Текст книги "На все случаи смерти"

* * *

«Мы не должны обсуждать, что случилось с другим человеком, в его отсутствие». Иными словами, заповедь уже предупреждала: не трать усилия на то, чтобы пытать Степана о подробностях истории с Майей и Повитухой. Повезло, что он вообще рассказал об этом, но наверняка это связано не с везением, а с тем, что Повитухе и самой бы хотелось, чтобы о ней говорили. И прежде всего тем, кто излишне задержался в треугольнике.

Вместо того, чтобы гадать, чем Майя оттолкнула своего обвинителя, Вася переключилась на другое ― те эмоции, которые в ней, сам того не ведая, заклинал Степан, когда делился. Ей казалось, в нём впервые теплилось желание побороть страх сближения, пока он тянул из себя рассказ по цепочке. И хитрая улыбка в кои-то веки выглядела не гримасой сыщика, напавшего на след разгадки. Из неё пропала та острота, которая поначалу виделась Васе очень зловещей. Или сама Вася перестала придавать ей прежний смысл.

Честные разговоры топят ледяную маску отчуждённости на любом человеке. Выходит, чем больше и он узнаёт о ней, тем ближе она ему. Может, необязательно она становится всё скучнее и не по этой причине он всё меньше всматривается в её жесты и поведение?

Лёгкое прикосновение к откровенности детектива подало сейчас ей отличную идею. Осталось понять, подходящий ли момент для её воплощения.

С тех пор, как Вася застряла в размышлениях, Степан ненавязчиво напоминал о себе только посвистыванием. Он вернулся к чтению отчёта ― похоже, он взялся всматриваться в него уже не первый раз и с самого начала. Если до её комнаты он нёс имя её отца и всё, что произошло на кухне его дурацкой квартиры, неудивительно, что он еле двигался.

Лучший ли это момент ― непонятно. И Вася решила зайти издалека:

– Как странно, я уже как будто целый земной день не иду на свидание с кем-нибудь. Тебе не кажется это подозрительным?

Свист прервался на высокой ноте. Если судить по тому, что Степан не оторвался от бумаги, шутку он не оценил.

– У тебя было целых два свидания. Кому-то и это не дано. Ты ждёшь встречи с кем-то конкретным?

– Нет-нет-нет, ― слишком торопливо принялась она отнекиваться. ― Скорее, наоборот. Я не думаю, что из живых… то есть… В общем, я думаю, у меня вообще больше не должно быть свиданий.

Когда она произнесла «живых», он напрягся и замер, но, не зацепив для себя ничего интересного, вернулся к протоколу.

– Хотел бы я сказать что-то другое, ― тихо уронил он. ― Но нет никого, кто мог бы знать это точнее тебя. Хм-хм, если свидания не предвидятся, скоро твой сеанс с терапевтом.

«Ой-ёй» ― пожаловалось сознание Васи.

– С Карениным?.. ― перевела она вслух.

– Каренин ― это руководство, ― монотонно бубнил Степан из-за листа. ― Он назначает терапевтов и только небольшую часть обвиняемых обследует сам. Костя обычно занимается самыми сложными случаями, а это чаще всего третий угол. Берёт на себя тех, у кого много шрамов. Тех, у кого вообще не получается вспоминать. Тех, с кем тяжело работать, понимаешь?

«Отлично понимаю. Моим терапевтом точно будет Каренин» ― обречённо решила Вася, подумав о своих неполноценных воспоминаниях, казавшихся ей инвалидами по сравнению с теми, какие показывала ей Майя. Она так зацепилась за пробелы в памяти, что прослушала упоминание шрамов.

Из её головы почти не выветривалось, что Степан даже не захотел поспорить с ней, обнадёжить её, сказав, что у неё обязательно будет ещё хотя бы одно свидание. Что о ней думают не только родители, один из которых и без того стал для неё сюрпризом. Его признание того, что ей одной известно, как всё на самом деле, было на грани безразличия.

– Значит, дальше один из терапевтов Каренина, а потом… то самое… ― слово «суд» ей определённо не давалось. ― И это всё? Разве ты не должен устроить мне ― даже не знаю ― допрос?

Вот они ― почти бесцветные глаза, предавшие чтение ради того, чтобы взглянуть на неё. Вася поспешила объясниться, пока он не наговорил то, о чём наверняка подумал:

– Я ведь не знаю, как там у вас происходит расследование. Мне казалось, для этого нужно задавать вопросы. Виновных обычно допрашивают, даже если у них память как решето.

Бумага с отчётом вернулась на стол, а из кармана пальто показалась старая знакомая ― зажигалка.

– Хочешь серую комнату и злую лампу в лицо? ― щёлкнул он зажигалкой перед своим лицом. И блики от неё не осветили его лицо, лишний раз напоминая о бесполезности огня в Постскриптариуме. ― Ты не права, Васенька. Я задаю вопросы им…

Пальцем он указал на книжные башни вдоль стен.

– … И нередко они отвечают. Охотнее тебя. Ты и сама не знаешь, насколько боишься собственной памяти…

– Не боюсь, ― возразила она, но слышно её не было.

– … Но если ты сама этого хочешь, будет тебе допрос. Ты к этому готова?

«Ой-ёй» ― повторилось в голове у Васи. Но с меньшим опасением, чем в первый раз. Она знала, к чему двигалась… или ей так думалось.

«Лучше отвечать на вопросы самой, а не записями в дневнике» ― уговаривала она сама себя, пока то и дело косилась на жёлтую книгу, накрытую документом.

– Я готова. Но это не совсем то, чего я хочу, ― она приподнялась на кровати и села поближе к нему, уверенно выпрямившись и даже пригладив почти не растрепавшиеся волосы. ― Я кое-что поняла, и у меня есть к тебе просьба. Думаю, мы сможем работать так, как хочешь ты, если ты её выполнишь.

– Слушаю, ― и для убедительности Степан даже погасил зажигалку.

– Я считаю, что потратила целую жизнь, задавая минимум вопросов из тех, какие у меня были. Я отвечала для них сама для себя. Додумывала. Я сожалею об этом и не хочу так делать хотя бы здесь.

Он медленно кивнул в знак того, что услышал и ждёт продолжения, но при этом никак не выказал понимание.

– Сейчас объясню. Глупо получилось, да. Сейчас попробую, ― затараторила она, ещё раз поправляя волосы. ― Я хочу знать о тебе больше. Мне будет легче отвечать на твои вопросы, если я получу от тебя ответы на свои. Может быть, я провела зря целую жизнь, и хотя бы время в треугольнике я должна потратить с толком. Я слишком быстро говорю? Прости. Я просто считаю, что это будет честно… Ведь ты читаешь мой дневник! А я знаю о тебе только то, что ты пострадавший и следователь Эгиды. И мне кажется, я с ума сойду, если не узнаю тебя по-настоящему.

Его взгляд скрылся в стороне. Зато он не спешил с отказом, и уже это утешало Васю.

– Разве это невозможно? ― взмолилась она. ― Мы можем совмещать наш разговор, как раньше. Только теперь я буду спрашивать тебя не о треугольнике, а о тебе. В обмен на это приложу все усилия, чтобы рассказать о себе подробнее. Я точно знаю, что мне будет легче откровенничать с тем, кто откровенен со мной.

– Ты больше не новоумершая, чтобы выдавать информацию и получать поощрение за это, ― похоже, Степан прикладывал усилие, чтобы не звучать слишком сухо. ― Ты уже сильнее и разборчивее. И ты понимаешь, что моё следствие в первую очередь нужно тебе.

– Но…

– Услышь меня, я ценю твою прямоту. Но мы не будем этого делать. Тебе это не нужно.

Несмотря на его слова, Вася чувствовала себя глупо отвергнутой. Впервые решилась на шаг навстречу, и всё напрасно. Захотелось сделать пять шагов назад, но всё, что она смогла ― скрестить на груди руки.

– Может, тебя утешит другая откровенность? ― вдруг спросил он. ― Я могу вместо себя показать тебе кое-что гораздо интереснее. И ещё это ни капельки не запрещено.

– И что же это? ― безучастно произнесла она.

– Наш небольшой зал славы. Место, где мы оставляем то, что удачно написано нами при жизни. Такие же страницы, как здесь у тебя, только те, которые автор не боится дать почитать другим. Там многие набираются вдохновения, так что это прямо то, что некротерапевт прописал, и…

– Считаешь, вдохновение ― то, что мне нужно? ― нервно перебила его Вася.

– Считаю, там каждый для себя что-нибудь найдёт. В местах откровения каждый за что-нибудь да зацепится. Найдёт себе то, что откликнется или подскажет ответ ― на все случаи жизни.

«Лучше, чем ничего» ― внушила она себе, прикусив щеку и ничего не почувствовав.

– Только нет у нас больше жизни. Остались одни случаи, ― вздохнула Вася.

И Степан, казалось, так и ждал от неё именно такой ответ. Он был к нему готов, и потому быстро откликнулся:

– Стало быть, найдём слова на все случаи смерти.

* * *

Встречаются и такие удалённые сцены, которые режиссёр может счесть за полезное приложение, необходимое для поощрения добросовестного зрителя. В фильме их не найти, только в «дополнительных материалах» на диске. Их сохраняют, монтируют и адаптируют фактически для особо заинтересованных гиков, готовых смотреть всё, что связано с понравившимся им фильмом.

Поход в библиотеку вряд ли был необычайно важен в рассказе о Постскриптариуме. Он предназначен не для следствия и продвижения по её делу, это всего лишь одна из немногих возможных местных затей. И она рассказала бы об этом только внимательному слушателю, который искренне хотел бы узнать как можно больше. Другими словами, прогулка к библиотеке ― бонус-трек к фильму о треугольнике.

Сразу после того, как Вася напомнила себе о том, что не может поправить платье перед зеркалом до выхода «в люди», они вместе со Степаном вышли из комнаты. Вася думала о женщине за розовой дверью, а той, к их везению, поблизости не было для того, чтобы ляпнуть новую неловкую ерунду. Васе показалось, что по соседству, в её коридоре, только что было больше цветных дверей, а теперь как минимум на двух из них исчезли краски. Сопоставив это с тем, как изменилась её собственная дверь, она подумала, что рядом появились новички, ещё ни разу не выходившие за пределы комнат. Или несколько душ окончательно покинули треугольник…

На Степана нашёл приступ словоохотливости, прямо как у истоков их знакомства, когда он лавировал между темами избитыми ― «подходящими для презентации», и любопытными ― для него самого. Но теперь у него была одна тема. И приступ вызвало то, что она ему нравилась. Похоже, любая литература, даже состоящая из отчётов и записок, привлекала его больше людей и конкурировала только с сигарой.

Вася добровольно превратилась в слух.

– Как и у всего в треугольнике, у нашего «зала славы» тоже были разные названия, ― они ненадолго остановились на выходе из лабиринтов. ― Сейчас мы зовём её кулуарами души. Точнее, стараемся звать.

– Плохо получается? ― пока он смотрел на слоняющихся по вокруг людей, она смотрела только на него.

– Хм-хм. Названия меняются, а приживаются не все, вопреки желаниям руководства. Пройдёт ещё много дел и судов, придёт следующее поколение, там и посмотрим, что с нашими кулуарами. Некоторым нравится, да и как по мне, лучше, чем «склад суицидального нытья».

Когда они снова тронулись с места, Васе пришлось подстраиваться под его прогулочный шаг. По старой привычке, не поддающейся её собственной травле, ноги стремились нестись вперёд, хоть и не знали куда.

– То есть «кулуары» ― идея Огнецвет?

Она сдержала слово «очередная». Ненароком проявить неуважение к руководству было бы неразумно.

– «Атриум» тоже. Я не застал его в другом звании и облике, но, если верить предшественникам, когда-то он и впрямь был рекреацией. А кулуары ― библиотекой. Когда Огнецвет затевает новую реформу, она предлагает её главам Эгиды, они всегда могут выразить неодобрение или вроде того. Но, по-моему, им вообще всё равно, как будут называться помещения. И сказать правду, мне трудно представить, как Костя спорит с Огнецвет.

– Не уверена, что понимаю, зачем все эти сложные слова.

– Чтобы не было ассоциации с привычными, суетными вещами, особенно уютными. Чтобы апартаменты в лабиринте не стали спальнями, атриум ― гостиной, а кулуары ― комфортабельной библиотекой. Чтобы мы не осели здесь насовсем, словно здесь можно жить. Все изменения, которые внесла Огнецвет, имеют какой-то смысл для общего блага.

Им пришлось неожиданно расступиться в разные стороны. Из одного кабинета прямо на них вышла девушка, держась за самую настоящую капельницу. В её флаконе было пусто, но она была подключена к этой капельнице. И, наверное, так же неразлучна с ней, как Степан с сигарой, зажигалкой и пальто. Девушка что-то простонала им, похожее на извинения, и Степан кивнул ― мол, всё зи-зи топ.

От вида капельницы у Васи закружилась голова. Открылись шлюзы, пустившие в её голову поток памяти: едкий запах лекарств, трещины на больничных стенах, обжигающе горячая ладонь в её холодных руках, боль в пояснице от сидения на полу возле двери к врачу и «моя дорогая Лиса, как же я буду дальше?»… Ужасная несправедливость ощущается именно так ― резь в глазах и ком в горле, сдерживающем крик: «Сделайте хоть что-нибудь!». Она не забыла об этом, просто игнорировала эту главу воспоминаний.

Чтобы идти дальше и слышать Степана, ей пришлось тряхнуть головой, прогоняя ядовитые образы. Получалось скверно, но Вася принуждала себя сосредоточиться на его голосе, точно как радиоприёмник настраивают на определённую частоту.

– Многие известные тебе здесь порядки установила Наталья. Толерантные формулировки, запрет на ставки и сплетни. Теперь она хочет организовать полноценную психологическую поддержку для новоумерших. Кулуары до неё тоже были в хаосе: каждый стремился оставить след в истории треугольника. Между углами шла чуть ли не война за то, чтобы разместить в зале славы своё творчество. Огнецвет нашла решение: запретила делиться тем, что душами было написано уже после смерти, здесь, в треугольнике. И особенно делиться памятками. Несмотря на то, что многие записывают туда полезные для новеньких советы, Огнецвет настаивает на том, чтобы до всего души доходили своим умом и малость с помощью нас, следователей. В итоге оставить след в истории можно только тем, что ты успел сделать при жизни. Думаю, мы все согласны с тем, что это справедливо. Хотя самые невероятные мысли нас посещают, похоже, уже здесь, когда мы теряем жизнь.

Вася заметила, что они приближаются к самому магнетическому углу, который раньше она видела лишь издали. И чем ближе они подходили к первому углу, тем малочисленнее была толпа вокруг них.

– Фемида постоянно проверяет библиотеку. И убирает оттуда лишнее. Тех, кто запрет нарушил, никак не наказывают, не переводить же посмертных писателей за это в третий угол, особенно тех, которые и так там. Но обмануть Фемиду не получится.

Они подошли к последнему кабинету на пути к углу героев. Этот кабинет был единственным свободно открытым, и они одновременно зашли через его широкий проём внутрь. Не считая двери, всё здесь было по канонам прочих кабинетов ― своя белая стена и своя героиня на её страже. Молодая девушка, немногим старше Васи, по-детски раскачивалась на стуле, а золотые глаза были заняты чтением. Тугие, сложные косы свернулись на её голове в два змеиных клубка. В одной руке она держала перед собой книгу без обложки, точно такую же, какие были в комнате Васи. В другой у неё была ручка или карандаш ― словно что-то она собиралась исправлять в этой книге. Очки героини съехали на самый нос и, похоже, были не очень-то ей нужны.

– Так-так, ― произнесла она раньше, чем убрала книгу и посмотрела на них. ― Блудный Стёпа. Как твоё ничего? Я уже не ждала тебя увидеть. И говорили, что ты пошёл покорять остальное посмертие.

Она говорила так быстро, проглатывая каждое «р», и Вася едва разбирала её странную речь, но детективу было привычно. Он улыбнулся героине ― сдержанно, но дружелюбно:

– Я над этим работаю. Познакомься с моей подзащитной. Это Василиса.

Степан немного отошёл в сторону, торжественно представляя вниманию девушки Васю, которая сразу же принялась поправлять одежду и опустила взгляд.

– Я предполагаю, что Васенька ещё удивит нас и однажды добавит что-то необычное в твою читальню. Но пока у неё просто ознакомительная экскурсия. Вася, познакомься и ты…

– Зови меня Плат, ― перебила его героиня, подходя к ним поближе. ― У меня было много имён. Это моё самое любимое. А ты ещё не нашла себе подходящий псевдоним? У тебя такое чудесное платье! Тебе очень повезло.

Она оказалась самой высокой среди всех встреченных Васей героев, смотреть на неё было трудно, и поэтому Вася почти больше не видела её глаза.

– Э-э-э… спасибо, ― растерялась Вася, переводя взгляд на них двоих по очереди. ― Да, рыжим идёт зелёный цвет… Э-э, нет, я не думала о псевдониме.

– Если тебя как-нибудь назовут в Постскриптариуме, это точно будет связано с твоим дивным платьем, ― заверила Плат, коснувшись её руки на секунду. ― Мне так жаль, что ты во втором углу. Тебе необходимо увидеть себя в зеркале!

– Не люблю зеркала… ― забормотала Вася, но её опять никто не услышал, потому что на помощь пришёл Степан.

– Плат, будь другом, сначала пропусти её в кулуары души. Вижу, там свободно. Если тебе хочется пообщаться, я буду к твоим услугам.

– У меня к тебе столько вопросов! ― обрадовалась Плат.

– Ты что, не пойдёшь со мной? ― ещё больше растерялась Вася.

– Ни за что! Так не положено, ― ответила за него Плат. ― Кулуары открываются только для одного читателя. Это не просто традиция или правило, это ритуал! Ты заходишь, читаешь, и то, что зацепится за твою душу, выделяешь.

– И это пока что заменяет нам отражения, ― добавил Степан. ― Слова, которые находят в тебе отклик, многое определяют в тебе. Так что сходить в библиотеку ― своего рода способ посмотреть на себя.

– И важно, чтобы никто не подсказывал тебе, куда смотреть, ― не успокаивалась Плат. ― Пошёл бы с тобой Стёпа, он бы сразу сказал, где во всём этом хаосе его любимые записки или что-нибудь авторства знаменитостей, и тогда ты выделишь то, что тебе навяжут. А нам важен твой собственный выбор.

– Я-то думала, меня действительно вывели на вдохновляющую прогулку по достопримечательностям. А детектив просто ставит на мне очередной опыт, ― Вася сказала это, обращаясь к Плат. Жаловалась так, словно его рядом не было.

– Это ты зря. Он сюда приводил не всех подзащитных. Чаще всего он приводил сюда себя самого, да, Стёпа? ― Плат хихикнула и потянула Васю к белой стене. ― Читать ― это праздновать именины воображения! И такие, как мы, готовы провести всё данное нам время в празднике. А ты готова к именинам?

Вася была полностью согласна с героиней, но ей хотелось притронуться к именно тем книгам, что остались у неё в суетном мире. Её не влекли чужие тайны, даже пусть добровольно выставленные на всеобщее обозрение. И всё-таки, по какой-то причине её детектив высоко ценил это место. Увидеть его хотя бы раз, пусть и в одиночестве, однозначно стоило.

Оглядев стену-проход, Вася сделала ободряющий вдох и занесла ногу для шага. Плат тут же одёрнула её за плечо:

– Что это ты делаешь, Зелёное-Платье? Туда не так просто попасть.

– Но я думала… ― смутилась Вася.

– Да, понимаю. Но здесь всё немного не так. Если ты шагнёшь, то просто стукнешься о стену. Вот тебе вместо ключа, ― Плат вложила свой карандаш в её руку. ― Он пропустит тебя в кулуары. Используй его, чтобы отметить то, что тебе понравится. Ничего не пытайся написать, просто коснись карандашом бумаги. Как только сделаешь три отметки, кулуары прогонят тебя. Не отмечай всё подряд, мы и так знаем, что там нет плохих текстов. И постарайся не оценивать написанное, как критик, ладно?

У Васи голова кружилась от того, как шустро она это произносила ― пулемёт, стреляющий словами без буквы «р». Чтобы общаться с ней, необходимо преодолеть барьер привычки. Часто же Степан здесь появлялся, раз барьер привычки для него далеко позади.

Она обернулась на него в последний раз. Тот свистел свою проклятую песню и интересовался книгой на столе у Плат. Вася не ждала от него никакого напутствия и даже удивилась, что он отвлёкся на неё и беззвучно вывел губами: «удачи».

– Ничего не писать. Ткнуть карандашом в то, что понравится. Как-то так, да? ― неуверенно спросила она.

– Не забудь главное. Праздновать! ― подтолкнула её к стене Плат. Карандаш вместе с рукой Васи стало тянуть к стене, и ничего не оставалось, как подчиниться. Выставив карандаш вперёд, подобно свече, Вася сделала шаг, и на сей раз её поглотила не тьма, а ослепительный свет.

* * *

Все разговоры были не зря. Это действительно была самая лучшая часть треугольника. Для полного совершенства здесь не хватало лишь запаха бумаги и книжных переплётов. И кресел ― кулуары души отчего-то не предусматривали сидячего чтения.

Если бы Вася и впрямь однажды решилась кому-то рассказать о зале славы Постскриптариума, у неё ничего бы не вышло. Это место не превращалось в убедительные слова, которые в серьёзном диалоге не могли бы звучать нелепо. Оно не подчинялось тому мышлению, которое Степан называл суетным.

И меньше всего кулуары походили на библиотеку. Скорее на галерею, где вместо картин на стенах размещали исписанные чернилами листы. Порой на них встречались и рисунки, но ни один из них не обходился без словесного сопровождения. Все эти надписи были небрежными, местами кривыми, с самыми странными почерками и кляксами ― абсолютно неидеальными. Живыми. Только что вырванными из рук автора. Многие из них представляли собой лишь одиночные листы, но за некоторыми встречались дополнительные страницы. Васе не нужно было задирать голову слишком высоко или нагибаться низко ― всё было точно на уровне её глаз.

Но больше всего её удивило не это, а то, что кулуары оказались круглыми. И сколько бы она ни шла вдоль стены, записи не думали повторяться. Если она что-то оставила позади, она больше не смогла бы вернуться к этому. Плат была честной: плохих текстов здесь и правда не находилось. Зато были запутанные, непонятные, уже внезапно знакомые и весьма неожиданные. Непредсказуемые. Каждый третий лист содержал рифмы. Каждый десятый ― самую странную информацию вроде ухода за кактусами или рассказа о том, какой в действительности была Клеопатра. Это было любопытно, но сейчас, в свой первый визит Васе хотелось потратить возможность на что-то другое, поэтому она обещала себе почитать о Клеопатре в следующий визит. Неудивительно, что детектив любил возвращаться в кулуары.

Не сразу Вася заметила, что каждый текст читается своим особым голосом. И если она прикасалась к бумаге, она слышала эти голоса ещё отчётливее. Казалось, они раздаются из-за стены, и нужно напрягать слух, чтобы лучше их различать. Но она точно знала: голоса пульсируют прямо в строках, которые им принадлежат. И чем лучше она понимала написанное, тем отчётливее слышала их.

Впервые она могла наблюдать подлинное бессмертие. И оно вызывало в ней еле теплящееся чувство, приятно отогревающее мысли. Она называла бы это трепетом.

Не нравилось только вернувшееся ощущение постороннего наблюдения. Вряд ли и здесь был шпион, который анализировал все её жесты. В кулуарах она была наедине с эхом авторов. Может быть, за ней следила сама хранительница библиотеки, или её паранойя неуместно обострялась. Поначалу это очень мешало читать и вслушиваться в голоса. Вот для чего все так рекомендовали беречь силы, и на что их следовало тратить ― концентрация и сосредоточенность.

Вася шла сквозь слова, как ей чудилось, около часа, когда наткнулась на стихотворение, и карандаш будто принялся уговаривать её поставить отметку. Она не стала сопротивляться. Этот стих не был и отдалённо похож на ту поэзию, которую она любила. Слишком простой и прямолинейный. И автор звучал подростковым голосом.

 
«Не торопи своё «потом»
И не бросайся с крыши в «завтра»,
Будь хоть вселенским знатоком —
Ты только для «сегодня» автор.
 
 
Не перелистывай назад
Альбом своих воспоминаний.
Нам хватит горя наугад
И бесконечных отрицаний.
 
 
Мы задержали допоздна
Порыв для лучших начинаний.
Мы заплатили и сполна
За превышенье ожиданий.
 
 
Ты рвёшься в «завтра» напролом,
Теперь так жить безумно модно.
Не торопи своё «потом».
Побереги своё «сегодня».
 

Ей показалось, что с одного единственного прочтения она выучила стих и больше не забудет. От этого расстаться с ним и пойти дальше было даже легче. Вася надолго застряла на страницах с рецензиями на фильмы. И вторую отметку она едва не поставила на ту, где красочно описывали «Куда приводят мечты». Вася будто через СОН пересмотрела заново эту картину, и резь в глазах теперь просила слёз.

Её отвлёк рисунок, сперва выглядевший бессмысленным. Пунктирные линии стекались в большие загадочные завитки и круги. Они охраняли короткую надпись посередине листа.

– Боже мой, ― выдохнула Вася, рассматривая рисунок издалека. ― «Звёздная ночь»!

Некому было услышать её и разделить с ней восторг. Но это определённо была имитация одной из самых известных картин Ван Гога, прочерченная одной только ручкой. Монохромная, но всё равно удачная репродукция. Как жаль, что Вася не могла никому это показать. Она уже хотела ткнуть в неё карандашом, но догадалась прежде прочесть надпись.

«Эти слова на тумбочке у моей кровати помогали ходить в университет, получать образование и становиться тем, кем я должен был стать:

И что ты такого не видел в утреннем сне, ради чего стоило бы отказаться от первой пары?»

Вася не передумала. Если бы в своё время она додумалась до такой надписи и умела так рисовать, она бы тоже обязательно спала рядом с таким напоминанием. Наверное, необычно было потратить пометку на маленькую житейскую записку, но Вася об этом не сожалела. Однако дала себе обещание, что в третий раз коснётся карандашом только серьёзного текста.

И найти кандидата на отражение собственной души оказалось непросто. Она брела вдоль стены уж никак не меньше трёх часов по суетному времени, радуясь только тому, что здесь ноги не знают усталости. Может, она придавала слишком большое значение своему последнему выбору, но она уже израсходовала возможности на что-то чересчур простенькое. Она пробиралась через рецепты, советы, короткие и длинные цитаты, половина из которых выглядели как будто знакомо, и целые рассказы, на большинство из них у неё не хватало терпения.

И она почти остановилась на ещё одной записке, загипнотизировавшей её. Она тоже читалась очень юным насмешливым голосом, из-за чего звучала ещё более жутко.

«Ну и у кого теперь вся жизнь впереди, папочка?»

Вася хотела ткнуть карандашом в эти крупные буквы, среди которых выделялись «а» и «д». На листке было всего девять слов, но она считала, что видит через них всю историю этой записки. Только не могла представить отца, назло которому она была оставлена, ― вместо чужого человека Васино воображение воспроизводило знакомое усатое лицо. И чем больше она думала о нём, тем менее удачной выглядела идея отметить лист.

С трудом она переключилась на следующее. Написанное самым филигранным почерком, какой она только видела в жизни (и смерти).

«Утешения я не обрёл. Но никто на группах поддержки этого и не обещал. Говорили, что дадут возможность высказаться и переосмыслить горе. Зачем мне его переосмысливать?

Все, кто пришли явно не впервые, говорили подолгу. Я порывался помочь каждому закончить речь покороче. Чувствовал себя настоящим уродом, я же должен сочувствовать им как никто другой. Все мы там прошли одно и то же вроде как.

Вместо утешения я обрёл метафору, которой моей книге не хватало. Лучшая метафора, что приходила мне на ум, явилась тогда, когда мне уже без надобности.

Наш мир ― это одна большая группа поддержки потерявших или зависимых, где каждый просто ждёт своей очереди заговорить, а больше всего мечтает встретить того, кто ждёт, чтобы его услышали…»

Вася убеждала себя, что знает этот голос. Но ей и раньше была знакома такая иллюзия, когда автор создаёт впечатление безумно близкого человека просто потому, что попадает своими словами в твоё сердце. И если бы Вася верила этой иллюзии, Марина Цветаева была бы ей никак не меньше лучшей подруги.

– Моя дорогая Лиса, этот человек прав, как никто другой на целом свете.

Она поняла, что обводит безупречно написанное «услышали» и дышит ртом, словно нос заложило. А в следующее мгновение кулуары души начинают буквально таять.