Текст книги "Плохая жена хорошего мужа"

На полу бутылки, во всех на донышке.

– Я уже выхожу, – промычал он из комьев белья.

У них планы, и она во что бы то ни стало (пишется в шесть слов) намеревается их осуществить.

Она доволакивает папашу до ванны (не зря жмёт вес в зале), переваливает через край, включает воду.

Пока родитель отмокает, она, морщась, забивает стиралку и запускает самый безжалостный режим.

Холодная вода действует, тело папаши активизируется до состояния ходячести. Тело вытерто, одето и усажено в кресло.

В тело влит сладкий горячий чай, и, пока тело чай глотает, жёлтая машинка такси уже приближается к точке «я» на виртуальной карте приложения.

В ожидании она сидит в кресле напротив отца. Её взгляд блуждает по стене.

Надо же, до сих пор просвечивает.

Когда сыну исполнилось два, они съехали от родителей мужа. Ей было слишком далеко до работы, да и кошка достала. Кошке разрешалось ходить где угодно, двери перед ней закрывать было нельзя ни в коем случае, а у неё на кошек аллергия. Она очень благодарна родителям мужа за гостеприимство, за то, что не пилили, но кошка… В общем, они переехали к отцу, тем более он сам пригласил.

Кое-как устроились, отец в основном на работе, глаза друг другу не мозолили, и тут сын начал на стене, как раз вот на этой, Нафаню рисовать. Того, который из мультика. Она ему мультик показала, чтобы от американского цветастого балагана отвлечь, и он запал. Даже стал на стене рисовать. Фломиками. Муж поддержал, и вместе они этого Нафаню кое-как вывели. Величиной с овчарку, вставшую на задние лапы. Довольно крупное изображение.

Отец с работы вернулся, заглянул к ним – проведать, Нафаню увидел и рассвирепел. Закрасить немедленно. У него тут евроремонт, а они устроили. И чтобы краска в тон была. А если не попадут в тон, пусть все стены красят. У него везде кремовая андалузская. И пистолет табельный на стол грохнул.

Сначала думали, что отойдёт, проспится, всё-таки внук. Не отошёл, Нафаню закрасили, потом повторно, а потом съехали на съёмную, а сейчас она смотрит и должна сказать, что если знать, если приглядеться, то просвечивает. Да. Просвечивает Нафаня сквозь андалузскую кремовую.

XXХ

– Ты не думай, – гундосит отец, когда она устроила его на заднем сиденье и сама плюхнулась рядом. – У меня для тебя подарочек есть.

Он произнёс это с улыбкой, которую, видимо, считает очаровательной.

– Спасибо, пап.

– Я тебе работу нашёл.

– У меня есть работа.

– У тебя так, а это «Газпром», сразу будешь отделом руководить.

– С какой это стати меня поставят руководить отделом?

– А у меня там завязки с одним, я его дочь от уголовки отмазал.

Сказав это, отец содрогнулся и выпучил глаза. Она готова и вовремя подставляет пакет. Отец суёт в пакет свою блюющую голову, по салону распространяется запах его квартиры.

XXХ

Когда дурманящий морок безнадёжности, источаемый полицейскими, плюс голос жены в трубке уже утрамбовали потерпевшего почти до состояния общего наркоза, в его сознании сигнальным огоньком замигало воспоминание. Три года тому назад, едва купив свою «Короллу», он установил на неё поисковый маячок. Спустя два с половиной года, то есть совсем недавно, он перестал оплачивать услугу, но маячок не демонтировал.

Вспомнив об этом, он тотчас сообщил ментам. Те, надо сказать, сразу оживились, даже вёшенки перестали мять. В оживлении их было нечто тревожное. Бросая друг на друга странные взгляды, которые можно было бы трактовать как обмен бессловесными многозначительными репликами, они принялись убеждать его, что если маячок не оплачен, то наверняка давно не действует и звонить в контору, маячок установившую, нет никакого смысла: зачем в трудную минуту питать себя ложными надеждами? Мужчине подобает благородно принять неотвратимое. Ведь батарейка наверняка села, и активировать маячок не получится. И вообще, эти системы часто дают сбои, даже когда исправно платишь абонентскую.

Наблюдая за поднявшейся суетой, он буквально увидел своими глазами, как к нему, провалившемуся в тёмный колодец, спускают крюк, и он за этот крюк ухватился. Он позвонил в то самое агентство, где ему тотчас ответили и, внимательно выслушав, пообещали маячок активировать. Агентство называется «Кобра».

– Это «Кобра», – произнёс женский голос. – Мы нашли вашу «Короллу».

XXХ

Первым делом они с отцом заехали к деду.

– Ты зря меня не слушаешь, – обратился отец к деду, с ударением на слово «меня». – Я никогда не беспределил, всё решал по уставу, по приказу, а если сам решал, то правильно. Я всё делал правильно, слышишь. Ты должен мне верить. Ты должен в меня верить. На мне много грехов, но все при исполнении. Меня оговорили. Я всё делал правильно. Те гады заслужили. Жизнь – это дар, они были недостойны. Грехи есть, но все при исполнении.

Мимо прошла семейная пара.

Оба таращатся, не стесняясь. Не каждый день увидишь видную москвичку, неловко переминающуюся с одной красивой ноги на другую возле громилы, который мало того что стоит в снегу на коленях, так ещё и навзрыд разговаривает с могилой.

Отец продолжает убеждать деда, что причина его инфаркта не он, родной сын – продажный мент, а поганые писаки, извратившие факты.

– Папа, мы в церковь пойдём?!

– Надо свечку поставить… Помоги.

Она наклонилась, просунула голову ему подмышку и, перекинув через свою шею его ручищу, подняла тушу из приседа.

Она довела отца до церкви, а сама осталась на улице, курить.

XXХ

Бабушка встретила их при всём параде.

Восьмидесятишестилетняя матрона восседает в кресле с высокой спинкой.

Достающая в распущенном состоянии до икр, седая коса вьётся вокруг головы величественным канатом.

Волосами бабушка гордится, никогда не красит и не стрижёт, только расчёсывает. Вычесанные волосы складывает в специально сшитую кожаную подушку. За долгие годы подушка изрядно распухла. Бабушка с подушкой не расстаётся, встречая сына и внучку, она подложила подушку под себя.

– Бульон! – скомандовала она, едва увидев гостей.

Помощница упорхнула и тотчас вернулась, держа полотенцем чашку явно всё это время разогреваемого бульона. В такие моменты можно решить, что бабушка – ясновидящая.

Знание жизни заменяет ясновидение.

– Парфюм! – отдаёт вторую команду бабушка, и помощница брызгает ароматной жидкостью, уделяя особое внимание пространству вокруг глотающего бульон блудного сына.

– Мамочка, – лезет он лобызаться, но мать отстраняет его.

– Сначала бульон, потом почистишь зубы, а уж потом ко мне. А для тебя у меня подарок, – говорит она внучке. – Доставай.

Помощница раскрывает шкаф, извлекает чехол, подаёт хозяйке.

Та расстёгивает молнию, под её искривлёнными пальцами переливается янтарь драгоценного меха.

Отец поперхнулся.

– Хлопни его.

Помощница хорошенько треснула отца ладонью по спине.

– Бабуля… – стонет наша героиня.

– Примерь.

– Это же чешская норка… – хрипит отец.

– Чешская, – с достоинством отвечает бабуля.

Внучка просовывает руки в рукава, расправляет плечи.

– Словно на тебя шили, – говорит бабуля, застёгивая пуговицы. – Расхристанной не ходи, простудишься.

XXХ

Садятся пить чай.

В гостиной стол, стулья, ковёр, люстра, стенка, посуда, фотографии близких.

Всё как у людей.

– Бабуля, я всегда хотела спросить, почему мы так странно выглядим на этой фотографии?

Все смотрят на давнюю семейную фотографию, на которой мать с отцом совсем молодые, до развода, и она маленькая, в платье с большим нашитым цветком на том месте, куда сегодня угодила связка ключей.

– А что тут странного? – уточняет бабуля.

– Ну тут как бы все так выглядят… как покойники.

Помощница что-то промычала, бабуля надела очки, а отец прокомментировал:

– Так это наш фотограф делал, муровский. Он же семь дней в неделю жмуриков фоткал, у него живые как мертвяки получались.

На прощанье бабушка спрашивает, куда подевалось обручальное кольцо.

Сказала, что отдала на переделку. Так подсушилась на спорте, что слетает, как бы не потерять.

XXХ

Голос у сотрудницы «Кобры» чумовой. Может, конечно, сама новость, которую она сообщила, настолько воодушевила, но и без этой новости сотрудница звучит охренительно. Когда с тобой говорит такой голос, можно и смертный приговор выслушать с наслаждением.

Им удалось наладить связь с датчиком – в данный момент «Королла» двигается по Ярославскому шоссе в сторону МКАД со скоростью двадцать километров в час. То есть стоит в пробке.

На неверных от счастья ногах он кинулся обратно в отдел.

– Летом прямо нашествие было, – говорит первый мент второму.

– Из-за дождей, наверное, – поддакивает второй.

– Жирные, как улитки, – продолжает первый. – В «Перекрёстке» замороженные продаются. С Франции везут. Я пробовал. Наши жирнее. С палец. Ползут медленно, как ракеты на параде. Чистый экологичный белок. Я их с цветов пособирал в ведёрко, а один ко мне так присосался, как малыш прям, еле стряхнул…

– Я её нашёл, – тяжело дыша, произносит муж.

Он требует поскорее сообщить на пост, вводить план «Перехват» и всё остальное, что они обязаны вводить в таких случаях, что по телевизору показывают.

Полицейские, обсуждавшие слизней, нехотя начинают исполнять свой долг, потерпевший тем временем мчится в погоню самостоятельно.

XXХ

На посту его уже поджидают.

За решёткой обезьянника сидит крайне удивлённый азербайджанец средних лет чрезвычайно интеллигентного вида. Потерпевший подумал, что внешность угонщика внушает куда больше доверия, чем внешность поймавшего его капитана ДПС, да и его самого, законного владельца «Короллы». Угонщика легко можно принять за университетского профессора. Когда его остановили, он пытался скрыться. При себе имел десять тысяч долларов наличными.

«Короллу» вернули хозяину почти без утрат. Разве что было разбито боковое стекло, сломан замок зажигания и запаска пропала. Он так раздухарился, что попросил капитана возместить ему ущерб из суммы изъятых у угонщика долларов, но капитан строго сказал, что это вещдоки и они уже прикреплены к делу, а вместо стекла можно пока плёнку наклеить.

XXХ

В лифте отец насупился:

– Если тебе чешская норка не нужна, я могу забрать.

– Почему это она мне не нужна?

– Старая шуба, такие теперь не носят, фасон немодный, животных жалко.

– Тебе жалко животных?

– Да, жалко, отдай!

Отец взялся за воротник шубы и тянет вниз.

– С ума сошёл? – Она водит плечами и выворачивается.

Шубу она не снимала с того момента, как бабуля попросила её примерить. За столом во время чаепития сидела в шубе и теперь тоже не собиралась с ней расставаться.

– Снимай! У тебя пальто вон, ма́ло?!

– Ты что творишь, совсем мозги пропил?!

Хватка отца вдруг ослабла, он опустил руки.

– Её дед привёз, память…

– Папа, это женская шуба, у меня сегодня день рождения, а завтра Новый год. Бабуля подарила чешскую норку мне, она моя!

Она разгладила мех и застегнула все три пуговицы.

Лифт, дрожащий от их толкотни, раздвинул дверцы на первом. Пожилая дама с носом из-под шапки посмотрела подозрительно.

– Вот, с днём рождения, – буркнул отец и протянул ей что-то перед тем, как сесть в такси.

XXХ

Вернувшись домой, она заперлась в ванной.

Хорошо бы сфоткаться в шубе на голое тело.

Такие снимки всегда получаются.

Но она позирует самой себе просто в лифчике.

В шубе красиво бы вышло, но шубы нет.

Когда отец садился в такси, с него слетела кепка. Отец неловко за ней наклонился и стал отряхивать. Она поняла, что не сможет с этой чешской норкой жить в одной квартире. Сняла её и сунула отцу. Он что-то блеял, но обрадовался, а она дверцу захлопнула и по крыше постучала, мол, трогай. Мужской старомодный жест, у отца и научилась. А крыша грязная.

Теперь селфится в лифчике.

Она очень похорошела за последние годы.

Она видела фотографии органисток, они запускают себя, зачуханные, как будто живут в этом своём органе, в трубах, света белого не видят.

А она очень хороша.

Не то что Буся. Буся увяла и постарела – она знает, нашла её страничку.

А она – куколка: спорт, йога, ЗОЖ. Сын грудь высосал, а мастопексия на что? Всегда в красивом белье, всегда готова раздеться. Вдруг террористы захватят её в заложники и прикажут раздеться? Пожалуйста!

Перед селфисессией она расчесала волосы.

У неё на голове настоящая копна.

Одной рукой придерживает прядь, другой продирает щётку.

На зубчиках остаются порядочные клоки.

Седых вроде нет… Так, стоп, а это что…

Помяла в руках, посмотрела на унитаз – не засорять же раковину.

Из-за двери доносятся крики сына – он комментирует матч испанцев со шведами.

XXХ

Звонит мать.

– Ты уже родилась или ещё нет? Я тут совсем во времени запуталась, кто только придумал эти часовые пояса! Представляешь, лежаки на пляже платные, совсем очумели. Но папуасы такие услужливые, что ни попросишь, всё приносят, чувствую себя белой женщиной. Ты там как?

– Спасибо, мама. Всё хорошо. Навестила бабулю.

– Отец что? Пьёт?

– Нет, отлично выглядит, ходит в бассейн.

– Бассейн, какой бассейн?!

– Бассейн в спортклубе. Похудел, посвежел, подарил мне шубу.

– Шубу? Что у вас там творится?

– Да, шубу. Чешскую норку. Бабуля ему отдала, сказала, делай что хочешь, а он мне подарил. И ещё пятьдесят тысяч дал.

Пока в курортной зоне земного шара мать грызёт коктейльную соломинку, дочь едва сдерживает откуда ни возьмись возникший задор. Она думает про весь свой день, про бабушку, восседающую на подушке с волосами, про семейный портрет, где они все мертвецы, про чешскую норку, про мужа, который годами держит дистанцию, как благородная невольница, пленённая, но не покорившаяся, про свёрнутые трубочкой купюры, подаренные отцом. Сверху в той тонёхонькой трубочке пятитысячная, а внутри сотки и полтинники.

Она не обидчивая: когда у тебя день рождения прямо перед Новым годом, привыкаешь, что все смотрят сквозь тебя. Тебе улыбаются, как ассистенту актёра-звезды. Ты, конечно, молодец, но там, за тобой, возвышается огромная скала, которая отбрасывает на тебя вечную тень.

От всех этих мыслей тело пульсирует, как на тренировке, а грудь жжёт, будто в неё снова ударилась связка ключей.

– Ладно, мне на массаж. Рада за тебя, – очнулась мать.

XXХ

Из дома она ушла на следующий день после восемнадцатого дня рождения. Новым год получился новым во всех смыслах. Снимала с друзьями, одна квартира, другая. Собаку бездомную приютила, весело жила, даже очень. Спустя четыре года мать наведалась к ней, посмотрела на всё это и предложила возвращаться домой. Они – семья, да и на аренде можно сэкономить.

Забота продлилась неделю. Мать за дочерью ухаживала, супы варила. Через неделю поздно вечером настроение у неё изменилось – она ворвалась в комнату и потребовала навести порядок и разобрать бардак. Дочь взялась за дело, не откладывая – принялась сдирать обои, а на помощь призвала своего тогдашнего приятеля. К тому моменту он починил свою развалюху, заглохшую в Сорочанах, и приехал. Они продолжили обдирать вместе, то и дело отвлекаясь на распространённые молодёжные увлечения: алкоголь и незащищённый секс.

Глубокой ночью в комнату снова ворвалась мать. На этот раз требования её оказались иными – она велела завтра же валить.

Пара влюблённых, перепачканная трухой от старого обойного клея, не стала откладывать и покинула квартиру тотчас. Перетащили в его старую японку все её вещи, а что не поместилось, выбросили. Перед глазами до сих пор картина: новый сноуборд торчит из помойки.

Во время телефонного разговора с матерью она перебирает тот самый клок собственных волос. Она отыскивает подходящий пакет, прячет клок, убирает подальше.

XXХ

Когда он вернулся домой, то позвонил в дверь не сразу. Несколько раз заносил руку к звонку и убирал. Не надо было ключами бросаться.

Она открыла сама.

Нет, она не почувствовала его приближение так называемым женским чутьём, просто он в подъезд по коду зашёл и в квартире тренькнуло.

Она уже несколько раз думала со всем этим покончить. Но куда он денется? Поедет в свой подмосковный городишко в родительскую квартиру? Жалко его.

Она его помурыжила маленько за дверью, слыша, как он топчется.

Помурыжила и впустила.

Он тихо втащил коробку с конструктором, они спрятали её в шкаф за полотенца и постельное бельё.

Разошлись по своим углам: он заперся в санузле, она – в инсте.

Было время, она искала повод познакомиться с ним. Старалась не быть скучной, заранее готовила темы для разговора, выучила биографии его любимых музыкантов, узнала прорву редчайших фактов. Она хитрила, чтобы заполучить его, плела интриги и женские сети.

Кто перед ней теперь? Полнеющий мужчина под сорок.

Неудачник.

Ужасное, пошлое слово.

На работе у него не складывается. Куда ни устроится, везде конфликты. Она старается помочь, советы даёт, в зал записала, чтобы он в форму себя привёл, обеды готовит диетические.

Ей стыдно за это. Стыдно, что раньше восхищалась, а теперь заботится, как о чужом жалком человеке. Она ненавидит собственное снисходительное отношение к нему, но поделать с собой ничего не может.

Она откинулась на подушку, и взгляд сам навёлся на рисунок в рамке. Осенью купила по случаю. Известный художник продавал на открытии своей выставки, и она купила.

Принесла домой, похвасталась, а он не поверил, что подлинник и так дёшево. Они заспорили, она взяла ластик и, чтобы доказать правоту, чиркнула.

Осталась белая полоска.

Она смотрит на полоску, перечёркивающую купленный ею рисунок, – она сделала это сама.

Однажды все умрут. Умрёт её муж, умрёт шеф – она будет скорбеть среди почётных гостей траурной церемонии. Умрут отец и мать, умрут подруги и любовники. Она останется одна, восседающая на подушке из собственных волос.

Она сделала это сама.

Сегодня её день рождения, и она сделала это сама.

Он сидит на краю ванны и упирается руками в колени. Он смотрит на белый след от кольца на безымянном пальце. Кольцо обеспечило поддержание сыновней веры – денег, вырученных в ломбарде, едва хватило на конструктор.

Он роется в косметичке: пластырь, вата, швейцарский ножик. Вынимает ножик, отгибает лезвие на всю короткую длину. Держа ножик в правой руке, «работает» кулаком левой. Он с силой проводит лезвием по вздувшейся вене. Секунда, другая. Сизый след разглаживается, кожа снова белеет, вену перечеркивает едва заметная безвредная царапина – ножик тупой.

Он смотрит на ножик, на след от кольца, думает, что за весь день так и не поздравил жену с днём рождения, вспоминает сегодняшний день, вспоминает итоговые посиделки в офисе – после каникул его отдел сократят. Он не думает о предстоящем увольнении, он думает про голос «Кобры», ему хочется снова услышать голос «Кобры». Кобра, поговори со мной, Кобра, ну пожалуйста.

XXХ

Следующей ночью они подкрались к ёлке и положили под неё два одинаковых набора конструктора: разоблачённый и свежекупленный.

Утром первого, обнаружив коробки-близнецы, сын сообщил, что на подаренные дедушкой деньги заказал в интернете камеру видеонаблюдения, которую замаскировал прямо в ветвях ёлки.

Пока они с мужем пытались наощупь, как боец после нокаута, осознать услышанное, сын включил запись.

– Это вы! – кричит он. – Смотрите, вот мама показывает тебе, пап, чтоб ты не скрипел полом. Мам, у тебя такие синячищи под глазами!

– Где у меня синячищи? – спрашивает она, всматриваясь в своё застывшее на паузе лицо с тёмными кругами вокруг глаз.

– Это просто освещение такое, нет у меня синяков!

– Вы молодцы, даже два раза подстраховались, – благодарит сын. – Дед Мороз на самом деле не справился.

Отнесу тебя подальше

Она забыла про курьера. Снилось что-то интересное, что-то красивое и значительное. Звонок оборвал сон. И сон в смысле череду образов, и сон в смысле сон.

Ребёнок тоже проснулся. Теперь шевелит ручками и ножками, как перевёрнутый жук. И верещит. Жуки не верещат.

Курьер будет через десять минут, можно успеть покормить. Вчера все говорили: «Тебе много нельзя, тебе чисто символически» – и подливали. Нельзя же не отметить собственное тридцатипятилетие.

Материнский организм – хороший фильтр. Фильтр… на ум пришли цилиндры ржавого цвета, которые сантехник вытащил из очистной системы и заменил на новые, белоснежные, чтобы из кранов текла чистая вода. Для ребёнка она такой же цилиндр. Отнюдь не белоснежный.

Звонок. На этот раз в домофон. Выглянула в окно – за воротами заснеженная улица, чёрный оттаявший ободок люка теплоцентрали с белым сугробиком-зрачком в середине. И фургон.

Она накидывает поверх пижамы халат, отстранённый ребёнок ноет. Она снова берёт ребёнка на руки, ребёнок присасывается.

Аккуратно спускается по лестнице, ребёнку её телодвижения безразличны, главное, чтобы корм поступал исправно. Как клещ на собаке. Уже второе сравнение ребёнка с насекомым. Не подумайте, плиз, ничего такого, она ребёнка обожает, просто ассоциативный ряд.

Она нажимает кнопку, велит курьеру толкать калитку. Из ретранслятора доносится жужжание электрического замка, слышится скрип шагов по снегу, звуки складываются с изображением – по тропинке к дому идёт курьер, катит за собой гружёную тележку.

Она отсоединяет ребёнка, помещает в манеж. Сейчас открою и вернусь. Запахивает халат, ноги в тапки и на веранду – отпереть входную дверь.

Входную стеклянную отперла, стеклянную в дом захлопнула. Веранда не отапливается, захлопнула, чтобы не дуло.

– Проходите сюда, сейчас открою, и на кухню отнесём.

У курьера на тележке ящики, в ящиках детское пюре, гигиенические салфетки, подгузники, диетическая индюшатина, мраморные стейки, крупные апельсины, помидоры в бумажках, фиги в шоколаде, французский багет, швейцарский грюйер и что-то ещё почти на двенадцать тысяч рублей, оплата картой на сайте.

Она дёргает дверь – заперто. Дёргает – заперто. Ручку и так и сяк – заперто. За стёклами гостиная, диван, ковёр, камин, стол с неубранной посудой, бутылки, букеты, манеж, ребёнок в манеже.

Ребёнок ползёт к ограждающей сетке, хватается за сетку, встаёт, шатается, смотрит на неё, падает. Пошёл. Впервые. Ребёнок за стеклянной запертой дверью впервые в своей детской жизни сделал самостоятельные шаги.

С ней произошло то, что описывают словосочетанием «радостно всплеснула руками». Забавное слово, если подумать, всплеснула. Тем не менее она именно что всплеснула руками, ведь такого никогда прежде не случалось, чтобы её ребёнок ходил.

Она поворачивает восторженную голову к курьеру, кладёт руки, точнее ладони, которыми только что всплеснула, на стёкла двери. Курьер сдержанно улыбается, он смотрел в сторону и не заметил первых неуверенных шагов клиентского ребёнка, но искренне им рад. Ему бы разгрузиться и дальше по маршруту.

– Что там, дайте посмотрю, защёлкнулось, отсюда не развинтить, только с обратной стороны, ключа нет? Вам есть кому позвонить?

Конечно, ей есть кому позвонить. Она может позвонить, во-первых, мужу, во-вторых, отцу, в-третьих, братьям. У неё очень много есть кому позвонить. Она зачем-то перечисляет всех, кому может позвонить, курьер добросовестно внимает, старательно показывая при помощи мимики и пластики, что он непременно желает проконтролировать этот её звонок, дабы не оставлять клиентку, пусть и с запасом продуктов, салфеток и пюре, но всё-таки на холодной веранде.

Она хлопает себя по карманам халата, ощупывает один карман халата, другой карман халата. Лишние действия, лишние слова, демонстрация добросовестности с заранее известным результатом. Телефон где-то там, за стёклами с фацетом, за дорогостоящей испанской дверью, в обставленном со вкусом интерьере, где остатки праздничного ужина, ребёнок и тепло.

– Позвоните с моего, – курьер решил её добить. Ехал бы уже, другие ждут, у которых оплата картой на сайте или оплата картой при получении. Или наличными при получении. Чего он протягивает ей свой китайский андроид, она таких и в руках-то не держала, в её кругу андроиды – зашквар.

Она попалась, она не помнит наизусть ни одного номера. Все номера помнит её айфон, это нормально. А она ни одного не то что не помнит – не знает. Если увидит, не узнает. Один номер всё-таки помнит, из прошлой жизни, как говорится, и материнский домашний, но эти цифры она никогда набирать не станет. Первый ни к чему, материнский не хочется. Её окатывает мгновенное чувство вины, чувство вины повсюду под халатом, под пижамными штанами, на кончиках пальцев и на влажных сосках. Она виновата, виновата, виновата, ей некуда позвонить.

Курьер смотрит на неё так, будто всё понимает. А что он может понять? Ничего. Хотя чего уж тут непонятного.

Курьер ещё раз повторяет, что помог бы развинтить замок, у него в кабине инструмент, но все винты с той стороны.

– А иначе никак?

– Другой двери нет?

– Есть, но она заперта.

– Тогда только взламывать или одно стекло разбить и просунуть руку.

Он готов помочь, нет, спасибо, не надо, я ещё подумаю. Побыстрее бы он уехал, она сама разберётся, уж стекло-то она способна разбить самостоятельно.

Курьер топчется, она велит ему не тревожиться и открывает дверь с веранды во двор.

– Я ничего не выгрузил, – вспоминает курьер. Она хорошо видит, что он ничего не выгрузил, ни пюре, ни подгузники, ни красные стейки, ни белую индюшатину, ни апельсины в крупных порах, ни помидоры в папиросных фантиках, ничего не выгрузил, а пора бы.

Курьер раскрывает ящики, извлекает пакеты.

– Прямо на пол?

– Прямо на пол.

Пустые коробки одна в другую, тележку в руку, ну я пойду. Идите, калитка сама захлопнется. Вы точно справитесь? Точно справлюсь.

Курьер двигается по заметённой тропинке, у калитки оборачивается, бросает последний взгляд, будто поднимается на корабль, оставляя её одну на необитаемом острове. Калитка захлопывается сама, как и было обещано. Над забором видно, как у фургона сначала открывается, а затем захлопывается задняя дверца кузова, фургон уезжает, ребёнок за стеклом ползает по дну манежа. Ребёнок точно ходил, ей не показалось?

Она задирает полу халата, оборачивает кулак. Замечает пятно возле левой груди. Натекло сквозь пижаму и халат. Курьер заметил? Ну и что. Она решительно выбивает стеклянный квадрат рядом с ручкой.

Ребёнок встрепенулся, обернулся к ней, личико скуксилось. Ещё не ревёт, но вот-вот. Рефлексы в порядке.

Она сбивает ощерившиеся осколки с краёв образовавшегося проёма, просовывает руку, нажимает ручку, дверь подаётся. Ребёнок передумал плакать, смотрит с интересом.

– Сейчас стёкла соберу, – оправдывается она перед ребёнком. Крупные осколки бросает в ведро, мелкие заглатывает пылесос. Было бы живописно и символично, если бы она порезалась, но она довольно ловкая и не порезалась. Вытаскивает мелкие осколки и затыкает дыру подушкой, чтобы не дуло. Подушку взяла с дивана. Зелёный бархат, красивая подушка.

Она затаскивает пакеты с покупками, раскладывает продукты в холодильнике: апельсины к апельсинам, банки к банкам, пачки к пачкам, белки к белкам, углеводы к углеводам. Увидела на столе полную пепельницу – вытряхнула – прах к праху.

Она оглядывает стол, заставленный вчерашними тарелками, заваленный заветрившимися, выдохшимися объедками. Она берёт ближайший бокал, допивает. Прежде чем начинать уборку, надо умыться.

Она видит себя в зеркале и понимает, почему курьер смотрел на неё с любопытством, испугом и сочувствием. Вчера она подвела ресницы и перед сном не смыла тушь. На бледном лице вокруг глаз образовались пятна и подтёки, как будто варвары тыкали головнями в мраморную статую.

Она почистила зубы пастой из тюбика, помыла лицо водой из крана, протёрла лицо водой из флакона, втёрла в лицо крем из баночки. Лицо снова приобрело вид сдержанной элегантности. Женщина из хорошей семьи, не скажешь, что проснулась опухшая, с размазанными глазами и только что в одной пижаме была вынуждена вломиться в собственный дом. Всё в ней гармонично, разве что сплёвывает она грубо. Собирает остатки пены на кончике языка, кривит губы и пускает длинный тягучий плевок.

Стоя под струями, она смотрит на стены. Она смаргивает воду и думает, что выбрала правильный кафель и положили его хорошо. За ремонтом присматривала она.

Вытираясь полотенцем, она слышит хныканье ребёнка, торопится. Когда в зеркале промелькнуло её тело, она не вернулась, чтобы рассмотреть себя получше, но подумала, что в определённом ракурсе селфи в ванной вполне могут взволновать какого-нибудь человека.

Она извлекает ребёнка из его безопасного пространства, играет с ребёнком. Она сажает ребёнка себе на колени, берёт маленькие ручки и водит ими из стороны в сторону, напевая. Она возвращает ребёнка в манеж, переключает внимание ребёнка на игрушки от нуля до трёх, принимается убирать со стола.

Кости, шкурки, засохший соус, на донышке выдохшееся просекко. Допивает прямо из бутылки. Глоток взрывается во рту пузырьками, ударяет в нос. Она поперхнулась, засмеялась. В юности жила с парнем, вот так же пили из горлышка. Повторение ритуала возвращает эмоцию. Её посещает аромат давней жизни. На душе сразу становится молодёжно. Объедки, шкурки, окурки в ведро, тарелки, приборы, бокалы в моющую машину.

Она закуривает под вытяжкой. Шум двигателя уносит рак лёгких, пародонтоз, гангрену и прочие последствия её нездоровой привязанности. Затягиваясь, видит край гостиной с книжными полками. Все книги в доме принадлежат ей. Это не просто книги, это рабочие материалы для её диссертации. Да, у неё есть научная степень, она долго училась и в конце концов защитилась. Муж любит об этом упомянуть. Жена кандидат наук, а по европейским стандартам доктор. Пи эйч ди. Кормящая мать. Кормящий фильтр с научной степенью.

Она спускает окурок в унитаз, прячет сигареты за пакеты с итальянскими макаронами. Один пакет погрызен, рядом мышиные следы. Она задерживает взгляд на испорченном пакете, закрывает ящик, заходит в санузел, моет руки, полощет рот мятным антисептическим раствором. Сплёвывая, она смотрится в зеркало, поднимает глаза на зеркало, смотрит на длинную слюну из рта.

Она идёт в кладовку, там в последнее время было много мышиных следов. Она поднимает с пола удлинённую картонную коробочку – это липкая ловушка для грызунов. В ловушке мышь, влипла всем боком, лежит, пищит.

Она испытывает чувство удовлетворения и чувство власти, ей приятно, что проблема решена. Она – самостоятельная женщина, может сделать ремонт в целом доме, может изловить мышь. Ловушка гуманная, при желании можно освободить мышь, отмыв от клея растительным маслом. Отмыть и выпустить подальше от дома. Например, поблизости от дома нелюбимого соседа. Она представила себя крадущейся по сугробам, а в сумке липкая, вся в оливковом масле первого холодного отжима (другого они не держат) мышь. Смешно. Она смеётся. Она смешливая и добрая. Позитивная.

Раздаётся телефонный звонок, она с сожалением кладёт коробку-ловушку на пол. К телефонному звонку прибавляется звонок домофона, кого это принесло?

Отец. Его туфли скрипят на дорожке, стучат по ступеням. Он заходит на веранду, дёргает дверь, та не подаётся, вытаскивает подушку, затыкающую пробоину, просовывает руку, и вот он уже внутри.