Текст книги "Плохая жена хорошего мужа"

Он открывает рот и кричит. Он открывает рот так широко, что глаза сдавило и губы в уголках натянулись до боли. Убогий, воющий, неподобающий, хрипящий, сипящий крик. Ничтожный и беззвучный.

Когда выйдешь, звони

Если во время авиаперелёта пройтись вдоль рядов пассажирских кресел, наверняка увидишь знакомых, которые каким-то чудом пробираются на каждый рейс. Вот на четырёх соседних местах расположилась целая семья: папа уронил голову на грудь, в ослабевших пальцах смартфон, мама изучает каталог бортового магазина с таким лицом, будто перелистывает страницы только, чтобы её оставили в покое, сынок с радостной ненавистью играет на планшете, бабушка уткнулась в экран, встроенный в спинку кресла перед ней. Бабушка попросила внука помочь настроить ностальгический фильм, внук быстренько соизволил и вернулся к игре. В ушах бабушки наушники, но звука нет. Внук забыл показать ей громкость, а она не решается его тревожить, не хочет показывать, что совсем не разбирается в современной технике – внука раздражает её непонятливость.

Позади сидит девушка в плюшевом спортивном костюме пастельной расцветки, рядом пожилой мужчина из тех, кого называют подтянутыми. Он только что рассказал девушке старый анекдот.

Осторожнее, не споткнитесь о выставленную ногу в ношеной кроссовке. Двое молодых иностранцев откинулись в креслах, рты раскрыты, веки опущены. Иностранцы будто отравились газом на российском мюзикле.

За ними ещё один мужчина, он напряжённо клацает по клавиатуре. Откинутая спинка сиденья перед ним приблизила столик с ноутом к самому лицу, локти разведены. Мужчина похож на зверька, шебуршащего лапками перед чем-то желанным.

Рядом одинокая пассажирка пьёт вино и наверняка закурила бы, если бы разрешили, хоть она и не курит.

А вот и они, любящие друг друга цисгендеры. Они читают журнал авиакомпании или смотрят совместные фотографии. Они фантазируют о предстоящих путешествиях и вспоминают завершённые. Его левая рука и её правая рука то и дело соприкасаются, их дыхание перемешивается. Их не тревожат ни откинутые спинки чужих кресел, ни храп, ни нависающие пассажиры, занявшие очередь в туалет. Они воркуют вполголоса о чём-то увлекающем их обоих, он что-то предлагает, она смущённо опускает ресницы, они наверняка обсуждают ближайший вечер.

XXХ

В механизме самолёта что-то переключается, шум меняется с мерного на какой-то переходный, вот-вот произойдут изменения. Предчувствие и опыт нас не обманули – голос старшей стюардессы объявляет, что самолёт приступил к снижению и приземлится в аэропорту города-героя Москва через двадцать минут.

Отравленные газом и погружённые в зрелища и думы пассажиры, потягиваясь, потирая глаза и морщась, возвращаются из своих многочисленных частных миров в один общий. Они отирают слюну в уголках рта, оглядываются – нет ли очереди в туалет. Наша пара тоже не бездействует: она переступает через него, ей надо уединиться перед зеркалом. Когда она стоит над ним, расставив ноги, он придерживает её бёдра. Она трогает его за подбородок и смотрит в глаза. Он посылает ей ответный взгляд. В их глазах озорство и воспоминания. И ещё что-то.

Когда самолёт стукается резиной колёс о бетон аэродрома, когда начинается руление и массовое отщёлкивание ременных застёжек, когда то там, то тут тренькают смартфоны и кто-то самый нетерпеливый вскакивает и роется на багажной полке вопреки сначала деликатным, а затем настойчивым окрикам той самой старшей стюардессы, всё это время наши влюблённые сидят, касаясь друг друга.

Они не торопятся занять место в проходе, они покидают самолёт в числе последних. На паспортном контроле они не высматривают очередь покороче, не занимают место сразу в двух очередях, чтобы выгадать время.

Их неспешность опытных путешественников нетрудно объяснить: подойдя к багажной ленте, они настигают своих торопливых собратьев по перелёту – багаж ещё не подали, спешка была излишней, все снова оказались в одной точке. Одинокая бабушка, внук лицом в гаджете, муж с осовелым взглядом, жена, заказывающая такси, обалдевшие иностранцы, трезвеющая женщина. Все здесь.

Но вот недра ухнули, чёрная резиновая чешуя поползла. Железная кишка начинает выталкивать чемоданы. Пассажиры толпятся вблизи кишки. Пассажиры – участники нескончаемой мультиспортивной гонки, ждут получения багажа, чтобы преодолеть следующий отрезок дистанции с силовой нагрузкой. Влюблённые стоят поодаль. Он, ещё недавно не отрывавший от неё нежного взгляда, пристально смотрит в кишку. Она тоже смотрит, но взгляд её рассеян. Если бы её взгляд был объективом фотоаппарата, снимки получились бы размытыми.

Пассажиры разбирают чемоданы, как детей после школы. Везут каждого за собой, братство общего перелёта окончательно распадается.

А что парочка? Взгляд мужчины из сконцентрированного становится ласковым – он видит свой чёрный Samsonite. Элегантный, удобный, подобающий, он плывёт ему навстречу.

Подхватив чемодан, мужчина обращает лицо к женщине. Женщина молчит. Она старается сфокусировать взгляд, но резкость пляшет. Мужчина хочет, чтобы она заговорила первой, но она продолжает молчать.

– Я пойду, – то ли спрашивает, то ли сообщает мужчина, так и не дождавшись её первого слова.

– Иди, Саш, – говорит она и добавляет: – Кажется, я первый раз назвала тебя по имени.

Он приближает своё лицо к её лицу.

Целует щёку, губы она отвела.

Помните, ей надо было уединиться в туалете перед посадкой? Она ещё через него перелезала. Так вот, в туалете она красила губы и теперь хочет сохранить макияж.

После его ухода она продолжает стоять перед лентой. Пассажиры разбредаются, школьный двор пустеет, кресла освобождаются. Она садится в одно из кресел, её глаза направлены в железную кишку и на чёрную змею. Змея ползёт по часовой стрелке.

Кишка прекращает вываливать зарегистрированный багаж, последний пассажир уходит. Сотрудник аэропорта снимает единственный оставшийся чемодан со змеи, смотрит на женщину, ставит чемодан на пол.

Женщина продолжает сидеть в кресле. Скоро появятся самые расторопные с нового рейса. А вот и они. Сначала беспомощно озираются, затем, сверившись с информационным экраном, находят нужную резиновую змею и собираются у железной кишки, как звери у источника. Раздаётся подземный ух, змея ползёт по часовой стрелке, кишка выталкивает гранулы нового багажа, женщина не двигается с места.

Когда пассажиры нового рейса поодиночке и группами начинают покидать зал, в её сумке раздаётся сигнал. Сигнал возвращает зрению резкость, нехотя, преодолевая какое-то сопротивление, женщина нащупывает телефон, подносит к лицу, всматривается в экран.

На экране фотография. Двойное селфи. На первом плане улыбающийся мальчик лет десяти. Мальчик очень похож на неё. Рядом с мальчиком круглолицый мужчина с квадратной бородкой. К фотографии прилагается текст. «Мы с папой на парковке. Когда выйдешь, звони».

Она сделала это сама

– Мама, я нашёл тайник Деда Мороза!

«Счастье – это когда всё вовремя», – мелькнуло в её голове.

Сын держит в руках коробку с конструктором.

Коробка так велика, что говорит не сын, а коробка, за которой его не видно.

Такой подставы в последний предпраздничный день она не ожидала.

Просила же спрятать надёжно.

Накануне так умоталась, что уснула в брюках и в… как это называется? Блузка, кофточка?.. короче, уснула прямо в том, в чём с работы вернулась. Уснула и не проверила, а муж просто сунул коробку за диван, вот сын и нашёл.

Из санузла доносится плеск воды и мычание – виновник напевает под душем.

– Произошла ошибка… – Она нащупывает объяснение, как боец нащупывает ринг после нокаута.

Разве Дед Мороз ошибается? Вопрос сына мог бы показаться смешным, если бы не искренняя вера.

Ему уже исполнилось десять, он самостоятельно ходит на плавание и ведёт видеоблог о футболе, но Дед Мороз занимает в его рациональном мире прочное центральное место.

Сын верит, и вера его вызывает иронию и уважение, как всё настоящее.

Центр этой веры не может ошибаться.

– Это не Дед Мороз ошибся, – говорит она. – Это папа.

Под звуки льющейся воды и урчание из ванной она разъясняет сыну что и как.

Они с папой нисколько не сомневаются в компетентности Деда Мороза, но график у старика адский. На всё про всё одна ночь, а количество верящих год от года только растёт вместе с населением планеты. Обслуживать такую паству он не подписывался; бегать приходится всё больше, а уже не мальчик. Вот они с папой и решили Деда Мороза подстраховать – купили тот самый конструктор. Мало ли, собьётся с ног дедушка, не справится.

Объяснение удовлетворяет сына, и он, довольный преждевременным, как бы неучтённым подарком, отправляется вместе с подоспевшей няней на утреннюю ёлку в школу.

XXХ

– Получше нельзя было спрятать?

– Я не думал, что он будет искать.

– Надо купить ещё один.

– Зачем?

– Чтобы не подорвать веру. Этот набор у нас теперь как бы страховочный, а настоящий, от Деда Мороза, должен появиться под ёлкой завтра ночью.

Разговор происходит через дверь совмещённого санузла: муж с той стороны, она с этой.

Муж смотрит на дверь и комкает полотенце. Слова жены ударяют в дверь тараном. Конструктор стоит дорого, у них всё подсчитано и распределено. Как раньше говорили? До копейки?

Он зачем-то перебирает свою косметичку: пластырь, вата, швейцарский ножик. Он одевается, расправляет складки на рукавах, выдыхает, как футболист перед пенальти, выходит.

– У меня столько нет.

– Ищи, прятать надо было нормально.

Глядя мимо, она обошла его, как дохлого голубя, и заперлась в совмещённом санузле.

Второпях засунув в рюкзак контейнер с едой, он спешит на работу.

Каждое утро она готовит им обоим диетические обеды: себе для мышечной массы, ему для похудания. Всё логично: она ходит в зал, ему не мешает похудеть. От таких обедов и польза, и экономия.

XXХ

После душа она с удовольствием прошлась по пустой квартире. Ей нравится собственная сила. Затасканное выражение – ощущать собственную силу. Но что поделать, если так и есть. Ходишь по ламинату, заходишь в комнату сына, в комнату мужа, в свою, шлёпаешь по кафелю на кухне и чувствуешь, что ты молодец. Ты всё это организовала и вправе всем этим насладиться в одиночестве.

Она надела платье, взъерошила волосы перед зеркалом, сфоткалась и собрала сумку, в которую положила свой обеденный контейнер.

Положила и вытащила обратно.

Вытащила и открыла.

Вот раззява! Её чечевицу уволок, а свой салат оставил.

XXХ

С забывчивым мужем тем временем происходят не совсем обычные события. Споря в воображении с женой о том, что обман, который она называет верой, им не по карману, он выходит из подъезда и не обнаруживает своей машины. Машина, трёхлетняя «Тойота-Королла» как бы семейная, но фактически его. Когда дела шли неплохо, он самостоятельно внёс первый взнос и большую часть остальных взносов тоже потянул сам. И вот, этой его «Короллы» на своём месте нет.

Однажды, ещё в школе, он просунул голову между прутьями балконной решётки, а обратно вытащить не смог. Он отчётливо помнит, что испытал в те мгновения – его будто вырезали из реальности. Будто какой-то забавляющийся аппликацией вселенский ребёнок вырезал его ножницами по контурам, и вот он уже отдельно от всех, стоит на коленках перед балконной решёткой и не может вытянуть попавшую в капкан голову. А все вокруг вроде как суетятся, сочувствуют, но он знает, они уже не с ним, они-то нормальные, а главное, благополучные – их голова не в плену у железных прутьев. «Вырезанный» человек озирается, произносит вслух бессмысленные слова, задаёт вопрос: «Как же так?», пытается вспомнить, не поставил ли он машину где-то в другом месте, сначала быстрым шагом, потом бегом огибает дом, цепляется за подброшенные собственным мозгом мгновенные иллюзии относительно недавнего прошлого, «наверное, припарковал вон там, а может, её эвакуировали?», но всё это совершенно напрасно – машина пропала, и это бесспорный факт.

Единственный раз не поставил в гараж и сразу украли? Спрашивает сам себя муж, специально уговоривший жену на аренду гаража: «для “Короллы” так лучше». Ну устал вчера, конструктор этот искал, решил, что разок-то можно, неужели надо сразу меня наказывать? Он обращается непонятно к кому, видимо, к богу, а может быть, даже к самому Деду Морозу.

Не получив никакого ответа ни от того, ни от другого, испытав скачки температуры собственного тела, он идёт в отделение полиции, расположенное в соседнем доме. Идёт шагом человека сосредоточенного, старается подавить панику, не бежать суетливо. Его вчерашний расчёт на то, что машина в безопасности, основывался ещё и на том, что рядом отдел.

Возле дежурки двое сотрудников.

– Смотри, какая вёшенка, дряблая, не то что моя, говорит один, – наминая в ладони пучок грибов. – Моя помнишь какая? Упругая, плотная, а магазинная, как тряпка. На, попробуй.

Второй берёт грибы и аккуратно сдавливает, не как эспандер, а скорее как женскую грудь.

– Чуешь, дряблая?

– Упругости нет.

– А шампиньоны, – продолжает первый. – У меня на чистом навозе. Бараний рассыпчатый, конский – как пластилин с соломой. Как фрикадельки в столовке, круглые, плотные…

– У меня машину украли, – робко вмешивается муж.

Грибники продолжают смотреть на гроздь вёшенок. Приглядевшись к руке второго, можно заметить, что его пальцы продолжают едва заметно сжимать упругие прохладные грибы.

– Пишите заявление, – произносит первый, не отводя глаз от вёшенок.

Несчастный хозяин украденной «Короллы» садится за стол и принимается заполнять бланк. Очень быстро он понимает, что не помнит ни номер двигателя пропавшего автомобиля, ни номер государственной регистрации. Все документы в бардачке. Стараясь держать себя, что называется, в руках, справляясь с неверными пальцами, он кое-как заполняет пункты заявления и уже собирается просунуть бланк в окошко, когда рядом за столик усаживается незнакомый гражданин. Гражданин словоохотлив и первым делом спрашивает, какой ручкой заявление написано: местной или своей собственной?

– Этой, – потерпевший кивает на ручку, привязанную бечёвкой к ножке стола.

– У этой может быть волшебный стержень, – весело сообщает гражданин. – Знаете, когда чернила потом исчезают? Такие в магазинах приколов продают, вместе с подушками-пердушками. Было заявление, и нет. А нет заявления, нет мороки. Я со своей хожу.

Проявив таким образом опыт в деле взаимодействия с правоохранительными органами, гражданин погружается в заполнение своего бланка, оставив гореавтовладельца в недоумении. Ему остаётся разве что ждать, когда новый знакомец закончит, чтобы одолжить у него ручку и переписать заявление заново.

В ожидании он принимается перелистывать фотографии в телефоне и натыкается на изображения сына возле исчезнувшей «Короллы». В кадре номерной знак.

Давешние менты с вёшенками всё это время стоят рядом и на разговор о чудо-ручке не реагируют.

– Ко мне шурин на той неделе с Краснодара приезжал, тачку здесь покупал, – сказал первый. – Хочу, говорит, москвичку. Меня подпряг, чтоб я ему нашёл. Я нашёл, оформили и поехали на дачу мясо жрать. Он мясо привёз, парное.

– Водки-то попили?

– Попили. У нас там бабкин дом старый. Весь трещинами пошёл. Моя всё боялась, на кирпичи растащат. Там из стены старый железный крюк торчит для электрики. Ну мы с шурином проверили его на рывок, дёрнули его москвичкой.

– И чё?

– Вырвало с половиной стены нах.

– А мясо чё?

– Мясо схавали, не хватило, хорошо, моя пельменей налепила.

– Пельмени со сметаной надо.

– Шурин и сметану привёз, свойскую. Такая сметана плотная, хоть в снежки играй.

– Пельмени без сметаны нельзя, мы летом в Кемер летали, турки пельмени подают, а сметану нет. Я с собой двадцать баночек взял, на весь отпуск. Половина скисла.

Тем временем несчастный муж успел не только одолжить ручку, но и заполнить заявление повторно. Он даже обрадовался поводу всё переписать, потому что теперь мог внести данные регистрационного номера исчезнувшей «Короллы».

Дежурный оглядел бланк с обеих сторон, после чего, усмехнувшись, сказал, что её уж разбирают, небось, в гаражах.

– Может быть, ввести план «Перехват»? – робко спросил муж.

– Знаете, как моя тёща говорит? – спросил его тот мент, который разбирается в вёшенках и возил с собой сметану в Кемер.

Муж не знает, как говорит его тёща, и не особо стремится узнать, но всё же смотрит на мента с некоторой жаждой нового знания.

– Бог дал, Бог взял, – многозначительно произносит мент. – Что у вас, «Королла»? Расслабьтесь, сделайте вдох, вот так, – он берёт несчастного за кисти рук, поднимает их у него же над головой. – А теперь отпустите руки и выдыхайте всей грудью.

Неудачливый муж повинуется. Когда он склоняется, выдыхая, мент зачем-то похлопывает его по пояснице.

Телефон мужа звонит, в трубке жена.

– Ты взял мой обед.

– Не может быть.

– Может.

– Прости, вечером верну.

– Вечером я буду ужинать.

– Ну купи что-нибудь.

– У меня режим, я не могу просто так что-нибудь купить. Почему у тебя там так тихо? Ты в машине? Где ты?

– Да, в машине… – отвечает он, покосившись на сотрудников. Те деликатно, отворачиваются. – Просто тихо. Звукоизоляция в салоне хорошая.

– Короче, ты меня понял, – не отступает жена.

– Хорошо, я сейчас вернусь и привезу твой обед обратно.

Если разбить телефон о стену, «Короллу» это не вернёт.

XXХ

После института была большая компания. В этом возрасте люди любят сбиваться в компании. Обиды, зависть и взаимные претензии ещё не мешают водить дружбу. Он был в той компании звездой, диджеем, играл на вертушке. Играл заурядно, но девушки млели. Все, кроме одной. Кроме Буси. И вот именно эта Буся и была ему нужна. Он ей треки посвящал, на винтажный поляроид фотографировал, но Буся всё равно приходила на свидания с подругой. Однажды зимой катались на сноубордах в Сорочанах, сам он не катался, а приехал специально, чтобы Бусю домой отвезти. Оделся красиво. Не в смокинг, но было видно: он думал, что надеть. Приехал, а машина его малолитражная сломалась. Очень неприятно. И вот он, красиво одетый, остался машину чинить, а Буся с ос-тальными отбыла на электричке. Не ждать же. Он, закатав белые рукава, копается под капотом, не особо, надо сказать, понимая, какие провода куда ведут, а Буся хохочет в тёплом вагоне, вспоминая быстрые спуски и долгие подъёмы. И она осталась поддержать. Стало его жалко, он, бедняга, оделся специально, а его слили. Осталась поддержать. И вообще. Короче, он нашёл, как говорится, утешение в её объятиях. Кстати, она уже тогда любила чечевицу.

– Вот твой обед, – он протягивает ей контейнер с порога. Он оборачивается, не хочется упускать лифт, этажей много, если лифт уедет, обратно не дождёшься.

Можно было бы просто сказать «вот» или вообще ничего не говорить. Уточнение «твой обед» прозвучало упрёком. Он шагнул к лифту.

– Свой не хочешь забрать? – спрашивает она.

Как будто специально ждала, когда он дёрнется к лифту, чтобы натянуть поводок.

– Я опаздываю, – он торопится к закрывающимся железным дверцам.

– То есть я специально встаю каждый день в шесть сорок пять утра, делаю тебе диетический обед, заправляю безуглеводным соусом, а ты торопишься?

– Хорошо, где мой салат?

– Твой салат там, где ты его оставил. На кухне.

Быстро пройдя на кухню, он впихнул контейнер в рюкзак, заметил пакет кефира, глотнул прямо из пакета.

– Тренер сказал, тебе не надо пить кефир, – донеслось из-за спины.

– Заебал твой тренер.

– А меня заебало твоё раздолбайство. Соберись, учи стишки. Бабуля в восемьдесят шесть после инсульта занимается с логопедом, а тебе сорока нет и не помнишь ни черта.

– Вот и живи со своей бабулей.

– И буду.

– И живи.

– И проживу, квартира моя.

Он швыряет в неё связкой ключей.

Сжимал в кулаке и швырнул.

Если бы не сжимал, не швырнул бы.

Не полез бы в карман.

Попал в грудь.

Больно.

В смысле, ей больно.

Короткий ключ от верхнего замка, длинный от нижнего. Ключ от второй двери, «таблетка» от домофона, ключ от почтового ящика, брелок из Барселоны в виде малюсенькой Саграды Фамилии, похожей на выдранный зуб.

Она подбегает к окну, дёргает ручку.

– Смотри!

Он не смотрит. Он вообще старался не встречаться с ней взглядом и даже избегал попадания её тела в поле своего зрения.

Он уже хлопнул дверью, но она всё равно довершила начатое – скрутила с пальца, а затем швырнула с тринадцатого этажа тонкое обручальное кольцо.

XXХ

В двенадцать мама отправила её учиться в Англию. Хотела, чтобы дочь стала настоящей леди. Вчерашние советские граждане, взвихрённые реформами, неожиданной нищетой и новыми возможностями, хватались за стереотипы. Скупив у алкашей и пенсионеров почти двенадцать килограммов ваучеров, мама сложила их в коробки от обуви, составленные одна на другой в углу комнаты. Когда ваучеров набралось достаточно и подвернулась возможность, мама коробочную колонну разобрала и обменяла содержимое на нефтегазовые акции.

В одночасье мама стала миллионершей, а дочь миллионерши должна быть леди. И вот её отправили набираться манер и знаний в розовом пуховике с вещевого рынка «Лужники» и рюкзачком с нашитым Микки-Маусом. В тогдашней Москве это было шиком, в Англии оказалось позором.

Языка она не знала, положение её было незавидным: обнаружилось, что отпрыски английских аристократов склонны к дедовщине не меньше российских подростков-люмпенов. Возможно, на фоне стресса у неё проявились способности к игре на органе.

Уроки игры на органе входили в обязательный курс маленькой леди, но ни одна из этих будущих леди не проявляла к архаичному музыкальному инструменту ни малейшего интереса. Может, поэтому она и прибилась к учителю – в церкви, а орган, разумеется, стоял в церкви, так вот, в церкви её никто не терроризировал. Впрочем, учитель тоже оказался к ней неравнодушен. Нет, никаких гадких набоковских притязаний, ничего такого, просто он, видимо, и в самом деле разглядел в ней талант. Или просто сжалился. Но, похоже, всё-таки талант, потому что он, этот мистер Алистер, написал письмо её матери. Мистер Алистер написал, что дочь новоявленной миллионерши обладает способностями и школа готова сделать скидку на её дальнейшее обучение при условии, что она будет чаще посещать органные классы. Рукописное письмо, на гербовой бумаге школы, доцифровые времена.

Ответ матери был вежлив, но категоричен. Будущее дочери она видела в области экономики, а навыки игры на громоздком и редком для России инструменте ей казались абсолютно бесполезными.

Отказа поддержать дочь ей показалось мало, мать перевела её в другую школу.

Надо ли говорить, что в другой школе тоже имелся орган. Второй год английского школьного заточения проходил веселее. Закупая сигареты в московском аэропорте, она продавала их одноклассницам втридорога. Сама начинала дымить уже в самолёте. Научилась лихо материться. Однажды на торжественном сборище в церкви (ох уж эта церковь) в пылу спора выкрикнула «dick head», и выкрик её пришёлся, как водится, на общее молчание. Словечко отрикошетило от многочисленных средневековых сводов и только потом упало обратно к её чёрным лаковым туфелькам вместе со строгими взглядами учителей.

Дикхэд, дикхэд, дикхэд.

В Москву полетело письмо с отчётом о её поведении. К счастью, мать не проверяла почтовый ящик и, вернувшись на каникулы, нерадивая школьница отчёт изорвала вместе с плотным, тиснёным золотом конвертом.

У неё завёлся поклонник – мальчишка из соседней школы. Тоже писал ей письма. Целый пакет писем накопился. Жаль, забыла спустя годы в одной из съёмных квартир. Мальчишка писал, что влюблён в неё без памяти. То есть смысл был такой, а писал он иначе. Намного интереснее писал. Она помнит одно его признание про её волосы. «Твои волосы так блестят на солнце, – писал английский мальчишка. – Что у меня кружится голова, когда я смотрю на них. Ты так красива, что меня начинает тошнить».

Ей, снискавшей славу талантливой органистки, позволяли репетировать в любое время. Ей было позволено брать ключ от церкви, чтобы играть на любимом инструменте когда вздумается. И вот как-то раз её поймали за торговлей «Парламентом» на зад-нем дворе. Кто-то донёс. Последовал выговор и пре-дупреждение об исключении. После этого выбросила ключ от церкви на кладбище.

Сначала заперла церковь, а потом бросила ключ на кладбище.

Зашвырнула через ограду.

Куда-то в траву.

Дело было в субботу.

Ключ оказался единственным.

Воскресную службу пришлось отменить.

XXХ

Тем временем обворованный автовладелец решил посоветоваться с отцом Митрофаном. Нельзя сказать, что он прямо верующий прихожанин, никаким верующим он, конечно, не является, но сына они в своё время крестили, пасхальные куличи исправно освящают, а бывает, что и набирают в стальном церковном баке святую воду, которая не хуже «Архыза».

Невольно закралась мысль о собственной греховности. Вспомнил, как на крестинах сына он стоял со свечкой, слушал неразборчивые напевы батюшки об очищении души младенца и вдруг в мозгу начала клубиться странная мысль. Мысль возникла после того, как взгляд упал на кругленький зад крёстной, одной из подруг жены.

Ни с того ни с сего ему захотелось этот кругленький зад поджечь.

Поднести к кругленькому заду эту самую свечку, чтобы огонёк прямо между булками пощекотал. Даже рука потянулась. Сейчас она ка-а-а-ак подскочит, как взовьётся, примется хлопать себя по жопе, начнёт визжать и сквернословить, вертя глазами, в поисках автора идиотской выходки.

Встретившись с ней взглядом, он бы сделал виноватое лицо и пожал плечами. Типа, упс. Платье вполне может полыхнуть факелом – сейчас составы ткани очень огнеопасные.

Крик, вопли, кто-то плещет из купели, кто-то колотит её пиджаком – сбивает пламя. Дело было летом, значит, гости без пиджаков, мужчины стаскивали бы с себя рубашки. Подожжённая металась бы, распространяя вонючий едкий дым – полусинтетическое платье не ольховая щепа. Не справляясь с огнём, её бы просто кинули в купель, и горящая жопа издала бы шипение. Во время суматохи младенца бы вынесли на свежий воздух, подальше от сумятицы, чтобы маленький организм не пострадал от давки и ядовитых продуктов горения.

Как бы ни сложился процесс тушения и эвакуации карапуза, после того, как миновал бы пик огненного кризиса, взоры обратились бы ко нему. До этого, в самом начале, от него бы шарахнулись, а потом, подбадривая себя закономерным вопросом «ты чё, дебил?», повалили бы на пол, не посмотрели бы, что он отец объекта обряда, повалили бы на пол из прохладных каменных плит. День был жаркий, ему и самому хотелось лечь на камень, прислониться щекой к натёртому многими подмётками камню…

Если бы не его положение отца крестника, его бы топтали, а так лишь вопрос: «Ты дебил?» В общей кутерьме он то и дело ловил бы взгляд жены. Губы её были бы сжаты. Когда она за ним бегала, когда осталась в Сорочанах с ним и его заглохшей тачкой, небось не ожидала получить вот такое – проклятия и стоны пострадавшей, квохтание пожилых родственников, призывы вызвать экстренные службы и этот грубый повторяющийся вопрос.

Дорогие друзья, уважаемые разгневанные праведники, вынужден согласиться, что поступок мой нелеп и дик, и мне нечего сказать в своё оправдание, кроме одного – поднося огонёк к жопе многоуважаемой крёстной, я пребывал во власти вожделения. Налицо очевидная метафора, дорогие гости. Меня привлекла её задница, и стихии, во власти которых пребывает моё тело, взяли верх над разумом, повлекли мою руку со свечой к вожделенным ягодицам. Искренне сочувствую мукам пострадавшей, но прошу принять во внимание, что это варварское действие, если вдуматься, совершил не я…

XXХ

Отец Митрофан обнаружился сразу за церковной оградой – он лепил снежную бабу.

– Здравствуй, родной, – сказал отец Митрофан.

Такое его обращение связано не с каким-то особым расположением, он так ко всем обращается, за что и снискал славу доброго, а главное – мудрого батюшки.

– Отец Митрофан, вы мне машину святили, «Короллу».

– Помню, родной, помню, – отец Митрофан расплылся в улыбке.

Это выражение часто употребляют не по назначению, бывает, человек просто улыбнулся, порой даже криво как-то улыбнулся, а про него говорят – «расплылся в улыбке», а отец Митрофан реально расплылся. Точь-в-точь блинное тесто, вылитое на сковородку. Так расплывается в улыбке самодовольный любовник, если ему напомнить про свидание, где он показал себя молодцом.

– Её угнали.

– Кого? – Лицо отца Митрофана моментально съёжилось и вот-вот начнёт пригорать. – Кого угнали?

– «Короллу».

Недаром отец Митрофан является настоятелем в многолюдном приходе, недаром пользуется любовью верующих и доверием епископа, отец Митрофан обладает умом истинного философа.

– Поди свечку поставь, Бог отвёл! – воскликнул отец Митрофан, будто узнал чрезвычайно радостную новость. Будто смертельный диагноз близкого человека не подтвердился. Отец Митрофан осенил себя крестным знамением. Кстати, слово «поди» он именно так и произнёс, на старинный, как бы народный лад. Такие фрагментарные вкрапления старины создают у прихожан ощущение причастности к многовековой традиции, успокаивают и внушают покорное доверие.

– И от тебя, и от супруги, и от деточек отвёл, – завершает радостный гимн отец Митрофан.

– У нас сын. Вы его крестили.

Отец Митрофан игнорирует эту ремарку.

– Иначе бы разбились, непременно разбились бы! На вот, погрызи, – отец Митрофан протянул собеседнику морковку.

Морковка хоть и предназначалась для носа снеговика, но очищена. Сочная израильская морковка из «Азбуки».

Раздаётся телефонный звонок.

– Это твой или мой? – спрашивает отец Митрофан.

Догадавшись, что звонит не его телефон, он жестом предлагает нашему герою ответить, а сам, проявляя деликатность, удаляется.

– Алло, – говорит хозяин украденной «Короллы».

– Это кобра, – говорит женский голос в трубке.

XXХ

С папашей она договорилась заранее, но он на звонок не ответил.

Хорошо понимая, что это означает, она просто поехала к нему.

В лифте сфотографировала своё отражение в зеркале. Зеркальная фабрика на Нагорной бесплатно обклеила все лифты в городе зеркалами со своими логотипами, тем самым изрядно подстегнув популярность лифтолуков.

Выйдя из подъезда, она бросила взгляд на площадку, куда могло упасть кольцо, – сплошь грязные сугробы. Тогда на английском кладбище ключ так и не нашли, вызывали специалиста из полиции, чтобы дверь отпереть.

Оглянулась: с одной стороны церковь, с другой ментовка. Орга́на нет ни там ни там.

Она стёрла фото из лифта и села в такси.

Позвонив в папашину дверь, исключительно для проформы, отперла своим ключом.

Запах подтвердил предположения. Папаша лежит на разобранном диване среди несвежих простыней. Ни дать ни взять драгоценность в сугробах.