Текст книги "Проходящий сквозь стены"

Сарказм его был, в общем, обоснован. Автобусная площадка, на которую я свернул, располагалась посреди чистого поля, засаженного картошкой. Туман рассеивался, поднимался вверх, затягивая небо предвещающей дождь дымкой. Перед нами широкой полосой лежало шоссе, понемногу начинавшее заполняться транспортом. Неподалёку виднелся жиденький лесок, к которому вела грунтовка. Сам остановочный комплекс представлял собой открытый всем ветрам двускатный шалаш из листового железа с исковерканной скамеечкой внутри и примыкающим сортиром в тылу. До ближайшего телефона-автомата в лучшем случае было километров десять.

Что ж, на телефоне свет клином не сошёлся. Имеются в нашем распоряжении и другие варианты.

Я раскрыл планшетку Стукотока и вытащил рацию. Как же она работает?

– Ага, валяй, жми кнопки. Зови карателей, – с видимой опаской следя за моими манипуляциями, заверещал бес. – Уже придумал, где потом будем прятаться? Наверно, сиганём через пашню в лес? Землянку там выроем. Картошку с поля воровать будем. До зимы далеко. А может, и зимой перекантуемся. Если, конечно, эти, с мётлами, раньше не изловят. Только они изловят, будь покоен. В течение часа. Не таких лавливали… Обратно сюда приволокут. Меня к «запаске» примотают, бензином обольют и спалят за милую душу. Тебе трепанацию черепа в походных условиях произведут. А Стукотока в наказание за своевольство поблизости бросят, обеспечив полным комплектом неоспоримых улик. Будто это он, злыдень, собачку сжёг, а хозяина расчленил и оскальпировал.

– Помолчи, а? – сказал я, слушая шипение в наушнике. Рация явно не была намерена работать в моих руках. Я испробовал все кнопки и их комбинации. Бесполезно. Треск, свист, щелчки. Очевидно, радиус действия рации был невелик. – Раскудахтался…

Тут до меня дошёл смысл сказанного бесом. Стукоток – отступник и преступник. Бывшие соратники для него сейчас опасней, чем для нас с Жераром вместе взятых.

Я бросил рацию обратно в планшетку, включил скорость и решительно вырулил обратно на шоссе.

– Пашка, опомнись! – взвился Жерар. – У тебя нет документов на машину. У тебя крайне подозрительный вид. Наконец, у тебя заднем сиденье истекающий кровью мент! Как ты всё это думаешь объяснить, если тебя задержат? И куда ты намерился ехать? Стой, придурок, или я тебя укушу!

* * *

– Доброе утро! – смущённо сказал я. Шло самое начало седьмого.

– Считаешь? – отозвалась Лада.

Она была босиком, в коротеньком махровом халате с откинутым капюшоном. Волосы у неё были влажные, а личико – свеженькое. Глаза смеялись. Под этим взглядом я с ужасающей силой ощутил всю нелепость собственного наряда. Я переступил с ноги на ногу и жалобно улыбнулся.

– Ну, проходи, – сказала Лада. – Лелька, – крикнула она через плечо, – глянь, кто пожаловал. Ты не поверишь.

– Я пока мокрая, – донеслось откуда-то издалека. Квартира сестрёнок была из тех, которые называются «сталинками» – с длиннющим коридором и высоченными лепными потолками. – Если ко мне, пускай обождут. Я скоро.

– Проходи же! – Лада потянула меня за руку.

Я помотал головой.

– Нет. Боюсь родителей напугать.

Вообще-то, я прекрасно помнил, что сестрёнки обитают вдвоём. В противном случае просто не поехал бы сюда. Но мало ли, кто у них может быть в гостях?

– Каких родителей? – удивилась Лада. – Мы ж тебе говорили, что одни живём.

– А! – проговорил я, словно озаренный внезапным воспоминанием. – А ведь точно. – Я сделал наивные глаза и осторожно тронул «бычка за рогалики»: – Слушай, Лада, как вы относитесь к опричникам?

Была у меня надежда, что объяснять истинное значение слова «опричник» не придётся. К счастью, так оно и оказалось. Макошевы отроковицы – народ секретах в подобного рода просвещённый.

– А ты что, в Когорту подался? – Лада окинула скептическим взглядом мою линялую гимнастёрку. Расправила какую-то складочку, другую прихлопнула. – Очаровательный мундирчик. Тебе идёт. Судя по лаковым туфлям – это парадный вариант?

– Вроде того. И всё-таки, – не отступал я. – Как? К опричникам, а?

– Да в чём дело? – Она слегка нахмурилась. – Что ты загадками говоришь?

– У меня раненый, – признался я отчаянно. – Сокол Дикой сотни. Была операция, его здорово помяли. Сейчас лежит без сознания. В больницу нельзя. Что я там объясню? К себе домой не могу. На базу Когорты – тем более. Короче, Лада, – я с мольбой посмотрел ей в глаза, – приютите или нет? Хотя бы до тех пор, пока не очнется.

– Господи, ну конечно! – сказала она, обувая кроссовки. – Пошли. Где он там у тебя?

– Машина возле подъезда. Он тяжёлый.

– Лелька! – крикнула она. – А ну-ка бегом сюда!

* * *

Не было ни охов, ни испуганно расширенных глаз и закушенных губ. Стукотока внесли в квартиру, уложили на раскатанный по полу гостиной поролоновый коврик. Лада быстро и уверенно ощупала конечности, рёбра, живот. Осмотрела лицо. Задумалась на секунду, потом пробормотала «ну, это мы после» и принялась разрезать ножницами самодельный лубок.

– Четвёртый курс хирургического, – с гордостью за сестру шепнула мне Леля. – А знал бы ты, сколько она с МЧС поездила…

– Ну а ты? – так же шепотом спросил я. – Там же?

– Не-а. – Она наморщила нос. – Я в «Педе». Иняз.

– Дую пиуо эври дэй?

– Yes I do, – сказала она. – Но, если честно, пиво я не люблю. Я сок люблю. Ананасовый. Через трубочку. И чтобы льдинка плавала. – Она мечтательно улыбнулась.

«Учту», – подумал я и сообщил, что мы, видать, родственные души. Ананасовый сок с льдинкой – и моя слабость тоже.

– Давай как-нибудь выдуем на пару литра три? – предложил я. – С мороженым.

– Запросто, – ответила она.

Мы с видом заговорщиков пожали руки. Ладошка у неё была узкая, но крепенькая и волнующе тёплая – выпускать её совсем не хотелось.

Потом на нас шикнула Лада, велела прекратить болтовню, а заняться делом. Сказала, чем именно. И мы занялись делом. Впрочем, скоро выяснилось, что я скорее мешаю, чем помогаю, поэтому меня попросили удалиться. К тому же следовало позаботиться о машине. Хотя бы отогнать от подъезда.

– Входную дверь можешь не запирать, – сказала напоследок Леля. – А вообще-то, ключи на тумбочке, возле телефона. Как раз три штуки. Один теперь твой. Потом, если желаешь, искупайся. Ванную, думаю, сам найдёшь. Полотенце бери любое.

– Кстати, в прихожей имеется одёжный шкаф, – добавила Лада. – Посмотри на нижней полке. Там костюм тренировочный был – обеим нам велик. Футболки какие-то… Попробуй переодеться. Ты в этом жутком одеянии на дезертира похож.

– А говорила: «тебе идёт»! – сказал я укоризненно, но она меня уже не слушала.

* * *

Жерар сироткой пристроился на коврике возле двери и, кажется, клевал носом. Увидев меня, он приободрился и спросил, не на кухню ли я направляюсь. Оттуда, заявил он, крайне соблазнительно пахнет ветчиной, кашей «Геркулес» и взбитыми сливками. Пожрать сейчас горяченького – было бы самое то! Насчёт пожрать я был с ним полностью солидарен, однако дезертирская тема, всплывавшая сегодня уже двукратно, подвигла меня к первоочередному решению иных задач.

Открыв дверцу шкафа и узрев в имеющемся внутри зеркале нелепого всклоченного типа, до чрезвычайности смахивающего на пленённого под Сталинградом фрица, я убедился в этом окончательно.

С костюмом мне повезло. Оказался почти впору. Одна из футболок, канареечно-жёлтая, с весёлым покемоном Пикачу, тоже.

– Оч. хор! – похвалил обновки Жерар, после чего мне было сообщено по большому секрету, что вообще-то к моде унисекс он всегда относился скептически. Все эти напористые женщины в мешковатых джинсах и мужчины в обтягивающих узкие плечики люминесцирующих рубашонках… Фу. Однако сегодня он готов смириться и признать её практичность. Конечно, лаковые штиблетики бес находил нарушающими гармонию, но считал, что мы не в той ситуации, чтобы быть снобами.

– Правда, Паша? – вспомнил он о том, кому адресовалась вся эта ценная информация.

– Правда, – вздохнул я, печально изучая обувную полку, вполне способную принадлежать Золушке. Потаённые надежды на то, что мне подойдут кроссовки какой-нибудь из сестрёнок, развеялись прахом.

Недовольно кривясь (эх, сперва бы помыться!) я натянул треники, накинул куртку и выскочил во двор. Возле крылечка стоял заспанный подросток и скучливо глядел на кобеля овчарки-полукровки, упоённо орошавшего заднее колесо «копейки» тугой струёй. Увязавшийся было за мной Жерар, завидев силуэт отдалённого сородича, моментально шмыгнул назад в подъезд.

– Алло, тин! – рявкнул я на подростка. – За собакой следи!

Он смерил меня тусклым взглядом, подавил зевок и картаво прикрикнул на пса:

– Багг’и, фу! Хог’ош ссать. Давай, пшёл. Гуляй!

Барри прервался, укоризненно посмотрел на хозяина, недобро на меня, после чего с глубочайшим пристрастием обнюхал мокрое колесо. Обследованием он, кажется, остался доволен. С небрежной грацией швырнув задними лапами землю, пёс потрусил прочь. Тинэйджер нехотя поплёлся следом.

– Эй, тин, – окликнул я его. – Поблизости где-нибудь автостоянка есть?

Он остановился и лениво почесал ягодицу.

– Сигаг’етки не будет?

Я развёл руками. Он почесался снова.

– Местные как бы ставят вон там, чег’ез аг’ку, в соседнем двог’е. Там вообще-то пг’икольно, бесплатно. Только в машине лучше ничё не оставлять. Могут бомбануть. А платная… ну, как бы далековато. Выедешь на улицу, кати влево. Там увидишь. Багг’и, заг’аза! – завопил он возмущённо и неожиданно резво сорвался с места. – Ты чего там хаваешь? Бг’ось! Бг’ось, говог’ю тебе! А, т-твагг’ь…

Я решил обойтись бесплатной площадкой. С огромным трудом пристроил машину на самом краю, почти проскоблив правым боком по трубчатому ограждению. Соседом слева оказался монструозный пикап «Тойота» – пожилой, угловатый и сплошь расписанный иероглифами. Судя по скоплениям огромного количества всевозможной дряни под брюхом и возле полуспущенных колёс, стоял он тут давно. С зимы, наверное. Я решил, что раз так, то вряд ли его хозяин, могущий проявить нежелательный интерес к «копейке», появится именно сегодня. Тем не менее, я набрал из недалёкой лужицы грязи и замазал номера. Снял с заднего сидения чехол (на нём виднелось несколько подозрительных пятен – вполне возможно, кровь Стукотока) и упрятал в багажник. Проверил «бардачок», карман противосолнечного щитка. Обнаружил там техпаспорт и права, сунул в планшетку. Собрал остатки милицейской формы, упихал в найденный тут же пакет, запер машину и отправился к сестрёнкам.

Бес ждал возле квартиры. Дверь была приотворена, он припал ухом к щели.

– Что слышно? – спросил я.

– А, ерунда. Первую помощь оказали. Младшая куда-то убежала. Вроде в круглосуточную аптеку. – Судьба Стукотока волновала Жерара не слишком сильно. – Теперь пожрём?

– Прежде ванна, – сказал я, входя.

– Пожалуй, ты прав. Возьмешь меня с собой? – с невинным видом поинтересовался он.

– Непременно возьму, – сказал я. – С детства обожаю играть плюшевыми собачками в собак-водолазов. Кстати, зверь, ты не в курсе – у настоящих ньюфаундлендов вода в уши заливается?

Хихикнув, я заглянул к Ладе. Она маникюрными ножницами выстригала над ухом Стукотока волосы. Подняла на меня глаза. «Ну, как?» – спросил я одними губами. «Жить будет», – кивнула она.

– А в нос заливается? – продолжил я, обернувшись к бесу.

– Вообще-то, – сухо сказал он, – я передумал. Ты меня уже разок искупал. Знаешь, мне отчего-то не понравилось.

Сделалось невыносимо стыдно. Я присел перед ним на корточки.

– Жерар, – сказал я виновато. – Прости дурака, а?

– Уже простил, – великодушно сказал он и махнул лапкой. – Иди уж, полощись.

Было заметно, что он всё-таки дуется.

– А давай, ты первый помоешься, я потом, – предложил я. – Ты же быстро управишься. Как, идёт?

– Н-ну, хорошо, – для порядку помявшись, с показным безразличием согласился он. – Если ты настаиваешь. Только учти, придётся помочь. Спинку потереть.

К ванной нужно было идти через весь коридор. Тут же выяснилось, что помимо гостиной, в квартире имеется ещё две жилые комнаты. Каждой сестрице – собственная светёлка. Двери светёлок располагались рядышком и были плотно закрыты. В простенке между ними примостилась полка, заставленная всевозможными флаконами, баночками, тюбиками. Поверх полки висело чрезвычайно старинное на вид зеркало (и даже, наверное, зерцало) в кованом окладе. Приземистая большеголовая женщина с очень широкими бёдрами и литыми, боевито торчащими вверх грудями, вскинув несоразмерно длинные руки, держит над головой полированный металлический овал. Я щёлкнул по зерцалу ногтем. Раздался глубокий мелодичный звон. Серебро-с?

Это сколько же нужно за такую площадь платить, подумал я, измеряя взглядом длину коридора. Широко живут девочки-студентки. Потом я очень некстати вспомнил, что сестрёнки во исполнение обрядов поклонения Макоши водят сюда мужчин. А, возможно, и не только во исполнение… Подавляющее большинство счастливцев, конечно, не подозревает, что используется в роли жертвенных животных. И каждый из них более чем охотно исполняет эту роль и орошает жертвенник, чем требуется. И даже, очевидно, готов за такую возможность платить немалые деньги.

Квартира сразу стала видеться в совершенно ином свете. Даже идея принять ванну вдруг показалась не самой удачной. Кто знает, что в ней могло происходить. К примеру, минувшей ночью?

Я остановился и сжал губы. Взгляд помимо воли уткнулся в одну из дверей. Воображение мигом начало рисовать, что за нею может обнаружиться. Уверен, ещё немного, и я, несмотря на общую разбитость, начал бы «раскачивать» проницающий стены взгляд. Или просто и без затей вломился бы внутрь. Замков на дверях не было.

Но тут вмешался Жерар.

– Ты чего зыркаешь с постной рожей? – спросил он. – Думаешь узреть свидетельства буйного разврата? Каменные фаллосы, изваяния Приапа, алтари для совершения ритуальных непотребств типа и прочее б…ство?

Я моргнул, встряхнулся и пожал плечами.

– Честно? Вроде того.

– Э, чувачок! Да ты совсем тёмный, – добродушно пожурил меня бес. – Макошевы отроковицы – они ж, милый мой, весталки. Ву компрене?

– Весталки? – переспросил я, не в силах сдержать счастливую улыбку. – Не шлюхи? Девственницы?

– Ну да, – покровительственно тявкнул Жерар. – Самые настоящие. Бриллианты чистейшей воды и наивысшей пробы.

– А как же тогда они с мужчинами обходятся?

– Точно уверен, что хочешь знать в подробностях?

Я потупился. Он обречённо вздохнул.

– Не берусь утверждать, но, по-моему, там скорей медицина, чем физиология.

– Ага! – прищёлкнул я пальцами. – Ведь и Лада будущий врач.

– Вот видишь! – сказал он. – Слушай, а что тебя так вдруг разобрало? Ну, были бы они какими-нибудь, понимаешь, гетерами и гиеродулами… Храмовыми проститутками, – пояснил бес, встретив мой недоумённый взгляд. – Так что с того? Не жениться ж тебе на них. У тебя для этого Аннушка есть, куколка твоя. Ангел твой небесный. Любовь твоя возвышенная. Э, да у тебя глазёнки забегали. Что за притча?

Вот прицепился. Репей. И как бы вывернуться подостойней?

– Любовь – костёр, – нашёлся я. – Палку не бросишь, погаснет.

– Шустрый! – с радостным удивлением констатировал бес. – Костёр, говоришь? Тепла захотелось? Но знаешь, и тут тебе вряд ли что обломится. Сестрички наверняка обетами, заповедями и прочими строгостями упакованы крепче пояса целомудрия. Поэтому зря ты к Лельке подкатываешь.

– Ни к кому я не подкатываю.

– А то я слепой.

Я погрозил ему кулаком и двинулся дальше. Сделав несколько шагов, остановился.

– Ну, теперь-то ещё что? – утомлённо спросил бес.

Наверное, с полминуты я молчал, а потом спросил, помнит ли он, кого не отражают зеркала. Он помнил, конечно, но мог поклясться чем угодно, что всё это вздор и байки. Потому что на самом деле гемоглобин-зависимые существа замечательно отражаются в зеркалах. Прямо-таки на зависть отражаются. Хорошо бы и другим так отражаться – может, разглядели бы своевременно признаки слабоумия на личике, подлечились бы своевременно и были б сейчас крепенькие, здоровенькие… И надо бы уж, кстати, иным недолеченным знать, что все знакомые Жерару вампиры (будем уж называть вещи своими именами) первое: с великолепным аппетитом жрали чеснок, жрут чеснок до сих пор и, очевидно, будут жрать его далее. Второе: в церковь не захаживают, это да, но много ли среди обычных граждан найдётся тех, кто захаживает? Третье: осиновые колья, вбитые в сердце, способны прикончить кого угодно. Так же, впрочем, как (и это четвёртое) активное солнце, вызывающее рак чувствительной кожи. Пятое: зубы у несчастных созданий самые обыкновенные, а кариес – вообще их страшный бич. Так как помимо железа недостаёт им, болезным, фосфора, меди, кальция, витаминов всех без исключения групп и шут знает, чего ещё. В нетопырей они (это уже шестое), бывает, оборачиваются. Ну и что? Жерар лично знает и считает своим другом одного невампира, который способен – как два пальца! – обернуться кем угодно. В том числе таким чудовищем, при встрече с коим любой нормальный упырь околеет на месте от страха. Кстати, он, Жерар, был бы крайне признателен, если бы названный друг объяснил наконец, в чём, собственно, дело? Мы когда-нибудь дойдём сегодня до ванной?! У него уже вся шкура чешется. Да что ты молчишь, как рыба об лёд?

Сопровождаемый этими раздражёнными словоизлияниями, я боком-боком вернулся к серебряной Макоши с зеркальным овалом в руках. Затаил дыхание, сжал на удачу кулаки – и заглянул.

Меня там не было! Не отражался!

А был там коридор. Тот самый, в котором мы с бесом находились. Или очень похожий. Он вырисовывался как на широкоугольном снимке – сразу весь, от прихожей до ванной. Длинный, с высоким лепным потолком, дверьми спален и дверью в ванную. Только был он почему-то пуст и полутёмен, лампочка горела вполнакала. Коридор заполняла лёгкая розоватая, еле заметно опалесцирующая дымка. По стенам и полу скользили волнистые тени. Ракурс отражения был странным, будто зеркало находилось где-то под потолком.

У меня закружилась голова.

Пока я стоял с разинутым ртом и помаленьку обалдевал, в зерцале появился знакомый тип в чуточку коротковатом спортивном костюме. Его сопровождала маленькая собачонка с неровно растущей шерстью. Тип прошествовал к двери ванной, раздеваясь на ходу, и скрылся за нею. Собачонка шмыгнула следом.

– Ну, что там? – с иронией спросил Жерар. – Чёрный человек, чёрный? Привидение, помавающее складками окровавленной одежды из сто сорок четвёртой двери? Гроб на двенадцати колёсиках? Красная рука? Или всё-таки ты сам?

Я осторожно снял тяжёлое зеркало, прижал плоскостью к животу и сказал:

– Пошли.

– Любишь смотреть на себя, когда моешься?

– А то, – без эмоций согласился я.

– Нарциссизм, как модус вивенди, – объявил бес и, гаденько хихикнув, добавил: – Если надумаешь поиграться сам с собою, предупреди заранее. Я выйду.

* * *

Моё присутствие Жерара ничуть не смущало. Он радовался купанию самозабвенно, как ребёнок. Брызгался водой, пускал пузыри, визжал от счастья – словом, шалил вовсю. И края этому видно не было. Наконец я, пользуясь физическим превосходством, решительно подвёл черту под водно-мыльной феерией. Выхватил купальщика из воды, спеленал самым ветхим из имеющихся полотенец и усадил на стиральную машину. Под оскорблённое ворчание («Да брось, Паша, я чище чистого, из этой лохани сейчас рубать можно, не то, что зад мочить…») тщательнейшим образом вымыл ванну на два круга. С жидким средством и хозяйственным мылом. Плеснул на дно пару колпачков геля для душа и открыл краны.

Волшебное зерцало я повесил на обнаруженный гвоздик. Гвоздик был вбит настолько удачно, что во время купания, если не сползать слишком уж низко, отражение должно оказаться точно напротив лица. У меня проскочила мысль, что так, возможно, и было задумано. Мельком заглянув в него, я не увидел на этот раз ничего сверхъестественного. То есть совершенно. Оно вело себя как самое обычное добропорядочное зеркало. Потом я воевал с резвящимся бесом, и мне было не до отражений. Вдобавок серебряный овал сильно запотел, и разглядеть в нём хоть что-то представлялось делом архисложным.

Погрузившись в пенные клубы (ванна была огромной, в ней с успехом могло разместиться двое штангистов-тяжеловесов), я первым делом настороженно ощупал собственную грудь – не режутся ли кракенские щупальца? Намёки Стукотока и Жерара о возможной инфицированности «личинкой наездника» не шли из головы.

Щупальца, как и следовало ожидать, не резались. Зато, кажется, стали на моей гладкой до сих пор груди появляться волоски. Слышал я от школьных всезнаек, что после начала контактов с женским полом подобное случается, но чтобы так скоро… Проклятая щучка! – расстроился я. Вот, буду отныне как животное. Как горилла. Глядишь, и руки шерстью порастут. И ноги. Отвратительно!

– Зверь, – сказал я, стараясь придать голосу ленивое безразличие. – Помнится, ты хвалился глубоким знанием человеческой, в частности дамской, психологии. Как полагаешь, с точки зрения слабого пола волосатый мужчина – это очень вульгарно?

Жерар вопросу не удивился и сказал, что тема это сложная и однозначного ответа не имеет. Да, юных девушек, как правило, пугает обильная растительность. Как, впрочем, и грубая мускулатура, сила во взгляде, решительность в поступках – все эти броские черты матёрого мужика. Им кажется более привлекательным, более безобидным несколько инфантильный тип молодого человека. Вроде тебя, Паша. Смотри также солистов «мальчуковых» поп-групп и звёзд молодёжных сериалов. Зато женщины чуть более зрелые, м-м… оперившиеся относятся к волосатости сильного пола скорей восторженно. Видя в ней признак мужественности, страстности и альковной неутомимости. Разумеется, вариации возможны. Но если бы ему, Жерару, предоставили возможность выбирать для земной жизни человеческое тело (он мечтательно вздохнул), он обязательно выбрал бы могучее и умеренно мохнатое. Ибо каждая юная девушка превращается в своё время в женщину. И только тогда – только тогда! – становится по-настоящему интересной для мужчины. Престарелых сластолюбцев брать в расчёт не стоит. Впрочем, кое-кому, с молоком на губах, этого пока не понять.

– Это кому? – поинтересовался я. – Уточни, будь любезен.

Уточнять он не стал, а завёл многословную и уклончивую трепотню, сводящуюся к предложению заглянуть в зеркало. Поскольку проделать это можно было, не сходя с места (запотевавшая поверхность серебряного зерцала успела проясниться), я так и поступил.

От увиденного мне стало худо. Я тут же перевёл глаза на Жерара – не видит ли он происходящего там?

Он не видел. Взгляд его блуждал далеко отсюда. Он продолжал развивать тему мужской шерстистости и влияния оной на историю человечества. Он успел, стартовав от наших дней, добраться до середины двадцатого века и твёрдой поступью шествовал далее в глубь тысячелетий. Он приводил примеры и контрпримеры, жонглировал именами и датами. Его было не унять, да я и не собирался. В другое время я бы с удовольствием его послушал, но сейчас… Зерцало Макоши, вернее, отражение в нём – вот что завладело моими помыслами всецело. Оно за долю секунды поработило меня, всосало, переварило и сделало частью себя.

Там я был не один. Там я неторопливо (но сквозь медлительность прорывалось еле сдерживаемое нетерпение) освобождал от одежд сладострастно выгнувшуюся, подавшуюся навстречу Ладу. Намокшая одежда плотно облепляла её тело, и моему отражению приходилось пускать в дело не только пальцы, но и зубы, безжалостно разрывая тонкую ткань. Наконец последний предмет был содран и отброшен. У меня-здешнего зашлось от восторга сердце – так хороша была девушка. У меня-отражённого, видимо, тоже. Лицо его неприятно исказилось. Он приподнялся, облапил Ладу, впился ртом в напрягшийся сосок, и увлёк девушку в воду. Волна плеснула на пол.

Потом она выплёскивалась ещё не раз и не два.

Ритмично.

А потом в зеркале отразилась Леля. «Нет, только не это!» – подумал я с нарастающим ужасом, но кто-то внутри меня – тот, чьи жёсткие волосы пытались прорасти сквозь кожу на груди; тот, кто увечил кормильца-кракена и целил острым носком ботинка в кадык Жухраю – этот дикарь восторженно зарычал и по-хозяйски протянул к ней руку. Сжал колено, привлек девушку ближе, повёл требовательную кисть вверх, заворачивая короткую полу трикотажной юбчонки. Показались миниатюрные беленькие панталончики, окаймлённые кружевной оборочкой. Спустя мгновение они были скатаны в узкое кольцо и скользнули по гладким ногам вниз. Юбочка – следом. Я-отражённый приник лицом к Лелиному животу. Леля, это было явственно видно, страшно боялась того, что должно произойти, но тем самым лишь разжигала похоть меня-отражённого. Она что-то сказала, попыталась отпрянуть, вырваться, хотя бы свести бёдра – однако попытки эти слишком запоздали. Время остановилось, выродившись в жар, влагу, стон и мерный плеск.

Когда оно вновь обрело свою суть, я вывалился из ванны, чувствуя себя выброшенной на берег медузой. Растёкся измождённым, вяло подрагивающим телом по холодной плитке пола и прошептал:

– Это не медицина…