Текст книги "Проходящий сквозь стены"

Глава девятая
СОН В НАЧАЛЕ ТУМАНА

Выплеснув всю свою ярость и ненависть к Жухраю в высокотемпературной отрыжке, бес истощил последние силёнки. Он виновато улыбнулся мне, сказал: «Я тут отдохну, ладно?», лёг на живот, раскинул задние лапки наподобие сластолюбивой мартовской кошки, ожидающей совокупления, и отключился. Про Стукотока и говорить нечего. От былого молодцеватого лейтенанта осталось только порядка девяноста килограммов хорошо отбитого и плотно упакованного в рваный комбинезон мяса для эскалопов, – а ещё хрипящее дыхание да галоши на шнурках.

Вот и пришлось мне тащить на себе сразу двоих.

Опричник был неподъёмно тяжёл, как мертвецки пьяный человек, и так же пьяно расслаблен. Сдаётся мне, он ежеминутно проваливался в беспамятство. В какие-то моменты взамен того, чтобы хоть кое-как переставлять ноги, он вдруг начинал их подгибать – и нас всей кодлой несло вбок. Буквально чудом мы ни разу не рухнули. Это стало бы необратимой катастрофой: мы спускались по крутой лестнице, что обнаружилась за дверцей сказочного «теремка», ступеньки были бетонными, и падение могло кончиться крайне печально. Кроме того, я почти уверен, что попросту не сумел бы поднять Стукотока на ноги снова. Не приведи бог, доведётся вам загнать живому человеку в бочину ножик. По самую рукоятку. Если вы не профи кровопускания, ручаюсь, после этого ручки-ножки будут у вас ходить ходуном сутки минимум. У меня дрожали не только конечности. В животе вся требуха превратилась в желе и тряслась, тряслась, тряслась, – и отрывалась. И ошмётки падали с явственно слышимыми звуками куда-то в район прямой кишки.

Но за пазухой у меня похрапывал тоненько Жерар, а бестии, как известно, сам чёрт ворожит. В конце концов, мы выбрались наружу.

Стояло очень раннее, очень туманное, очень тихое утро. Только где-то далеко погромыхивал поезд да над ухом натужно сопел Стукоток. Я пугливо осмотрелся.

Окрестности Старокошминского Дворца детского творчества были пустынны и вполне сгодились бы как натура к фильму в духе посткатастрофической техногенной антиутопии. К ремейку «Сталкера», например. Или на худой конец к какому-нибудь «Туману» по мотивам Стивена Кинга.

Прямо перед нами пролегала дорога. Обычная ноздреватая бетонка. Справа она карабкалась круто вверх по глинистому склону, заросшему мать-и-мачехой, и упиралась в нагромождение полусгнивших железнодорожных шпал, распространявших неистребимый запах креозота. Шпал было так много, что границы этого завала-залома совершенно терялись в тумане. Меж ними пробивалась молодая тополиная поросль. Было совершенно непонятно с какой целью и каким способом эту титаническую поленницу ухитрились соорудить. Зато понятно было, отчего она до сих пор не расползлась. От обрушения шпалы удерживал ряд вкопанных в землю могучих стальных баллонов. Каждый был в полтора человеческих роста высотой и в два обхвата диаметром. На некоторых сохранились загадочные литеры – странная смесь готических букв и дробных чисел. Наверное, во времена безраздельного торжества цеппелинов именно в таких ёмкостях хранились на воздухоплавательных базах резервные запасы водорода.

Слева дорогу перегораживал облупленный шлагбаум, оборудованный парой бульдозерных траков вместо противовеса. Шлагбаум был нелеп и жалок, как курица под дождём. Весь какой-то гнутый-перегнутый, будто в него сотни раз с разгону въезжали тяжёлые грузовики, после чего шлагбаум кое-как выправляли – до следующего грузовика. Потом возиться с ним, видимо, надоело. Сейчас он был примотан к опоре обыкновенной алюминиевой проволокой. Поднырнув под шлагбаум, бетонка устремлялась под уклон, чтобы вновь спрятаться в тумане.

Напротив нас дорогу под самую бровку подрезал обрывистый откос циклопического котлована. Из его невообразимых глубин вздымались крошащиеся обломки бетонных конструкций, заляпанных битумом, и лениво шевелящийся туман окружал их, подобно густому тяжёлому дыму. Словно тут скрывался в своём бункере от народного гнева очередной враг глобального торжества демократии, но высокоточное оружие возмездия настигло-таки его, разворотив подземную берлогу к такой-то матери. Картина разрушений усугублялась покосившимся шестом, на вершине которого символом не принятой капитуляции болталась грязная мерзкая тряпка.

Но хуже всего дело обстояло с самим Дворцом детского творчества. Это было уродливое кубическое строение, выполненное из гофрированного металла, с редкими узкими окошечками-бойницами в два ряда: на уровне второго этажа и под самой крышей. Здание давило. Казалось, что оно медленно, но безостановочно – микрон за микроном – погружается в грунт. Погружение это не виделось, скорей ощущалось. Буквально на грани восприятия. И ещё казалось, что, стоит войти в здание, как микроскопическое сползание окончится, и многоэтажная коробка разом ухнет по самую кровлю – только смачно и сыто чавкнет глина. Капкан это был. Тюрьма. Каземат. Обитель зла. И уж конечно в недрах этого мрачного чудища никакого творчества, особенно детского, не могло рождаться и существовать по определению.

– Туда, – сказал Стукоток, вяловато шевельнув подбородком налево.

Мы обогнули сторонкой шлагбаум, прошли мимо лежащей на боку полосатой сторожевой будки, забитой строительным мусором, мимо двух аккуратных клумб, сооружённых из автомобильных покрышек и мимо сооружённой из автомобильной же покрышки качели. Потом из тумана возник высокий бетонный забор, украшенный выцветшими детскими рисунками на тему: «Я люблю свой город» и «Соблюдайте правила дорожного движения», и мы немного прошли вдоль него.

– Теперь туда, – просипел Стукоток.

Пересекши дорогу, мы углубились в мокрый от росы бурьян. В бурьяне обнаружилась тропинка. Впрочем, от тропинки было мало толку. Какие-то разлохмаченные сизые метёлки, которыми венчались травяные стебли, то и дело влажно шлёпали меня по торсу и по лицу, заставляя позавидовать лишённому подобного удовольствия Жерару. И зверски жалилась крапива.

Наконец кончился и бурьян. На обочине бетонки (уж не сделавшей ли крюк старой знакомой?) стояла видавшая виды серая «копейка».

Стукоток заметно воспрянул духом. Первым делом он отпер водительскую дверцу, вытащил неизменную свою планшетку, а из неё шприц-тюбик. Зубами сорвал колпачок и прямо сквозь штанину уколол себя в ляжку. Минуту постоял с блаженно закрытыми глазами, после чего направился к багажнику.

– Павел, – позвал он окрепшим голосом. – Ты там своего чертёнка на сиденье брось. А сам топай сюда. Давай-ка, умойся, переоденься. У меня тут подменка имеется. Хабэшка старенькая. Вроде, не сильно грязная.

Пока я отмывал с лица и рук кровь (в багажнике нашлась бутыль с водой), пока облачался в потрёпанную, застиранную и пропахшую бензином доисторическую солдатскую форму, он сидел, привалившись к переднему колесу, и осторожными прикосновениями обследовал собственное тело на предмет внутренних повреждений. Закончили мы одновременно.

– Покажись, – сказал Стукоток.

Я показался, старательно отводя взгляд от его лица. Было оно страшно. Губы и нос, как ни странно, уцелели. Зато всё прочее… На подбородке кровенила глубокая ссадина, переходящая на щеку. Ушки-лопушки сделались как пригорелые оладьи. Один глаз опух и наливался багровым, другой воспалённо поблёскивал под рассечённой бровью. Правая рука висела плетью. Стукоток, болезненно морщась, периодически трогал себя то за локоть, то за плечо.

– От, молодцом! – похвалил он меня, тяжело ворочая изувеченной челюстью. – Красавец! Ещё бы пилоточку набекрень, ремень и сапожки юфтевые. Хоть сейчас плакат рисуй. «На страже Родины!».

Я поддёрнул сползающие штаны и уныло усмехнулся. Плакат с меня даже при наличии сапожек и пилоточки можно было рисовать один-единственный. Афишу к «Чонкину».

– Что теперь? – спросил я.

Он быстро облизал сухие губы.

– Машину водишь?

– Только теоретически.

– Попрактикуешься. Трасса сейчас пустая, тихонько доползём.

– А вы?

– А я, Павел Викторович, буду сзади лежать и ценные указания отдавать. По мере возможности. За руль мне сейчас никак невозможно. Под балдой я. – Он щелчком отправил пустой шприц-тюбик в кусты. – Могу таких дров наломать… И ключица, кажется, сломана. Так что – увы. Ладно, давай, экипаж – по машинам.

– Мне бы сперва отойти…

– Зачем? – удивился Стукоток и снова облизнулся. – Писай тут.

Я потупился.

– Брюхо? – сочувственно спросил он.

– Брюхо.

– Добро, иди, оправься. Но живо.

Я направился к бурьянам.

Живо не получалось. Прежде всего, я выбирал место посуше и свободное от крапивы. Потом сражался с непривычной мотнёй на тугих пуговицах. Потом с нарастающим ужасом шарил по многочисленным карманам гимнастёрки в поисках бумаги, а после максимально бережно пользовал найденную двойную страничку из блокнота. Страничка оказалась прелюбопытной, заполненной замечательными в своём роде записями и я, сами понимаете, вначале все их прочёл. То, что солдат спит – служба идёт, я слыхивал и раньше. Но вот о том, что любовь – костёр, палку не бросишь – потухнет, узнал впервые. Остальные афоризмы тоже представляли известный интерес. На случай, если розовая повестка из военкомата окажется не подделкой, я запомнил и их. «Масло съели – день прошёл». «Дембель неизбежен, как торжество коммунизма, – сказал дух, утирая слёзы половой тряпкой». «Если очень вы устали, сели-встали, сели-встали…» В итоге прошло минут десять, а то и больше, покуда я, благополучно справившись со всеми проблемами, начал застёгиваться.

И тут вдруг ощутил спиной изучающий взгляд. Тяжёлый. Я поспешно обернулся.

Стукоток успел надеть поверх комбинезона милицейский китель, а голову покрыть фуражкой. Раненую руку заключил в лубок, изготовленный из неровно разрезанной пластиковой бутыли, и кое-как примотал к телу с помощью широкого скотча. Другую держал в боковом кармане. Подбитый глаз заплыл окончательно, здоровый был широко раскрыт и горел дьявольским огнём. Облизывался он теперь беспрерывно и так же беспрерывно совершал множество мелких движений. Подёргивался, переступал, потряхивал головой.

Мне сделалось как-то нехорошо. Тревожно как-то.

– Что случилось? – спросил я мягко.

– Вышел сокол из тумана, – хрипло отозвался Стукоток. – Вынул ножик из кармана.

В порядке иллюстрации к собственным словам он сейчас же потянул из кармана руку. В кулаке был зажат знакомый широкий кинжал – с метлой и собачьей головой на лезвии. Тот самый, а скорее, похожий. Тот ведь так и остался в жирном боку Карлика Носа.

– Буду резать, буду бить… – Опричник, мертво скалясь, сделал несколько крадущихся шажков в мою сторону, – …Всё равно тебе водить!

Он замер рядом, поигрывая ножом – взвинченный, напряжённый. От него веяло жаром, как от печки. Псих, подумал я с ужасом. Сначала ему Жухрай хорошенько мозги отшиб, а теперь он ширнулся и окончательно с нарезки слетел. Вдобавок жар. Всё, абзац мне!

– Я ведь не отказываюсь, – заискивающим тоном сказал я и натянуто улыбнулся. – Водить, так водить. Нет проблем.

Нож молниеносно мелькнул снизу вверх и уткнулся мне в лоб.

Рукояткой.

– Тук-тук. – Рукоятка раза три несильно стукнула меня по лбу. – Дома кто-нибудь есть?

– Ч-чего? – пролепетал я, содрогнувшись всем телом.

Какое счастье, что мочевой пузырь был опорожнён!

– Того, – расстроено сказал Стукоток, пристально вглядываясь мне в глаза. – Идиот ты, Павел Викторович. Не зря, видно, тебя из университета отчислили. Кто оружие на месте преступления оставляет, а? Там же пальчики…

* * *

Двигатель на «копейке» стоял новенький, без малого двухлитровый, к тому же форсированный. Стоило совсем немного придавить педаль газа, как «Жигуль», весело рявкнув, прыгал и летел стрелой. «Нажимаешь на педаль, и машина мчится вдаль…»

– Теперь газу, Павел Викторович, – подбодрил меня Стукоток, когда мы выбрались на трассу, ведущую в Императрицын. – Скорость отлично нервы успокаивает. Да и машина рыскает меньше.

– Да, да, педаль до полика! – провокационно пролаял проснувшийся и свеженький как корнишон «Слава агротехника», Жерар. – Дорога-то свободная. Глупо было бы… Не русский ты, что ли? А у кого прадед истребителем был? У Пушкина Александра Сергеича? Нет, чувак, у Пушкина прадед был негром, а истребителем прадед был у тебя…

И далее в том же духе.

Однако газовать «до полика» я не собирался. Первая, максимум вторая передача. Сорок километров в час. Тише едешь – дольше будешь. Особенно когда туман ещё окончательно не раздуло, а за рулём сидишь впервые и дотоле не водил ничего тяжелей велосипеда «Кама». Болид «Формулы-1» на компьютере не в счёт.

(Между нами, я и на сорока километрах потел, как в бане.)

Сказав, чтобы я, раз уж всё равно ползу как черепаха, держался крайнего правого ряда, лейтенант откинулся и закрыл глаза. Только если он надеялся отдохнуть, то напрасно. Бес, отчаявшись побороть мою робость, переключился на него.

Зачем, зачем эта жестокость по отношению к кракенам? К кому? – переспросил Стукоток. К кракенам, сокол вы мой ясный… («Дикий», – поправил я вполголоса. «Тем более», – отмахнулся чуткий на ухо бес.) Помните тех мальчиков в Старой Кошме? Мы с напарником зовём их так. Из-за особенностей анатомии. Ну ладно, Жухрай… К Жухраю у каждого из нас имелись свои претензии. У кого-то большие, у кого-то меньшие. Да, наконец, его было просто необходимо уконтрапупить – хотя бы из соображений самозащиты. Но прочие-то? Это ж чисто дети были. Де-ти! Чужие – не чужие, какая, к шуту, разница? И, к слову: их родной язык – русский. Вот так-то! А хоть бы и любой другой. Ломать их просто для того, чтобы расчистить дорогу?! Какая необъяснимая жестокость. Ведь наверняка у Когорты нашлось бы множество способов тихо и без этих кровавых эффектов нейтрализовать бедняжек на сколь угодно долгое время. В конце концов, они даже не успели сделать ничего плохого. Как ему, Жерару, так и его напарнику Паше. Знакомым Жерара и Паши. Незнакомым. Ближним и, вспоминая старика Ницше, дальним. Человечеству вообще. Между прочим, как раз человечеству они обещают избавление от многих застарелых человеческих болячек. Но, возможно, они успели как-то насолить Опричной Когорте? Дикой сотне? Лично Стукотоку? В таком случае, нам с напарником хотелось бы узнать, чем конкретно.

И тут Стукоток ему выдал. Обоим нам выдал.

Всё началось с того, что старшему лейтенанту Стукотоку поступил сигнал. Телефонный и, как часто бывает, анонимный. Старушечий голос, дрожащий от восторженного ужаса, сообщил, что обнаружен «труп мёртвого человека». Возле детской карусели лежит. Ой, а крови-то, крови!.. Чертыхаясь, Стукоток вылез из ванны, где отмокал после многочасовой возни со спасением беспризорников (отравились в подвале – утечка газа), и отправился по указанному адресу. Погибший был нестарым ещё и даже довольно упитанным, но предельно нечистым бомжом. Кто-то расшиб ему голову камнем. Орудие убийства валялось тут же. Банальная история – грохнули свои же. Не поделили чего-нибудь. Поджидая труповозку и криминалистов, Стукоток занимался обычными в таких случаях скучными делами. Высматривал возможных свидетелей (окна, скамейки, гаражи), прикидывал детали для отчёта (положение и расположение трупа, время вызова) и так далее. И всё бы хорошо, да что-то было нехорошо. Что-то было неправильно. Стукоток достал фонарик и осветил рану. Затем камень. Затем снова рану. Или у него появились зрительные галлюцинации или одно из двух. Кроме мозговой ткани, частиц кожи, волос и крови – как в ране, так и на орудии убийства – присутствовало ещё кое-что. Зеленовато-серебристые включения странной природы. Он опустился на колени и обстоятельно изучил камень (от покойника слишком уж смердело) через лупу. Это смахивало на мох или плесень. Стукоток определённо рассмотрел несколько волосков. Гниль, выросшая на живом мозге? Фантастика какая-то. Конечно, чьим внутренностям и разлагаться заживо, как не бомжовским, и всё-таки… Будь он обычным участковым, плюнул бы и забыл. Однако служение Когорте учит обращать внимание именно на проявления аномального. Стукоток немедленно поставил в известность кого следовало.

И не напрасно. Осмотр убиенного в специализированном центре (каким путём он туда перекочевал не Стукотока дело) выявило следующее. Всю поверхность мозга бродяжки покрывал слой своеобразной «грибницы». (Я гулко сглотнул, сердце пропустило удар и забилось в бешеном ритме.) Паутина гифов, ветвясь, пронизывала кору и где-то глубоко внутри (специальное название зоны мозга Стукоток просто не запомнил) срасталась в довольно плотный узелок размером с лесной орех. Осторожное вскрытие узелка выявило наличие «зерна» крайне сложной структуры. Выглядело «зерно» как перламутровая двояковыпуклая линза, сформированная из тех же гифов и опушённая восемью сотнями подвижных лучиков-ресничек. Этакое солнышко анфас. Серенькое, весьма твёрдое и сопливенькое солнышко. Крепенькая такая крошечная пакость.

Точь-в-точь прототип широко рекламируемого в последнее время чудо-процессора «Гугол».

Лично Стукоток путём оперативных розыскных мероприятий выяснил, что погибший бомж некоторое время назад исчезал, а по возвращении с таинственным видом рассказывал знакомым о каком-то необычном лагере, где провёл зиму. Дескать, там его кормили и холили. Безболезненно подлечили зубы, простату и печень. Работать почти не заставляли. Однако и свободы не давали. Стоило наступить тёплым денькам, он оттуда с большими приключениями бежал. Местоположение лагеря покойник открывать не желал. Ни при каких условиях.

Процесс наконец-то пошёл, обретя конкретную направленность. Вскоре Когорта вышла на фирму «СофКом». Ещё быстрее (промедление вообще не в принципах опричников) проведала о нечеловеческой сущности отдельных работников «СофКома». Как? Очень просто. Дело в том, что ещё в советские времена (всякому понятно, кем) в самых неожиданных местах крупных городов размещены рентгеновские, ультразвуковые, инфракрасные и прочие детекторы, сканеры, датчики. Все они до сих пор полностью исправны и готовы по первому требованию выдать необходимую информацию – хозяевам или тем, кто убедительно прикинется хозяевами. А умельцев самого разного профиля в Когорте предостаточно. Про налаженность взаимовыгодных контактов с родственными госслужбами и говорить нечего.

Столь же оперативно были сделаны соответствующие выводы. А именно. Готовится колонизация Земли. «Наездники» (условное название чужаков – по аналогии с насекомыми, откладывающими яйца в тела живых гусениц) используют человеческий мозг в качестве инкубатора. Факт агрессии налицо. Значит – война. До полного уничтожения противника. Пленных не брать. Брать только «языков»; получив максимум сведений, ликвидировать. Жестоко? Недальновидно? Увольте от этих розовых пацифистских соплей! «Опричная Когорта» – боевой отряд и никогда не возлагала на себя функций комиссии по контактам с иными цивилизациями.

Выражаясь фигурально, бронепоезд разводил пары, машина его набирала обороты, боеприпасы подвозились, орудийные прицелы выверялись и юстировались, личный состав горел рвением. Стрелка была уже переведена с запасного пути на основной… А Стукотоку тем временем сказали: «Спасибо, товарищ лейтенант. Теперь занимайтесь своими обычными делами. Призывниками, например». Это было, по меньшей мере, странно. Во-первых, Стукоток считался одним из лучших соколов Дикой сотни как раз по части физических контактов. Во-вторых, последние два года именно он курировал комбинатора Павла Дезире (оперативная кличка Шило), чьё недавнее исчезновение с большой вероятностью было делом рук «наездников». Шило работал по «СофКому» и, видимо, тоже докопался до истины. Если «наездники» его до сих пор не устранили, то он вполне мог обнаружиться на одной из их баз. Стукоток уже и повестку фальшивую подготовил, чтобы вывести поднадзорного из застенков без лишних объяснений. А тут – на тебе! «Шило, по-видимому, мёртв. Поиски его тела крайне нежелательны, поскольку могут спугнуть осторожную крупную рыбу. Займитесь, наконец, призывниками».

Пораскинув мозгами, лейтенант пришёл к мысли, что Павел Дезире руководством Когорты приговорён к ликвидации. Так же, как, очевидно, все прочие потенциальные носители «личинок». Полумер мы не признаём. Зачистка – так уж до стерильной чистоты и асептической озоновой свежести. Зачищенная территория должна блестеть, как у кота яйца. Если кто забыл: «Опричная Когорта» – не богадельня!

Но Стукоток, как и всякий опричник, имел право на самую широкую свободу действий в пределах компетенции. «Пределы компетенции» – понятие довольно условное. Кто их устанавливал? Когда? Дед Пихто при царе Горохе вилами по воде писал – и это в лучшем случае. А Шило Стукотоку нравился. Славный паренёк. Кроме того, способность к транспозиции – слишком уникальная штука, чтобы за здорово живёшь разбрасываться комбинаторами.

Участковый поставил на уши весь свой личный аппарат осведомителей. А ну как «наездники» захотят перевербовать Дезире и задействовать в своих целях? Сам он на их месте так бы и поступил. Глупо выбрасывать трофейное оружие. Особенно, когда оно превосходит твоё собственное по мощи и функциональности.

Шанс на удачу был ничтожный, – но он был.

Позвонил Семёныч из «Скарапеи». («Ну, прощелыга!» – восхитился бес.)

Дальше – дело техники. Вначале Стукоток намеревался тихо-мирно проследить за «наездниками», увозящими комбинатора, до самой их базы. Или куда они там направятся. Но в «Скарапее» неожиданно погас свет, что-то стало взрываться, потянуло «слезогонкой». Поднялась паника. Шило, судя по торопливому и сбивчивому сообщению Семёныча, куда-то запропал. «Наездники», длительное время относившиеся к переполоху индифферентно, в какой-то момент вдруг заволновались и стали настойчиво рваться внутрь клуба. Вероятно, что-то пошло у них наперекосяк. Уж не решил ли Павел Викторович покинуть своих новых друзей без предварительного уведомления? – подумал Стукоток. Похоже, так оно и было.

Соответственно следовало подкорректировать планы.

Он перешёл на запасные позиции и стал поджидать фигуранта там. Если во время охоты загонщики порскают и шумят на одном участке, то добыча, разумеется, обнаруживается в совершенно другом. Точное направление её бегства вычисляется опытными охотниками элементарно. Стукотоку в подобного рода делах опыта было не занимать. Ему оставалось встать на самый перспективный «номер» и взвести курки.

Дичь выбежала на него точно в предполагаемый срок.

Перехватив многострадального Павла Викторовича, опричник начал умышленно тянуть время, поджидая «наездников». У него в последний момент возникла крайне любопытная идея, которая требовала подтверждения. Или опровержения.

Тут Стукоток примолк. Подбадривать его мне было недосуг: рядом с «копейкой» вырисовалась длиннющая фура, хвост её мотало немилосердно, и я был всецело поглощён управлением. Водитель фуры не то заснул, не то просто почуял во мне «чайника» и решил малость позабавиться. Обгонять не обгонял, отставать не отставал – и даже понемногу прижимал нас к обочине. Обложив его по матушке, батюшке и остальным близким родственникам, я свернул на обнаружившуюся очень кстати автобусную остановку, затормозил и встал. Обдав нас на прощание дизельной копотью и громогласно взревев клаксоном, весельчак дальнобойщик вывел трейлер в крайний левый ряд, где резко прибавил скорости. Очевидно, «придавил до полика».

– Педераст! Чтоб тебе все колёса ночью в грязи проколоть! Разом! – прокричал я ему вслед сердечное пожелание и, отдыхиваясь, спросил Стукотока: – Ну и что это была за любопытная идея?

Вместо него ответил Жерар.

– Он вырубился, Паша, – сказал бес.

* * *

Попытки привести Стукотока в сознание окончились безрезультатно. Могучий организм опричника знал своё дело туго. Восстанавливаться, так восстанавливаться. Стукоток был точно былинный богатырь, который валится после жестокой сечи под зелёный дуб, чтобы проспать три дня и три ночи непробудным сном. Хоть головушку буйную ему руби.

– Куда теперь? – спросил я уныло и вытряхнул последние капли вездесущего «Святого источника», обнаруженного под водительским креслом, за шиворот лейтенанту. – В контору к шефу?

Бес сейчас же возмущённо затявкал в том смысле, что кое-кто, не вынеся мытарств последних дней и ночей, наконец-то рехнулся. «Серендиб» – последнее место, где бы Жерар хотел сейчас оказаться.

– А Старая Кошма? – спросил я.

– Ну, тогда предпоследнее, согласился он. – Поскольку шеф с его колоссальными возможностями до сих пор о нас не позаботился, надо заключить, что. Двоеточие. Следи за артикуляцией, чувачок. Эта. Средневековая. Сволочь. Нас. Кинула! Он сразу хотел нас кинуть. Он для того только и направил нас к Софье, чтобы потом с наибольшими брызгами кинуть. Швырнуть в самую трясину. В самую вонючую жижу. В топь. В нужник. Чтобы мы своей шумной предсмертной вознёй и пусканием пузырей отвлекали внимание от его ненаглядного интеллектуала Максика. Мы справились превосходно.

– Отвлекали внимание… – задумчиво повторил я.

– Ну да! – Бес, решивший, что я затеваю спор, повысил тон. – Подобная рокировка (а лучше сказать финт) является классическим ходом мудрого военачальника, понимающего, что для победы придётся кем-то пожертвовать. Азбука тактики. К твоему сведению, это преподавали ещё в начале двадцатого века на курсах красных командиров «Выстрел». Выдвинуть навстречу противнику, движущемуся в атакующей колонне, подразделение поплоше, которое не слишком жалко. Вооружить его под завязку, наобещать по завершении операции орденов, званий и т. п. Затеять его силами перестрелку. Вынудить неприятеля развернуть свои полки во всю ширь на невыгодной местности, смешав ему тем самым все планы. И вмазать по нему затем из всех калибров. Надо ли говорить, что ордена личному составу подразделения-приманки в таком случае присваиваются посмертно? И потом, бросать камни по кустам, вводя противника в заблуждение, – фирменный стиль Сулеймана. Вспомни, как совсем недавно ради твоей безопасности по приказу шефа очень крупно подставлялся Убеев. Может быть, кому-нибудь кажется, что ему пришлось сладко?

– Тебе-то откуда про Убеева известно? – поразился я.

– Какая разница? Сорока на хвосте принесла, – огрызнулся бес и враз замкнулся. Подумайте, какой конспиратор!

– Ладно, – сказал я примирительно, – гений ты мой тактический. Мюрат ты мой славный. Маршал Ней и Тухачевский в одном лице. Пусть так. Сейчас-то что нам мешает вернуться под пушистое крылышко шефа?

– Паша, – сказал он с жалостью. – Па-шень-ка!..

– Что Па-шень-ка?

– А то. Ты никогда не слушал моих советов. Вспомни, чем это обычно кончалось. Хочешь попытать судьбу ещё разок? Попутного ветра. Семь футов под килем. Скатертью дорога. Штандарт в руки. Или хоругвь. Только без меня.

– Ну, хорошо, – сказал я, возвращаясь на водительское место. – Тогда куда? Ко мне?

– Глупо было бы…

– Согласен. К тебе?

Он только фыркнул.

– Что ты фыркаешь, будто лошак строптивый? – рассердился я. – Предлагай сам.

– Изволь, – сказал бес. – Только тебе не понравится.

– Начало обнадёживающее, – сказал я.

– Безусловно, – суховато сказал Жерар. – Мне уже можно продолжать?

Я кивнул.

– План прост. В этом рубище, – он пренебрежительно царапнул полу гимнастёрки коготком, – появляться перед людьми решительно воспрещается. Больно уж ты в нём на дезертира похож. Поэтому сейчас ты надеваешь чистую рубашку и брюки лейтенанта. Жаль, конечно, что форменные. Ну да ничего. Погоны снимем, рукава закатаем – авось, в глаза не бросится. Самого супермена оставляем в машине. И двигаем отсюда со всей возможной скоростью. Автостопом. Деньги есть.

– Сами, значит, ходу. А Стукотока, значит, бросаем? – хмуро переспросил я. – Вот так вот, да?

– Да так.

– Замечательно, – едко сказал я. – А ты не боишься, что наш избавитель тем временем загнётся?

– Я другого боюсь, Пашенька, – ласково тявкнул Жерар. – И ты того же бойся. Как бы твой лейтенант не очухался.

– И тогда?

– Во поле трында! – ещё того ласковей отозвался бес. – Ты что, поверил этим его песням западных славян? О том, как благородный сердцем опричник без санкции сотника устремился спасать опекаемого комбинатора? – Тут он, наконец, сорвался: – На хрен ему это сраное геройство сдалось? Да Когорте нужен носитель имплантата-«личинки»! Для опытов. Чтобы на живом мозге наблюдать, во что эта гнусь разовьётся в конце концов. И всё!

– Кто носитель «личинки»? – потрясённо спросил я. – Кого это ты подразумеваешь, кобелина?

– Того и подразумеваю, – отводя взгляд, тявкнул Жерар.

– Нет, зверь, серьёзно…

– Горюшко моё! Ты в самом деле дурак, или прикидываешься?

– Кто дурак, тот сам знает, – заученно парировал я.

Бес сокрушёно махнул лапой.

– Да, чего с тобой… Паяц.

– А ты параноик.

– Да, параноик! В нашей ситуации это гораздо полезней для выживания, чем полная атрофия чувства опасности. – Он поставил передние лапы мне на плечо и сдавленно прошипел, глядя прямо в глаза: – Знаешь, Паша, я уже начинаю подумывать, что у тебя и впрямь мозги заплесневели.

– Мудила ты после этого, понял? – сказал я обиженно, дёрнул плечом, отталкивая его, и отвернулся.

Воцарилось молчание, нарушаемое только прерывистым дыханием лейтенанта да шумом проезжающих мимо автомобилей.

Я с исступлением балованного ребёнка, нежданно-негаданно получившего от ласковой бабушки по попке, жалел себя, а бес… Бес стеклянными глазами созерцал пространство, время от времени механически почёсываясь.

Потом я взял себя в руки и постарался размышлять конструктивно.

Вызволять одного человека, заставляя кракенов насторожиться и ставя тем самым под угрозу все планы Когорты – крайне нерационально. Пусть даже человек этот – носитель «личинки», что ещё доказать надо. Каждая транспозиция начисто выметает из моего организма любые болезнетворные вирусы, не говоря уже о разных бактериях, амёбах, паразитах. Счастливое исключение составляет лишь полезная пищеварительная микрофлора. Так что минувшая ночь, переполненная проникновениями, со стопроцентной вероятностью стала бы фатальной как для внедрённой в меня личинки «Гугола», так и для её гифов.

Следовательно, Стукоток орудовал сегодня исключительно на собственный страх и риск. Спасая меня. И мой ответный долг – постараться спасти его. Да и вообще, что бы там ни гавкал перестраховщик Жерар, бросать раненого – это совсем уж ни в какие ворота…

Словно услышав меня, лейтенант громко заскрежетал зубами.

Мы с бесом переглянулись.

– Надо позвонить по номеру, что он дал, – сказал я.

– Звони, – насмешливо тявкнул маленький шельмец. – Расстёгивай свои чудные галифе, доставай шерстяные бубенчики и звони, сколько моченьки есть! Может, кто и откликнется.