Текст книги "Проходящий сквозь стены"

Глава десятая
ПАРЕНЬ И ЕГО БЕС

Преисподней звалась их родина. Даджжалями называли себя их чудовищные хозяева. Сильные, неутомимые, отважные, как древние герои. Надменные, как средневековые бароны. Обличьем подобные чёрным козлам, они расхаживали на задних ногах, попирая землю оправленными в платину и алмазы копытами; длинные гиббоньи руки пребывали в беспрестанном движении.

Ке – так звучало имя тех, к чьему роду принадлежал Жерар.

Они были даже не рабами – разумными домашними животными. А одновременно символами: преуспевания, знатности, независимости. Но в первую очередь – символами геральдическими. Фамильный щит даджжаля, на котором не было изображения ке, мог принадлежать только выскочке. Ке являлись неимоверно дорогими (каждый взрослый самец стоил целое состояние; самки ценились гораздо ниже), престижными, лелеемыми, но вряд ли любимыми результатами жёсткой длительной селекции. Их внешность впечатляла и восхищала, вызывая навязчивое желание во что бы то ни стало обзавестись подобным сокровищем. Дуэли и локальные войны из-за ке являлись обычным делом. Сердитая морда и роскошная седая грива вожака павианьего стада, гибкое туловище, пушистые «штаны» на задних лапах и длинный, толстый как полено хвост снежного барса – таков был их вид. Драгоценное руно, вздыбленное атмосферным электричеством – тончайшее, чистейшее, серебряное в дымчатых подпалинах, звало погрузить в него пальцы.

В шкуре заключалась главная ценность ке. Вернее, в её удивительной способности мгновенно впитывать любые органические вещества и бесследно расщеплять их, питая организм.

О шкуру ке даджжали вытирали руки.

Почти так же, как рабочие Йоркшира – о шкурку терьеров. В этом состояло, пожалуй, единственное сходство земного и до-земного существования Жерара. Различия же были колоссальными. В Преисподней прикосновение к нему человека низкой касты (почти человека – подневольная даджжалям раса относилась к приматам) каралось немедленной смертью. И ещё. Там о его шкуру вытирали руки, выпачканные кровью.

Даджжаль в исламе – сын Сатаны. Властителям Преисподней это имя подходило лучше всего. Пресыщенная, почти бессмертная, без малого всемогущая аристократия, томимая невыносимой скукой. Выискивающая новые и новые виды развлечений, всё более жестокие. Природа живых существ и косных веществ больше не представляла для них интереса. Техника и технология достигли уровня, после которого двигаться дальше просто незачем. Поверхность планеты была обследована досконально. Так же, как глубины мелководных морей, заполненных не водой – густым тёплым супом из простейших организмов. Вырваться за пределы атмосферы? Невозможно. Небосвод, воздвигнутый некогда над Преисподней ужаснувшимися цивилизацией даджжалей богами, был непреодолим. Низкая, подобная гранитному своду пещеры твердь грозно нависала над багровой коркой такыров, над окружающими моря жирно-зелёными оазисами и над бурлящими лавой провалами, ведущими в преисподнюю Преисподней. Гранитные небеса топорщились колючей изморозью электрических разрядов, истекали слепящими сталактитами перманентных молний и плевались раскалённым каменным дождём. Подниматься ввысь более чем на сотню метров было попросту опасно. Более чем на сто тридцать – чревато мгновенным испепелением. По этой причине полёты на экстремальных высотах являлись излюбленным спортом даджжалей. Другим увлечением козлоногих демонов была смерть. Чем изощрённей и страшнее мог убивать даджжаль, тем выше стоял он в адской табели о рангах. Непременным условием высококлассного умерщвления было обилие крови.

Пищи для бесценного руна ке.

Дополнительную пикантность палаческому наслаждению даджжалей придавали душевные муки самих ке. В незапамятном прошлом – тварей пугливых и непорочных. Предки ке подобно паслись в прибрежных водах, впитывая обильную еду прямо из окружающей среды. О, благословенные времена, когда шкура их знала лишь вкус растворённых в воде аминокислот… Стоит ли говорить, что генетическую боязнь крови селекционеры не только не вытравляли, напротив – всячески культивировали.

Однако, в отличие от человекообразных жертв даджжалей, обречённых жить и умирать в Преисподней, у ке имелся путь к освобождению. Насильственная гибель одного из трёх родителей (всего-то трёх! – даджжали зачинали потомка вшестером) гарантировала переход ребёнка в другой мир, дивный и цветущий. На Землю. Сложность состояла в том, чтобы установить, кто именно из предков должен расстаться с жизнью. Единственной стопроцентной гарантией служило одновременное самоубийство всех родителей. Но рождение, жизнь и смерть каждого ке находились в ведении особых органов надзора. Козлоногие демоны берегли драгоценную скотину пуще зеницы ока.

Старший отец Жерара, чемпион породы, за высочайшее качество семени освобождённый от обязанности спускаться в пыточные подвалы даджжалей, был твёрдым противником бегства наследника из отечества. Тем более, подобной ценой. Младший… что о нём? Он не смел даже испражняться без ведома и одобрения старшего. Мать Жерара, переданная в другую семью, пребывала в глубокой заморозке. Тандем её новых супругов в день появления на свет первенца перегрыз себе вены (впустую), и она осталась единственной, чья смерть освободила бы детёныша. Рисковать его хозяева не желали.

Жерару просто повезло. Старшего отца задушила в порыве страсти молодая и крайне перспективная самка. Так бывает иногда. Сам Жерар узнал об этом только через много-много лет, уже на Земле, когда встретил недавно прибывшего соотечественника.

В эмиграции ему тоже пришлось несладко. По какой-то жуткой иронии ке являлись на Землю в бесовской ипостаси. Со всеми вытекающими…

И всё-таки он привык, приспособился. Научился избегать священников и беречься молитв. Начал разговаривать вслух (в Преисподней подобной привилегией пользовались исключительно даджалли) и шутить. Кушать не шкурой, а ртом. Изрыгать огонь и брань. Причём уроки огнеметания он брал по большой протекции у самого настоящего дракона, одного из последних. Учителей ругани было предостаточно. Он уже почти забыл проклятую Преисподнюю и бессмертных мучителей с козлиным телом и гениальным мозгом.

Тем сильней его ужаснули способности Стукотока.

Они были оттуда, от даджжалей.

Около двух лет назад Преисподняя уже пыталась прорваться в наш мир. Именно здесь, в Императрицыне развернулись мрачная вакханалия дьяволопоклонничества. Здесь вершились чёрные мессы и другие, ещё более жуткие преступления, коим нет даже названия, ныне тщательно скрываемые властями. И с облегчением, надо отметить, большинством участников забытые. Между прочим, опричники принимали в тех событиях самое активное участие. С обеих сторон. Занявшие правильную позицию после победы жестоко расправились с бывшими сослуживцами. Говорят, их топили заживо в болотах.

Видать, не всех дотопили.

Пока Жерар говорил – страстно, убедительно, с каким-то мрачным восторгом, я честно пытался бороться со сном. И мне это почти удавалось. Почти – учитывая снизошедшее на меня в здешних стенах успокоение. Учитывая вкусный завтрак и уютную постель. Учитывая предыдущую бессонную ночь, недавние многократные транспозиции и, наконец, горячую, чересчур горячую ванну. Уверен, девчонки обо всём догадались, но выспрашивать тактично не стали. Только смотрели на меня с жалостью и немного смущённо переглядывались. Зерцало с гвоздика в коридоре исчезло.

Понятно, что многое я пропустил, многое недопонял. Например, рассказ о богах, которые превратили Преисподнюю в «красную дыру», горизонт событий которой не способны преодолеть сильно продвинутые в технике и магии даджжали. Рассказ о позапрошлогодней попытке переворота, затеянной в Императрицыне сатанистами, и поддержанной представителями истеблишмента, людьми искусства, денежными мешками. Похоже, сатанисты сумели войти в контакт с козлоногими демонами, но каким образом?

(Кстати, где я сам был в то время? Ах да, в деревне у бабушки.)

Я решительно не помню, в каком году и где возник на Земле Жерар. А ведь он точно говорил. Кажется, с этим событием связана курьёзная, полная забавных нелепостей история. Помню, я хихикал и даже давал какой-то довольно уместный комментарий, даже предлагал собственный вариант выхода из ситуации, а бес в ответ ворчал, что глупо было бы… Но, в конце концов, я таки не сдюжил и полностью потерял канву повествования, бултыхнувшись в сон, будто в омут.

После того, как вместо вразумительного ответа на какой-то простенький вопрос я выкрикнул сурово: «Полите чище! Чище полите! Руки бы вам оторвать, канальям…» (мне как раз снилось, что мне лет пятнадцать, я на прополке лукового поля командую бригадой одноклассников-лоботрясов), он вспрыгнул мне на грудь и, заглядывая в лицо, с сожалением спросил:

– Чувак, ты спишь что ли?

– А? Ни-ни-ни, – пробормотал я, через силу разлепляя веки. – Ни в коем случае. Я чего-то не то ляпнул?

– Колоссально! – обиженно сказал Жерар. – Да нет, всё окей. Ладно, спи уж…

* * *

Сперва он стянул с меня одеяло, потом выдернул из-под головы подушку. Я замычал, протестуя, и быстро свернулся в клубок, натянув на плечо угол простыни. Он дурашливо проорал на ухо: «Рот-та, сорок пять секунд – подъём!» и отбил лапами на моём затылке чеканную дробь: «Бей, барабан! Бей, барабан! Бей, барабанщик – раз, два, три!» Я наугад, зато широко перекрестил ближайшее пространство, для надёжности воскликнув: «Изыди и расточися, анафема!» Он презрительно расхохотался, подскочил с противоположной стороны и чувствительно куснул за большой палец ноги.

Взбрыкнув, я соскочил с кровати и кровожадно зашарил по комнате взглядом. У меня просто руки чесались придушить его. Но он где-то прятался. Осторожный, поганец.

– Эй, напарник! – Я заглянул под кровать. Пусто. В приоткрытый шкаф. Та же история. – Поздравляю, ты добился своего, я встал. Чем теперь займёмся? В прятки поиграем?

– Не до игрушек. Надо уходить.

Он столбиком торчал на подоконнике, внимательно осматривая двор; хвост напряжённо подрагивал. В голосе его послышалась незнакомая властность. Конечно, покомандовать-то он всегда любил, но сегодня – впервые! – мне захотелось подчиниться. Сразу и безоговорочно. Именно поэтому я заартачился:

– С какой это радости?

– Девицы куда-то свинтили, опричник всё ещё в ауте. Самое время. – Бес спрыгнул на пол, подбежал к двери, уселся и направил на меня лапу. – Паша, кончай колебаться. Твоя часть плана выполнена. Стукоток окружён заботой и обеспечен уходом. Теперь пора спасаться нам. Кроме шуток.

Я присел на краешек кровати. Меня одолевали сомнения.

– Да будет тебе. – Жерар истолковал их по-своему. – За сестричек переживаешь? Ни хрена он им не сделает. Мелиссы с опричниками знаешь, как? – Жерар потёр передние лапки тыльными сторонами одна о другую: – Во! Шерочка с Машерочкой, ясно? Одного поля васильки.

– Нет, зверь, – хмуро сказал я и начал натягивать штаны, – так не делается. Как-то это не по-людски. Приехали ни свет, ни заря, раненого приволокли… Намылись, наелись, выспались и умотали по-английски. Ни спасибо, ни насрать.

– Вон его что волнует! – начиная раздражаться, тявкнул бес. – Ну так письмо потом напишешь. Со всякими пардонами (он издевательски поддал грассирования) и реверансами. Одэкёлёном сбрызнешь, цветочный лепесток вложишь. Розовыми соплями заклеишь. Умилятся и простят. А сейчас низкий старт и – за мной. А то я один…

Он призывно мотнул головой и выбежал из комнаты. Подавленный убеждённостью Жерара в том, что он абсолютно точно знает, как быть дальше, я устремился вдогонку.

– А куда мы?

– Увидишь. Денежки захвати. Могут пригодиться.

* * *

Дверь в соседнюю спальню была полуоткрыта. Из неё еле различимо пахло лекарствами. Я сначала заглянул туда, а потом и вовсе вошёл. За спиной возмущённо пискнул-рыкнул бес. Погоди, отмахнулся я.

Обмотанный бинтами, точно мумия, Стукоток лежал на спине, дыша ровно и покойно. Рядышком на спинке стула была аккуратно развешана отглаженная и вычищенная милицейская одежда. Тут же – фуражка, планшетка и штурмовая амуниция ниндзя, с которой он совершал налёт на базу кракенов. Подле кровати тускло поблёскивали боевые галоши со шнурками. Опасливо косясь на опричника, я снял с ремня нож в кожаном чехле, расстегнул кнопку, вытянул до середины лезвие. Показалась гравировка собачьей головы.

– Оружие я вам, товарищ старший лейтенант, не оставлю, – прошептал я. – Даже и не просите. Сами говорили, что там мои пальчики.

Спрятал нож в обратно в чехол, сунул в карман треников и попятился.

Беса я застал возле телефона. Передние лапки у него слегка трансформировались и напоминали сейчас ручки маленькой обезьянки вроде капуцина. Чёрные пальчики проворно набирали номер. Да и весь-то он сейчас чрезвычайно напоминал деловитую мартышку, проказничающую в отсутствии хозяев. Зрелище было в высшей степени уморительное. Не выдержав, я прыснул.

Он сквозь зубы предложил мне убираться к чёрту.

– Куда-а? – поинтересовался я. – А вы-то, сэр, в таком случае кто будете?

Бес разгневанно зарычал. Адрес, куда мне следовало отбыть, был оперативно изменён, начал обрастать уточняющими дорогу ориентирами, но тут ему ответили. Он гавкнул «это я» и нетерпеливым движением кисти попросил меня отойти. Я безропотно повиновался. Сам не терплю, когда прислушиваются к моим телефонным разговорам.

Решив использовать время с максимальной пользой, я навестил туалет, заглянул и в ванную. При виде достопамятного гвоздика вдруг подумалось, что, не спрячь девчонки злосчастное зерцало, мне стоило бы огромного труда сдержаться и не стянуть его насовсем.

Наркотик, блин. Героин.

«Герой на героине, героиня на героине…» – продудел я под нос и, не устояв перед мещанским любопытством, заглянул в настенный шкафчик. «…Между ними секунду назад было жарко…» Расчёски, губки, мыло – это нижняя полка. «…А теперь между ними лежат снега Килиманджаро…» Верхняя – термобигуди, коробочки с зубной пастой и тампонами. «…Зря ты думаешь о смерти…» Я перешёл к средним полкам. «…Я хочу найти письмо в пустом конверте…» Погодите-ка, а это что? В дальнем углу, возле стеночки, лежала уменьшенная до карманного размера копия Макошева аппарата машинного доения. «…И прочесть…»

Прикусив губу, воровато оглянувшись (не видит ли бес?), я вытащил тяжёленькое зеркальце и, не взглянув на отражение, сунул в левый карман штанов.

Правый занимал похищенный у Стукотока нож.

– Становлюсь рецидивистом, – пожурил я себя.

…И прочесть…

* * *

– Веришь, чувствую себя настоящим сучонком, – пожаловался я, запирая квартиру и подхватывая Жерара на руки. Связка ключей, как обещали сестрёнки, обнаружилась в прихожей. – Ме-е-елким таким сукиным сыном. Трусливым, тощим, облезлым. Напакостил втихаря, и ходу.

– Сукиным сыном? Чувачок, да ты растрогал меня буквально до слёз! – с непонятным выражением, то ли насмешливо, то ли грустно тявкнул бес. – Напомнил собственное земное детство. Чумка, блохи, живодёры-фурманщики с петлями и баграми. Плохая еда. Крысы, вечно претендующие на тот же кусок, что и ты. Дети, швыряющие камни с адской точностью и чудовищной силой… Знал бы ты, как это трудно и стыдно – находиться в шкуре шелудивой злобной собачонки. Но не переживай! – Он покровительственно похлопал меня лапой по плечу. – Хреново только поначалу. Стерпится – слюбится. Ещё удовольствие научишься получать.

– Тьфу на тебя, шельма, – огрызнулся я.

– Надо через левое плечо, – деловито посоветовал он. – Только целься тщательней, а то филей себе обхаркаешь. Будешь выглядеть дураком. Надеюсь, ты не собираешься спрятать ключ под ковриком? Это было бы довольно глупо…

Вот и третья свинцовая капля упала в чашу, где копятся мои злодеяния, подумал я и затолкал ключ в карман куртки. Свободным от «хабара» остался только один.

Недавно прошёл дождь, оставив после себя множество разнокалиберных луж и не летнюю свежесть. Зябко ёжась, я двинулся к выходу из двора.

Улица героев-Челюскинцев встретила нас душем из сдуваемых с тополей дождевых капель, лязгом трамваев и толкотнёй блошиного рынка. Мокрые разноцветные матерчатые навесы, завалы из носков, белья, кособоких игрушек и дрянной обуви на койках-раскладушках, продаваемые маленькими грязноватыми земляками покойного Сю Линя. Несколько старушек, торгующихся из-за какой-то копеечной ерунды. Пара милиционеров, на первый взгляд, мало отличимых от основной массы продавцов (такие же тщедушные, круглолицые и узкоглазые – казахи, что ли?), темпераментно наезжающих на неугодившего им чем-то торговца кухонной утварью. Несчастная жертва произвола властей имела на одутловатом лице выражение крайнего испуга, уродливые роговые очки и полный рот железных зубов. Почему-то этот олух никак не мог сообразить, что сердитым сержантам просто-напросто хочется пивка. И, стоит откупиться от них какой-нибудь полусотней рублей, все неприятности его мигом закончатся. Новичок, надо полагать.

– А вот это весьма кстати, – пробормотал я и двинулся вдоль базарных рядов.

Нахохлившиеся торгаши при моём приближении вскакивали со своих насестов, гостеприимно улыбались, что-то лопотали… и долго топтались после того, как я проходил мимо, с надеждой глядя вслед. Наконец мне попался лоток с более-менее прилично выглядящими кедами. Сохраняя выражение отчуждённости, я примерил один размер, другой. Хм! Нога чувствовала себя на удивление комфортно. Я в задумчивости почесал переносицу и, махнув рукой на опасность приобрести в нагрузку сотню-другую одёжных клещей, купил-таки подошедшую пару. Хозяин, получив свои гроши, изобразил неземной восторг и даже отбил что-то вроде дюжины поклонов. Растроганный таким уважительным отношением, я разжился у него парой носков, солнцезащитными очками и бейсболкой, которую немедленно нахлобучил. Соседи смотрели на «моего» торгаша с завистью.

Жерар терпеливо помалкивал, бросая настороженные взгляды в сторону милиционеров. Чтобы уж окончательно расплеваться с экипировкой, я попросил у продавца стульчик и переобулся.

Китаец с интересом посмотрел на снятые мною туфли.

– Нравятся? Забирай, – щедро предложил я.

Он окончательно выпал в осадок. Заулыбался, закивал, прижимая ладошки к сердцу, и прямо тут же бросился менять свои матерчатые тапочки на блестящие штиблеты от Гуччи. Трудно судить (в мимике юго-восточных народностей я полный невежда), но, кажется, он посчитал меня сумасшедшим.

– Шоппинг закончен? – спросил на ушко бес, как обычно, прикинувшись ластящимся.

Я показал сияющему от счастья китайцу большой палец и сказал:

– Да! Хорошо! Очень!

Новоиспечённый собственник замечательных туфель, видимо, считал так же. Когда я собрался уходить, он уважительно придержал меня за рукав и забубнил в том смысле, что я могу взять у него что-нибудь ещё. Совершенно бесплатно. Вот, большое банное полотенце с полуголой девицей. Рубашечка-джинс. Вторая пара кедов. Вторые очки – самые лучшие, с цепочкой, а стёкла модного малинового цвета да вдобавок вверх откидываются! Сьто хоцесь.

Я покачал головой, улыбнулся и повторил попытку двинуться прочь. Проклятый китаец снова схватил меня – на этот раз уже за локоть.

– Пошёл в жопу, родной, – сказал я задушевно и дёрнул рукой.

Хватка оказалась железной. Я растерянно оглянулся на милиционеров. Позвать? Помогут?

Помогут.

Они уже подбегали. С маху втолкнули меня внутрь палатки, один заскочил следом, другой остался снаружи. Закинутый прежде на крышу полог, хлопнув, развернулся, отрезая нас от внешнего мира. Вероломный продавец заломил мой локоть – так, что я боялся шевельнуться, только всё дальше закидывал назад голову – и начал совать мне в рот скомканную тряпку, резко пахнущую нафталином. Лже-милиционер, опустившись на корточки, принялся обматывать мои лодыжки чем-то вроде резинового бинта – широким и эластичным.

Тощенького пёсика, едва превышающего размером кошку, никто не принял во внимание.

Одно точное движение его оскаленной пасти, и обладатель штиблет Гуччи взвыл, тряся окровавленной кистью. Прыжок вниз, и ноги мои свободны, а вой звучит уже из двух глоток. Жерар скачет, точно на пружинках, скорость перемещений его безумна – кажется, будто терьеров здесь штук пять – и полосует поверженного врага бритвенно-острыми зубами.

Тут и я тряхнул стариной, вспомнил шалопайское детство. Вряд ли продавец при всей цепкости и умении выкручивать руки был выдающимся мастером восточных единоборств. Уклониться от направленного в глаз пальца он не успел.

– Моё кунгфу лучше! – гордо констатировал я и влепил отличный хук справа второму менту-обманщику, просунувшему голову внутрь палатки.

Мной руководила весёлая, бесшабашная ярость победителя, и косоглазый рухнул, как подкошенный. Много ли надо пятидесятикилограммовому недоноску, подумал я, одним рывком втягивая его в палатку. Он был в нокауте.

– Ты, жёлтый, – Я легонько саданул обливающемуся слезами продавцу коленом между ног, а когда он загнулся, вцепившись в собственный пах, схватил за жёсткую чёлку и приставил к горлу нож опричника. – Чё тут за дела?

– С этим после, Паша! – гавкнул бес. – Рвём когти!

– Ни фига! – пылая праведным гневом, прошипел я. – Это ж «язык». Сейчас он мне всё выложит, падла. В две секунды. Если не хочет, чтобы шейку перепилили. Хочешь, нет?

Оказывается, он хотел. Внезапно взвизгнул и нырнул башкой вперёд с намерением разрезать собственное горло, но страшную тайну не выдать. Я успел отдёрнуть руку лишь в самый последний момент.

– Охренел, камикадзе? – испугался я и заворожено уставился на его шею. Кожу перечёркивала быстро наливающаяся кровью длинная царапина.

– Да бросай же придурка! – дико заорал Жерар.

Я очнулся, сделал китайцу подножку и изо всей силы толкнул его в грудь. Он повалился на полосатые тюки, завозился, сдавленно попискивая. Фальшивые менты лежали тихохонько, смирнёхонько, не ерепенились и не шебуршали. Даже дышали через раз.

Одним движением я вспорол заднюю стенку палатки, вымахнул через дыру наружу. Окончательно спятивший «язык» выскочил на карачках следом, ловя меня за штаны. Пришлось ткнуть ему пальцем в другой глаз – благо рука была уже набита. Только тогда он наконец отстал.

Тылы блошиного рынка выходили на сильно запущенный и загаженный отходами торговли парк. Круто воняло мочой.

– Сюда, – приглушённо позвал бес, ныряя в кусты.

Оскальзываясь на мокрой грязи и истоптанной траве, я метнулся за ним.

За спиной взвизгнули тормоза. Сквозь ветви акации я увидел, как из тормозящего джипа будто сухой горох посыпались шустрые и решительно настроенные китайцы. Все как один в замшевых пиджаках, строгих брюках и белейших рубашках. Все в тёмных очках и галстуках. Возбуждённые торгаши наперебой спешили сообщить им, где находится эпицентр переполоха. Братцы-горошки схватывали информацию на лету и уже мчались в сторону разорённой нами с бесом палатки. Впереди, сметая лотки, косолапо пёр громаднейший, однажды уже виденный мною в «Серендибе» китаёза. Тот самый лис-оборотень Хуан, бывший телохранитель господина Мяо, что сменил усопшего босса на посту смотрителя Чайна-тауна. В кулаке он сжимал пистолет-пулемёт с навёрнутым глушителем и длинным, на сотню патронов магазином. К погоне присоединялись и продавцы. Давешний железнозубый тормоз в роговых очках не был больше ни напуганным, ни растерянным, ни заторможенным. Из-под кастрюль, половников и тёрок он выхватил широченный сверкающий тесак, украшенный шёлковыми лентами, и с воинственным кличем воздел над головой.

Зараза, думал я на бегу. Выходит, ошибся Сулейман, утверждавший, что после смерти господина Мяо и выдворения за пределы страны дружков Сю Линя история со сгинувшим сотрудником китайской разведки станет местным китайцам безразлична. Как же! Длинная рука Пекина нашарила-таки причастного к этой акции человечка и готовилась крепко взять за причинное место.

Или, может, это не официальный Китай вовсе, а «Триады»? Ни одна разведка не позволит своим агентам появляться на улице иностранного города, размахивая оружием. А с мафии вполне станется.

Я поддал ходу. Не приведи бог, Хуан или кто-нибудь из его телохранителей обернётся лисицей. Шиш мы от них тогда оторвёмся. Возьмёт след, догонит, начнёт цепляться за ноги, кусаться, а там и основные силы подоспеют. Одна надежда на то, что до ночи ещё далеко, а в светлое время суток даже китайские оборотни предпочитают человеческий облик.

Парк постепенно приобретал благоустроенный вид. Потом я разглядел за деревьями какую-то преграду и заволновался, но бес уверенно нёсся прямиком к ней.

Это был солидный, сколоченный из крепких и плотно подогнанных досок забор высотой метра два с половиной, покрытый двускатным жестяным козырьком с зубчатым краем. Он казался бесконечным и непреодолимым. Такими заборами обычно огораживают участки парка, примыкающие к районам, заселённым состоятельными людьми. Людьми, не желающими иметь с загаженным общественным пастбищем никаких сообщений.

Жерар подскочил к доске, ничем не отличающейся от прочих и приказал: «Дави!». Я надавил, доска отошла, мы протиснулись в щель. С обратной стороны, подпёртая колышком, опасно кренилась в направлении забора поставленная «на попа» бетонная скамейка. Не дожидаясь команды, я вышиб колышек ногой. Скамейка упала в аккурат на подвижную доску, запечатав проход намертво.

Мы удовлетворённо переглянулись и снова подхватили ноги в руки.

Потом парк кончился. Преодолев невысокую живую изгородь (я махнул верхом, бес пронырнул понизу), мы выбежали на очаровательную тихую улочку. Жерар, стремительный как пуля, без остановки понёсся налево. Будто зная, что нам нужно именно туда. Впрочем, знанию его я уже не удивлялся.

Бес свернул в проулок и радостно залаял, словно увидел обожаемого, но давно отсутствовавшего хозяина.

За углом стоял возле тротуара сверкающий хромом байк. Рядом безмятежно покуривал Железный Хромец Убеев.

Он молча похлопал меня по плечу и вручил мотоциклетный шлем. Шлём был легчайший, стилизованный под каску кайзеровского офицера. На лбу золотой орёл, на макушке золотой шпиль в форме копейного наконечника. Мягкий ремешок затягивался одним движением.

Убеев привычным движением откинул полу кожаного плаща, оседлал «Харлея». Сигарета, очертив крутую дугу, отлетела в сторону.

Двигатель утробно рявкнул…

* * *

Двигатель утробно рявкнул.

Мотоцикл привстал на дыбы, потом ещё раз, я судорожно стиснул костлявые бока Железного Хромца, мечтая об одном: чтобы всё это поскорее закончилось… и тут, распространяя удушливый запах горящих шин, машина сорвалась с места.

Жерар как влитой замер на бензобаке, подавшись вперёд всем тельцем и радостно оскалившись. Он рассекал грудью встречный ветер и воображал, должно быть, что похож на ростральное украшение драккара викингов. Было заметно, что ему эта поза привычна и что она им по-настоящему любима. То-то он мне толмачил о быстрой езде и газе «до полика».

Убеев вёл уверенно, но чересчур рискованно. Чересчур рисуясь. Слишком круто поворачивал, слишком резко тормозил и разгонялся. Как обычно, он работал на впечатление о себе. Хорошо, что движение в узких переулках, по которым мы катили, почти отсутствовало.

Далеко мы не уехали. На дорогу выскочил плотный китаец в роговых очках, взмахнул тесаком и принял боевую позу цапли. Или журавля. А может, богомола. Зубы, обнажённые в жуткой гримасе, металлически поблёскивали. Алый шёлк платка, привязанного к мечу, ниспадал ему на плечо. Острие широкого клинка, казалось, было направлено точно мне в грудь.

На приличной скорости даже мошка, врезавшаяся в лицо, вызывает боль. Жук может запросто поставить синяк. А уж меч-то… Хватит малейшего касания, чтобы распахать мясо до костей и глубже. Мы могли ещё успеть свернуть, но прибабахнутый Железный Хромец решил принять бой. Не доезжая до страшного фехтовальщика какого-то десятка метров, он выхватил длинноствольный пистолет и дважды выстрелил. В следующее мгновение Убеев сшиб тяжеленным ортопедическим сапогом ещё стоящее на ногах тело китайца (я успел заметить отсутствие нескольких передних зубов и вспучивающийся чёрный пузырь на месте глазницы), одновременно с нечеловеческим проворством ловя выпавший из его руки тесак. Дальше Хромец нёсся, подобный атакующему кавалеристу, покручивая над собой трофейным мечом и пугая неадекватным поведением народ.

Скорость то нарастала, то снижалась. Мы кружили по абсолютно одинаковым, удивительно опрятным улочкам и проулкам, не то в поисках чего-то, не то в попытке запутать следы. Впрочем, никто за нами, кажется, не гнался. У меня начали понемногу слезиться от ветра глаза. Кляня себя за непредусмотрительность, я уткнулся лбом в убеевскую спину. Не хватало ещё сейчас окриветь, поймав глазом шальное насекомое. Ах, как пригодились бы мне купленные у китайского «Мальчиша-Кибальчиша» очки, догадайся я надеть их раньше. Сейчас они, зацепленные дужкой за ворот футболки, болтались на шее мёртвым грузом, и никакая сила в мире не заставила бы меня произвести операцию по их извлечению.

Езда в неведомом направлении оказалась, доложу я вам, занятием чрезвычайно нервным. Каждый рывок мотоцикла вызывал в голове каскад жутких фантазий, благодарить за которые следовало в первую очередь Голливуд. Мне представлялся то внезапно вставший на пути бензовоз, то столь же нежданно появившаяся детская колясочка или котёнок. И что с того, что я мог смотреть по сторонам? Мелькание домов, столбов, транспорта и прохожих вызывало головокружение – и только. Когда терпеть сделалось окончательно невмоготу, я прищурился и взглянул на дорогу.

Лучше бы я этого не делал! От возникшего зрелища мне стало совсем худо.

Мотоцикл, всё больше и больше разгоняясь, летел прямиком на господина Хуана, широко и надёжно расставившего толстые ножищи и вытянувшего в нашу сторону руку. Рука почему-то оканчивалась вместо кисти странным чёрным цилиндром, на конце которого посвёркивал ярко-жёлтый огонёк. Потом я сообразил, что цилиндр – это глушитель пистолета-пулемёта, и что китаец стреляет по нам. Кажется, мне даже послышалось пресловутое пение пуль, но тут Убеев рявкнул: «Держись!» и переднее колесо «Харлея» врезалось господину Хуану в живот.

Мотоцикл вильнул и остановился. Меня с силой бросило на Хромца, зубы звучно лязгнули. Китайца точно дёрнули сзади тросом, прицепленным за брючный ремень. Он сложился почти пополам, став похожим на математический знак «больше-меньше», отлетел метра на три и тараном врезался в припаркованный «Опель». Пронзительно заголосила сигнализация. Выпавший пистолет-пулемёт угодил рукояткой в сливную решётку. В нём что-то заело от удара. Подёргиваясь и кроша пулями тротуарный бордюр, он продолжал стрелять.

В следующий момент мы, набирая обороты, пронеслись мимо.