Текст книги "Проходящий сквозь стены"

– Ты-то тогда кто? – Интересно послушать, как вывернется эта тварь.

– Экзотическое яство для званого ужина, – быстрее, чем мне бы хотелось, нашёлся Жерар. – Жутко острое. Прямо колоссально. Проглотишь, не жуя, а потом неделю в сортир ходить боишься.

– Что так? – полюбопытствовал я сдержанно.

– А гадить болезненно. В заднице печёт.

Он растянул пасть в довольной улыбке. Всё с него, как с гуся вода. Поросёнок!

За этой гастрономией мы как-то незаметно ушли от интересовавшей меня темы. А именно: что тут происходило, пока я слушал Бетховена и наблюдал за жизнью блудотериев? А также, с какой целью меня травили газом – если всё равно не отравили насмерть?

Поэтому я отрезал:

– Ну, хорош. Трепотню закончили. Рассказывай. Сначала.

* * *

Собственно, ничего такого, что явилось бы для меня полным сюрпризом, бес не поведал. Стороны стремились к встрече (Убеев с Жераром начали мечтать о ней чуть раньше, Кракен – чуть позже, но сути это не меняло), поэтому рано или поздно она бы состоялась всё равно. До сих пор для нахождения общего языка им не хватало самой малости. В конце концов, эта теоретическая малость приобрела очертания вполне вещественного кляпа во рту Ареста. Взаимоприемлемое соглашение было достигнуто через считанные минуты после его извлечения.

Вкратце. Служба безопасности «СофКома» восстаёт из пепла. Железный Хромец становится её начальником взамен безвременно почившего Жухрая. Господин Жерар де Шовиньяк (титулом обзавёлся, кобелино) – советником по частным вопросам. Зарина Мамедова и Павел Дезире – консультантами. Оклад содержания каждому кладётся более чем приличный. Причём первые взносы на счета свежеиспеченных сотрудников (говоря о взносах, кобель восторженно закатывал глаза и гулко глотал слюну) вот-вот будут перечислены. Нужно лишь завизировать кое-какие бумаги у исполнительного директора Софьи Романовны.

Да, кстати! На родине у Кракена медицина и биологическая инженерия (то есть клонирование, генетическое модифицирование, нанотехнологии… продолжите самостоятельно) развиты настолько блестяще, что обеспечить полноценными человеческими телами особ, остро нуждающимся в таковых, не составит большого труда. Конечно же, это заявление повергло беса в совершеннейший восторг. А Зарина, не спи она в это время, наверное, впервые в жизни испытала бы оргазм. Напоследок Арест раскрыл партнёрам страшную тайну. Заключалась она в том, что мозг одного из новоявленных консультантов (и мы все знаем его имя!) заражён имплантатом. Мобильным агентом «Гугола».

– С его помощью тебя дурачили в первые дни плена, – убеждал меня Жерар. – Через него же происходила слежка, когда ты выполнял поручение Кракена в «Скарапее». Изъят имплантат не был. Предполагалось использовать тебя ещё многократно. В других столь же щекотливых заданиях. Но теперь он сделался не нужен.

– Вот как? – сказал я, следя взглядом за худым и длинноногим насекомым, что с маниакальным упорством билось снаружи в оконное стекло. Что-то чрезвычайно важное манило его сюда, в квартиру. – Вот как? Отчего же?

– Оттого, что мы стали союзниками, Пашенька! А в корпоративном бизнесе нет места недомолвкам, возне за спиной и так далее. Извлечь агент можно было прямо тут же. У Ареста имелся с собой на такой случай специальный зонд. В кармане брюк, представляешь?!

– Какая редкостная удача, – саркастически заметил я, прошёл к окну и впустил терпеливую букашку внутрь. Вместе с нею в кухню ворвались шумы и запахи летнего утра. Букашка снизилась. Перебирая голенастыми конечностями по паркету, словно танцуя, лёгкая, как лепесток, устремилась в направлении Жерара.

Бес скосил на неё глаз – и вдруг сделал стремительный нырок головой. Клацнули зубы. Наскоро облизнувшись, он сообщил:

– Вкусно, да мало.

Я с треском захлопнул окно. Нельзя в нашем мире быть красивым и хрупким. Сожрут.

* * *

Разумеется, эти ослы сглотнули ложь Кракена за милую душу. Они были так заворожены его болтовнёй, а особенно обещаниями, что поверили бы, объяви им Арест, что я Буратино, выращенный в Аргентине посмертный ребёнок Адольфа Гитлера и Марлен Дитрих, а также пластилиновая ворона в одном лице. Они бы и не тому ещё поверили! Давно известно, что золотая лихорадка – худший из психозов.

Говорить мне о предстоящей операции не стали. Чтобы не травмировать.

Сволочи заботливые!

Подвижная группа по обеззараживанию моих извилин действовала без промедления. Бес сожрал головку лука, упаковку селёдочных спинок в соусе «Piquant», пачку «Димедрола», запил кефиром, водочкой, поднатужился, и процесс выработки наркоза начался. Когда этого долбаного энтузиаста алхимии стало распирать от газа, словно воздушный шарик, нападение состоялось. Лишь только я вырубился, Кракен запихнул мне в нос хреновину наподобие причудливо изогнутой двузубой вилки с усиками на концах телескопических зубьев. Усики шевелились.

Кракен тронул засветившийся сенсор на рукоятке «вилки». Зонд тотчас приступил к работе. Он звонко пикал и дёргался как живой, но вдесятеро энергичней дёргался я сам. Продолжалось это так долго, что Жерар уже начал подумывать, будто Кракен решил угробить меня под благовидным предлогом. Отмщая мою славную джигитовку с кнутом и другие проделки, разнообразившие уходящую ночь. Убеев, видимо, решил так же. Он хрустнул пальцами и предупредил Ареста: «Мне это не нравится, амиго. Ещё минута такого дэнсинга святого Витта, и я на тебя рассержусь». Кракен затрепетал, как вдруг всё закончилось. Зонд обмяк и выпал. Жерару показалось, что в сплетении усиков что-то находилось, но тут у меня хлынула носом кровь, и стало не до того. Впрочем, вскоре кровотечение прекратилось.

Стащив испачканную одежду, меня обтёрли влажной тряпочкой и отнесли на кровать, предварительно согнав с неё Зарину. Всё равно деточке пора было домой. Пока дела с «СофКомом» не улажены окончательно, Сулейману вовсе незачем знать, что любимица уходит от него навсегда.

Убеев направился к Софье. Во-первых, как уже говорилось, без её визы все устные договоры стоили не больше бумаги, на которой написаны. Во-вторых, Овлан Мудренович, однажды узрев её обнажённые бёдра, воспылал к этой фантастической женщине безумной страстью. Он желал ею обладать, обладать как можно скорее; он желал этого даже пламенней, чем официального вступления в должность и получения на руки рекордного аванса! Ибо сатириаз в пожилом возрасте где-то сродни золотой лихорадке.

– Схарчит она Убеева, не подавится, – подумал я вслух. – Раз такая крутая.

– Ой ли? Овланчик – это ведь не ты. Даже не я. Блюдо практически несъедобное. Вроде сухого рыбьего хребта. На вкус пробовать категорически противопоказано. Да и в руки брать следует с повышенной осторожностью.

– Ага, ждут его там, – процедил я. – Чтобы в руки взять. Измаялись все.

– А то как же, – убеждённо гавкнул бес. – Жду-ут! Как пить дать. Думаешь, если ты сказал телохранителю, что Софью необходимо увезти из дому, всё произошло по твоему слову? Да она пребудет в отключке сутки минимум. Знай же, что перед тобой самый могучий магистр месмеризма и гипнотизма под этими грешными небесами!

Жерар хихикнул. Я молчал, и он вновь посерьёзнел.

– Пойми, девушка не с бухты-барахты грохнулась в обморок. Это я её упокоил. Может, я никудышный демон, но приводить в бессознательное состояние подвыпивших дамочек умею великолепно. Будь уверен, Паша, до вечера она будет нетранспортабельна. Абсолютно. Подробности того, что случится, если Софью начнут беспокоить, тебе, с твоей тонкой душевной организацией, знать ни к чему. Скажу только, что тому, кто возьмётся за это, я не завидую. Х-хе. А пробудить красавицу ото сна способна некая волшебная фраза. Плюс ряд чуть менее волшебных манипуляций, о сущности которых тебе знать не стоит тем более.

– Заявив так, бес начал подмигивать, двигать бровями и скалить зубки, намекая, что секрет секретом, но догадаться можно. Понизив голос до заговорщицкого шепотка, тявкнул:

– Моему старичку-бодрячку они, сам понимаешь, известны…

Я прикончил вино и налил снова. Что-то в случившемся мне здорово не нравилось. То есть не нравилось мне вообще всё, но было кое-что особенное, приводившее меня в ярость и одновременно в апатию. В апатичную ярость. В сонный гнев. Скажете, нонсенс? Как бы не так! Меня переполняла потребность разрушать и может быть даже убивать, но совершенно отсутствовало желание делать это. Вот если б кто-то попросил, приказал, дал конкретную цель… Я б горы свернул. Может, подумал я, к бесу обратиться? Вдруг ему нужно срочно кого-то прикончить?

Я потёр липкими пальцами липкий лоб. Да что за хреновина со мной сегодня творится? Впервые в жизни захотелось выслужиться. Стать хорошим холопом. Верным рабом. Исполнительным таким… Блин!

Напряжением воли я заставил себя вернуться к ускользающей мысли о том, что мне что-то не нравится. Что? Что, дьявол меня раздери?! Ну, конечно, «операция» по извлечению имплантата. Его же во мне не было. Быть не могло – в принципе!

– Был, – сказал бес.

Ага, значит ко всему, я ещё и высказываю вслух мысли. Превосходно.

– Какие ваши доказательства? – пасмурно рыкнул я.

– Вспомни, о чём говорил Стукоток перед тем, как вырубился.

– Стукоток? Перед тем, как… Слушай, поганый, у нас здесь что, викторина? Я не помню.

– Ладно, – мягко и терпеливо, как при разговоре с малолетним имбецилом, начал объяснять Жерар. – Восстанавливаю события. Перехватив тебя на задворках «Скарапеи», вместо того, чтобы быстро увести (или увезти) подальше, что было бы разумно, Стукоток начал умышленно тянуть время. Его в последний момент осенила какая-то идея, которая требовала подтверждения или опровержения. Какая это была идея, он нам так и не сказал, вырубился. Но я догадался ещё тогда. Идея о том, что ты под наблюдением. Что где-то на теле у тебя находится датчик, который точно укажет кракенам твоё местоположение. На теле или в теле. – Жерар постучал себя по лбу. – Тут. Ты что, забыл уже, как был «заключён в видеокамеру»? Конечно, Кракен тогда сказал, что биохимический агент, внедрённый в твои мозги, якобы разложился…

– Вот именно, – перебил я. – Разложился на составные элементы.

– Соврал мужик, – парировал бес.

– Это он вам соврал, овцам тупым! Я, когда сквозь стену прохожу, даже от насморка вылечиваюсь. Даже от гриппа. Ты у нас зверь шибко образованный и наверняка понимаешь, что это значит. Вирусы, и те не переносят транспозиции. А это уровень не клеточный – атомарный! Я, если хочешь знать, вообще не уверен, что из стены выходит тот же человек, который в неё вошёл. А их сраный «Гугол»… – Я махнул рукой.

– Ты что же, намекаешь, – тревожно тявкнул бес, – что он не извлёк эту шнягу, а наоборот – вмонтировал?

Господи, да он гений!

– С вашей помощью, – безжалостно заключил я.

* * *

Сцену, которая возникла минуту спустя, я берусь описывать только штрихами. Её в театре надо ставить. Жерар выл. Натурально, как верный пёс над трупом хозяина. О том, что владеет членораздельной речью, он напрочь забыл – и всё порывался разбить голову об ножку стола или хотя бы облобызать мои ступни. А я пребывал во власти возрастающей ипохондрии. С новой силой заявила о себе сиропная липкость мира.

«Вот таким, значит, карамельным человечком я и буду, пока мой персональный “Гугол” не подключат к управляющему органу, – лениво думал я. – А может, и после».

Шажок за шажком продираясь мыслью сквозь заполнившую голову патоку, я вчуже воображал, как Арест, не пряча злорадной гримасы, торопится сейчас к какому-нибудь своему манипулятору-«геймпаду», чтобы поворотами джойстиков и нажатиями кнопок заставить меня как можно скорее плясать под его гадскую валторну. Одновременно я, стоя перед раскрытым холодильником, жрал прямо со скорлупой перепелиные яйца. Холодненькие. Вот приспичило, и всё тут.

И этой ерундой мы занимались вместо того, чтобы действовать!

В соображение мы пришли одновременно.

(Позднее я узнал, что именно в этот момент выходивший из Старокошминского Дворца детского творчества Сын Неба попал под потерявший управление самосвал. Нелепая случайность. Старенького шофёра поразил за рулём инсульт, и разогнавшаяся машина буквально намотала Ареста Горемыковича на колёса. Вместе с ним превратилось в тюрю всё содержимое его саквояжа. Включая высокотехнологичное устройство, останки которого так и не были идентифицированы. Экспертами было решено, что это компьютер-«наладонник», но я-то знаю правду. Знаю, для каких игрушек предназначался этот клёпаный гаджет. Кракен уже тогда держал меня на поводке. Правда, ещё на длинном, дающем некоторую свободу действий, но – уже!)

Когда Жерар заорал: «Лезь в стену, Паша!» я как раз запустил пальцы под резинку трусов.

Со стеной он, конечно, загнул. То есть я бы и рад был – опять же, кругом обожаемый кирпич старой кладки, – но не в сегодняшнем состоянии. Мне и филенчатая дверь ванной, к коей я спешно проковылял, показалась линией Маннергейма помноженной на линию Мажино и усиленную всеми линкорами и броненосцами обеих Мировых войн. Уж я Кривую помянул и дыхательную гимнастику йогов сделал. И глаза зажмурил. И даже прильнул к двери телом, а идти на приступ всё не решался. Поняв, что я так и буду тут торчать до самого края самостоятельной жизни, Жерар страшно зарычал и тяпнул меня за ногу.

Инстинкты сработали. Я дёрнулся вперёд.

И налетел на острия. Ощущение было такое, точно меня враз продырявили сотни пик, рогатин, копий. Тысячи раскалённых гвоздей и тысячи пропитанных ядом шипов. И миллионы заноз-щепок. И миллиарды мельчайших колючек: обрезков проволоки, ногтей, волос, иголочек стекловаты, чего-то вовсе уж неопределимого… Я больше не чувствовал тела. Оно целиком состояло из этих колюще-режущих, язвящих самоё себя штыков. Оно рассыпалось. Только однажды мне довелось испытать нечто подобное – когда в беспутном детстве, экспериментируя, ломился сквозь другую дверь, железную. Тогда мне повезло…

Как и в этот раз. Теряя рассудок, решительно не понимая, кто совершает транспозицию – ведь моей личности больше не было! – я принялся выдавливать острия наружу. Чем? Как? Из чего, наконец? Не знаю. Это продолжалось вечность. Или миг. А может, вообще не продолжалось и даже не успело начаться. Но когда последняя микроскопическая щетинка с отвратительным сухим шорохом выпала на прохладный кафель ванной, я обрёл себя. Прежнего.

– Жерар, – заорал я весело, – лентяй чёртов! А ну, зажигай плиту, живо!

Он сунул голову внутрь. На морде было написано радостное недоверие.

– Плиту?

– Канэчно, биджо! – воскликнул я, имитируя «грузинский» акцент. – Чахохбили кушать будем. Шампиньоны в сметане. Зачем спрашиваешь? Разве не видишь, какой твой друг голодный? – И добавил, чтобы доказать, что со мной полный порядок: – Могитхан горгистраге!

– Тьфу, матерщинник! – облегчённо гавкнул он и бросился лизать мне лицо.

Я лежал на полу, отбивался и хохотал.

* * *

– С Когортой занятная штука получается, – говорил Жерар, перемежая рассказ азартным чавканьем и поминутно облизываясь. Грибы он предпочитал употреблять полусырые. – О «Джангаре» слыхал?

Я отрицательно покачал головой. Рот у меня был забит.

– Если без ненужных деталей – это калмыцкое подразделение Опричной Когорты. Клон с национальным колоритом. Сам понимаешь, такой разудалый батыр как наш старичок избегнуть членства в «Джангаре» просто не мог. Опять же понятно, что активная фаза служения прошла вместе с молодостью. Тем не менее, он до сих пор числится внештатником, годным к мобилизации в случае большой полундры. Имеет он и доступ к общим базам информации. Так вот, Овланчик осторожненько навёл справки и выяснил, что Императрицынские опричники никакого касательства к делу о погроме во Дворце детского творчества Старой Кошмы не имеют. И вообще, история с «СофКомом», «Гуголом» и вживляемыми в мозги «личинками наездников» внимания Когорты покамест избежала. Ну а мы со старичком приложим все старания, чтобы избегала в дальнейшем.

– Ни хрена себе сюжетец! – изумился я. – А как же Стукоток? Он-то тогда кто? Самозванец? – Я покачал в сомнении головой. – Сдаётся мне, больно он крут для самозванца.

– Умница! – похвалил бес. – Правильно тебе сдаётся. Поэтому слушай дальше. Какое-то время назад числился в Когорте один тип. Характерец у него был не подарок, но зато баклуши парень не бил и по направлению, за которое отвечал, работал без промахов. Хоть и крайне жестоко. Впрочем, соратники за лютость его вряд ли осуждали. Потому что специализировался он на маммофагах.

– На каких фагах? – не понял я.

– Маммофаги, Паша. Буквально – пожиратели молочных желез. Грудей. Женских.

– Ни хрена себе! – снова проговорил я. Пребывание в шкуре кракенской марионетки удручающе сказалось на моём лексиконе. Я погрозил бесу пальцем: – Зверь, признайся, что ты глупо пошутил.

– Если бы, – мрачно сказал Жерар. – Но я до отвращения серьёзен. Сколько существует человечество…

…Сколько существует человечество, присутствует в нём и категория престарелых граждан, готовых ради сохранения телесной крепости на многое. Тем более, ради омоложения. Эдакие Кощеи Бессмертные. Маммофаги. Наименование собирательное, так как уродцы входят в эту группу самого различного толка. От сравнительно безобидных любителей полакомиться грудным молочком непосредственно из «природной ёмкости» до таких чудовищ, чьи злодеяния язык не поворачивается изобразить. Опричника, о котором идёт речь, звали – нет, не Стукоток, – Жухрай. Псевдоним: Карлик Нос. Будучи мужиком в высшей степени нормальным, Жухрай маммофагов ненавидел и колбасил со всем старанием. Взбивал из чего положено гоголь-моголь. Сворачивал челюсти. А то и вовсе отворачивал головёшки. Суд да дело, долго ли коротко, добрался наш добрый молодец до компании, занимавшейся такими мерзостями, которые иначе как людоедскими, не назовёшь. Кровушка у него, ясно, взыграла. Устроил Жухрай доморощенным Кощеям Варфоломеевскую ночь. Бессмертными им стать так и не довелось. Вырезал до последнего. И надломился. Такого насмотрелся в их каннибальском стойбище, что башня у парня накренилась конкретно. Нервный срыв, короче говоря. Прогрессирующая депрессия, перемежаемая вспышками ярости и так далее. Характер у него и без того был тяжёлый, а тут сделался решительно невыносимым. И, что самое скверное, стал Жухрай абсолютно неуправляем.

Выбросить его на улицу было жалко, оставлять в Когорте – опасно. Руководство подумало-подумало да и устроило ему местечко в охране коммерческого банка. Не афишируя собственную причастность. Обстряпали дело так, будто он сам эту рокировку провернул. Карлик Нос выложил заявление об уходе. Дал все требуемые расписки, вытерпел все процедуры, имеющие цель ограничить способность к разглашению секретных сведений (такая это, к слову, дрянь с применением эффективных психотехник, что ну его нафиг!) и ушёл. А в банке резко двинулся в гору. За ним присматривали, но без особой тщательности. Дядя не из болтунов, про Когорту никому, нигде и никогда словом не обмолвился.

Теперь Стукоток. С ним ситуасьон малость темнее. Человек, по описанию очень похожий на молодцеватого лейтенанта (и с аналогичной фамилией), также успел отметиться в Когорте. Причём одновременно с Жухраем. Пришёл, правда, позднее. Однако они считались едва ли не приятелями. Толстяк наставлял Стукотока, пока тот был первогодком, подсоблял и в дальнейшем – покуда не демобилизовался. А Стукоток занимался чернокнижниками. Вечно был в разъездах, пропадал в каких-то скитах, на таёжных заимках, в пещерах, на болотах, чёрт-те где… По подвалам шастал. Канализацию Императрицына лучше всякого диггера знал. Результат по своему профилю давал. Пусть не больше чем другие, но и не меньше. Зато бойцом был отменным. Умелым и хладнокровным. На ликвидациях, особенно после отставки Жухрая – всегда первый. Только постепенно стали в Когорте подозревать, что из посредственного борца с чернокнижием он превратился в горячего энтузиаста самой радикальной волшбы. Слишком уж лихо парень действовал физически – даже для сокола Дикой сотни. Только собрались потолковать начистоту, а он возьми да исчезни! Растворился. Без следа.

–…Карлик Нос этого, конечно, не знал. Потому и принял его за функционирующего опричника, – заключил Жерар.

– Подумай-ка!.. – протянул я и крепко задумался. Бес предупредительно примолк, делая вид, что целиком занят трапезой.

С одной стороны, было это прямо-таки замечательно, что Когорта обо мне и моих похождениях осведомлена не была. Хоть на один пункт поменьше в беспрестанно пополняемом списке «Они охотятся на Дезире». Тем более что связываться с опричниками, даже в качестве опекаемого, мне улыбалось меньше всего. Чересчур уж эти ребята склонны к резким поворотам. Сегодня нянчат и тетешкают, а завтра глядь – за ушко и на солнышко. Или за брюшко и на колышек. Но с другой стороны… Когорта хоть сколько-нибудь, да предсказуема. Зато анонимы, коих представлял Стукоток… Чернокнижники… Надо понимать, те ещё кадры! Рыцари мрака, чьи методы приводят в трепет, а цели сокрыты драпировками. Н-да. Почему им, к примеру, было интересно шпионить за мной? А откручивать кракенам головы таким жутким нечеловеческим способом?

Уже примерно представляя, какой ответ меня ждёт, я поинтересовался:

– В милиции насчёт Стукотока справлялись?

– Обижаешь, Паша. Глупо было бы…

– Ну и что?

– Пусто. Нет такого участкового. Нету. Но был, Пашенька! Существовал! И заправлял правоохраной как раз в районе твоего нынешнего проживания. После его дезертирства из Когорты (и соответственно из органов МВД), рулит там капитан Хайруллин. Альберт Ибрагимович. Сорок лет, жена, трое детей. Очки «хамелеон», голова бритая, чёрненькие усики в ниточку, маленький, юркий. Голос на удивление зычный. Должно быть, поэтому в народе известен под прозвищем Мулла. Между прочим, живёт через подъезд от тебя. Наверняка встречались. Так вот, он уже больше двух недель в ведомственном госпитале матрас давит. Сердечко, понимаешь, зашалило. Работа-то нервная.

– И появление фальшивого лейтенанта, вдобавок памятного старожилам района…

–…Никого особенно не насторожило, – закончил Жерар.

– Зараза! – выругался я. – Ну, Стучонок! Не человек, а фантом какой-то. Неуловимый мститель. Оттуда удрал, отсюда свалил… Но ведь живёт же он где-нибудь?

– По любому.

– Постой! – спохватился я и азартно потёр руки. – А ведь этот беглый чернокнижник допустил-таки промашечку. Помнишь, он нам давал телефонный номерок? Чтобы в случае его гибели позвонить и сказать что-то вроде «Стукотоку кирдык…»

– «Стук ослушался», – уточнил Жерар. – Угу. Было такое.

– Ну и?..

– Иван Александрович Гончаров.

– Это абонент? – с жадностью спросил я.

Бес довольно хихикнул.

– Это, Пашенька, автор романа в четырёх частях «Обломов».

Мне ничего не оставалось, как мужественно снести этот щелчок по носу. Мистификатор же, всласть порадовавшись собственному успеху (то, как он исполнил «лунную походку» на задних лапах с завершающим приложением передней к промежности и упругим толчком бёдрами – «Вау, детка!» – нужно было видеть), набрался серьёзности и продолжал:

– То есть мы минимум четырежды номерок этот набирали. С приличными промежутками. И всякий раз обламывались. Автоответчик. Ну, Овланчик ещё разок напрягся, прокачал телефон по адресу. Оказалось, комната в такой халупе, что мама дорогая. Жилец нынче на госсодержании. Ещё три с половиной года осталось у кума рукавицы шить.

– А…

– Слежку пока не организовывали.

– Где мои шмотки? – сказал я, быстро собирая со стола грязную посуду и швыряя в мойку. До меня запоздало дошло, что Стукоток, этот загадочный тип, о коем известно лишь то, что он крайне опасен, гостит сейчас у Лады и Лели. Оставалось уповать на «императивное человеческое доверие к излечившим тебя врачам», о котором когда-то толковал мне Сын Неба и которое, хочется верить, присуще даже чернокнижникам. Да ещё может быть, на разбитость Стукотока после боксёрского матча, организованного для него покойным Жухраем. Ну и, как на слабейший по части критики вариант, на его джентльменскую порядочность. «Почему настоящих джентльменов становится меньше с каждым годом? – Потому что джентльмену трудно ударить леди палкой». Хм. Надеюсь, это действительно так…

* * *

Да уж, кровища после «операции» Кракена из меня хлестала, будто из зарезанной свиньи. С таким трудом подобранная одежда пришла в полную и окончательную негодность. Она комом была всунута под ванну, и даже прикасаться к этому заскорузлому, словно бы ржавому тюку не хотелось совершенно. Я взялся за Убеевский гардероб.

Железный Хромец известный модник, сложение у нас приблизительно одинаковое, и скоро я был обряжён вполне сносно.

Жерар следовал за мной подобно тени, безмолвный и явственно мучимый желанием что-то сказать. По мере сил закрывал дверцы распахнутых мною шифоньеров, задвигал ящики комодов. И вот, когда я взялся-таки перетряхивать испачканный спортивный костюм в поисках ключей от квартиры девчонок, он впервые раскрыл пасть:

– Куда это ты собрался, позволь полюбопытствовать?

– Догадайся с трёх попыток.

Бес вкрадчиво заметил, что, как мы выяснили получасом ранее, у нас здесь не викторина. Однако пусть будет так. Значит, три попытки… Хотя для того, кто знает меня, как знает он, вполне достаточно двух. Причём это будут даже не попытки, а готовые решения. И, с огорчением констатировал Жерар, от каждого мощно веет кое-чьей поспешностью. Необдуманностью. А необдуманные действия, как правило, грозят обернуться катастрофой.

Так, к примеру, моё появление в «Серендибе» тотчас вызовет у Сулеймана ряд вопросов. Вразумительных ответов на них у меня либо не найдётся, либо найдутся, но такие, что заставят всерьёз подумать о целесообразности дальнейшего существования их носителя.

– То есть тебя, Пашенька! – скорбно уточнил бес. – Ведь Сулейман, как уроженец древнего Востока, с эманациями предтеч впитавший привычку остерегаться коварства окружающих, менее всего склонен к слепой доверчивости. И в первую очередь он, конечно же, подумает о двурушничестве и предательстве. А как иначе? Всё вокруг рушится, гибнут фигуры, могущие считаться центральными, совершенно внезапно возникают и исчезают подозрительные субъекты, ведающие о неслыханном и делающие невиданное… А наш скромный Павлин-мавлин – заметим, далеко не гений выживания в экстремальных условиях! – выходит из любых передряг целёхоньким. Кто-то его явно оберегает. И если загадочный ангел-хранитель не сам Сулейман, то напрашивается вывод, что он из противного лагеря. Измена, пусть косвенно, подтверждается. Ну, так удавить предателя струной! В крайнем случае, сгноить ему язык и зарастить кожей ушные отверстия, как уже делалось однажды. Ну и, само собой, ещё более опрометчивым представляется решение отправиться к милым твоему сердцу сестрицам Ладе и Леле.

– Это почему? – спросил я, позвякивая обнаруженными наконец-то ключами.

– Это потому, чувачок, – пролаял Жерар нравоучительно, – что ты взял у них одну очень редкую и дорогую вещицу. Я бы даже сказал сакрального значения предмет. И проделал это без спроса. За подобные выходки язычники казнят иноверцев с особой изобретательностью. Вспоминая специализацию отроковиц, боязно даже представить, что они способны проделать с кощунником.

Я снова схватил одёжный ком. Пусто, конечно.

– Ты рылся в моих вещах! Где зеркало, скотина?

Он обиженно засопел.

– Больно нужны твои кальсоны. Оно само вывалилось. Я уже потом его обнаружил.

– Заглянул? – Я иронически прищурился.

– Предположим. А в чём, собственно, дело?!

Судя по тональности, в которой прозвучала последняя фраза, карманное зерцало действовало. Точно так же, как подловившее меня настенное. И беса тоже угораздило нарваться на его предательски-затягивающее волшебство.

– И как? – безжалостно продолжал я допрос.

– Какой кверху, – буркнул Жерар.

– Колоссально! – воскликнул я. – Могу представить…

Бес оскалился, но я, хохоча, замахал руками:

– Нет, нет, умоляю, не продолжай! Довольно подробностей. Это твоё, только твоё дело. Интимное.

– Заткнись, а? – со страданием взмолился он, и я заткнулся. Через минуту Жерар тявкнул: – Оно там, в спальне. За комод втиснуто. Я его на всякий случай в платок завернул.

– Правильно сделал, напарник.

Когда я вернулся, пряча злосчастное зерцало во внутренний карман светлого и лёгкого Убеевского пиджака, Жерар стоял на пороге прихожей с самым решительным видом. Шерсть на загривке топорщилась.

– Не пущу! – прорычал он. – Нравится тебе это или нет, но я считаю тебя своим другом. И пропадать за каких-то там… – он проглотил готовое вырваться словечко, – …не позволю!

– С дороги, зверь, – сказал я хмуро. – Я тоже к тебе привязался. Поэтому прошу как друга. Не заставляй меня поступать подло.

Он в отчаянии заскулил. Я ждал.

– Пашенька, ну давай хотя бы дождёмся старичка! С ним будет надёжней. Он пистолет возьмёт. А то этот твой Стукоток…

Я отогнул лацкан и ткнул пальцем в одну из множества надписей на футболке. Угловатые буковки предлагали: «Kiss my ass!»

– Ну и грубо, – сказал Жерар.

– Да пойми ты, – сказал я. – Девчонки мне поверили, выручили, а я такую свинью им подложил. Вепря, блин, дикого. Секача. Ну же, дружище, уйди…

Он зло гавкнул, а потом развернулся и побежал к выходу, бурча под нос, что свяжешься с дурачком – рагнарёк, пиши пропало. Сам рехнёшься. В кратчайшие сроки.

Услышав, как бес употребляет эпический древнеисландский термин в роли ругательства, я поинтересовался, не случалось ли ему бывать на сафари в палеоцене. Он с горестным вздохом покрутил лапкой у виска и выскочил за дверь.

* * *

Они поджидали нас на лестничной площадке.

– Салям алейкум, дорогие!

Корпулентную фигуру Сулеймана Маймуныча, упакованную в безупречный костюм работы дорогого лондонского портного я не спутал бы ни с какой другой. Измени он даже голос, нацепи хоккейную вратарскую маску и спрячь под нею свою роскошную бороду. Но среднеазиатского типа девушка-подросток лет двенадцати, сидевшая на перилах, демонстрируя открытые голенастые ноги и перекатывавшая между красивых губ леденец на палочке… Было в ней что-то знакомое, было. Но что?

Прозрел я, когда эта восточная Лолита, состроив игривую гримаску, послала мне воздушный поцелуй.

– Зарина? – выдохнули мы с Жераром разом.

– Да, дорогие, – проговорил шеф, качая головой. – Она самая. Понимаете, буквально сегодня утром сказал я себе: «Э, ифрит-мифрит! Старый ты стал, Сулейманище. Думаешь, сладко твоей луноликой крошке бесконечно в куклы играть, косы заплетать, а? Совсем засиделась она в девочках. Пора ей девушкой становиться». Сказано-сделано! Как говорим мы, шахматисты: «Чирик – и в дамках!» – Он прищёлкнул пальцами и лукаво улыбнулся. – Немножко старинной магии, и вот результат! Какая красавица растёт, да? Через недельку-две совсем заневестится. Павлинчик, чуешь, к чему клоню? Ты не теряйся. По-мужски советую и по-отечески.