Текст книги "Проходящий сквозь стены"

– «Продвинься! Моддинг шишковидной железы – NOW!», – не сдавался Жерар. – Торопиться кракены вряд ли будут, производить насильственные трепанации черепов тоже. Во всяком случае, первые годы. Времени у них прорва. А провалится задумка, опять всемирный потоп устроят.

– Ну и каковы будут наши действия? – спросил Сулейман.

– Вот уж это сами решайте, – сказал бес неожиданно дерзко. – Опять же, вам, эфенди, давно хотелось, чтобы человечество как-нибудь особенно жидко наделало в штаны. (Шеф досадливо нахмурился.) Так что я бы на вашем месте сделал безучастное лицо и наблюдал за развитием событий. Всё. – Он дважды энергично кивнул.

– Ай, какие мы сердитые, – сказал Сул, бочком-бочком подбираясь к бесу. Рожа у него при этом сделалась доброй и всепрощающей, как у Дедушки Мороза. – Какие нервные! Смотри-ка, Павлинчик, он дрожит весь!

«Врёт», – проартикулировал я Жерару из-за плеча шефа. Но тот и сам был не промах. Он выпрямился, принял позу Наполеона, с отставленной в сторону задней лапой, скрестил передние лапы на груди и прорёк:

– Дрожание моей левой икры есть великий признак!

Я показал ему большой палец.

Сулейман наконец оказался рядом с ним, подхватил на руки и начал ласково поглаживать, рассказывая елейным голоском, как заблуждаются те, кто думает, что ифриты злопамятны. Что ифриты сребролюбивы и вероломны. Что ифриты способны похерить дружбу и не имеют сердца. И так далее. Его велеречивое, но совершенно пустое выступление продолжалось добрую четверть часа. Я откровенно зевал. На спине у Жерара, должно быть, вытерлась проплешина. Взгляд у него сделался одновременно диким и тоскливым. Его надо было выручать.

– Ну, будет, Сулейман-ага, – сказал я вполголоса. – Бросьте ломать комедию.

Он насупился, решая, как реагировать на мои слова, но тут тренькнул колокольчик. Секретарь извещал о прибытии посетителей. «Проси!» – с видимым облегчением крикнул Сулейман в сторону приёмной и почти грубо скинул Жерара на пол. Продемонстрировав таким образом, что комедия надоела и ему.

* * *

Наверное, чего-то в этом роде следовало ожидать. Когда вас день за днём используют в роли мальчика для битья, получение нокаутирующего удара, выносящего остатки зубов, погружающего мозг в сумеречное состояние и блокирующего всякую способность сопротивляться – всего лишь вопрос времени.

В кабинет, стремительная и воздушная, впорхнула Аннушка. То ли куколка и ангел, то ли кракен-доминант. Следом прокрался особенной секретарской поступью, которая почти недостижима тренировками, а даётся от рождения, умничка наш Максик. Видимо, чтобы сразу же расставить точки над ё, он как-то очень по-хозяйски взял Аннушку под ручку и лучезарно оскалился.

– Это, Сулейман Маймунович, и есть тот самый друг, который… которая хотела бы получить работу в «Серендибе», – затарахтел он. – Мой очень близкий друг. Анечка, познакомься с Сулейманом Маймуновичем.

Ни меня, ни Жерара для него, конечно, не существовало.

– Рада знакомству. Где бы мне присесть? – спросила Аннушка. Очень ловко хлопнулась в придвинутое расторопным Максиком кресло и помахала пальчиками: – Привет, Поль! Привет, Жорик!

– Его зовут Жерар, – сказал я механически. Лишь только девушка вошла, меня бросило в жар. Когда эта лакейская морда начал её лапать – в холод. И сердце всё ещё колотилось, как бешеное.

Бес нарочито громко и отчётливо пролаял. При известной фантазии в лае можно было разобрать Же-рра-рр!

На лице Аннушки промелькнуло что-то вроде замешательства. Однако лишь на мгновение.

– Но мне казалось… Впрочем, разумеется. Прошу прощения, Жерар.

– Гав, – сказал он, принимая извинения, и поклонился.

– Итак, милая девушка, что вы имеете нам сообщить? – спросил шеф, делая бесу знаки, призывающие к осторожности. – Павлинчик, сердце моё, уйми собачку! Что-то она слишком уж расшалилась!

Я взял обиженно сопящего Жерара под мышку, прошагал к окну и уставился наружу. Снаружи был двор, и там поил коней раздевшийся до пояса цыганистый кучер. На жирном волосатом плече у кучера была татуировка – русалка с огромными персями. Неподалеку Зарина играла в классики. Может быть, последний раз в жизни. Детство её заканчивалось.

Набить Максику лицо, тоскливо думал я, слушая, как звенит Аннушкин голос.

Было совершенно ясно, что мордобой ничего не изменит.

Аннушка же имела сообщить следующее.

– Кое-кто из здесь присутствующих считает меня смазливой куклой, которую удобно принять в штат, чтобы потом крутить любовь, не отходя от рабочего места. Правда, Максим?

Максик смущённо хихикнул. «Всё-таки придётся бить», – сказал я себе. Сразу стало легче.

– Кое-кто знает меня, как опекающего «Серендиб» функционера «КОРОНы». Отдела контрразведки, следящего за деятельностью частных детективных агентств, – уточнила Аннушка для непосвящённых. Для меня, значит. После чего обратила взгляд на шефа: – Не так ли, Сулейман Маймунович?

– Экая ты болтливая, душенька! – пробурчал Сулейман. – И вовсе им незачем знать, что «Серендиб» под колпаком у «КОРОНы».

Я нарочито громко хмыкнул. Интересная информация. Так чьи задания я выполняю в самом деле?

– Кое-кто голову ломает, стараясь разрешить вопрос: кто же я такая – доверчивая модистка из дорогого магазина или вероломная представительница чужой цивилизации? Да, Поль?

В ответ я холодно улыбнулся.

– Кое-кто… Впрочем, кем считает меня этот забавный и умный пёсик, так и останется тайной для всех нас.

Холодно улыбнулись уже трое. Исключая Аннушку. Одно дело следить за деятельностью частных детективных агентств и совсем другое – знать истинное положение вещей в этих агентствах. Например, что за сотрудник скрывается под неброским именем Георгий Собакин.

– Ну а истина, как всегда, многогранней, – подытожила она. – Все эти личности действительно заключены во мне. И контрразведчик, и представитель «альтернативной цивилизации Земли» и просто красивая девушка.

Я обернулся и не без вызова скользнул взглядом по её груди.

– Уверяю тебя, Поль, с бюстом у меня всё в порядке. Родилась и выросла на высоте всего лишь трёх тысяч над уровнем моря. Поэтому у родителей не было причин уродовать мне фигуру жабрами. Что же касается секретных служб…

* * *

После того, как на Земле загремели первые ядерные взрывы, кракены начали понимать, что на смену спорадическим контактам идут долговременные деловые отношения. Бомбы, обрушенные на Японию, столкнули их дальневосточные колонии с такими проблемами, что впору было думать об эвакуации. Свёртка пространства, как оказалось, плохо защищала население потаённых вершин от заряженных частиц, а сейсмические возмущения так даже усиливала. Кроме того, быть незаметными становилось всё труднее. Зонды-разведчики (не без помощи всё более мощно вооружённых и быстрых человеческих истребителей) начали падать с угрожающей регулярностью. Кракенам пришлось спешно насаждать в массовое сознание образы «летающей посуды» и «зелёных человечков» из космоса. Однако это были только заплатки на ветхий Тришкин кафтан секретности. Потому что похищения людей, испокон производимые кракенами для освежения генофонда, начали привлекать внимание не только энтузиастов уфологии, но и специальных служб. Никого больше не удовлетворяли побасёнки о чертях, утащивших грешника в ад заживо. Так же, как и истории о вознесшихся на небеса праведниках.

Расцвет шпиономании периода «холодной войны» сыграл мрачную шутку с несколькими тщательно законспирированными агентами. Их провалы были неожиданными; для сохранения инкогнито бедняг пришлось уничтожить. Но всё было напрасно. После запуска первого искусственного спутника Земли кракены с тоской заключили, что раскрытия не избежать. Геофизические и геомагнитные аномалии в местах расположения «потайных карманов пространства» наблюдались из космоса даже чётче, чем со стратосферных самолётов-разведчиков.

Переломным моментом стала осень 1962 года с её Карибским кризисом. Именно тогда кракены в полной мере осознали, что всем их стараниям по выращиванию человеческой цивилизации может прийти конец. «Черный понедельник» 22 октября ознаменовался первыми прямыми контактами с руководством секретных служб СССР и США. Ситуация, как известно, разрешилась к полному обоюдному удовольствию. Разумеется, явив себя миру и начав взаимодействие с правительствами ведущих государств, кракены вовсе не отказались от идеи управлять ходом истории.

Жерар был прав, предполагая, что «мудрецы» сделали ставку на продвижение в широкие слои человечества компьютерных технологий. Но не только. Почти за двадцать лет до «Черного понедельника» КГБ каким-то сверхъестественным нюхом почуял, какая страшная угроза таится во взрывном развитии кибернетики, генетики и психологии. Однако разгром «лженаук» в СССР лишь незначительно отодвинул время заглатывания человечеством привлекательной наживки. Расцвет рекламы (как формы управления массовым сознанием) и падение социалистического блока (последнего оплота не-рекламной цивилизации) – вот что стало последними гвоздями в крышку гроба, куда кракены положили труп человеческой автономии.

* * *

– Ну и на хрена ты нам это рассказываешь? – спросил я грубо. – В предательницы подалась?

Жерар одобрительно гавкнул, Сул кивнул, а Максик чего-то промямлил о чувстве такта.

– Дело в том, что у нас, – Аннушка выделила окончание фразы интонацией и паузой, – у нас в последние годы кое-что изменилось. Здравомыслие возобладало. Идея превращения человечества в скопище марионеток была признана порочной. Сейчас разрабатывается другое направление.

– А как же Арест? – язвительно справился я.

– Ультрапрогрессист, – парировала Аннушка. – Вроде вашего Че Гевары. Революционер-одиночка. У него даже команда-то была из клонов. Заметили? Собственно, за ним я здесь и охотилась. А «КОРОНА» по договору предоставила мне прикрытие.

– Охотилась? – переспросил я. – Приколись, Жерар!

Бес не без иронии взвизгнул. Я сделал задумчивое лицо и проговорил:

– Любопытно, кто тогда меня усыпил, чтобы передать ему в лапы? Может быть… – я вновь переглянулся с бесом, – …может быть, Александр Сергеевич Пушкин? Страстный любитель выполнять за других разные шалости.

Бес опять взвизгнул. Язык у него чесался, думаю, чудовищно.

Аннушка вместо ответа с грустной улыбкой развела руками.

– Мальчик мой! – вступился вдруг за неё Сулейман. – Бывают ситуации, когда ради успеха большого сражения приходится жертвовать тысячами жизней.

Жерар звонко тявкнул, напоминая, что он давным-давно меня предупреждал: Сулейман – из этих, из полководцев Жуковых. Которым только дай повод, родной матерью пожертвуют. Может, поэтому наш ифрит сирота?

– Ну да, – сказал я с горечью и крепко пожал бесу лапу, – для вас-то жертвовать людьми привычное дело, шеф.

– Пашка, ты несправедлив к Сулейману Маймуновичу, – вдруг закудахтал Максик. Ему давно не терпелось как-нибудь осадить меня. Дождался, наконец. – Изволь сейчас же извиниться!

– А ты пошёл в задницу, холуй! – ласково пожелал я ему.

Роняя стулья, Максик двинулся на меня. Он горячо возмущался и грозил пальчиком. Я презрительно скривил губы, ожидая, когда он приблизится. А, дождавшись, с огромным удовольствием дал ему в ухо. И быстро – в другое.

Сул с удивительной для его комплекции прытью бросился меня оттаскивать. Физически. Колдовать при Аннушке было ему не с руки.

Максик визжал и размахивал ручонками. По-моему, он всерьёз намеревался заняться мщением. Что делает с самцами инстинкт продолжения рода! Никакого чувства самосохранения, одно желание повыгодней представить себя перед возлюбленной. Я сумел приголубить его ещё разочек.

Потом нас растащили, и начался вечер вопросов и ответов. Но я в нём участия уже не принимал. Меня вместе с бесом отправили в «тёмную». В крошечную каморку, где стоит диванчик для дневного сна нашего шефа.

Подслушивать я счёл ниже своего достоинства. Лежал и думал, что вот теперь-то уж точно уволюсь. Или хотя бы потребую отпуска. В крайнем случае, премии.

А в кабинете обсуждали какую-то муть. Рабочие моменты какие-то. Как теперь быть с очень уважаемыми клиентами, нанявшими «Серендиб» для расследования деятельности «СофКома»? Дезу им всучить или неустойку выплатить? Если дезу, то кто её будет стряпать? Отечественная контрразведка, «кракены» или Сулейманова рать? А если неустойку, то кто будет платить? И прочее и прочее. В общем, как презрительно выразился бес, который немножко послушал под дверью, «сорок бочек арестантов, сорок кадушек солёных лягушек да пятьдесят поросят – только хвостики висят».

Потом я задремал.

* * *

– Выходи, Аника-воин, – сказал шеф. – Ты, «забавный и умный пёсик», тоже.

Мы вышли.

– Ну, теперь-то сюрпризы кончились? – устало спросил я, озираясь. В кабинете остался один Сулейман.

– Зачем кончились? – бодро воскликнул он. – Найдётся ещё кое-что. Будешь в полном восторге, клянусь! Плясать будешь от радости.

Да уж оно конечно. Спляшу. Трепака. Я страдальчески закатил глаза:

– Что ещё?

– Перво-наперво, – продолжал грохотать Сулейман, – имею удовольствие познакомить тебя с твоим настоящим отцом. – Он щёлкнул пальцами. Послышался звук открывающейся двери. – Обернись же, счастливец!

Я обернулся. Возле двери, на широко расставленных суставчатых ногах, покачивался паучок Ананси.

При свете дня он выглядел скорей странно, чем жутко. Куда-то улетучилась его пугающая аура, прежде действовавшая на меня подобно удару дубиной. Багровые глазки, где раньше полыхало яростное стремление сокрушать, были прикрыты мутной плёнкой. Страшные крючья поджаты.

И это – мой настоящий отец? Я пробормотал под нос «бычьи какие-то приколы» и перевёл тревожный взгляд на Сулеймана. Не рехнулся ли шеф?

– Хотя… – пафосным тоном ведущего шоу «Нежданная встреча» возвестил Сулейман, – значительно лучше он известен тебе в другой ипостаси. – Шеф поощрительно кивнул чудовищу, и оно, простустучав конечностями, будто кастаньетами, моментально исчезло за дверью.

Спустя минуту-другую в кабинет вошёл, небрежно повязывая вкруг атлетической шеи пёстрый платок, улыбающийся и молодцеватый более чем всегда лейтенант Стукоток. Новенький блейзер, просторные белые брюки, рубашка, плетёные штиблеты – всё сидело на нём идеально и выдавало большого модника, имеющего средства. Шрамы на лице, оставшиеся после укрощения Карлика Носа, и пережившие даже двойную транспозицию с превращением в трилобита Ананси и обратно, только подчёркивали его мужественность. Ушки-лопушки как всегда задорно торчали.

– Ну, здравствуй, сын! – проговорил он и сделал верхней губой короткое вертикальное движение, словно бы давя между нею и десной крошечный слюнный пузырёк. Совсем так, как делаю иногда я. Да и морда у него, если быть до конца объективным, обнаруживала что-то этакое… знакомое.

Я мало-помалу начал приходить в себя.

– Напарник, не находишь, что гражданин чересчур молод для моего отца? – обратился я к Жерару и демонстративно сунул руки в карманы. Этот красавец когда-то бесчестно поступил с моей матушкой. Потом болтался где-то двадцать лет. Потом успел крепко запудрить мозги уже мне, а сейчас ждёт, что я разрыдаюсь от радости? У него что, особо острая форма оптимизма, усугублённого слабоумием?

Новоявленный родитель, продолжал демонстрировать белизну зубов.

– Я, конечно, не дамочка, чтобы радоваться подобным комплиментам, но всё-таки спасибо. – Он шагнул ко мне, раскрывая объятия. Стало заметно, что одна рука всё-таки плоховато слушается. Крепко же его приголубил покойничек Жухрай!

– Поздравляю с замечательной наследственностью, чувачок, – запоздало тявкнул Жерар. – У папочки-то твоего – ни одной морщинки.

– Ага, – сказал я, ещё дальше отстраняясь от Стукотока. – Но знаешь, больше всего мне нравятся крючья на лапах. А ещё, конечно, количество и цвет глаз.

– Когда ты по малолетству пугал в деревне стариков, оборачиваясь разными страшилищами, вряд ли был привлекательней, – ворчливо сказал шеф.

Приготовленный им сюрприз стремительно терял праздничную окраску. А ему так хотелось выступить благодетелем! Он, ещё на что-то надеясь, подмигнул и лёгким тоном добавил:

– Между нами, мальчиками, говоря, вы, комбинаторы, все одинаковые.

– Я хотя бы никого не убивал, – сухо сказал я, глядя самозваному папочке в глаза. – И не бросал женщин, носящих моего ребёнка.

Сул от всей души чертыхнулся.

– А как же Жухрай? – беззлобно парировал Стукоток. – Ты здорово пощекотал его ножичком, сынок! Засадил в самый ливер. – Он наконец опустил руки, поняв, что обнять меня не получится. – А женщины… Женщины у тебя ещё будут, не расстраивайся. От нас, Стукотоков, они прямо без ума. Правда, милая? – крикнул он через плечо. – Войди, уже можно.

– Правда, – сказала, входя, Лада и взяла его за руку. – Знаешь, Поль, у тебя замечательный отец! И такой молодой. Даже странно.

– Ну, Сул, так мы пойдём? – оживлённо спросил сияющий Стукоток. – Ребёнок поражён и пока не вполне осознал, как счастливо переменилась его жизнь. Пусть чуток оклемается. Скоро увидимся, мой мальчик! – пообещал он мне, увлекая Ладу за собой. – И не говори маме, что видел меня, ладно? Всем привет!

– Ну и барахло у меня папочка, – сказал я громко ему в спину. Лада обернулась и укоризненно покачала головой. А Стукоток звучно расхохотался. Будто похвалу получил.

– Родителей не выбирают, – вздохнул Жерар. – Тебе ещё можно сказать повезло. Мой был гораздо большим козлом.

– Вас что, не учили уважению к старшим? – сердито спросил Сулейман. Он был мрачен и с остервенением теребил бороду. – Козёл… Барахло… Когда-то за меньшее непочтительных детей засекали до смерти.

– Шеф! – возопили мы, переглянувшись. – Для нас отец родной – это вы! Других знать не хотим!

Он заметно подобрел, хоть и продолжал сохранять строгое выражение лица.

Мы следили за ним преданными взглядами. Я прижимал ладони к сердцу. Жерар остервенело крутил хвостом. Сулейман откашлялся, прекратил терзать свою роскошную растительность и прошёл к столу, с трудом сдерживая торжествующую улыбку. Усевшись, достал из ящика черепаховый гребень и плойку для завивки волос.

– Вы правы, конечно, – сказал он, начав расчёсывать бороду. – Дурак он. Я о твоём отце, Павлинчик. Дурак и бабник. Да вдобавок чернокнижием балуется. Но комбинатор великолепный. Лучший, чем… Ну, не станем о присутствующих. Жалко бросать такое золото. Подберёт ведь кто-нибудь всё равно. – Он изогнул шею, пытаясь рассмотреть, насколько ровно ложатся пряди.

– Зеркало нужно? – с особыми угодливыми придыханиями пискнул Жерар.

– Что ж, сбегай. У секретаря есть.

– Не извольте беспокоиться, имеем своё. Паша, организуй!

Я начинал понимать, что бес что-то задумал. Ох, не лишиться бы нам за это голов!

– Живо! – прикрикнул Жерар, одновременно корча в мою сторону страшные гримасы и умильно улыбаясь ифриту. Действуя как сомнамбула, я вытащил зерцало Макоши и передал Сулейману. Если ему известно, что это такое…

– Ого! – сказал он, вертя зерцало в руках. Я помертвел. – Занятная вещица. – Шеф воткнул гребешок в переплетение волос и наконец заглянул в магический овал.

Стало тихо.

Через мгновение его глаза подёрнулись поволокой. Он сладко причмокнул. Гребень выпал, и пальцы Сулеймана поплыли по воздуху, лаская что-то невидимое для нас, но отчётливо округлое.

– Гурии… – завистливо вздохнул бес. – А я всё думал, способны ли ифриты любить.

С этими словами он вскочил на стол шефа и начал следить за его левой рукой. Вдруг подобрался, мощно прыгнул и вцепился зубами в знаменитый чёрно-зелёный перстень. Сулейман не замечал, что с него стаскивают драгоценность, весь поглощённый тем, что творилось в серебряных глубинах зерцала. Наконец Жерар скатился на пол, держа перстень в зубах.

– Зачем? – только и спросил я.

– «Тысячу и одну ночь» читал? В курсе, что среди джиннов и ифритов встречаются не только рабы лампы, но и кольца?

– Думаешь?..

– Без сомнения. Пока вы с Платонычем готовились криптографией заняться, а каменный старикан змей членил, я весь подвал обнюхал. Досконально. Была там пара ламп, но обычных. Стало быть – кольцо. И именно это. Сто пудов.

– И что теперь?

– Теперь ты поедешь к Лельке.

– К кому? А… А зачем?

– Бараном не прикидывайся! С тех пор, как Лада замутила с твоим папашкой, Макошь э-э… сняла обеты с отроковиц своих. Кажется, так. С обеих, понял? Короче говоря, сестрички больше не обязаны вести себя, как весталки. И глупо было бы прохлопать такую пруху. Сейчас, чувачок, самое время успокаивать Лелю. Отпаивать её ананасовым соком, снимать губами слезинки с ресниц и далее по обстоятельствам. Ну, чего рот раззявил? Действуй, напарник. А я пока тут…

Он плотоядно посмотрел на издающего странные нутряные звуки и пускающего слюну Сулеймана.

– Кто-то скоро мне за всё заплатит! А то, понимаете, всем сёстрам по серьгам, а Жерару опять кошек гонять да блох выкусывать? Колоссально! А вот вам шиш! Дьявольщина, да как же оно действует? – забормотал он, пытаясь натянуть кольцо на лапку. – Ага, кажется, готово!

Перстень, наконец, наделся. Жерар быстрыми точными движениями касался его в разных точках, что-то нажимая; слышались странные звуки – мелодичные и глубокие, точно от камертона. Затем бес соорудил на морде торжественную гримасу и со словами: «Дорого искупается – быть бессмертным: за это умираешь не раз живьём…» с видимым усилием повернул перстень на полный оборот.

Потянуло озоном.

В каких-то неведомых щелях засвистал и загудел ветер. Воздух наполнили светящиеся частицы: они то сооружали столб подобно комарам-толкунцам, то устраивали ураганную круговерть, то распадались облаком танцующих в солнечном луче пылинок. Сулейман восстал из-за стола. Силуэт его плыл и раздваивался. Лицо мучительно исказилось. Борода торчала дыбом, щёки опали; плотно сжатые губы подёргивались. Один глаз, налитый кровью и дико вращающийся, продолжал косить в зерцало. Другой, полный одновременно ненависти и покорности, обратился на Жерара.

– Повелевай, пёс! Что для тебя сделать? Построить дворец или разрушить город?

– Шеф, вы переигрываете, – протявкал Жерар, изо всех сил демонстрируя хладнокровие. Но хвост его был спрятан далеко под брюшком, а заметное дрожание икр – как правой, так и левой – явно не являлось «великим признаком». Голос его, тем не менее, был на редкость твёрд: – И вообще, «умеренность есть лучший пир». Поэтому глупо было бы… Мне нужна самая малость. Человеческое тело.

– Закрой глаза и открой глаза!

Жерар быстро моргнул. Ничего не изменилось. Он моргнул снова, уже медленно. Снова тщетно. Сулейман презрительно расхохотался.

– Ну, ты повёлся, псина! Да где ж я его возьму? Рожу?

– Было бы занятно поглядеть, – подал я голос. Шеф, багровея, погрозил мне кулаком.

– Здоровое мужское тело, – деловито конкретизировал бес. На бессмысленные обиды он сейчас не разменивался. – Молодое. Согласен на тело вашего преданного раба Максика.

– А ты уверен, что оно волосатое? – спросил я кобелька, вспомнив наш давнишний разговор. Теперь погрозил мне лапкой уже он.

Сулейман через силу отвёл-таки взгляд от зерцала и удивлённо поинтересовался:

– Максима? Губа не дура. А его-то самого куда прикажешь? Кончить?

– Ну уж нет! Так легко он не отделается, – провыл Жерар и хитренько посмотрел на меня. – Чувачок, мы с шефом в затруднении. Советом поможешь?

Я кивнул. Жерар медленно заговорил:

– Для типчика, который обожает плясать на задних лапках перед хозяином, лизать ему руки, лаять на тех, кто не может огрызнуться…

– …Лучше всего подойдёт шкура йоркширского терьера, – закончил я. – Сто пудов.

– Так тому и быть! – провозгласил довольный бес. – Зовите сюда этого счастливца.

Однако Сул схватился руками за голову и голосом базарной торговки запричитал, это откровенный грабёж среди бела дня. Что он на это не пойдёт – ни при каких условиях. Что сейчас, слава всевышнему, не те времена, когда можно было живого человека без его собственного согласия… и так далее.

Жерар нарочито утомлённым голосом осведомился, что он в таком случае предлагает.

– Вот это уже деловой разговор, – сказал ифрит. – Итак, первое или алеф…

Пожалуй, я больше был им не нужен.

Я на цыпочках вышел из кабинета и осторожно притворил за собою дверь.

* * *

Аннушка, куколка не моя, ангел высокогорный, пристроилась на краешке секретарского стола и перебирала Максику волосы. А тот сидел жених женихом и счастливо жмурился. Увидев меня, он отодвинулся от девушки и снисходительно спросил:

– Ну как? – Про удар в ухо он великодушно забыл. Ещё бы! Ведь это его гладила по головке Аннушка, а не меня.

– «Пять розог без целования за невосторженный образ мыслей», – сообщил я.

– А? – Максик растерянно моргнул, умница наш. Эрудит.

– Классику читать надо, – сказал я, берясь за дверную ручку и, не сдержавшись, добавил: – кутёнок.

– Утёнок? Почему ты назвал меня утёнком?

– «Розги направо, – услышал я вдруг смеющийся голос Аннушки, – ботинок…» Впрочем, целование вам не назначено, – добавила она уже от себя.

Я, не оборачиваясь, чтобы не выдать снизошедшее на меня удовольствие глупым выражением лица, тряхнул над головой пятернёю с растопыренными пальцами.

– Высший балл, – прокомментировала Аннушка. – Учись, малёк! – Прозвучало это насмешливо и относилось, видимо, к осрамившемуся кавалеру.

Жерар нагнал меня, когда я спускался по лестнице. В зубах у него было зажато зерцало Макоши.

– Неужели сорвалось? – тревожно спросил я, озирая его крошечную фигурку, и принял магическую вещицу.

– Не то чтобы сорвалось, – вздохнул он, – но придётся сколько-то потерпеть. Сам знаешь, быстро только кошки родятся. А тут… предварительный этап, то, сё…

– Куда ты теперь?

– С тобой, напарник. Я тут пораскинул мозгами… Вдруг Лелька на тебя сердится? А у меня колечко заветное. Понимаешь? Потом я, конечно, свалю, ты не думай. Не прогонишь?

Он побежал рядом. Тяжёлый перстень на лапе заставлял его двигаться странной иноходью: боком и вприскочку.

– Чувачок, – тявкнул он умоляюще, в очередной раз споткнувшись. – Понеси меня, а?

– Так ведь тебя тошнит на высоте.

– Ну, чувачок… Ну, потерплю. Ты вообще-то чего такой бука?

Я остановился.

– Поклянись, что, став Максиком, перестанешь ухлёстывать за Аннушкой.

– Во даёт парень! – восхитился он. – Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю, четвёртая мерещится. Молодцом! Стукоток может гордиться таким наследником.

Я насупился. Он присвистнул:

– У-у, как всё запущено-то… Да нужна она мне сто лет! – Глазки у него, однако, бегали.

– Скажи, что клянёшься.

– Ну, типа того, – начал он вилять, но внезапно посерьёзнел. – Ладно. Клянусь.

Через минуту мы садились в такси. Жерар, стоило открыть дверцу, почему-то стал нервно облизываться, беспокойно крутить головой и подёргивать шерстью на загривке. Должно быть, не понравился запах дезодоранта, которым пользовался таксист. Мне, впрочем, тоже.

– Улица Высоцкого, – распорядился я, также морщась от назойливого запаха жасмина, пропитавшего затемнённый салон автомобиля. – Дом пять. Поехали.

– Хехе, – сказал водила грудным женским голосом.

– Что значит хехе? – спросил я, обмирая от скверного предчувствия.

– Это значит, – услышал я, – что сначала авто поедет туда, куда нужно даме.

Будто затворы расстрельной команды, клацнули, запираясь, замки на дверцах. Водитель обернулся. Из-под низко надвинутой кепки-восьмиклинки на меня смотрело знакомое щучье лицо с блистающими глазами и перламутрово-алыми губами, обрамлённое словно бы застывшими языками пламени. На верхней губе были приклеены тонкие усики-стрелки. Запах жасмина усилился многократно. Меня обдало жаром.

– А ты всё не сдаёшься, гадкий мальчишка! Продолжаешь преследовать беззащитную женщину. – Глаза щучки выразительно блеснули. Красиво очерченные ноздри затрепетали как у хищника, почуявшего запах крови. – Охотишься с собаками… Что ж, посмотрим, легко ли тебе будет победить меня на этот раз.

Под торжествующий хохот похитительницы такси сорвалось с места.

А Жерар повалился на спину и, дрыгая всеми четырьмя лапами, заливисто залаял.

1998, 2002–2003 гг.