя во второй Василий благословляет сына «своею вотчиною, великим княженьем», чем его благословил его отец, без оговорки)[205]205
  Собрание государственных грамот и договоров… Ч. 1. № 39, 41, 42.


[Закрыть]. Отсутствие договоров между Василием Дмитриевичем и Юрием не дает возможности выяснить причины раздора. Аналогия с «розмирьем» великого князя с братом Константином в 1419 г. не говорит ли в пользу того, что и Юрий не хотел подписываться под племянниками, признать старшего из них – старшим себе братом? Не поддерживает ли такое предположение и само отсутствие договоров, где это взаимоотношение князей неизбежно должно бы было быть формулировано? Никоновская летопись, с ее сложившейся теорией родового старейшинства, развила рассказ о ссоре Константина Дмитриевича с великим князем, вложив в его уста такой мотив против принижения дяди перед племянником: «несть сие от начала бывало, и ты ныне на мне почто хощеши силу сотворити?»[206]206
  Полное собрание русских летописей. Т. XI. С. 235.


[Закрыть] Применение понятия вотчины к великому княжению встретило протест. На что мог он опереться? В московской семье прецедент был один: Владимир Андреевич признал старшим себя двоюродного племянника – Василия Дмитриевича. До тех пор не было повода ставить вопрос по составу семьи Даниловичей. Вот это возникновение вопроса о сравнительном праве дяди и племянника на великокняжеское преемство и называют установлением в Москве нового порядка наследования – в порядке наследования нисходящего потомства с исключением боковых линий, вместо прежнего родового – в порядке родового старшинства. И это верно, но и не точно. Вотчиное наследование – от отца сыновьями – старое, исконное явление русской жизни как народной, так и княжеской. Но касалось оно вотчин княжеских, вотчинных княжений, возникших путем раздела общей отчины и дедины. Оно всецело господствует и по отношению к московским уделам. С этим вотчинным наследованием (явлением, по нашему говоря, права гражданского) не следует смешивать преемства в старейшинстве политическом (явления политической жизни, по нашему говоря – права государственного). Ряд попыток свести последнее ко второму наблюдаем издревле, со времен, когда Ярославичи устранили связь с киевским княжением полоцких Владимировичей (Рогволожих внуков), и еще ярче, когда Владимир Мономах пытался создать для старшей линии своего потомства положение киевских отчичей, а тем самым – значение династии, держащей старейшинство в князьях русских, связанное с золотым столом киевским. То, что не удалось Мономашичам на юге, удалось на севере Даниловичам. Создав себе вокруг своего вотчинного городка крепкую отчину, они добились ханской милостью и энергичной политикой великого княжения Владимирского, стали во главе сил Низовской земли, ввели во времена Донского под свое великокняжеское главенство и Нижний, и Рязань, и Тверь. Тяжкие испытания 80-х и 90-х гг. XIV в. пошатнули это главенство, но не разрушили в корне. И Дмитрий Донской делает важный шаг к сближению великокняжеских владений со своей московской отчиной: он вводит их в свою духовную, благословляя сыновей великим княжением Владимирским, Галичем, Белоозером и Угличем. Для его сыновей это уже отчина, как признал Дмитрий и для себя отчиной великое княжение и «купли» деда своего Галич, Белоозеро, Углич.

Но мы видели, что все эти владения стоят особо от вотчины Московской, как и Переяславль и Кострома, которые впервые появляются как вотчинные единицы в духовной Василия Темного, хотя еще Донской распоряжался Переяславльскими и Костромскими волостями в своем «ряде» детям. Крупный шаг к закреплению связи великокняжеского достоинства с вотчинным владением и наследованием сделан Дмитрием Донским также в создании понятия об «уделе великого князя», как особого среди других, не подлежащего разделу между братьями в случае выморочности, т. к. он целиком переходит ко второму брату в случае бездетной смерти старшего, а в семейный раздел должен был пойти удел этого второго сына, ставшего теперь – старшим, «в отца место».