Текст книги "Проходящий сквозь стены"

– Да. Сейчас убедитесь. Софья Романовна, вы позволите? – Я показал на туалетный столик перед большим зеркалом. – Мне требуется карандаш и бумага. Соорудить верительные грамоты.

– Да бога ради, – сказала она. – Что угодно. Арест, смотри, как превосходно сложен мальчик. А ты утверждал, что человечество вырождается. Это же Адонис!

– Скорее Эрот, – хохотнул Кракен.

Он был отчасти прав. Карельская берёза двери оказала ожидаемый и весьма стойкий (прошу прощения!) эффект. Впрочем, я был к этому заранее готов, а потому – невозмутим. Во всяком случае, внешне. Кроме того, бумажная салфетка, с которой мне пришлось иметь дело, была чересчур рыхлой, изображаемые символы – сверх меры заковыристы, а подводочный карандаш, предназначенный для нежной женской кожи век – излишне мягок. Даже при том, что я сравнительно неплохо рисую, требовалась полная концентрация.

Наконец я закончил свой труд.

– Думаю, достаточно.

– Ага, – серьёзно сказал Кракен, разглядев мои каракули. – Я подозревал, что вам беспременно захочется вскрыть футляр. Только не был уверен, что на это хватит времени.

– Я его разбил. Благо там было обо что, а я в некоторых случаях могу быть очень силён.

– Не сомневаюсь. Насчёт ряда случаев ни мгновения не сомневаюсь. – Он показал глазами, какой случай имеет в виду, и вновь хохотнул.

Скотина.

– Память у вас, разумеется, профессиональная. То, что манускрипт – это своеобразный словарь, с помощью которого можно осуществить перевод с давно умершего языка на один из известных, я вам, кажется, зачем-то сказал. И вы, видимо, решили, что владение древними знаниями превратит вас в значительную фигуру.

– По крайней мере, в ваших глазах.

– По крайней мере, в моих глазах. Странная логика. Если я уничтожаю нежелательный к прочтению документ, что помешает мне уничтожить знающего о его содержании человека? Так ведь? Ну да ладно. Вы, кстати, поняли, на чьей коже был выполнен текст?

– По-видимому, ламия.

– Совершенно верно. В те времена, когда создавался манускрипт, эти твари не были столь самостоятельны, как теперь. Собственно, их для того и вывели. Остроумный эксперимент помешанного гения. Доверить сохранение памяти об угасающей цивилизации тому, что более или менее нетленно. Не камню, не металлу, а великолепно приспособленному к изменениям окружающей среды искусственному существу. Взаимное расположение чешуек, их форма и окрас…

– Это я понял, – перебил я его.

– Ну да, конечно. – Он кивнул. – Между прочим, для того, чтобы прочесть послание, надо суметь перевести язык чешуи на человеческий язык. Прежде всего следует особым образом снять кожу, выделать. И расположить тоже не абы как. Притом учтите, каждый экземпляр соответствует всего лишь одной главе текста. Внушительной по объёму информации, но всего одной. Сколько у вас на примете ламий, согласных расстаться со своей шкурой ради удовлетворения чьего-то любопытства?

– Пусть вас это не беспокоит, – отрезал я. – Найдём, если потребуется.

– С вашими знакомыми – пожалуй, – легко согласился он. – На редкость кровожадные субъекты. Однако вынужден вас разочаровать, дорогой друг. В сейфе находилась фальшивка. Об этом не догадывались даже сами хранители, но это так. Расшифровка её ничего не даст, только всё ещё больше усложнит и запутает. Я вас направил по ложному следу. И сделал это нарочно, с провокационной целью. Было интересно посмотреть, кого заинтересует совершённый вами вояж. Подействовало, как сами видите, превосходно. Все стороны – во всяком случае, наиболее решительно настроенные – себя уже обозначили. Более того, занялись взаимным истреблением, что не может не радовать. Жухрая, конечно, жалко, но даже в его гибели имеются положительные моменты. Вы были правы, он начал забирать слишком много власти.

– Арест, прервись на минутку, – сказала вдруг Софья. На протяжении разговора она полулежала на водной постели и томно попивала белое вино. А сейчас – поднялась и прошествовала к платяному шкафу. – Мне, безусловно, симпатична твоя нагота, Поль, и та естественность, с которой ты ею распоряжаешься. Но, по-моему, ты закоченел. Набрось халат.

– Спасибо, Софья Романовна, – сказал я, принимая из её рук легчайшее белоснежное чудо, сотканное точно из лебяжьего пуха. – Я действительно немножко озяб.

Она с материнской улыбкой кивнула, медленно провела пальцем по моему животу (я мгновенно вспыхнул) и возвратилась к постели и вину.

– Продолжайте, мужчины.

– А продолжать-то больше нечего, – сказал Кракен. – Наш гость почему-то возомнил, что, причастившись страшных тайн, сделался чрезвычайно влиятельным господином. Перед которым всякий обязан так сказать «колоться до жопы». Прости Сонечка. Только я так не думаю. Он всего лишь, выражаясь фигурально, кошка, перекинутая через забор для отвлечения своры злобных псов. Псы, демонстрируя охотничьи инстинкты, с восторженным лаем устремились по следу. Это мне и требовалось. А то обстоятельство, что кошке удалось уцелеть и даже стянуть походя кусок колбасы, ровным счётом ничего не меняет. Тем более, колбаса оказалась с душком. Сожалею, Поль. Как это ни банально звучит, но такова жизнь. Подставь ближнего своего сегодня – ибо, подставив тебя завтра, он возрадуется. Ну, где же ваши обещанные друзья? – спросил он. – Я начинаю за них волноваться. В саду вокруг дома тьма комаров. Зачем нам здесь люди, взвинченные затянувшейся борьбой с насекомыми? Давайте, давайте, Поль. Вы занятный мальчик, но время уже позднее, пора бы познакомиться и со взрослыми. Уверен, мы столкуемся. Мне нужна замена бедняге Жухраю. Найдутся и другие вакансии. Давайте, – повторил он и побудительно пошевелил пальцами.

– А чего давать, – спокойно сказал я. – Я пришёл один.

– То есть как один? – Кракен на мгновение растерялся. – Лихо! Я поражён. В таком случае знаешь, что? – Он заложил руки за спину и вдруг рявкнул: – Пошёл прочь, сопляк!

Я постукивал карандашиком по лаковой поверхности туалетного стола и улыбался. Кракен взорвался.

– Щенок поганый… ещё щерится. А ну, проваливай отсюда!

– А вы меня выставьте, – предложил я провокационно. – Покажите даме, что не только…

Он подскочил в два огромных прыжка. Лицо его было искажено бешенством. Он схватил меня за отвороты халата и сильно дёрнул на себя. Я задушено пискнул, покачнулся навстречу… и беспощадно саданул коленом в пах. Щупальца там у него росли вокруг гениталий или другая какая ерунда, – удар достиг цели. Кракен открыл рот, зрачки его расширились, заполнив всю радужку. Он отпустил халат и начал медленно, словно преодолевая сопротивление внутренней пружины, приседать.

Из-за спины донёсся протяжный вздох. Я обернулся. Софья смотрела на меня с восторженным ужасом.

– Ты его убил?

– Не думаю, – сказал я. – Простите, Софья Романовна, но мне жутко хотелось сделать это. Ещё со времени нашей первой встречи. Не стоило ему меня тогда оскорблять, называя педерастом и «дамой с собачкой». В дальнейшем это желание только усиливалось. – Я повернулся к согбенному, нечленораздельно мычащему Аресту. – Ясно вам, мсье Кракен?

Вместо ответа он хлопнулся на пол, завозился, судорожно дёргая ногой.

Неженка.

– Но ты, кажется, пришёл сюда не за этим? За какими-то разъяснениями? – спросила Софья уже довольно спокойно. – Что-то там рисовал…

Поразительно хладнокровная женщина. Любовнику на её глазах расплющили причиндалы, а она интересуется отвлечёнными темами. Наверное, Арест Горделивович успел и её донять своими барскими манерами.

– Да, – спохватился я. – Разумеется. Вопросов, фактически, всего два. Кто они такие и зачем подсовывают нам «Гугол»? Что касается «Гугола», то тут возможны, как говорится, варианты. Зато первое… Есть у меня подозрение, что в прошлом человечество уже сталкивалось с ними, и контакт получился так себе. Иначе зачем им уничтожать какие-то древние пергаменты?

– Пергаменты? – заинтересовалась Софья. – Уничтожать?

– Ну да, – сказал я и показал ей салфетку со своими художествами. – Посмотрите, такие письмена я нашёл в тайнике, куда меня под угрозой побоев отправил этот стонущий господин. Я должен был развеять документ в прах.

Софья подвигала пальцами, и я вложил салфетку ей в руку. Она присела, разгладила листок на оголившемся бедре. Я тактично отвёл взгляд.

– Ничего не понимаю, – вскоре призналась она. – Китайская грамота какая-то. Думаешь, записи представляют соотечественников Ареста в чёрном цвете?

– Верней всего, – согласился я. – Не зря же он пытался уверить меня, что манускрипт – фальшивка.

При этих словах Кракен заныл громче. Возражал? Сетовал на мою проницательность? Я мельком посмотрел на него (он по-прежнему изображал растоптанного червяка) и спросил Софью:

– Так вы мне расскажете, откуда они?

– Ах, Поль, если б я знала сама… – протянула она. – Ведь Арест ничего не говорил. Лишь иногда со смехом тыкал пальцем в потолок. Но в одном я уверена точно. Они – такие же люди, как мы. Абсолютно.

– При всех телесных аномалиях?

– Угу, – сказала она и пожала плечиком, как бы удивившись парадоксальности собственных слов.

– Простите, Софья Романовна, но откуда такая уверенность? Вы биолог?

– Я женщина. А земная женщина способна забеременеть только от человека. Не правда ли?

– Вы?.. – потрясённо сказал я. Она с мягкой улыбкой кивнула.

– Дура… Ну, ты и дурра! – просипел Кракен. – Самка…

Я подскочил к нему и со всего маху влепил пощёчину.

– Какой мерзавец, – с отвращением сказала Софья – Поль, добавь-ка ему от меня!

Кракен успел закрыться локтем, поэтому пришлось ограничиться подзатыльником. Впрочем, подзатыльник получился увесистым, у меня аж ладошка заныла. Арест Пугливович снова съёжился и заскулил. Было противно смотреть, как рослый красивый мужчина, без сомнения, очень сильный, валяется в ногах у полуголого мальчишки и ноет.

– Зачем вы с ним сошлись? – спросил я прямо.

– Сначала – деньги, а затем… – Она одним глотком допила вино и налила снова. Щёки у неё горели, не то от спиртного, не то от решимости. – Ты, наверное, меня осудишь, Поль. Должно быть, я порочная женщина. Но Арест фантастический любовник. Ничего подобного я в жизни не знала и… Впрочем, остальное – только моё. Личное, – резко завершила она.

– И что вы будете делать теперь? – спросил я тихо.

– А, – Софья беспечно махнула рукой с бокалом, расплёскивая вино. По-моему, она порядком опьянела. – Пусть всё идёт, как есть. Знаешь, Арест пришёл мне сказать, что «СофКом» закрывается, вместо него появится новая фирма. С другим штатом, с другим управляющим. Кажется, даже в другом городе. А он готов поддерживать меня финансово и дальше. Как благородно! Почётно! Содержанка монстра…

Из дальнейшего разговора (моя собеседница надралась со страшной скоростью и выкладывала передо мной всю свою исстрадавшуюся бабью душу) выяснилось, что Кракен и словом не обмолвился о том, почему именно закрывается «СофКом». Как и о том, что Софья, являвшаяся его директором, находится в большой опасности. Он вообще с самого начала реализации проекта «Гугол» держал её вдалеке от информации. То есть, конечно, он обсуждал с ней какие-то второстепенные вопросы – скажем, поставки зерна и леса – но не более того. Видно, заранее решил в случае возникновения неприятностей бросить её идущим по следу гончим, как кость. Такая вот сволочь.

А он, ещё недавно громогласно объявлявший себя «конквистадором в панцире железном», сломался. Быстро и окончательно. Не предпринимал попыток что-либо изменить, только зыркал затравленно исподлобья да безостановочно грыз ногти. На попытки заговорить реагировал демонстрацией фигуры из трёх пальцев. Странно. По голове я ему вроде бы не бил.

«Ну да ничего, – думал я, глядя на нахохлившегося и потерявшего интерес к жизни мсье Кракена. – Скоро сюда явится Сулейман (один из звонков я сделал его любимице Зарине, поскольку сам шеф обходится без телефона). Вот тогда и посмотрим, что запоёт наша пташка. Полагаю, ифриты при нужде умеют развязывать языки. Кому угодно».

Наконец дверь распахнулась.

Однако шагнул в комнату вовсе не Сулейман.

* * *

– Чувак, а ты не так прост, как хочешь казаться! – восторженно пролаял Жерар, скользнув в комнату между ног Убеева. – Решил срубить марсианских тугриков в одиночку? Салют, Сонечка! Видела когда-нибудь аттракцион «говорящий йоркширский терьер»?

Софья Романовна, расплывшись в блаженной улыбке, помотала головой и закрыла глаза. В следующий момент её обмякшее тело повалилось на кровать.

– Обморок? – тявкнул бес, возбуждённо подпрыгивая. – Паша, скажи мне, это настоящий обморок? Как в старинном романе? Колоссально! О-бо-жаю такие моменты… Старичок, глянь, какая фемина встречает тебя, возлежа на царственном ложе! – проверещал он, оборотившись к Железному Хромцу. Энергия била из Жерара неиссякаемым потоком. – В одном неглиже. Ей-богу, ты обязан пробудить её лобызаниями, старичок. Не захочешь же ты, чтобы это проделал Паша? Он и без того почти что устроил нам кидалово. Вероломный мальчишка! Красавец! Моя выучка! А это у нас кто? – завопил он, кузнечиком проскакав к Кракену. – Ба, ба, ба! Неужто сам Сын Неба? Точно, он. Аллоу, сударь, вы что, под балдой? Паша, признавайся, какого хрена ты сотворил с Сыном Неба? Он же в полной просрации!

– Пусть не лезет, – хмуро сказал я. – Кто из вас не спал?

– Оба, – лаконично сказал Убеев, с очевидным интересом изучающий взглядом беспамятную Софью.

Я скинул с себя пуховый халат и бережно укрыл женщину. Убеев хмыкнул. Взгляд его перекочевал на клочок бумаги, выпавший из руки Софьи. Я хотел было на перехват, но калмык был проворнее. Он поднял салфетку с таинственными знаками, брови его удивлённо полезли вверх, он прищёлкнул языком и сунул салфетку в карман. Блин, и здесь облажался, чертыхнулся я про себя.

Убеев двинулся к Кракену.

– Мы оба не спали, чувачок! – торжествующе воскликнул бес, крутнувшись волчком и в момент оказавшийся возле меня. – Ловко тебя разыграли?

– Как по нотам, – сказал я, нервно прислушиваясь. Мне показалось, что в коридоре есть кто-то ещё. – Вы через кухню влезли?

– Обижаешь, напарник. Глупо было бы… Мы ж не воры. В парадное вошли. Как белые люди. Сперва позвонили, а потом Овлан взял меня за ножку и изобразил, что хочет размозжить мою головушку о ствол дерева. А достоверности сценке придала рыдающая девочка, хватавшая злого старика за полы одежды. Тутошний привратник оказался субъектом на удивление чувствительным, к тому же считал себя большим мастером каратэ. Овланчику пришлось его в этом быстренько разубедить. Так что наш план удался на все сто.

– Какая ещё девочка? – спросил я, холодея от недоброго предчувствия.

– Паша, не разочаровывай меня. Прояви сообразительность.

– Зарина?

– Ну, чувачок… – Бес состроил на мордашке выражение крайнего огорчения. – Так не честно. Ты знал, ты знал!

Он вновь расплылся в улыбке, а я матерно, через семь колен выругался.

Железный Хромец пытался о чём-то поговорить с Кракеном. Однако все его попытки были безуспешны. Сын Неба таращился на него точно дебил, время от времени показывая кукиш и глупенько хихикая. В конце концов, терпение Убеева исчерпалось. Он произвёл какое-то резкое движение – и спустя долю секунды бедняга Арест уже стоял перед ним навытяжку и подвывал от боли. Его правая кисть была зажата у Хромца под мышкой, а локоть смотрел в сторону под неестественным углом.

– Пойдём-ка отсюда, амиго. Ты здесь какой-то скованный, – ласково приговаривал Убеев. – Пообщаемся у меня дома. На кухоньке, непринуждённо. Скажу по секрету, у меня там имеются разные интересные предметы. Консервный нож, штопор, тёрка и старая добрая чугунная мясорубка. А ещё давилка чеснока, тостер, электрозажигалка для газовой плиты…

Чем дальше Убеев перечислял имеющиеся в его кухоньке «интересные предметы», тем более осмысленным становилось лицо Кракена. Он боком, на цыпочках семенил впереди Хромца, кажется, собирался заговорить, но только сдавленно пищал.

– Пора и нам, Паша, – пролаял бес.

– А Софья?

– А что Софья? Очнётся, решит, что видела диковатый кошмар, который нужно поскорее забыть. Хлопнет ещё винца да ляжет спать. Делов-то…

Разрываясь между желанием поскорей смотаться отсюда и чувством ответственности перед Софьей, я поплёлся за ним следом.

В прихожей нам навстречу бросилась Зарина. Личико у неё раскраснелось, волосики растрепались, глазки сверкали. Она, торопясь, залопотала:

– Жерарчик, представляешь, твой заступник очухивался! Так нервничал! Ножкой дрыгал и мычал сердито. Ну и живчик! Хорошо, что мы его скотчем заклеили. Мне даже немножко страшно стало. Тогда я ему как дам стулом! Бэмс! – он и притих. А стул сломался. – Она бросилась ко мне. – Привет, Павлик! А я твои вещи нашла! Они в кухне были, как ты и обещал по телефону. И принесла. Вот, – она подала мне пакет с одеждой. – Правда, я молодчина?

– Коза ты! – угрюмо сказал я, забирая пакет. – Дедушка Сулейман тебя как внучку любит, а ты…

– Дедушка Сулейман? – процедила малышка и вдруг выдала такое… Слова, которые срывались с её губ, заставили бы залиться краской даже опустившуюся до последней степени бродяжку, ночующую в теплоцентрали. Шефу в эту минуту, наверное, икалось как одержимому. Из краткой, не по-детски образной речи выяснилось, что Сул умышленно сохранял Зарину в опостылевшей ей до блевоты оболочке маленькой девочки – чтобы было на кого изливать нерастраченную за века любовь.

– Нашёл вечного котёнка, – ярилась она. – Да мои сверстницы успели не только девственность потерять, а уж детей нарожали и внуков нянчат! А мне всё куклы да конфетки! И никакого интима. На меня даже вибратор толком не действует, щекотно и только. Гудозвон твой дедушка! Извращенец, пальцем об лампу деланный! Один Жерарчик меня понимает. Такой же, как я несчастненький.

– Ладно, Заринка, – примирительно тявкнул бес. – Паша-то тут при чём?

– При том, при том! Чего он передо мной нагишом отсвечивает? Нарочно, да? Нарочно? – Девочка отвернулась, повесила голову и вдруг оглушительно разревелась. Потом схватила Жерара, уткнулась в него личиком и выбежала из дома.

Смущённый и раздосадованный я быстро оделся и заглянул в привратницкую. Софьин телохранитель успел прийти в себя вторично. Обмотанный липкой лентой по рукам и ногам, он лежал среди обломков разбитого вдребезги стула, и жёг меня свирепым взглядом. На лбу багровела огромная ссадина. Я достал из ящика стола нож для бумаг, присел возле телохранителя на корточки и сказал:

– Помнишь меня, тёзка?

Он замычал и задёргался. Помнит, конечно. И по-прежнему ненавидит. Даже сильней, чем раньше. Ну, ещё бы!

– Слушай внимательно, парень. Сейчас я тебя освобожу. Только не вздумай бросаться. Навредишь и себе и мне. А в первую очередь Софье. Никто из нас не собирался делать ей бяку. Напротив. Мы приходили за Арестом. По лицу вижу, он тебе тоже не нравится. Мы его забрали, больше он здесь не возникнет. Так вот, этот засранец Софью конкретно подставил. Подозреваю, что скоро сюда нагрянут крайне неприятные гости. Короче, я разрезаю скотч, ты вскакиваешь и летишь к ней в спальню. Она пьяная, придётся повозиться. Потом пакуете вещички и рвёте когти как можно дальше. Учти, это всё очень серьезно. Уяснил ситуацию?

Он медленно кивнул.

– Драться будешь?

Он показал: «нет».

– Тогда действуй. – Я полоснул ножичком по наслоениям скотча.

* * *

Когда я выскочил на улицу, приветствуемый набравшим новые силы лягушечьим оркестром, к въездным воротам подкатил жёлтенький как цыпленок «Фольксваген-жук». Раньше эта симпатичная букашка частенько попадалась мне на глаза возле «Серендиба», но я так и не собрался разведать, кому она принадлежит. Балда!

Будет мне сейчас ещё один сюрприз!

Сюрприз случился, да не совсем такой, как я ожидал. Дверцы машины открылись. С толстенькой подушечки, лежащей на водительском сиденье, лихо съехала Зарина, одёрнула задравшуюся на попке юбчонку и строго сказала:

– Ты тоже выметайся, чёртушка.

– Пад’эхала машина, забрали гас-падина! – разухабисто пропел Жерар и выскочил на тротуар. Поводя носом, протрусил вокруг вытянувшегося в струнку Кракена (рука бедняги всё ещё пребывала в жестоком самбистском захвате) и тявкнул, обращаясь к Убееву: – Косяк, старичок! Этой версте коломенской в салоне нипочём не поместиться. Давай, в багажник его утрамбуем? Сложим вдвое, мы с Зарой сверху попрыгаем, вот и будет ладненько. Ау, Сын Неба, полезешь в багажник?

Кракен с шумом втянул воздух и вдруг быстро дрыгнул ногой. Бес едва успел увернуться. В следующий момент он, как подброшенный, взметнулся в воздух, упал Кракену на выпуклую точно у культуриста грудь и с рычанием вгрызся зубами куда-то под мышку. Хваткие, словно у кошки когти вцепились сквозь рубашку и тонкий фланелевый пиджак в тело. Кракен взвыл, под одеждой у него заструились, забились щупальца.

– Отпусти! – закричал он пронзительным, напитанным страданием голосом. – А-а-а, уберите от меня этого демона! А-а-а!

– Боишьшя, труш, жа швой хобот, – не ослабляя хватки, пропыхтел у него из-под мышки Жерар. – А што будешь делать, когда жаговорит тяжелая артиллерия?

– А-а-а!

– Ну-ка, эвил дог… Кончай кусаться, – ворчливо сказал Убеев, не рискуя, однако, прикоснуться к озлобленному псу. – Ты что, браза, одичал? Покалечишь мне будущего компаньона.

Жерар нехотя разжал челюсти (когти, напротив, впились глубже) и с гнусными модуляциями прусского фельдфебеля отрывисто пролаял:

– Пах, вас фюр гешихтен мит айнерн керл, мусс со вие со крепирен![24]24
  Подумаешь, экая важность, ему все равно подыхать (нем.).


[Закрыть].

После чего пасть вновь сомкнулась.

– Послушай, знаток Швейка, что за дичь ты несёшь? – рассердился Убеев. – Нам с ним ещё о бизнесе толковать. Отпусти.

– Но он шобиралша меня пнуть…

– Так не попал же. – Убеев кивнул мне, подзывая. – Помоги.

Я приблизился, с опаской подхватил дрожащего от возмущения кобеля под горячее брюшко. Осторожными вывинчивающими движениями, будто клеща, начал отрывать от бледного Ареста Страдальевича. Подоспела Зарина. Ласково приговаривая, погладила зверька между ушей. Тот, наконец, уступил. Убеев подмигнул мне, я оттранспортировал беса к автомобилю. Убеев стал мало-помалу теснить туда же начавшего вдруг упираться Кракена.

Стоило поднести Жерара к креслу, как он рывком высвободился из моих рук.

– Пусти!

Он часто дышал, шерсть на загривке стояла дыбом, шкура нервно подёргивалась.

– Зверь! Брось психовать. Что ты как маленький?

Он смерил меня угрюмым взглядом и принялся выкусывать между когтями. Рассудив, что в таком состоянии лучше оставить его в покое, я захлопнул дверцу.

– Холодильник себе купи, им и хлопай! – настиг меня раздражённый возглас Зарины.

Я повернул голову. Малышка стояла, широко расставив ножки и воинственно уперев руки в бока. Язва мелкотравчатая! Будь ей хоть пятьдесят лет, хоть все сто, но держалась она всё равно как девчонка.

– Понял, Пашенька?

Вместо ответа я показал ей язык и сейчас же отвернулся, осыпаемый живописными детсадовскими поношениями, такими как «писюлька тараканья». К счастью, от оборотов, которыми был давеча помянут Сулейман, она воздержалась.

Интересно, как она ухитряется править «Фольксвагеном», с её-то кукольными ножками? Я обошёл машинку спереди и заглянул под панель управления. К педалям были надёжно прикреплены высокие деревянные чурбачки, обитые сверху рубчатой резиной. Коробка передач была автоматическая. В самый раз для ребёнка. От придирок ГАИ «жучка» уберегало, бьюсь об заклад, наложенное Маймунычем заклятье.

В момент, когда я, почтительно согнувшись, с преувеличенной осторожностью закрывал дверцу, до меня донёсся какой-то подозрительный шум, похожий на шум завязавшейся потасовки. И тотчас пронзительно завизжала Зарина. Едва не сбив меня с ног, из салона вымахнул страшно ощерившийся Жерар.

Я быстро распрямился.

Кракена было не узнать. Маска плаксивого пленника-размазни была сброшена. Он вновь превратился в уверенного и могучего исполина. Действуя кулаком правой руки, точно молотом, он наносил богатырские удары по голове и плечам съёжившегося Убеева, одновременно отпихивая ногой Зарину. Малышка, однако, вцепилась в него намертво – и визжала, визжала. Хромца нашего прозвали Железным не напрасно. Он шатался, но не падал и даже продолжал выкручивать левую руку Кракена. Стрелой промелькнул Жерар и с отчаянным лаем скрылся в общей свалке.

Над побоищем с грозным гуденьем кружилась чета янтарно светящихся клякс.

Я рывком распахнул только что затворённую дверцу и зашарил под сиденьем. Монтировка… Неужели в чёртовом «жуке» нету монтировки?

Монтировки не было! Вместо неё под руку мне попалось какое-то витое и жёсткое на ощупь кольцо. Не то тормозной шланг, не то ремень генератора. С жуткими проклятьями в адрес немецких автомобилестроителей я выдернул его наружу.

– Ёкарный бабай!

Это оказался бич. Или, может, кнут. Тяжеленная длиннющая плеть, скрученная из полос шершавой толстой кожи, с коротким крепким кнутовищем и вплетённым в конец колючим стальным желваком. Орудовать таким нешуточным оружием я не умел совершенно. И всё-таки, распуская его на ходу, бросился на подмогу.

К моменту моего прибытия сражение было практически проиграно. Вбитый по самые лопатки в асфальт Убеев тихохонько лежал и выглядел как дохлое насекомое. Раскинутые полы знаменитого хромового плаща напоминали изломанные крылья. Только вытянутая вперёд рука сообщала о том, что Железный Хромец ещё жив. Рука неуверенно пошевеливалась; указательный палец вновь и вновь дёргал спусковой крючок зажатого в кулак пистолета. Испорченного мною пару часов назад пистолета! Зарина и бес, завывая на разные голоса, копошились под сброшенным пиджаком Кракена. Рукава пиджака были хитроумно замотаны и связаны, борта застёгнуты, и выбраться из этого диковинного мешка было им, похоже, не под силу.

Я остался с Арестом один на один. Он с победоносным рычанием содрал с себя сорочку и, поигрывая тугими мускулами, двинулся ко мне. Щупальца, отливающие в свете фонарей сизым, омерзительно вздуваясь и опадая, били его по бокам, опутывали шею – и вились, вились, подобно плоским червям.

– Кишки из тебя выдавлю! – рявкнул он.

Вздрогнув, я стегнул бичом. Повторяю, опыта у меня не было никакого. До этих пор я разве что по малолетству баловался в деревне с самодельной пастушьей плёткой, заставляя её резко хлопать к неописуемому ужасу кур и телят. Да сёк крапиву.

Наверное, с перепуга, удар получился идеально. Шипастый конец кнута, метнувшись, как змея, ужалил Ареста в центр груди, в самое месиво щупалец. Кракен вскрикнул, завертелся от боли винтом, а я хлестнул снова. И снова у меня получилось. Кнут обвился вокруг его лодыжки, я дёрнул – двумя руками враз, наверное, так подсекают попавшуюся на спиннинг акулу, – и он упал. Под лопнувшей штаниной вспухла кровавая полоса. Однако удача не бывает вечной. Когда я размахнулся вновь, плеть запуталась в кустарнике.

Кракен приподнялся на одно колено и обратил ко мне нечеловечески бледное лицо. Рот был открыт, запалённое дыхание со свистом вырывалось наружу. Он прижимал скрещённые руки к торсу, словно обнимая себя за голые напряжённые плечи. Залитые алой глянцевой кровью щупальца бессильно свисали из-под локтей. Он страшно оскалился. Я задёргал кнут сильнее. Ветки тряслись. Нет, ни в какую. Кракен встал на ноги и шагнул ко мне. Я попятился, стреляя по сторонам глазами – и не сумел сдержать возгласа облегчения. Нашего полку прибыло! Убеев был вновь в строю и выглядел молодцом. Сидел, широко разбросав ноги, и с невообразимой скоростью шуровал во внутренностях разъятого пистолета. Заметил это и Кракен. Он замер на мгновение, потом погрозил мне кулаком, повернулся и начал медленно удаляться, с каждым шагом всё заметнее прихрамывая. Я разжал пальцы, выпуская бесполезный кнут, и кинулся высвобождать Жерара с Зариной. Они, однако, уже справились самостоятельно.

Армия вновь была в сборе. Ну, сейчас мы зададим кое-кому жизни!

Девчонка без промедления побежала к кустам выпутывать застрявший кнут, а Жерар завыл: «Врёшь, не уйдёшь!» – и, демонстрируя решимость к продолжению схватки, принялся расшвыривать задними лапами ту кучку лохмотьев, в которую его зубы и когти превратили пиджак Ареста. Убеев обнаружил скрепку, отшвырнул и через секунду передёргивал затвор.

Заслышав этот щелчок и этот вой, Кракен остановился, развернулся и рубанул ладонью левой руки по сгибу правой.

– А вот. Хрен вам! – отрывисто выкрикнул он. Затем вскинул руку вверх, поймал один из сопровождающих его светящихся объектов и с сочным хрустом раздавил.

Пространство качнулось. Кусты, заборы и дома противоестественно искривились и начали разбегаться в стороны, точно расталкиваемые незримым титаническим пузырём. Пузырь, хоть не был виден, но явственно ощущался – как воздушная волна, как чужой ненавидящий взгляд за спиной, как пропасть под ногами завязавшего глаза канатоходца. Как опасность. Он рос, словно распираемый изнутри бурлящими горячими газами – и, в конце концов, лопнул. Воздух перед Кракеном прошила будто бы ветвящаяся фиолетовая молния. Будто бы силуэт гигантского высохшего дерева, за краткий миг восставшего из бездн ада. Это была прореха в пространстве, она стремительно разъезжалась вширь, и оттуда, из-за неё, надвигалась на нас со скоростью экспресса чудовищная тёмная масса. По барабанным перепонкам ударили сильные ладони шквального ветра. Я почувствовал необходимость широко, до слёз и вывихнутых челюстей зевнуть…

Когда я протёр глаза, то просто не узнал округи. Перспективы искажены, расстояния нарушены, само мироздание вышелушено как орех и изнасиловано будто в картине Сальвадора Дали. Особняк Софьи Романовны, «Фольксваген» перед его воротами – это было где-то далеко справа, в сотне метров; всё как-то мучительно вывернуто и изогнуто. Та же участь постигла противоположную сторону улицы. Асфальт дороги размягчился, и вся-то она растянулась вширь подобно резиновому бинту, охватив пологим валиком головокружительную аномалию, поднявшую посреди хаоса оплотом вечной несокрушимости. Передо мной, в каком-нибудь шаге, материальный до последней песчинки, начинался крутой каменистый кряж, поросший купами карликовых деревьев и высоченными, в пояс, жёлтыми травами. Ручеёк, играющий блёстками отражений огромных звёзд, вился между мшистыми валунами и выплёскивал хрустальные воды мне под ноги. По длинной ступенчатой тропе, вымощенной чем-то вроде оранжевой тротуарной плитки и огороженной низкими перильцами, волоча ногу, карабкался ввысь Кракен. Еле-еле, будто дряхлый старик. Каждая новая ступень давалась ему различимо труднее предыдущей. Ему нужно было преодолеть каких-нибудь двести метров до небольшой открытой площадки, на которой ждала округлая короткокрылая машинка. Жёлтенькая, «глазастая» и чертовски симпатичная. Почти точь-в-точь «жук» Зарины. Только вместо колёс – обтекаемые вздутия и потешный раздвоенный хвостик над багажником. Она готова была унести Сына Неба к сверкающей под луной заснеженной вершине. А может и выше, к звёздам.