Текст книги "На все случаи смерти"

«Что я должна была ему сказать? Моего остроумия не хватило даже на «и у кого теперь вся жизнь впереди, папочка?»

– Ты кого защищаешь, меня или его? ― голос Васи задрожал, гадая о своей возможности сорваться на крик. ― Не говори о нём, как о том, кто больше всех пострадал. Он просто сидит на своей вылизанной кухне и позволяет Нонне жалеть себя. Они там даже не думают, каково моей маме в этот момент.

– А мне так не показалось.

Его полумёртвое спокойствие было красочным антиподом её состояния. И делало его слова весомее, чем её нервные всплески.

– Да потому что ты не знаешь их, ― руки Васи бессильно шлёпнулись на стол. ― Особенно Нонну с этими её фэн-шуями, психологическими курсами, которые учат любить только себя, веганскими диетами и ещё какими-то модными глупостями «гиперзаботы о себе». Она говорит столько красивых слов о том, как правильно поступать, а на деле ― просто закрывает глаза на чужие проблемы, чтобы ни о чём не переживать. И его втянула в это. Это не скорбь, детектив. Это самобичевание, которое она ему обезболивает.

Он приблизился к столу и устало опустил на него ещё один протокол свидания ― ровно на предыдущий. Вася надеялась, что этот жест может означать закрытие темы.

– Моя дорогая Лиса, обида похожа на красные очки с массивной линзой. Другие цвета в них не различаются, да и мелочи тоже смазанные… ― Степан потёр подбородок. ― Но да ладно, ты ещё не готова к этому спору. Итак. Точка развода родителей ― раскол твоей жизни надвое, после чего отца тебе заменяет обида к нему…

– Слушай, я знаю, к чему ты дело ведёшь, ― напряглась Вася. ― Я была на семинаре. Если ты жертва, значит, на суде, чтобы ослабить приговор, нужно предъявить ответное обвинение. И ты хочешь предъявить его моим родителям. Мне всё равно, что ты там скажешь про отца, но не пройдёт такая версия. Мои родители не доводили меня до самоубийства.

– Откуда ты знаешь, если ты не помнишь? ― он вскинул брови.

– Знаю и всё! Потому что это моя жизнь. Самая обычненькая и ни разу не кинематографичная. И в ней нет… не было откровенных злодеев, которые изощрённым способом меня вели к тому, чтобы броситься с обрыва.

– Но откровенной радости ведь тоже не было, правда?

Ну что за вредный провокатор! Вася уже приготовилась к нашествию тех кадров, которые помогут ей парировать, но… на выручку не приходило ничего конкретного. Ей повезло, что детектив не заметил, как глубоко было её замешательство. Он вдруг снова скрылся за бумажным веером.

– Ну-ка погоди. А как же Лиза? Ведь она родилась уже после развода твоих родителей. И Марк Снегирёв не её отец?

Вася испуганно прикусила губу. Соврать ему? Низко и бесчестно, кроме того, почти наверняка бессмысленно. Но говорить всю правду без снисходительного остатка ― она сейчас не способна на такие подвиги.

– Вася, приём, ты здесь? У тебя есть отчим?

– Нет у меня отчима. Мама так много отдала отцу, что после этого её просто не хватило на какие-то ещё отношения. Она застыла на нём, а отец легко двинулся дальше… ― она тряхнула головой. ― По-моему, не должна я перед тобой отчитываться за мамину личную жизнь. У неё не было серьёзных отношений после отца. Не было. Всё. Хотя бы Лизу не трогай своими подозрениями, она точно никак не связана с тем, что случилось.

Степан косился на неё странно, и осуждать его за это было нельзя. Её показания совершенно бестолково друг другу противоречили. Ей следовало приготовить удачный ответ на расспросы о Лизе, но она и не догадалась, что детектив может подобраться с этой стороны. Теперь она запоздало корила себя за несообразительность.

В очередной раз он сделал неожиданное ― отложил весь свой веер в сторону.

– Ты сказала, что не ждёшь больше свиданий. Что насчёт твоих друзей?

Стикеры в чате со смешным названием. Пересылаемые друг другу видео и ссылки. «Город засыпает, просыпается мафия». «Что подарим декану на выпускной?»

– Если на свидание может прийти только близкий человек, который думает обо мне даже в моё отсутствие, нет у меня таких друзей. Ты говорил что-то там про мысли, которые прокладывают мне дорогу из треугольника. В моём случае некому эти мысли думать.

– За все двадцать три года ни одного хорошего друга вообще?

И тут Вася решила, что терять ей нечего. Она может поделиться этой историей. Быть может, ей даже станет гораздо легче.

– У меня была подруга. И если ты требуешь и её портрет, то я не смогу его изобразить так, как стоило бы…

Извечно оригинальные платья. Свободно распущенные волосы, не признающие вообще никаких причёсок, но привыкшие к ободку. Заразительная лёгкость, которой она готова делиться. Браслеты на руках, каждый из них связан для неё с каким-то событием. Персиковый запах её любимого крема. Какой-то неистребимый культ «Гордости и предубеждения». Скрипка на мелодии звонка.

– … На самом деле это была подруга мечты. Мне с ней просто невероятно повезло, но тогда я об этом не знала. В то время я думала, у каждого есть такой прекрасный друг с самого начала жизни. Мы знали друг о друге всё и всегда были друг у друга, как близнецы. У нас была особенная связь даже на расстоянии, но мы редко расставались. Но если для свидания нужно, чтобы человек думал обо мне прямо сейчас, на свидание она прийти не сможет.

– Для свидания нужно, чтобы человек не просто так думал, а с точным осознанием того, что тебя нет в живых. То, что даёт вам право на свидание, это не просто мысли, это боль, любовь и тоска ― скорбь.

– В таком случае можешь не ждать её точно, ― поникла Вася. ― И не начинай ни в чём её подозревать.

Степан, судя по его немного хмурому виду, сомневался в достоверности её рассказа.

– Хм-хм. Любопытно. Ни на одной странице я не встретил присутствия твоей подруги.

– Может, невнимательно читал?

Щёлк ― неодобрительно вмешалась его зажигалка.

– Как давно и чем кончилась ваша дружба?

«Вот сейчас выбирай слова осторожно» ― мысленно взмолилась она самой себе.

– Я не считаю её оконченной. Мы не общались… примерно три года. Сам видишь, это слишком далеко по времени, чтобы иметь связь с моим преступлением. Кроме того, детектив, ничего плохого между нами не случилось. Суть взрослой жизни в том, что ты не видишься с друзьями каждый день или даже каждый праздник, разве нет? И сказать мне здесь тебе больше нечего.

– Допустим, пока так, ― пожав плечами, Степан отправился в поход по комнате. ― А как насчёт «славного малого»?

Вася едва-едва улыбнулась, одними лишь уголками губ: разговоры по телефону до самой поздней ночи; строгий низкий голос, который и не сочетается с его круглыми щеками; когда он улыбается, выглядит коварным хитрецом из-за того, что один глаз щурится больше… Не должна она всё это оживлять сейчас в памяти.

– Мы были неплохими приятелями. И между нами тоже не случалось ничего страшного. Только вот у нас даже нет общих знакомых. Нет никого, кто бы сказал ему о том, что меня больше нет, и он ощутил скорбь. Не думаю, что мама обзвонила все мои контакты.

– Ты вроде сказала, он моего возраста?

«Родители пытались вылепить из меня юриста» ― выдал он в момент откровенности. ― «Я даже отучился с красным дипломом. И только потом случайно прибился к театру, когда уже вроде и начинать поздно. Жизнь всегда имеет право на перемены».

– М-м… плюс-минус. Я бы сказала, немного моложе.

– По какой причине не общались полгода?

– Мне показалось, ему это не так интересно, как мне… ― как можно равнодушнее отозвалась Вася. ―… И я перестала ему писать. Он постоянно в разъездах, а я, наверное, не лучший друг по переписке.

Щёлк ― зажигалка бесполезным огнём коснулась сигары.

– А по-моему, как раз пишешь ты очень здорово.

Она опустила лицо, чтобы не выставлять ещё одну крошечную улыбку напоказ.

– Можно быть самым лучшим писателем и всё ещё ужасным другом по переписке.

Он скривил рот, мол, «с этим не поспоришь».

«Два балла на счету Снегирёвой» ― поздравила она себя.

– Не будем забывать про твоего парня, ― Степан круто развернул разговор. ― Почему мы не ждём его?

Расстёгнутая кожаная куртка. Окна размером с целую стену, рядом с которыми чувствуешь себя на виду у всего мира. Рыжие пятна на маленькой собаке, у которой на ошейнике написано самое чуднóе имя, какое Вася только встречала. Привычка носить свои огромные часы на правой руке и долго повторять любое слово, которое произведёт на него впечатление. А ещё постоянно писать за рулём, до чего же это раздражает!

Майя сказала, что её возлюбленный не появился на свидании, потому что сжёг все мосты. Какие тогда у Васи шансы ещё раз увидеть своего бывшего парня?

– Дягилев ― самый прагматичный человек, которого я знаю. А зачем прагматичному человеку скорбь, Степан? ― она заметила, как детектив поднимает брови и вот-вот скажет что-то резкое. Ей нужно было срочно его опередить. ― Конечно, он не бесчувственный. Но о его чувствах мне мало что известно. Я всегда знала только, что они есть, но какие конкретно… Вечно нужно двигаться наугад и на ощупь.

Если бы Дягилев только услышал это, ему бы очень понравилось. Одна эта фраза была лучше всех её попыток угадать, чего именно он от неё ждет.

– Как бы ты описала его?

– Как того, кто всему знает цену и всегда старается её осилить. И важно, чтобы ему эту цену все тоже не забывали платить. Во всех смыслах, не только буквальном. Он делает вклад и рассчитывает на результат. Когда такой человек тебе помогает, можешь быть уверен, рано или поздно он попросит за это счёт. Так даже легче, потому что точно знаешь, что ненароком не останешься в долгу. Влад из довольно обеспеченной семьи, рядом с ним это всегда чувствуется.

– И отношения ваши тоже строились на прагматизме?

– Может и так, ― она беспомощно обняла себя за плечи. ― Если это вопрос, любили ли мы друг друга ― у меня так и не сложился на него ответ. Мне временами по-разному виделось. Может, я бы понимала это точнее, если бы мне было известно доподлинно, что такое любовь.

К Степану вернулось меланхоличное снисхождение, которого она давно в нём не видела:

– Да кому же это известно доподлинно, голубушка?

Для него, зрелого и рационального, её слова звучали немного абсурдно. Он ведь даже не был некротерапевтом, чтобы обнаружить вакуум у неё под рёбрами.

– Ты не улавливаешь, детектив. Я всё сомневаюсь в том, умею ли я вообще любить. Ведь есть люди, которые не различают оттенки цветов, есть люди, которые не чувствую запахов. А есть я, и, может, у меня онемевшее сердце, которое не отзывается ни на какую стимуляцию. Звучит дико пафосно, да?

– Если твоё сердце едва отзывалось на твоего парня, неудивительно, что окружающие сомневались в его реальности, ― без осуждения произнёс Степан. ― И это объясняет, почему на тебе нет «отпечатка». Кстати, почему ты всё время зовёшь его по фамилии?

– Да он сам так делает. Он так этим гордится, что он для всех в первую очередь Дягилев. Потомственный дворянин.

– Сколько вы были вместе?

Кадры делились лишней информацией, ни на что конкретное отвечать не хотели. Его машина всегда стартует раньше, чем загорается зелёный. В его спальне шторы закрываются так плотно, что нельзя почувствовать наступление утра, а часы не видно с кровати и нужно тянуться за телефоном. У его кофемашины так много кнопок, что Васе страшно ей пользоваться. Сколько времени это уже длится? Сколько?

– Не могу посчитать. Года полтора, наверное? Не знаю.

– А как он отнёсся к «славному малому» и вашей переписке?

Они вместе с Владом ходили в то самое кафе. «Норму Джин» ей впервые показал Сергей, когда Вася сказала, что в её городе вообще нет «ни одного вменяемого места». Он в каждом городе каким-то образом знал самые лучшие его точки. Как только они вместе с Владом перешагивали порог «Нормы», она отдёргивала руку, но тот ничего не замечал в том, как она оглядывается и избегает определённый столик.

– Он… Дягилев про Сергея ничего не знал. А что ему было знать? Он не всех моих знакомых знал поголовно, мы ещё не были женаты, чтобы отчитываться друг перед другом.

– Но вы собирались жениться?

«Из этого что-то может получиться» ― проговорился Дягилев однажды утром, удивившись её блинчикам с клубникой.

– Мы не спешили с этим делом. Но родители то и дело подталкивали и его, и меня. Я тебе уже говорила, Влад маме очень понравился. Для синицы в руке он был просто сказочно хорош, и нам обеим было понятно, что второй раз такую синицу я не поймаю. Его родители меня тоже одобрили и не скрывали этого. «Серьёзная, положительная девочка». По-моему, до меня на Дягилева была слишком несерьёзная претендентка, и им хотелось, чтобы он остановился на молодой учительнице, а не стриптизёрше.

– Синица… А как же «славный журавль»? Его Сергеем зовут? Его твоя мама не одобрила?

Вася посмотрела на Степана так жалостливо: «Неужели ты сам, без моих объяснений не понимаешь?»

– Актёр! В полтора раза старше меня! Мне страшно подумать, что бы она сказала, если бы они познакомились. И с чего им было знакомиться?

– С того, что об этом человеке ты говоришь теплее, чем о своём парне. Ты знаешь, что он не придёт на свидание, потому что ему неизвестно, что ты умерла. И всё равно ждёшь его больше Дягилева.

Однажды она выключила на телефоне оповещения, потому что устала ждать сообщение и вздрагивать, когда пишет кто-то другой.

– Всё, ― хлопнула Вася по столу. ― Всё, хватит, детектив, я больше не могу. Я понимаю, ты должен делать свою работу, но давай закончим её в другой раз. Прошу тебя. Я и так очень старалась.

Она чувствовала себя несчастной белой стеной, которую заставили прокрутить сразу слишком много роликов. Степан, напротив, выглядел тем, кто едва ли приступил к тому, ради чего так долго закатывал рукава. И всё-таки, подержав во рту сигару, он одобрительно склонил голову.

– Хорошо, ― он спрятал сигару и принялся складывать документы в одну аккуратную стопку, дотошно выравнивая её с каждой стороны. ― Но что-то не складывается, голубушка. Ты где-то прячешь от меня большой такой фрагмент, без которого паззлы не сходятся. Моя следовательская сущность чует сокрытие важных улик и занимательный подвох. Но не исключено, что ты и сама от себя их скрываешь.

Первым её порывом было, конечно, отрицать все подозрения. Только зачем? Вася потянулась, скучая по физическим ощущениям, свела вместе лопатки как можно плотнее, а потом безвольно опустила плечи.

– Впредь я голосую только за непринуждённые беседы! У тебя в них бывают какие-нибудь интересные вопросы, не каверзные?

– Мои фирменные вопросы называют странными, Вася, ― ухмыльнулся Степан. ― Не все считают разумным тратить на них силы. Но мне они нравятся. И никто ещё, кажется, не называл их каверзными.

– Так удиви меня. Спроси о чём-нибудь из этого напоследок. А потом заслуженный перерыв.

С сомнением он покосился на неё, что было даже немного оскорбительно.

– Я люблю спрашивать у людей, что они коллекционировали до треугольника. Именно до. Ведь здесь мы все одинаковые: если мы что и собираем, то удачные мысли в библиотеке. Но в суетном мире такое разнообразие, есть где разгуляться. Вот и скажи мне, Васёк. Что собирала ты?

Сомнение его было более чем оправданным. Рука её уже почти потянулась сама к мочке уха, но та себя одёрнула. Она весь допрос выдержала, не обращаясь к своей несуразной привычке, обидно в самый последний момент и на «непринуждённом» вопросе испортить собственную статистику.

– Не могу порадовать тебя интересным ответом. Ни марок, ни магнитиков на холодильнике. Всё ещё никакого свидетельства яркой жизни, детектив. Смирись уже.

Степан вовсе не смутился и не разочаровался.

– Одна из моих подзащитных собирала разные столовые салфетки с рисунками, только чистые, разумеется. А ещё один складывал битые защитные стёкла смартфонов в ящичек, потому что его успокаивал вид их трещин, похожих на паутину. Я вот собирал… вступления в романы. Мне как-то раз сказали, что начало ― самая сложная часть книги, и я стал обращать внимание на то, с какого аккорда начинается произведение, особенно если оно успешное или мне в душу запало. «Всё смешалось в доме Облонских»99
  Лев Николаевич Толстой «Анна Каренина».


[Закрыть]. «Жил-был в норе под землей хоббит»1010
  Дж. Р. Р. Толкин «Хоббит, или Туда и Обратно».


[Закрыть]. Слова вроде сами льются из ожидаемого сюжета, и мы не задумываемся, каким трудом было их выбрать. «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина»1111
  Михаил Афанасьевич Булгаков «Мастер и Маргарита».


[Закрыть]. Каково, а? Что угодно говори, но начинать ― это полноценное искусство. В треугольнике, к сожалению, я потерял приличную долю своей коллекции, и всё же то, что никаким забвением не вычистилось, лишний раз доказывает их значимость.

В знак того, что их процедура, как она и просила, окончена, Степан разворачивал рукава обратно. После его откровения осталась неловкая пустота, определённо повисшая на её совести. Степан ни о чём не просил, ни на что не надеялся, но она просто не могла не исправить положение.

Дягилев складывал умные часы в верхнем ящике тумбочки. Отец бережно гладил каждую выцветшую футболку с рок-группами. Мама складировала воспоминания в альбоме и любила к ним прикасаться. Все коллекции обязательно про что-то, чем отмечена душа.

– Это очень глупо, я сама знаю, ― забормотала Вася под нос, теребя зелёную юбку. ― Поэтому не говори мне лишний раз, что это глупо. У меня был альбом в телефоне. Я туда сохраняла кадры из фильмов. Не все подряд, а такие, когда актёры смотрят прямо в камеру ― в большинстве случаев склоняются над ней. Некоторые режиссёры считают, что зрителю дискомфортно на этих сценах. Как будто персонаж кино смотрит прямо на тебя, а ты в это время растрёпанная, в пижаме и вместо попкорна жуёшь на ночь позорный бутерброд. Может, в этом и есть что-то дискомфортное. Но для меня такие моменты создают связь между мной и персонажем. Делают его более реальным человеком. И вот я ловлю скрины, а потом сохраняю в альбом, и… иногда могу даже сделать из этих скринов обои на рабочий стол. Так забавно, когда на тебя из телефона выглядывает… ― она испуганно осеклась, заметив, что он слушает её так внимательно, даже не двигается. ― Не говори ничего, я тебя прошу! Сама всё знаю.

Если бы ей хватило храбрости поднять глаза, она бы увидела, что с лица Степана исчезло всё хитрое и хищное, когда он улыбнулся.

– Я только хотел сказать тебе спасибо за откровенность. И то, что я предполагал услышать про шкатулку с билетами из кино. Но ты даже превзошла мои ожидания.

* * *

Их стало трое: она, детектив и послевкусие пробежавшей заново сквозь неё жизни. Погром в голове был похож не на то, что остаётся после бурной вечеринки. Скорее на то, что бывает в квартире, где предприняли очень плохую попытку сделать ремонт.

Она думала, что Степан почти наверняка оставит её один на один с этим погромом. Его манера постоянно исчезать по своим каким-то сверхсекретным делам, которые он не удосуживался объяснить, давала о себе знать в такие моменты. Менее всего подходящие. И пока руки его пролезали в пальто, и к нему возвращался его классический статный вид, Вася предугадывала слова, с которыми он поспешно исчезнет за её дверью. Вместо этого Степан, как ни в чём не бывало, предложил ей сменить синюю обстановку и пройтись по атриуму.

Прежде она бы и не предположила, что можно так обрадоваться предложению погулять по треугольнику. В зале, прозрачном во всех смыслах, где каждая душа была буквально на пугающем виду. Когда она вышла в атриум впервые, она не могла взять в толк, почему все эти души не сидят по своим комнатам, где есть хоть какие-то личные границы.

Вася немного надеялась, что ещё чего-нибудь не знает о Постскриптариуме, и Степан сейчас отведёт её ещё куда-то вроде библиотеки. Ей бы пригодилось лишний раз прочитать, что все её чувства типичны, а не из ряда вон. Однако Степан тактично держался на призрачной дистанции, оберегавшей их обоих для обособленных размышлений. Он не просил времени для тишины, не был угрюмым, но дистанция ясно чувствовалась. Выйдя вместе с Васей в атриум, он, вопреки своим обычным привычкам, не смотрел по сторонам, не отвечал на чужие взгляды, молча медленно брёл, не замечая, что она то и дело сверяется с ним. Не будь они уже так хорошо знакомы, Вася бы точно приняла его поведение на свой счёт и предложила разделиться. Ей тоже было о чём подумать.

Она пыталась понять, что на самом деле означает справиться с треугольником. Эту рекомендацию давал каждый второй опытный человек. Наталья Огнецвет на семинаре вообще сказала, что треугольнику нужно довериться, и только так он отпустит быстрее. Облечь эту загадку в прямые советы никто не планировал, и Вася старалась расколоть её смысл сама. Сопротивляться, подвергать всё рациональному сомнению и логическому анализу она уже вроде перестала. Окрепла, освоилась, больше не теряла равновесие всякий раз, стоило только заключённым в голове мыслям затрепыхаться. Но как конкретно справляться и доверять треугольнику? Смириться, принять его идеологию и найти в нём своё полезное место? Обустроиться с комфортом и стараться помогать остальным?

Всё это было убедительной версией разгадки. Только плохо сочеталось с тем, что о треугольнике пыталась поведать Повитуха, которую помнили во всех красках и после её исчезновения в посмертии.

– Детектив, а бывает так, чтобы кого-то не взяли ни в Эгиду, ни в Фемиду?

Впервые Вася с таким любопытством заглядывала за стеклянные стены. Прежде её только смущала и отталкивала нагота кабинетов, выставлявшая напоказ всё происходящее. Вася всегда старалась не смотреть на те вещи, которые и сама другим бы для обозрения не предоставила. Она удерживалась от того, чтобы смотреть за открытые двери палат в больнице. Делала вид, что не замечает возможности подглядеть, если перед ней экран чужого телефона. Не читала книги попутчиков в автобусе. Она не открыла в себе новые оттенки любопытства, но сейчас начала привыкать к тому, что смотреть сквозь стены в Постскриптариуме не порицается.

В одном кабинете женщина ― с виду простейшая, ничем не выделяющаяся жертва ― плакала, судя по резкому трагичному вздрагиванию её плеч. Она сидела, сжавшись в комок, за столом героя, а сам герой не решался вмешаться в то, что с ней происходит. Через прозрачную стену от них, наоборот, герой с экспрессивными жестами что-то объяснял двум прижавшимся друг к другу подросткам, и руки его во время таких взмахов казались необъятно огромными. А в следующем кабинете одинокая героиня, стоя вплотную к стеклу, так смотрела на атриум большими золотыми глазами, как смотрят на него, быть может, впервые.

– Эгида никого не отвергает, ― донеслось до Васи, которая чуть не упустила Степана из виду. Пришлось его догонять. ― Что ей ещё остаётся, кроме как принимать всех такими, какие они есть? Конечно, есть те, кому даже в Эгиде сложнее найти полезное применение, но, как говорится, было бы желание.

– Это как? ― забеспокоилась Вася и запнулась на ровном месте.

Создавалось впечатление, что во всём треугольнике только у неё периодически заплетаются ноги. Она ещё не застала, чтобы кто-то другой спотыкался.

– Неизвестно, в каком состоянии можно очнуться в Постскриптариуме, ― сдержанно ответил Степан. ― Повезло ещё, если какой-то незначительный шрам или амнезия. Некоторые, попав сюда, теряют речь. Полностью или частично.

– И как же они?.. ― Вася накрыла губы двумя пальцами.

– Вот так. До Плат кулуары души караулил один малый, он всё время повторял только «у горя бешеный бег». Его приходилось понимать только по интонации. «― Привет! ― У горя бешеный бег! ― Как дела? ― У горя бешеный бег. ― И у меня нормально. А к какому сроку тебя приговорили? ― У горя… бешеный… бег…» Иногда он бормотал это так быстро ― лично я так не смогу, это хуже скороговорки.

– И с этим вообще ничего не сделать? Я не про скороговорки, я про… ― она развела руками, едва ли удачно выражая мысль.

– От случая зависит. Это часть работы некротерапевта ― помогать с немотой. Не всегда удаётся справиться. Но Костя старается. Я тебе уже говорил, он оставляет себе самые непростые случаи.

Внезапно подавляюще грустные черты лица Каренина стали выглядеть для Васи иначе. Может, не так уж и плохо будет, если он лично примет участие в её деле. В конце концов, не Джейн Остин ли доказала, что угрюмый вид не заслуживает заочного предубеждения?

От мыслей её отвлёк смех, вызывающе громкий для Постскриптариума. Мимо, куда-то в сторону третьего угла, шла влюблённая парочка, которую Вася уже встречала здесь раньше. Она узнала их только по лёгкой сорочке девушки и по нежным полуобъятиям, которые эти двое, несмотря на все неудобства, очень старались не размыкать. Казалось, всё в треугольнике постепенно меняется, даже души, но менялась только Вася, и поэтому то, что она видела поначалу, отличалось от того, что она видела теперь. И парочка тоже несколько отличалась от той, что она помнила с прошлого раза. А их чувство, выставленное на то же самое обозрение, как и всё вокруг, мозолило глаза ещё сильнее. Что-то щекотное, состоящее из зависти и надежды, копошилось внутри Васи от их вида.

– Детектив, ведь в треугольнике можно полюбить?

Никто не ответил, только маленькая стайка весёлых игроков дружно обернулась на её голос, чем немного её потревожила. В панике Вася начала юлой кружиться, пытаясь найти Степана, но тот и вовсе не прятался. Спокойно сидел со своей ненаглядной сигарой на серебряной скамье. Она так была погружена в раздумья, что не увидела, когда он отделился от неё. Хорошо, что далеко уйти не успела.

– Я тебе случайно не помешаю? ― спросила она, нерешительно подойдя к скамье.

– Что ты! Всё зи-зи топ, ― без особой надобности он любезно подвинулся, и она села рядом. ― О чём мы там говорили, об Эгиде?

– Ну, по правде, я спросила об этом, ― Вася кивнула вслед уходящей парочке голубков. ― В треугольнике души находят любовь? Каренин вроде говорил, мы здесь все ищем что-то, что само в руки не пришло.

Он издал непонятный звук ― показалось, в смехе рассыпался. Это заставило Васю заёрзать на месте: разве она сказала что-нибудь забавное?

– Эти «Ромео и Джульетта» друг друга встретили не в треугольнике. Редко удаётся столкнуться с тем, кого знал при жизни, даже если она для вас обоих закончилась одинаково. Но им повезло. Или не повезло, тут как посмотреть, ― Степан тяжело вздохнул. ― Беда в том, что ты совершаешь популярную ошибку, когда думаешь о треугольнике как о своей новой вселенной, где можно прожить ещё одну жизнь. Это не дом, пригодный для полноценного существования. Здесь можно что-то переосмыслить и расплатиться за содеянное. Но здесь нельзя ничего найти. Нельзя сгубить своё время в жизни на что-то, что иллюзорно казалось важным и срочным, а потом прийти сюда и выделить себе шанс на любовь.

Речь была словно заготовленной для таких случаев. Вероятно, многие его подозреваемые приходили к этому диалогу, и тогда Степан доставал из своего хранилища ещё одну «вспомогательную заповедь», широко развёрнутую, но неумолимую. И всё-таки нечто мешало Васе поверить в неё до конца. Внутри неё было так много неоспоримых чувств по отношению к тем, кого она встречала в треугольнике, никто бы не заставил её думать, что эти чувства всего лишь невнятный суррогат.

– Всему своё время, ― подвёл черту Степан. ― Любить надо при жизни. Никто не любит в послесловии, если не любил раньше.

– Но послесловие ― часто тоже очень значимая часть послания, ― тихо возразила Вася. ― Неужели никогда не бывает, чтобы только в треугольнике человек открыл в себе что-то, до чего никак не мог дотянуться раньше?

– Бывает. Но ты не откроешь в себе что-то, чего при жизни в тебе вообще не было. Скажем, Каренин и Огнецвет здесь оказались лидерами, способными помочь многим заблудшим душам, каждый по своему, а в суетном мире они не успели приблизиться к каким-то подобным успехам. Но они не изменились, они только развили то, что имели при жизни. Каренин ― прирождённый врач, хоть он так и не смог им стать, но это позволило ему быть лучшим некротерапевтом. Огнецвет была по-настоящему участливым, добрым и смышлёным ребёнком, из неё вышел идеальный лидер героев. Пойми принцип: мы не добываем клад, а просто находим в кармане куртки древнюю, забытую заначку.

С каждым словом он всё больше проваливался куда-то в трясину задумчивости, откуда Вася его едва вытащила. А когда договорил, и вовсе засвистел любимую мелодию, глядя сквозь проходящих людей и травм, которые волочились за ними. Вася только сейчас поняла, что он, судя по всему, даже не осознавал, что насвистывает. Эта песня просто пришла вслед за ним в треугольник точно так же, как его пальто. И была до раздражения знакомой, но почему же Вася никак не могла восстановить её слова?

Она отвернулась от Степана и заговорила как можно тише, чтобы не привлекать к себе избыточного внимания. Произносила это как бы самой себе:

– Когда Сергей рассказывал мне про озвучивание, я поняла, что раньше и не подозревала, насколько сложная это работа. Сначала тебе кажется, что нужно прогнать дикцию через сито каких-то диких скороговорок. Потом оказывается, что тебе нужны уроки дыхания. Потом ты выясняешь, что на практике у микрофона узнаёшь больше, чем на любых курсах и уроках. И бьёшься об этот микрофон, стараясь превратить актёрский талант в один только звук.

– Ты была права, я никогда об этом не думал, ― вклинился Степан, но она этого даже не заметила.

– Он тогда сказал, что собственный «рабочий» голос ещё нужно узнавать, потому что он звучит не так, как ты всё это время представляешь. И мы не можем его буквально сделать, хватая чужие ноты и подражая знаменитым дикторам. Мы можем его открыть в себе. Только подумай, детектив. Мы все даже не имеем точного представления о своём голосе. И так до тех пор, пока случай не заставит его исследовать. Наталкивает на мысли?

Они повернулись друг к другу. Вася совершенно забыла, как необыкновенно вблизи выглядят его туманные глаза. Куда более необычно, чем любые золотые из тех, что она здесь увидела.

– Ты только не пойми меня неправильно и не обижайся, ― заговорщически зашептал Степан. ― Но, похоже, из твоего «славного малого» вышел бы отличный некротерапевт для тех, кто потерял голос.

– Ха! Думаю, он счёл бы это за комплимент, ― с искренним теплом отозвалась она. ― Но надеюсь, точно мы этого никогда не узнаем.

В качестве примитивной поддержки он на пару неуловимых мгновений накрыл её руку своей ладонью. Васе пришлось заставить себя поверить в то, что она чувствует тепло и его сухую кожу.

– Я тоже надеюсь, ― без тени смеха сказал он. ― И признаться, несмотря ни на какие законы рациональности, я тоже жду Сергея на твоё свидание. Даже, может, жду больше самой тебя. И не надо тут глаза закатывать, я же искренне.

Она уронила голову на его плечо. И сама больше всех испугалась от себя этого жеста, поэтому как можно скорее снова села прямо. Перестать улыбаться было уже немного сложнее.