Текст книги "Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство"

Центральное положение, занятое Москвой в политическом быту Великороссии, выдвигало перед ней задачу взять на себя самозащиту всей земли от судорожных порывов разлагавшейся татарской силы, которая металась и насильничала, как раненый и озверелый хищник. С татарщиной Москве приходилось по необходимости быть начеку, в позиции оборонительной. Уже Иван Иванович Мамат-Хожу не пустил в свою отчину. Дмитрий с трудом лавировал между Авдулем и Амуратом и в 1371 г. не поехал «к ярлыку», который привез Михаилу тверскому посол Сарыхожа, [а] зазвал его к себе и перекупил на свою сторону. Но в 70-х гг. XIV в. пришлось попросту оружием обороняться. Нарождается столь знакомая позднее картина выступления войск на юг, к «берегу», в ожидании набега ордынских отрядов. В 1373 г. Дмитрий все лето простоял на Оке, ожидая Мамаевых татар, пустошивших Рязанскую землю. В 1374 г. упоминается «розмирье» с Мамаем. В Нижнем были тогда избиты татары посла Сарайка и сам он убит, а татары опустошили за то в 1375 г. берега рек Киши и Пьяны; в 1376 г. Дмитрий ходил за Оку «стерегаяся рати татарские от Мамая», а рать московская ходила в помощь нижегородской на Волгу, в «болгары». В 1377 г. Дмитрий пошел в помощь Дмитрию Константиновичу с ратью московской, переяславской, юрьевской, муромской и ярославской, но когда сам ушел в Москву, оставив рать в Нижнем, она потерпела позорное поражение от царевича Арапши за рекой Пьяной (приток реки Суры). Полный презрительного негодования рассказ летописных сводов объясняет его изменой мордовских князей, нежданно подведших татар, пьянством и самохвальством самой рати. Нижний сожжен татарами, мордва стала пустошить нижегородские волости, и князь Борис Константинович не без труда управился с нею. В 1378 г. – новый набег на Нижний и новое сожжение его, а князя (мурзу) Бегича Мамай послал на Рязанскую землю и на московского князя, но Бегич был разбит на реке Воже, в пределах земли Рязанской. За Оку удалось, таким образом, татар не пустить, но Рязанская земля была снова разграблена в 1379 г., а Нижегородская терпела от татар уже целый ряд лет. Своими неисходными бедами они спасали центральные области от погромов, но не находили в них обороны. Москва крепла внутри, набирая силу, но еще не состроилась и была сильно связана западными отношениями, которые осложнялись все грознее.

Ни великое княжество Нижегородское, ни Рязанское уже не были ей соперниками; не их сила, а собственная ее слабость поддерживала их независимость. Где это было возможно, великие князья не медлили обращать князей в подручников или вступать в непосредственное обладание властью. В дни борьбы с Дмитрием московским за великое княжение суздальский Дмитрий привлек к себе всех недовольных усилением Москвы. Иван белозерский, Константин ростовский, Иван стародубский, Дмитрий галицкий служили ему против соперника. Победа Москвы обошлась им дорого. Иван Федорович белозерский смирился и погиб с сыном на Куликовом поле подручником Дмитрия. Владел ли Белоозером брат его Юрий – не знаем; его называют только родословцы, и, быть может, уже он был лишен отчины своей, как и брат его Константин белозерский, служил Великому Новгороду и Пскову кормленым князем-воеводой. Константин Васильевич выхлопотал себе ханское «пожалование на все княжение Ростовское». Но в 1363 г., когда Дмитрий московский «взя волю свою» над суздальским Дмитрием, он и Константина ростовского привел в свою волю, и с тех пор ростовское княжье остается в полной зависимости от Москвы. Зять Калиты Константин Васильевич давно терпел хозяйничанье московских воевод в Ростове, теперь попытка возродить единство и самостоятельность княжения Ростовского лишь завершила его упадок. Та же судьба постигла князей стародубских. Ивана Федоровича Дмитрий московский «согна с Стародубского княжения», как согнал из Галича Дмитрия Ивановича, и отъехали они в Нижний, «скорбяще о княжениях своих». Галич, как «купля» Калиты, с тех пор переходит к великим князьям, а братья Ивана стародубского сошли вовсе на уровень князей-подручников, мало чем отличавшихся от их потомков – княжат Московских. Во всем этом процессе возвышения Москвы – больше собирания силы и власти, чем собственно «собирания земли» и так называемых «примыслов», больше политики, чем вотчинного хозяйства.

Ho в 60–70-x гг. всего больше тяготели над Москвой отношения западные – к Твери и Литве. В упомянутом договоре 1372 г. с Ольгердом великий князь тверской поименован рядом с князем брянским, «у князя у великого у Олгерда в имени его»[172]172
  Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1813. Ч. 1. № 31; ср. соображения автора в пользу датирования договора 1371 г. в «Образовании великорусского государства» (с. 236. Прим. 1).


[Закрыть]. Брянский князь – это Дмитрий Ольгердович, а князь тверской – брат Ольгердовой княгини Ульяны, сын Александра Михайловича, первого завязавшего связи Твери с Литвой. Те отношения, пограничные и церковно-политические, которые обострили и уяснили антагонизм московско-литовский в 50-х гг., были только преддверием к подлинной борьбе, начавшейся с 1367 г. Московские своды отметили этот год характерной записью, забредшей в них едва ли не из тверских писаний: «Того же лета князь великии Дмитрей Ивановичь заложи град Москву камен, и начаша делати безпрестани. И всех князей русских привожаше под свою волю, а которыа не повиновахуся воле его, а на тех нача посегати, такоже и на князя Михаила Александровича тверьскаго, и князь Михайло… того ради поиде в Литву»[173]173
  Полное собрание русских летописей. СПб., 1897. Т. XI. С. 8.


[Закрыть]. Орудием своего давления на Тверь Москва сделала кашинских князей, поддерживая их против великих князей тверских. Наступление начала, несомненно, Москва, добиваясь возврата Твери Василию кашинскому. Но Михаил, придя с помощью литовской, добился мира. В 1368 г. его зазвали в Москву на разбор его ссоры с князем Еремеем дорогобужским; схватили, держали «в истомлении великом» и отпустили, только опасаясь послов ордынских, которые привезли Дмитрию от хана «новины нестройны ему», а, узнав об аресте тверского князя, «усомнешася» о том. Почти вслед за Михаилом пошла на Тверь московская рать. Михаил опять ушел в Литву и поднял на врага великого князя Ольгерда, Кейстута и Витовта, и их полки с тверскими и смоленскими разбили сторожевой полк московский, подступили в ноябре 1368 г. под самую Москву, и хотя города не взяли, но Дмитрию пришлось вернуть Твери отхваченный было Градок и отослать Еремея. Но военные действия не улеглись. Москвичи воевали в следующем году смоленские волости; в 1370 г. ходили на Брянск и, напав на Тверскую землю, взяли Зубцев и Микулин – вотчинный город Михаила Александровича, разорили землю и «смирили тверич до зела». От Ольгерда, занятого войной с немцами, помощи достать не удалось, и Михаил пытается поднять на Москву татар, заручился даже ярлыком на великое княжение Владимирское. Но осенью Ольгерд явился-таки с силой литовской, и союзники осадили Дмитрия в Москве, бросив осаду только через восемь дней, когда Владимиру удалось собрать ратную силу, угрожавшую тылу Ольгердовой рати. Заключили перемирие, где князья смоленский и тверской признаны в стороне Ольгерда, как и брянский. Несмотря на то, Михаил не мог не видеть, что Ольгерд, занятый на юге и поддержкой Кейстута против немцев, не сосредоточит достаточных сил на борьбу с Москвой.

Михаил ищет настойчиво иной помощи – у татар, пытаясь выбить Дмитрия московского из основной его позиции – с великого княжения Владимирского. [Город] Владимир не открыл ему ворот, изменил даже посол ханский, но Михаил проявил чрезвычайную энергию и посажал наместников своих в Костроме, Угличе, Мологе, Бежецком Верхе. В Орде, наконец, нашелся хозяин – окрепла власть Мамая, и Дмитрий, поехав к нему на поклон, вернулся с «пожалованием» и выкупил за большие деньги тверского княжича Ивана, оставленного там отцом заложником в крупных и, видимо, невыполненных денежных посулах. Михаил, выручив сына ценой больших жертв, тянул борьбу с литовской помощью, нападал на Дмитров, на Переяславль, разорил Кашин, взял Торжок у союзных с Москвой новгородцев. Но в июле 1372 г. поражение Ольгерда у Любутска, хоть и не решительное, заставило великого князя литовского пойти на перемирие, а невозможность сосредоточить главные силы на московской войне – воздержаться от активной помощи Михаилу.

Михаил, однако, не сложил оружия. Добыв снова ярлык с помощью московского отъездчика Некомата, он пытался продолжать борьбу, пока не дожил до тяжкого удара. В том же 1375 г. Дмитрий собрал всю «низовскую» землю на Тверь. В поход пришли даже князья смоленский, брянский, новосильский, оболенский, тарусский и новоторжцы с ними, а под Тверь явились и полки новгородские. Литовская же рать не пришла, и Михаил, «видя свое изнеможение, понеже вся Русскаа земля възста на него», бил челом о мире. Договор 1375 г. свел на нет все усилия тверского князя[174]174
  Собрание государственных грамот и договоров… Ч. 1. № 28; Полное собрание русских летописей. Т. XI. С. 22–23.


[Закрыть]. Михаил признал себя молодшим братом Дмитрия, его отношения к другим князьям великим и удельным поставлены под контроль Москвы, как она чью правду дозрит; военную помощь Дмитрию Михаил брал на себя наравне с князем Владимиром Андреевичем, отступался от искания великого княженья и Великого Новгорода за себя и всех тверских князей, не принимая ярлыков татарских, если татары и сами давать будут. За то ему гарантируется его отчина, Тверь, но Кашин получает независимость и становится под «оборону» Москвы. В сношениях с Ордой – платеже «выхода» или защите от татар – Михаил обязуется во всем поступать «по думе» и «с одиного» с Москвой. К Ольгерду целование сложить, защищаться от Литвы «с одиного» с великим князем московским и смоленским и всею братьею-князьями, держать мир и рубеж с Новгородом и Торжком по старине, а торг им давать, как и московский, у себя по старине же, не измышляя новых пошлин. Разногласия решать судьями вопчими с высшим третейским решением Олега рязанского. Я уже отмечал, что только этой гарантией – судом стороннего князя – гарантией весьма условного практического значения, отличает договор положение Михаила перед великим князем от положения какого-нибудь Владимира Андреевича серпуховского. Это – памятник большой победы Москвы. Перетянувший «в свое имя» и Тверь, и Смоленск, Дмитрий выступает тут подлинным великим князем всей Северо-Восточной Руси.

И вся эта борьба имела свое отражение в церковных делах, свою идеологию, открываемую в грамотах 1370–1371 гг., какие дошли до нас из оживленной переписки между Русью и Константинополем. Разумею 14 документов, изданных Павловым в «Памятниках древнерусского канонического права». Недаром во главе правления московского стоял митрополит Алексей. Грекам было известно, что ему покойный великий князь московский «не только оставил на попечение… своего сына, нынешнего великого князя всея Руси Димитрия, но и поручил управление и охрану всего княжества, не доверяя никому другому ввиду множества врагов внешних, готовых к нападению со всех сторон, и внутренних, которые завидовали его власти и искали удобного времени захватить ее». Глядя на митрополита как на орган своего авторитета на Руси, так что честь и послушание, ему должные, относятся к патриарху, а через патриарха – к самому Богу, патриарх Филофей внушал русским князьям, что митрополит Алексей «великий человек», что его благословение и запрещение найдут опору и в патриаршей власти. Жалоба Алексея на враждебность ему князей (вероятно, прежде всего тверского) вызвала особую грамоту к «князьям всей Руси» об оказании ему «великой чести и благопокорности», как надлежало бы и самому патриарху, если бы он появился среди них. Борьбу с Ольгердом Алексей представил борьбой с «огнепоклонником», врагом веры и креста господня, а действия Дмитрия – как обязанность воевать за христианство и поражать врагов его. На Михаила тверского и других князей он наложил отлучение за союз с язычником и нарушение крестного целования о союзе с Москвой и добился патриаршей грамоты, торжественно подтвердившей это запрещение их как «презрителей и нарушителей заповедей Божиих и своих клятв и обещаний» и ставившей прощение в [прямую] зависимость от ополчения их вместе с великим князем на врагов креста и примирения с митрополитом. Особая грамота адресована Святославу смоленскому о его преступном союзе с Ольгердом против христиан, за что он правильно отлучен митрополитом Алексеем[175]175
  Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1: Памятники XI–XV в. Приложения. № 30, 16–18, 20, 21.


[Закрыть].

Но в следующем (1371) году король Казимир, под угрозой обращения Галицкой Руси в латинство, добился поставления на Галич особого митрополита Антония, с подчинением ему епархий холмской, туровской, перемышльской и волынской, а Ольгерд прислал жалобу на захват Михаила тверского в Москве, на лишение его зятя Бориса нижегородского княжества, на то, что митрополит разрешает от клятвы его союзников, которые переходят на сторону Москвы, как два князя Ивана, козельский и вяземский. Ольгерд выдвигал свою заслугу – борьбу с немцами, в которой Москва должна бы ему помогать, и тоже просил об особом митрополите. Перед патриархом раскрылось, что его сделали орудием московской политики; он писал Алексею о жалобах на него, что он свои западные епархии забросил и оставляет без пастырского руководства. [Патриарх] послал на Русь своего клирика узнать правду о политике Алексея, сообщал о жалобах Михаила тверского, [поступивших] через посла его (архимандрита Феодосия), звал его [Алексея] на суд, требуя снятия запрещения до суда. Теперь патриарх осуждает «соблазнительные раздоры» митрополита с тверским князем, настаивая на примирении. В том же духе отвечал патриарх и Михаилу; видимо, не желая ссориться с митрополитом, он уговаривал их помириться без суда.

Зимой 1373/74 г. патриаршим апокрисиарием на Русь ездил иеромонах Киприан. Его доклад привел к большой смуте церковной. Ольгерд решил использовать дело для получения Киприана себе в митрополиты, и Киприан провел свое поставление в митрополиты киевские и литовские, но притом добился «такого соборного деяния, чтобы ему не упустить и другой части», т. е. всей митрополии русской. Он сперва домогался низложения Алексея, но новое посольство на Русь устранило эту возможность. Возникшие споры разыгрались по смерти Алексея (ум. 12 февраля 1378 г.) в сложную борьбу за московскую митрополию. Это момент, когда вообще изменилось общее положение дел Восточной Европы со смертью и Ольгерда (1377 г.), и Алексея, с борьбой в Великом княжестве Литовском между Ягайлом и Витовтом и обстоятельствами, связанными с Куликовской битвой на Востоке.

Время от кончины митрополита Алексея и до конца княжения Василия Темного поддается с удобством цельному рассмотрению благодаря некоторому единству в отношениях как внешних, к татарам в эпоху разложения Золотой Орды и к Литве в эпоху Витовта, так и внутренних – в период последних колебаний борьбы между тенденциями к вотчинному дроблению и к закреплению политического единства Северо-Восточной Руси.

Мы видели, как в 70-х гг. XIV в. судорожные смуты, переживавшиеся Золотой Ордой, тяжело отразились на окраинных землях Великороссии и заставили Москву стать в положение оборонительное, собраться с силами для организации защиты своей земли от хищнических набегов. Но борьба на два фронта была ей еще не по плечу, и западные дела – отношения к Твери и к Литве – были еще слишком беспокойны и тяжки, чтобы не парализовать развитие энергичной политики на юге и востоке. Изнемогая в разорительных столкновениях, земли Рязанская и Нижегородская не находили опоры и обороны в великорусском центре.

А момент после смирения Твери и ослабления Литвы в конце 70-х гг. совпал с победой ордынского темника Мамая над соперниками и объединением в его руках всей татарской силы. Утвердившись в Орде, Мамай неизбежно должен был сделать попытку восстановления татарской власти над русским улусом. До сих пор его татары громили нижегородскую и рязанскую «украйну». Но помощь московской рати князю нижегородскому в наступлении на Поволжье и самозащите, а еще больше битва на реке Воже, ясно указывали, где искать центра русской силы. И Мамай решился на поход против Москвы. После тяжких испытаний последних лет Рязань и Нижний не могли уже служить оплотом центральных областей. Враги стояли через них – лицом к лицу. В поездке к Мамаю за ярлыком 1371 г. Дмитрий по докончанью обязался платить в Орду «выход» в определенном размере, теперь Мамай требовал большего, «како было при Чанибеке цари», т. е. в княжение Ивана Ивановича. Но во время этих переговоров, борьба была, видимо, решенным делом прежде всего для Мамая, готовившего решительный удар для восстановления ханского авторитета на Руси. Готовилось осуществление грозного союза Орды и Литвы, намеченного еще Ольгердом.

Для Литвы было не менее важно не медлить с решительным ударом на Москву, чем для татар. Смерть Ольгерда (1377 г.) вызвала большую смуту в его семье. Ядро своих владений, Виленскую область и Белорусские земли – Витебск, Минск, Новгородок, – он назначил второй семье своей, Ягайлу с братьями, к Ягайлу перешло и старейшинство в князьях Гедиминова рода, связанное с великокняжеским столом виленским. Но против Ягайла поднялись старшие Ольгердовичи, сыновья первой жены Ольгерда. Андрей из Полоцка бежал во Псков и в 1379 г. ходил с князем Владимиром Андреевичем на Северщину, где на московскую сторону перешел брат его Дмитрий, князь брянский и трубчевский. Приходилось Ягайлу смирять и Дмитрия-Корибута новгород-северского, а на юге Любарт волынский и подольские Кориатовичи вовсе отделились от великого князя виленского. В годину смуты Москва стояла опасной силой за русскими восточными областями Литовско-Русского государства, всегда готовая к поддержке недовольных виленской властью. Ягайло вступил в переговоры с Мамаем и сулил ему помощь против Москвы. Правда, в то же время связала его другая смута, потрясшая само Великое княжество Литовское в тесном смысле слова – разыгралось его столкновение с дядей Кейстутом. Но татары рассчитывали на литовскую помощь, и 1380 г. грозил Москве весьма тяжким испытанием.

В такой обстановке разыгрались события, в центре которых стоит знаменитая Куликовская битва. Анализ источников, служащих для их изучения, не выполнен еще в достаточной мере. Вернее, ему только начало положено вышедшим в 1910 г. отзывом А. А. Шахматова на диссертацию [С. К.] Шамбинаго «Повести о Мамаевом побоище» – в XII томе [отчета о] присуждении премий митрополита Макария. Можно принять, что в основе наших сведений лежат два источника: повесть, прославлявшая подвиг великого князя Дмитрия и его рати, составленная в Москве вскоре после битвы, еще при жизни Дмитрия, и ее переработка в великокняжеской летописи, главным образом на основании того, что Шахматов называет «повествованием о Куликовской битве, имевшим характер официозной реляции». Основная «повесть», по мнению А. А. Шахматова, могла выйти из монашеской кельи, а редакция «Московской летописи» отражает тогдашние интересы и настроения боярской служилой среды, притом определенного круга. В этой редакции характерно настойчивое выдвигание на первый план роли князя Владимира Андреевича, двух Ольгердовичей и связанного с ними воеводы Дмитрия Волынца, а также стремление дать полную военную хронику похода (что и придает некоторым ее элементам характер реляции) указанием на «уряженье полков», детали похода и боя, действия засадного полка. Ни один из этих источников не дошел до нас в первоначальном виде, и Шахматов намечает пути к их восстановлению из сравнительного изучения наших текстов, где их текст переплетен с разными позднейшими добавками и переделками, какими особенно богата редакция Никоновского свода, впутавшая в дело митрополита Киприана, выдвинувшая моральную роль св. Сергия, разработавшая романтический мотив об иноках Пересвете и Ослебяти, из коих только первый известен более ранним источникам, но не как инок, а как Александр Пересвет, бывший брянский боярин, и отнюдь не брат Ослебяти – сомнительного родоначальника митрополичьих бояр Ослебятевых.

Как ни явна тенденциозность тех частей рассказа о Куликовской битве, где резко выдвигается руководящая и вдохновляющая роль Ольгердовичей и Дмитрия Волынца, но противопоставить им нам нечего, а в их пользу говорит внутренняя вероятность, что Ольгердовичи принесли в ополчение Дмитрия и свою боевую энергию, и опытность, и свои традиции борьбы с татарами за русские земли, и наконец, быть может, данные о положении дел в Литве, побуждавшие и не очень опасаться Ягайла, и, главное, спешить с походом, пока не соединились литовско-татарские силы. Для Ольгердовичей поражение Дмитрия было бы в данный момент проигрышем собственного дела, а что влияние их должно было быть большим, показывает роль Андрея, который уже раньше выступал руководителем боевых сил московских рядом с князем Владимиром Андреевичем, [а также] почет, с каким встретили в Москве Дмитрия Ольгердовича, получившего от великого князя Переяславль со всеми пошлинами, наконец, своеобразная карьера Дмитрия Волынца, ставшего вскоре зятем Дмитрия.

На русской стороне, видимо, не было большой веры в победу. Ни сил нижегородских, ни Великого Новгорода, ни тверских с Дмитрием не было; только риторическое сказание Никоновского свода приводит на Куликово поле Ивана холмского. Олег рязанский только что претерпел разорение земли, которую татары в 1379 г. «пусту сотвориша», и московские сказания не щадят ему укоризн за двойную игру, переговоры с Мамаем и Ягайлом, как и с Москвой, своего рода попытку сохранить нейтралитет, когда борьба шла через его территорию.

8 сентября разыгрался бой, кончившийся разгромом татар. Это поражение было началом гибели Мамаевой; его в том же году согнал с Орды и разбил на Калке пришедший из-за Яика Тохтамыш, и Мамай погиб в Кафе, убитый генуэзцами. Ягайло, пошедший было на соединение с Мамаем, от Одоева повернул назад, а там его ждала борьба с Кейстутом и Витовтом. Олег рязанский бежал, опасаясь возвращавшейся московской рати, бояре рязанские били Дмитрию челом о мире и приняли на Рязань его наместников, а затем Олег вернул себе княжение ценой договора, весьма похожего на тот, что в 1375 г. заключен был между Москвой и Тверью[176]176
  Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1813. Ч. 1. № 32.


[Закрыть]. Олег признал себя «молодщим» братом Дмитрия, равным Владимиру Андреевичу, обязался сложить крестное целование к Литве и подчинить впредь свои отношения к ней московской политике; «с одиного» быть им и по отношению к татарам, будет ли с ними Дмитрию «мир» и «данье» или немирье и бой; и из [иных] русских князей иметь Олегу друзьями и недругами тех, кого в дружбе или вражде будут держать Дмитрий и Владимир, и идти на врага «с одиного». Установив подчинение сил рязанских политике великого князя, договор разрешил старые споры о рубеже, установив его по Оке. Олег уступил Москве Талицу, Выползов и Такасов, за то получил, «что на Рязаньской стороне за Окою», – Почен, Лопасну, Мстиславль, Жадене городище, Жадемль, Дубок, Броднич. Но договор этот не установил прочных отношений.

Под властью Тохтамыша, как позднее под управлением Едигея, татарская Орда снова окрепла, и Москва не была в силах прочно овладеть «украйнами» Великороссии, т. к. не могла еще организовать их защиту как своей территории. А сами они не были в состоянии обороняться от силы Тохтамышевой. В том же 1380 г. Тохтамыш известил Дмитрия о своем воцарении, и Дмитрий послал киличеев[177]177
  Так назывались в эпоху татарского владычества русские послы.


[Закрыть] с челобитьем и дарами. Дмитрий Константинович, князь нижегородский, послал к хану сыновей, и Кирдяпа остался при Тохтамыше заложником. И Олег рязанский держит себя подручником хана для береженья своей земли: «хотяше добра не нам, – записали в Москве, – но своему княжению помогааше»[178]178
  Полное собрание русских летописей. СПб., 1859. Т. VIII. С. 43.


[Закрыть]. Между Москвой и татарами нет барьера. Набег на нее Тохтамыш пытался обеспечить неожиданностью, задержал в Болгарии [Волжской] русских купцов, чтобы вести не было, но весть о его движении вовремя дошла от «нециих доброхотов» на пределах ордынских, которые и были «на то устроени»[179]179
  Там же. СПб., 1848. Т. IV. С. 84.


[Закрыть]. Дмитрий, «нача совокупляти полци ратных», выступил из Москвы навстречу татарам, созвал князей, но «обретеся разность в них, не хотяху помогати». И это «неодиначество и неимоверство» между князьями расстроило поход. Дмитрий ушел в Переяславль, Ростов, Кострому, стараясь силу собрать. В Москве началась анархия растерянности, «замятня велика»; «гражаньстии народи взмятошася», не обращая внимания ни на митрополита Киприана, ни на бояр, которые норовили покинуть город, выпустили их «едва умолены». Горожане сами сорганизовали оборону с помощью литовского князя Остея, которого летопись называет внуком Ольгерда, приехавшего к ним на выручку. Только хитростью – выманив Остея на убиение и завязав переговоры через суздальских княжичей – взял Тохтамыш Москву и жестоко разорил; его отряды опустошили волости Звенигородские, Можайские, Волоцкие, Переяславльские, Юрьевские. Только Владимир Андреевич оказал сопротивление у Волока. На пути от Москвы Тохтамыш взял Коломну и разорил землю Рязанскую, а Дмитрий, по его уходе, послал еще свою рать на Олега; князь бежал, «а землю его до остатка пусту ратнии учиниша, пущи ему бысть и татарскиа рати»[180]180
  Там же. С. 90; Т. VIII. С. 47.


[Закрыть]. Осенью того же 1381 г. Дмитрий с честью принял Карача, посла ханского, и снова стал данником Орды, повелев христианам «дворы ставити и города рубити».

Этот погром не мог не пошатнуть на время властного положения Москвы в Северо-Восточной Руси. Тверской великий князь Михаил Александрович прислал посла к хану под Москву и был пожалован милостивым ярлыком. Сила договоров 1375 г. (тверского) и 1380 г. (рязанского) падала сама собой. Но хан ушел, и Михаил мог опасаться судьбы Рязанского княжения. На Литву расчета не было. Оставалось искать милости хана и отважиться на попытку новой борьбы с Москвой. В 1382 г. умер последний князь кашинский, и великокняжеская сила в Твери окрепла, объединилась, и в следующем году перед ханом разыгрался снова спор Москвы и Твери о великом княжении. Целый год проморили в Орде Михаила и Василия Дмитриевича московского, но великое княжение оставили за Москвой, выжав из нее немало даров и обязательств на крупную сумму. Василий был задержан в Орде аманатом [заложником]; во Владимир явился «лютый посол», пришлось много «златом» давати в Орду и «бысть дань велия по всему княжению московскому, с деревни по полтине», а с Новгорода Дмитрий взял «черный бор»; и все-таки, видно, не хватило на выкуп сына, и Василий только в 1385 г. бежал из Орды без ханского отпуска. Но до смерти Дмитрия Москва уже не выходила из покорности хану. В советниках великого князя, среди которых первое место занимал Федор Андреевич Кошка и близкое к традициям митрополита Алексея и ко двору великокняжескому духовенство – Сергий, игумен Радонежский, его племянник Федор, духовник Дмитрия, архимандрит Симоновский и другие (как упомянутый ранее боярин Даниил, племянник митрополита Алексея) – держалась «добрая дума к Орде».

Нет основания утверждать, будто Куликовская битва легла каким-либо рубежом в развитии русско-татарских отношений. Удар был нанесен Мамаю – врагу Тохтамыша; а что была неправда перед самим ханом его услужника, за то его хан «поустрашил», а впредь жаловал его за служение правдою – в отчине его, по старине. Перед кончиной Дмитрий мог «благословить сына своего князя Василья, своею отчиною, великим княжением» в уверенности, что хан даст ему ярлык свой. Дмитрий умер в мае 1389 г., а 15 августа состоялось во Владимире посажение Василия на стол великого княжения ханским послом Шахматом.

Наладив мир с Ордой, Дмитрий мог заново укрепить свою великокняжескую власть. Олег рязанский вернулся было к попыткам самостоятельной политики и территориального расширения. В 1385 г. он захватил Коломну, разбил рать Владимира Андреевича, но под давлением церковных властей заключил с Дмитрием «вечное докончание», закрепленное вскоре браком Федора Ольговича с Софьей Дмитриевной. К сожалению, их докончание нам неизвестно. Конец князя Олега прошел в борьбе с татарскими набегами и западным соседом – литовской властью, которая при Витовте усилила свое давление на Восток.

Великое княжество Нижегородское по смерти Дмитрия Константиновича в 1383 г. перешло к его брату Борису, по ярлыку ханскому. Дмитриевич Василий, прозвищем Кирдяпа, был в ту пору в Орде в «истомлении велием» за попытку побега. Но в 1387 г. хан отпустил его с ярлыком на Городец. Кирдяпа с братом Семеном тотчас заручились помощью великого князя Дмитрия и согнали дядю Бориса с Нижнего, опираясь на Москву, ее силой.

Великий Новгород, неся на себе львиную долю тягостной оплаты татарской политики Дмитрия, столкнулся с великим князем из-за недоимок по «черному бору» – за многими залегла эта «княжчина», – а также из-за вольницы новгородской и двинской, пограбившей Нижний и Кострому; и поход на него всех сил низовских покарал новгородцев тяжким разорением волостей и крупной пеней в 8 тысяч рублей сверх пополнения «черного бора». Как самый «бор», так и то серебро докончальное сбирали княжие «черноборцы» и приставы новгородские вместе. Так установилось к концу жизни и великого княжения Дмитрия Донского старое равновесие отношений, еще мало устойчивое, постоянно колеблющееся.

По смерти Дмитрия отношения к Орде держались в том же положении, пока ханствовал Тохтамыш. Покровительство хана – по-прежнему одна из опор великокняжеской силы Москвы, и, по-прежнему же, милость Орды – одно из орудий междукняжеских интриг, захватов и споров о столах княжений. Смертью Дмитрия воспользовался Борис Константинович, чтобы вернуть себе Нижний, добыл ярлык и успел захватить племянника Кирдяпу. Для Москвы переход к нему великого княжества Нижегородского означал потерю влияния на важнейший пункт восточной политики. И Василию Дмитриевичу удался решительный шаг.

В 1389 г. он «умзди» хана и князей царевых и добыл ярлык на великое княжение Нижегородское себе. Из Орды Василий вернулся с ханским послом – царевичем Уланом. Посол с московскими боярами отправился в Нижний, и боярство нижегородское не стало за своего князя, признало новую власть. С Нижним Василий московский, видимо, по тому же ярлыку приобрел Городец, Мещеру, Тарусу и Муром, т. е. все основные пункты обороны восточной «украйны» и наступления на восток. Но утверждение московской власти в пределах нижегородской «украйны» прошло не без значительных трений и колебаний. Было бы в высшей степени интересно и существенно восстановить их возможно полную картину. Но для нее у нас данных – всего [лишь] только крайне отрывочные, случайные указания летописей, не дающие ни точных сведений, ни полных представлений о том, как замирала и вырождалась местная княжеская власть в борьбе за существование, постепенно уступая вновь организуемой власти московской. Став великим князем нижегородским, Василий Дмитриевич смиряет князей суздальских. Местные отчичи, Василий Кирдяпа и Семен Дмитриевич, сидели в Суздале; к ним, видно, ушел и Борис, умерший и погребенный в Суздале в 1394 г. Под 1393 г. упомянут поход великого князя московского под Суздаль; в 1394 г., по смерти Бориса, Дмитриевичи побежали в Орду к царю Тохтамышу, с трудом избежав московской погони. О Кирдяпе знаем потом только, что он умер в 1403 г. в Городце и погребен в Нижнем, в Преображенском соборе.