Текст книги "На все случаи смерти"

* * *

Василиса Снегирёва нашла саму себя в родной лазурной комнате массирующей левый висок с такой агрессией, как если бы он был виноват во всех бедах. По ощущениям, она снова выбралась из того болота забытья, в котором когда-то тонула. Мама и Алиса словно только что были здесь, просто вышли за дверь. Сердце изо всех сил стремилось имитировать жизнь и забиться.

Властная рука вытащила из её правой ладони пульт от системы наблюдения. Стена, на которой транслировались воспоминания, тут же потеряла остатки картинки и стала невозмутимо белой. Пульт кинули рядом с ней на кровать ― вроде вытащили Васю из ностальгии, а вроде и не отобрали её окончательно. Не поднимая глаз, она знала, что это сделал Степан, несмотря на то, что в синих стенах они были не одни.

Присутствие Майи, как обычно, было таким же ощутимым, точно растопленный камин. Если бы её тут не было, усталость распластала бы Васю по кровати, но перед героиней стоило держать осанку. Она появилась в комнате вместе с ними. Детектив хотел пересмотреть некоторые книги Васи, и они вернулись во второй угол. Практически возле её двери столкнулись с Майей, опять их искавшей. О своём умении переодеваться по настроению она напоминала пушистым горчичным свитером, в котором спряталась по горло, не теряя в неотразимости. Степан не спросил, с какой целью она явилась, для него это было очевидно. Вася, держась за вежливость, тоже не могла поинтересоваться, надолго ли с ними посол великого первого угла.

Никуда Майя больше не торопилась, когда увидела, что следователь напал на значимые улики. Как и обещано, он пролистывал одновременно две книги, не торопясь с расспросами, а Вася… память полилась из неё сама собой, как слёзы, сдерживаемые годами. Но воспоминания проигрывались прерывисто: то и дело сами собой вмешивались кадры, ещё недавно недоступные ей. Майя смотрела это с кресла, которое ей благородно уступил Степан, и, напряжённо скрестив руки на груди, дышала тяжело от новых переживаний. Спокойнее всех был Степан, безрадостно глядящий то на трансляцию, то в книги. После видео-сеанса Васе трудно было решиться на то, чтобы первой стряхнуть тишину. Она готовилась к тому, как начнёт причитать Майя, но ей, кажется, было худо. Неужто разочарована?

– Направь ко мне всю свою честность, ― засипел детектив. ― И ответь. Когда ты собиралась признаться, что у тебя была сестра?

– Завтра, ― моментально вырвалось у Васи. ― Очень хотелось и всегда казалось, что завтра будет лучше всего.

Он удостоил её взглядом, намекая на то, что оценил каламбур. А вот Майя его в этом не поддержала:

– Да, очень остроумно ― в мире, где завтрашний день не наступает. Это смешно, по-твоему? Ты понимаешь, что скрывать информацию это всё равно, что обманывать следствие? Согласно твоим показаниям, семья твоя насчитывала только тебя, твою мать и маленькую сестру. Это ложь.

Недовольство в золотых глазах выглядело неприятнее, чем в обычных. И возражать героине сложнее. Поэтому Вася старалась смотреть не на неё.

– Я упоминала, что у меня была ближайшая подруга, которой я могла доверить всё. Как ты догадался, что она моя сестра?

– Хм-хм. Да разве это загадка? Увидел её, и другой мысли не возникло.

Пульт неподалёку от неё искушал Васю перспективой включить систему и вернуться к человеческим ощущениям. А тоска по сестре только усиливала искушение. Они не виделись порядка трёх лет, и вот она, волшебная возможность это исправить, небрежно брошена на кровать ― только пальцами дотянись.

– Да, Алиса очень похожа на нашу маму. Сложно не заметить.

– А я не об этом сказал. Ты, может, и права, но вашу маму я наблюдал слишком мало, чтобы запомнить. Она похожа на тебя. Разве не так? ― Степан сверился с Майей.

От удивления Вася практически забыла о пульте. Вот такого она ещё точно не слышала. Майя кивала в подтверждение словам детектива, но так неуверенно и хмуро, что можно было смело принимать его мнение за одиночное.

– Очень странно. Нас не считали похожими. Мы вроде бы внешнее наследство от родителей поделили пополам, а всё равно несправедливо. Она красивая, как мама. Я ― каурая, как папаша. Ржавая. Алиса мне ещё с детства напоминала диснеевскую принцессу. Её и называли Золушкой, причём не только за трудолюбие. Такое у неё лицо ― олицетворение доброты и ласки. Её парикмахерша упрашивала никогда не красить волосы, потому что у неё редкий оттенок. «Карамельный блонд». Это ведь даже звучит сказочно. А я не уверена, что сошла бы хоть за Дризеллу.2121
  Дризелла ― сводная сестра Золушки (по версии Диснея).


[Закрыть]

– История трогательная, ― невозмутимо вмешалась Майя. ― Но как представитель Фемиды, я бы хотела понять, почему об этой истории не стало известно раньше. И главное, почему это не было добровольно предоставлено следствию в показаниях.

– Начнём с того, ― в своей классической манере протянул Степан, ― что Алисе Снегирёвой скрыться от нашего внимания было легко. Она уже оставила суетный мир, и поэтому не могла появиться на свидании с обвиняемой, как бы ни любила её. Единственный способ, которым она проявилась бы, ― СОН обвиняемой. И вот почему Василиса прилагала усилия, чтобы этого не случилось, следствию пока малопонятно. Если бы не мой опыт, который настаивает на том, чтобы изучать сны подсудимых, мы могли бы до сих пор ничего не знать про «Золушку».

– «Опыт», ― передразнила Майя. ― Опыт не сказал тебе посмотреть в твоих любимых книгах?

– Он об этом кричал и настаивал, ― ещё невозмутимее парировал Степан. ― Только, видишь ли, у обвиняемой и её сестры так похожи имена, что эти письма я принял за личный дневник.

– Это и был личный дневник, ― пробормотала Вася. ― Наш с ней общий. Она всегда мне отвечала.

– А по закону Постскриптариума мы получаем только одну часть бумажной переписки ― ту, которую написал обвиняемый, ― хлопнул детектив в ладоши. ― Так просто, что аж сложно.

– Пусть так, ― сердито отмахнулась от него Майя и уставилась на обвиняемую. ― Зачем сёстрам один дневник?

Степан умолк, не собираясь помогать ей отбиваться от допроса. Всё в Васе сопротивлялось тому, чтобы обнажать душу, но что-то подсказывало, что говорить откровенно ― единственный выход.

– Вам, боюсь, этого не понять. Особенно если у вас никогда не возникало чувства, что вы не вправе испортить новый красивый блокнот своим почерком. Мы с Алисой любили их покупать, но только я не могла начать в них писать. Тогда она предложила написать сперва в её дневнике. Я так и сделала, не читая её изложения, и в процессе я будто всё равно говорила с ней. Она не удержалась и прочитала моё, но это вовсе не разозлило меня, особенно когда я прочитала её ответ. И с той поры мы стали писать дневники друг другу. Исписали все мои красивые блокноты без сожаления.

Майя почти не смягчилась. Лишь выдержала недолгую паузу до того, как снова потребовать разъяснений.

– Если всё так невинно и даже трогательно, для чего тебе было тщательно скрывать эту историю, Василиса?

– «Для чего скрывать»! ― Вася так резко отбросила волосы за спину, словно они были ядовитыми змеями. ― Вы все забыли уже, видимо, что это такое, когда идёт ваше следствие? Вы забыли, как это неприятно, когда каждую подробность твоей жизни рассматривают под лупой, проверяют, анализируют и тычут тебя в неё, как серийного убийцу, а не самоубийцу. Неужели вам не хотелось оставить хоть что-то для себя, чтобы этого не касались ни Фемиды, ни Эгиды, никакие аналитики, которые в силу своей нереальной рациональности не в силах переварить самые простые глупости. Пусть я преступница, пусть я сделала то, чего даже не помню, но при чём здесь Алиса? Что бы ни случилось, её там не было. Не было! Если бы она была жива, я бы никогда… Всего этого бы не… Зачем ковырять это и заставлять меня снова всё это чувствовать?!

Ей было всё равно, во что превратились их взгляды. Она не могла выдержать напряжения внутри и молилась, чтобы стать хотя бы ровно на одну минуту живой. Если бы она только могла зарыдать по-человечески, она определённо стала бы свободнее. И почему она не пользовалась этой волшебной опцией при жизни? Вася напрягла каждый мускул лица, а потом резко расслабилась, ожидая, что это заменит ей слёзы.

– Я считаю, Фемида получила достаточно разъяснений, ― с книгой в руках Степан подошёл к «своему» креслу, и Майя подняла на него глаза. ― Остальное разберём на суде, по поводу которого ты нас и навестила, как я понимаю.

Героине ничего другого не оставалось, кроме как встать. Вася даже решила, что она так и уйдёт молча, но у самой двери Майя как ни в чём не бывало объявила им напоследок:

– Я пришла убедиться, что вам известно, что Василиса Снегирёва двадцать четвёртая в очереди. Готовьтесь. И постарайтесь не обманывать доверие Фемиды. Больше.

Дверь закрылась за ней с гордым равнодушием, без уязвлённых хлопков. Детектив поспешил занять место на своём законном троне с очевидным удовлетворением. Они с Васей выдохнули одновременно и, услышав это, переглянулись.

– Не мог сделать этого раньше?

– Что, выгнать Майю? ― хмыкнул Степан. ― Она ни за что бы не ушла, не разобравшись, что ты не скрыла от следствия нечто обличающее тебя. Герои принимают обман за худший поступок. А сокрытие ― за обман.

– Что она там такое сказала про очередь?

– Хм-хм. Ты на финишной прямой к исходу дела. Перед тобой двадцать три судебных разбирательства. А потом вызовут тебя. Постскриптариум ещё не сильно загружен, бывает очередь и по пятьдесят судов, и по сто. Если бы она сейчас узнала, что ты выдаёшь себя за кого-то другого, могла бы и приостановить ход твоего дела. Но допрашивать тебя я бы ей не дал.

– Правильно. Оставь это удовольствие для себя одного.

Вопреки их общему чувству юмора, он не стал смеяться. Пугающе посерьёзнел.

– Василиса, я был тронут искренностью твоей речи. Я слышал тебя. И Майя, я думаю, слышала. Но пойми, тебе всё же придётся рассказать эту историю. Не потому, что я в восторге от подробностей твоей жизни. Не потому, что Алиса могла быть причастна к твоему преступлению. А потому, что это моя задача ― понять тебя. Я не смогу этого сделать, если ты не расскажешь о той, без кого «ты бы никогда».

Конечно, она всё понимала. Внутренне Вася готовила себя к тому, что в один момент она откроется так же неожиданно, как памятка. Но меньше всего ей хотелось бы делать это в присутствии героини. И потому, возможно, ей даже повезло, что это случилось не в ходе суда, от которого ничто не скроется.

Степан больше не собирался говорить. Он терпеливо ждал, пока Вася успокоится, делая вид, что увлечён книгой.

* * *

― Я подумала о том, как было бы забавно, если бы суетный мир тоже делился на три угла. Со мной всё понятно: как и сказал Дьяконов, я обычная жертва. Отец, как и мой полубывший парень, отлично подходят к углу подавлявших. А такие, как Алиса и наша мама, они созданы быть героинями. Чистые. Всеми любимые. Те, на кого хочется равняться. Те, чьё неодобрение вызвать страшно. Тебя удивляет, почему во сне я безоговорочно верю ей. Верю, что должна прыгнуть с крыши и тогда полечу. Но если бы вы были знакомы, ты не удивился бы.

Степан был нем как никогда. Впервые не хотел подталкивать её вопросами, помогать придерживаться нужной информации. Ему словно было всё равно, что именно Вася расскажет. При этом он был сосредоточен на её голосе, это выдавал напряжённый взгляд, застывший на одной точке.

Вася не знала, должна она пересказать биографию сестры или объяснить что-то конкретное. Конечно, приятно, что хотя бы на эту тему её не допрашивают, но как же говорить самой?

– У нас был секрет, пароль к нашему «тайному клубу», закрытому для всех. Общее имя, которое и сбило тебя со следа. Мы звали так друг друга тогда, когда нас нельзя было подслушать. Алиса старше меня на четыре года, но это никогда не ощущалось. Временами мне казалось, мы ровесницы, даже близнецы с разными лицами, думаем одинаково и понимаем друг друга идеально. А в остальное время создавалось ощущение, что сестра значительно старше меня. Такая мудрая, с ответами на все вопросы. Мама воспитала Алису, а Алиса воспитала меня.

Рукам было не за что схватиться, и всему телу в поисках верных слов было дискомфортно. Неожиданно Вася поняла привычку Степана ходить по комнате в волнительный момент. Она встала, осторожно косясь на его кресло ― детектив не имел возражений ― и сделала пару нетвёрдых шагов.

– Она всегда была рядом, даже когда я была неправильной: слишком мечтательной, не вылезающей из зоны комфорта, которую мне построили фильмы. Алиса навещала меня в ней без осуждения. Поучала, конечно, и всё равно не так, как мама. Может, оттого, что знала меня лучше. Пока мама просила не портить волосы краской, сестра говорила: «Носи зелёное, Лиса, рыжим всегда к лицу, только никогда не надевай розовое». Пока мама наставляла не мучить желудок диетами, Алиса делилась хитростями интервального голодания. Она никогда не сваливала на меня уборку, мы всё делали вместе. И на Новый год обе были Снегурочками, но только ей и её светлым волосам это подходило.

Алиса пыталась понимать всех кругом и побыть на стороне каждого. Когда отец ушёл, она могла часами сидеть с матерью на кухне, давая ей выговориться. Гладила меня по спине, пока мы с ней обсуждали, как никогда не простим отца, не откроем дверь и не возьмём трубку. Но потом он звонил, и я держала обещание, а Алиса слушала его с тем же терпением. Она не заставляла меня делать то же самое, но ходила к нему в гости, общалась с новой его семьёй. Я считала, что ей было легче выдержать развод родителей. Она закончила школу и вежливо отказала мне в моей мечте вместе снимать фильмы, поступила в хороший педагогический в ближайшем большом городе. Пять дней там, на выходные ― электричкой домой. Она чувствовала их развод два дня в неделю, в то время как у меня не было перерывов даже на обед. Мне оставалось только ждать, пока и мне стукнет восемнадцать, чтобы переехать туда же. И повезло мне больше, чем я рассчитывала: баллов хватило, чтобы поступить в тот же университет.

Тогда началось лучшее время в моей жизни. Меня хватало и на приземлённую учёбу, и на мечтательные поездки в Москву, которая стала ко мне на несколько километров ближе, и на визиты домой. Она как раз закончила университет ― конечно, с красным дипломом ― и сняла нам квартиру. Довольно быстро нашла себе школу в том же городе, и там её встретили так радушно, что она могла говорить об этом часами, радуясь и коллегам, и детям. Мы были как пьяные от взрослой свободы, но Алиса и тогда мыслила рационально. Во всём, кроме её парня.

Вася сложила руки на груди, но спустя пару шагов это превратилось в объятия самой себе. Она застыла перед белой стеной, ощущая себя проектором. Тяжёлая и неблагодарная у него была работа.

– С её парнем было легко ладить, он мог разговорить и рассмешить любого. Мастер первого впечатления, понравился и мне, и маме. Тревожило только, когда Алиса подозревала, что он не относится к их отношениям так же серьёзно. Но она бескорыстно верила в лучшее и продолжала отдавать ему всё, он очень удобно устроился. Веришь или нет, силюсь, силюсь, не могу вспомнить его лицо. Вот словно его и не было. Он действительно стёрся бесследно однажды. Нашёл себе какие-то отношения с условиями получше и исчез за границей. Может, у всех героинь так же, как у Алисы и мамы: их обожают все, потому что они светят, как солнышко, и найдётся лишь один, кто отвернётся от них, но он-то им и нужен больше всех.

Алиса даже тогда не сказала о нём ни одного плохого слова. Я боялась, что она переломится пополам, и так случилось бы, если бы не её любимая школа и ученики. Но задержаться на этой работе она не могла. Ты, наверное, уже догадался, почему.

– Не так уж и бесследно стёрся этот парень? ― скрипнул Степан, как приоткрывшаяся в её откровение дверь.

Мука на лице Васи была лучшим ответом.

– Я знала, что Алиса будет отличной матерью. Я же была её «черновым» ребёнком. Но так скоро… и от этого человека… Ты знаешь, что герои говорят в таких ситуациях: «ребёнок ведь не виноват».

Она так давно старалась об этом не думать, что теперь её отвыкшие мысли лихорадило. Казалось, щёки горят, но сколько бы Вася ни подносила к ним ладони, не могла в этом удостовериться.

– Не знаю, что отец говорил ей, но мама Алису поддержала. И очень вовремя, потому что времена начались тревожные. Беременность протекала… непросто. Алиса продолжала работать на износ, ещё и радовалась, что срок у неё в июне, рассчитывала довести учебный год до конца. Но уже в мае того года жизнь моя разбилась на больницу, куда её положили на сохранение, и всё остальное. И в остальном уже было так мало меня прежней. Вот тогда и была моя одна из моих последних поездок в Москву, где мы познакомились со «славным малым» Серёжей Прокофьевым, и мы начали нашу нестабильную переписку. Он ведь поначалу мне не очень понравился, но Алиса наставляла меня дать шанс на другое мнение.

Степан определённо ждал, когда речь об этом зайдёт. Распахнулась жёлтая книга на его коленях, и он начал читать.

– «Твой тогдашний совет начинать новые впечатления с чистого листа был мудрым. Если ты хочешь написать что-то хорошее, лучше делать это на том листе, который кляксы не попортили. Мы уже проговорили этот разговор. Кажется, я ошиблась в первых впечатлениях о нём. Он вовсе не издевался, и разглядывал меня не из-за того, о чём я подумала. Он правда хотел посоветовать мне пробы. И вот здесь мне очень пригодился чистый лист. Как я счастлива понимать, что я всё равно могу с него начинать. Так странно, он ― первый актёр в моей жизни, о котором я так говорю и при этом лично знаю его».

– Ты забегаешь вперёд, детектив. Да, это было о нём, но написала я это гораздо позже. В июне, когда я на сессии защищала достоинство своего первого года обучения, у меня родилась племянница. До встречи с которой я была совершенно равнодушна к детям. Наверное, так со всеми случается, пока впервые не подержишь на руках какого-то исключительного ребёнка. Лизавете досталась вся та любовь, которую нам троим некуда было девать уже четыре года ― после ухода отца. И так как родилась она летом, я, сидя дома в ожидании нового учебного года, застала Лизу в самых громких её проявлениях. Как же много она плакала! Минуты тишины стали настолько ценными, что мы почти перестали разговаривать. Алиса виделась с педиатром втрое чаще положенного, но никакой серьёзной проблемы с малышкой он не находил. Его, однако, осенило первого, что болеет не ребёнок.

Вася вдруг замахнулась на одну из книжных башен. Но ей не хватило духу ударить. И рука неприкаянная опустилась.

– Это был сентябрь, и я жила фактически на два города, разрываясь между сестрой с племянницей и университетом. Я приезжаю домой, а там Алиса ― протягивает мне котёнка полосатого размером с её ладошку. Говорит, мол, прости, имя из какого-нибудь фильма ему дать уже нельзя, это Муслим. Твой новый друг. А мама опять всхлипывает и вздрагивает на кухне так, будто её бьют свои же мысли.

Никто не мог мне объяснить, как так получилось. Почему она. Она ведь даже вредную еду почти не ела. Наследственных болезней не было. Не выкурила ни одной сигареты, пила только шампанское на новый год и в честь красного диплома. Почему Алиса? В онкологическом отделении она в свои двадцать три казалась ещё девочкой по сравнению с остальными. Все родственники говорили: «молодая, справится». А химиотерапевт сказал, в этом возрасте вылечиться сложнее всего. Но на вопросы «за что?», «почему она?» ни один врач не ответил.

– Хм-хм. И тогда ты пришла к выводу, что врачи в основном равнодушные циники, ― заключил Степан.

– Я хотела увидеть хоть немного участия с их стороны, ― Вася подошла к нему ближе, в голосе слышалась мольба о понимании. ― Я видела жалость, но когда они говорили «рак прогрессирует», «операцию сделать нельзя», это звучало от них так же легко, как «я работаю пять дней в неделю». Как будто речь о доставке посылки, а не о жизни человека. Не надо, не начинай. Я знаю, «у докторов умирают люди каждый день». Я всё знаю. Клянусь, это не помогает.

Ноги Васины попятились к кровати и опустили на неё свою хозяйку.

– Алиса была втрое спокойнее меня. Надо идти на химию ― пожалуйста. Надо пить гадкие таблетки ― не вопрос. Лечение не работает ― как скажете. Чем хуже ей становилось, тем больше в неё вселялся агрессивный воспитатель. Теперь она пыталась заставить меня меняться. Заводить друзей. Постараться помириться с отцом. «Давать миру шанс». Как же она бесила меня этими разговорами.

Однажды я приехала домой на выходные, а Алисы там не было. Она осталась в больнице, хотя с последней химиотерапии прошло дней пять. Она должна была быть дома, но у неё просто не было сил и возможности оставить больницу, где за ней ухаживали медсёстры. Мы с мамой с трудом забрали её через неделю. А ещё где-то недели через две химии у Алисы прекратились совсем. Терапевт запретил. «Мы ничего не можем сделать». Бывшие ученики слали её открытки, отец постоянно висел на телефоне, и они могли говорить часами, я прогуляла треть всех пар, а то и две. Но ничто не могло её подпитать, ничто не могло всё исправить. Метастазы в лёгких пытали её таким страшным кашлем, она больше не могла надышаться жизнью.

Мы пытались сосредоточиться на первом дне рождения маленькой. Абсолютно наплевав на то, что Лиза никогда его не вспомнит, мы готовились две недели к празднику. Я думала, если сильно порадовать сестру, это придаст ей сил. Пришлось ради неё наступить на горло собственной песне, чтобы не поссориться из-за того, что она пригласила отца. В чём-то я не ошиблась, Алисе хватило сил на то, чтобы искренне смеяться. Мне показалось, она почти не кашляла в тот вечер. Прожила идеальный день без боли и тошноты. Но потом…

Вася посмотрела на Степана с мольбой: не заставляй меня это говорить. На мгновение ей почудилось, что он и не слушал вовсе, но он с готовностью отозвался:

– Мои подзащитные говорят, есть у болеющих такое правило последнего хорошего дня. Когда перед самым концом кажется, что стало терпимо или даже хорошо.

– Если бы я тогда знала об этом, портила бы каждый Алисин день, ― её голос так сорвался, что Вася прикрыла рот пальцами и продолжила, уже успокоившись. ― Через день после дня рождения Лизы скорая увезла Алису в больницу. Из этой больницы её уже не выписали.

Застыла траурная тишина. Её не нарушали даже слова сожаления, которые были бы очень уместны. Конечно, Васе и без них было понятно, что Степан не бесчувственный, но не повредило бы утешение. Вроде какого-нибудь «мы с Майей зря устроили такое разбирательство».

– Вот такая история, детектив. Ну и как, нашёл что-то криминальное?

И он прищурился так, будто действительно нашёл.