Текст книги "На все случаи смерти"

* * *

Выходили из аудитории по какой-то причине так медленно, словно её двери выпускали только по одной душе в минуту. Толпа расправила крылья громкости и могла делиться впечатлениями наконец-то сколько угодно. Вася по этому поводу попросила бы у словоохотливого старика ответов на всё, о чём она не могла спросить у глав Постскриптариума. Но тот в одно мгновение растворился в местных сплетнях, и его было уже невозможно найти.

Большинство жертв и деспотов стремилось на свободу в атриум, но все герои даже с места не двигались. Они не дёргались так же нервно, как те, кто ждал своей очереди на выход, они никуда не опаздывали. Погружённые в безмятежность, они оттуда с любопытством наблюдали за теми, кто, в противоположность им, опускал и прятал лицо. Некоторые герои даже сидящими были того же роста, как стоящая Вася. И если она всего секунду смотрела на них, они спокойно отвечали на её взгляд.

Несколько душ окружили Дьяконова и Огнецвет рядом с трибуной, как стайка поклонников. Отчётливее всего с их стороны слышался баритон Вадима, неотделимый от его непринуждённости. Каренина с ними не было: похоже, с семинара он ускользнул самый первый. Всё это вообще не беспокоило Васю, оглядывающуюся в надежде заметить Степана. Он, может, и имел право на усталость и перерыв от её общества, но Вася сильно сомневалась, что легко доберётся до комнаты без его помощи. Жаль, что треугольник скупился на предметы для своих заключённых, ― навигатор здесь точно никому бы не помешал.

Не зная, что ей делать, Вася переминалась с ноги на ногу, держась в очереди к двери. Ей нашлось всего одно занятие ― поскорее убрать памятку в её конверт и прижимать его к себе покрепче. У неё над ухом довольно страдал чей-то неприятный голос: оказалось, человек, стоявший за ней, беседовал сам с собой. Она осмелилась обернуться к нему всего один раз, встретилась с его неприятными глазами навыкате, спрашивавшими, что она здесь забыла, и больше ей не хотелось. Он постоянно чесал бритую, как у уголовника, голову, звенел пуговицами джинсовой куртки и тараторил мучительную бессмыслицу. Вася могла лишь радоваться тому, что Постскриптариум лишён запахов и тактильных ощущений. Видимо, ему было ещё менее комфортно, чем ей, так резко и часто он дёргался, как от ударов или разыгравшейся ломки. И всё, о чём она могла думать, пока они еле продвигались к двери, ― только бы этот деспот её не трогал.

– Благодарю ещё раз за то, что вы все доставили мне радость побыть в вашем обществе, ― пропела маленькая Огнецвет, пока перед ней расступались все те люди, что окружили их с Вадимом. ― Мы с вами не должны прощаться, но я желаю вам всем преуспеть в поиске истины и справедливости. Мы ещё увидимся.

Толпа оставшихся нестройно отозвалась ей той же благодарностью, кто-то даже снова стал хлопать. И совершенно взрослой поступью Огнецвет, больше не глядя ни на кого, направилась к выходу. Именно в этот момент все герои в аудитории дружно поднялись и потянулись следом за ней. Гусеница-очередь, тоже как зачарованная, осторожно подвинулась, чтобы выпустить их, и Вася запоздало подвинулась вместе со всеми. Её своеобразный сосед затих и понурил голову, но и теперь не перестал чесаться. Никто не думал возмущаться из-за того, что торжественно выходящая вереница сияющих героев вынудила задерживаться всех ещё дольше. Но, вероятно, именно зависть им заставляла некоторых просто опускать глаза.

– Пойдём, милая, ― длинные руки выцепили Васю из очереди до того, как та успела что-то понять.

– Майя! ― Она чуть не подпрыгнула от радости, но не спешила идти вместе с героями. ― Куда мы? Я тут потеряла детектива.

– Стёпа уже ушёл, он знал, что тебя заберу я. У нас с тобой новая задача.

Она позволила Майе вести её, хотя ноги шагали нетвёрдо, всё ещё немного противясь указаниям. Васе было страшно взглянуть на тех, с кем она только что стояла рядом, почти наверняка ей в спину полетели чьи-то негативные мысли, но не могла же она остаться.

– Куда ушёл? Почему?

– У них с Костей дела, они и помчались сразу, как закончилось собрание. Только не спрашивай, это только их дела, если Стёпа захочет, он сам расскажет. Заодно, может, он выяснит, кто будет твоим некротерапевтом.

Когда кабинет их выпустил, стало очевидно, откуда возникла такая заминка: выходивших нагло тормозили игроки и попрошайки. Свечение героев, ведомых Огнецвет, отпугнуло их, и потому те позволили публике первого угла пройти без затруднений. Но стоило выйти Майе и Василисе, среди них подобной тусклому пятну, они вновь оживились.

– Новенькая, хочешь, заполню тебе памятку кучей хитростей? ― Кинулся к ней игрок с оскалом вместо улыбки. ― Любые карты раскрою, если ты поделишься воспоминанием о грозе. Всего-то СОН о грозе, новенькая! А я тебе такое порасскажу, чего твоя подруга никогда тебе не выдаст.

Губы её всё не могли откликнуться решительным «нет». В растерянности она опять впала в оцепенение, рот открывался, но звук не выходил. Ей почудилось, что папка попыталась выскочить из её рук, но, на самом деле, подвели собственные руки и хватка немного ослабла. А игрок, видимо, как собака, почуял в ней слабость:

– Если СОН на природе, а не из дома в городе, то с меня вдвойне причитается! Ну, подумай, новенькая, чё ты теряешь-то?

– Здесь тебе ловить нечего, ― неумолимо вступилась Майя. Её обычно ласковый голос неузнаваемо обернулся в холод, от которого съёжилась Вася, хотя та обращалась не к ней. ― Попробуй хоть ради интереса потратить силы на что-то правильное.

Игрок отступил, но не пристыженно, а равнодушно. Только что Вася была для него значимой и важной, как он старался демонстрировать, она даже была готова почти поверить в эту значимость, и вот он тут же забыл о ней. Больше и не смотрел на неё, не считаясь с её присутствием, скалился только Майе снизу вверх.

– Чудо-Женщине, конечно, что правильно, ― игрок изобразил поклон на прощание и свирепо добавил. ― Даже если этой Чудо-Женщиной управляет ребёнок. Как собакой на поводке.

Он быстро скрылся за спинами тех, к кому рванул с новой порцией приставаний. Не отдавая себе в этом отчёта и, невзирая на то, как упорно Майя вела её, Вася постаралась вывернуться и посмотреть назад, но удалось ей заметить, как бритый деспот едва вышел из аудитории, и уже всецело попал попрошайкам в оборот, не пытаясь от них спастись.

– Надеюсь, ты не думаешь прислушиваться к этим зазывалам? ― Лёд в Майе ещё не до конца растаял, но звучала она уже немного мягче. ― Они не могут тебе ничего действительно полезного рассказать или помочь, как Эгида или Фемида. Они могут только подсказать верную дорогу до их станции изгоев.

Обеими руками Вася покрепче перехватила бордовый конверт, словно ему грозила реальная опасность, оторви она его от платья хоть на сантиметр. Хорошо, что ей самой не нужно было держаться за ведущую её героиню. У Майи была какая-то потребность направлять спутницу, держа её за плечи, ― не исключено, что так проявлялась её опека.

– Но почему души вообще становятся изгоями?

– Да потому что следуют за другими изгоями, ― лавируя меж стеклянными кабинетами, Майя так резко повернула их обеих налево, невозможно было не заподозрить в этом раздражительность. ― Всякое случается. Кому-то просто не нравится руководство или он не согласен с нашими порядками. Кто-то лентяй и бездельник, не хочет вести дела, к которым приговорён. Или кто-то чересчур привязан к системе одностороннего наблюдения, на работе сконцентрироваться не может. Сама подумай, что такого умного эти люди могут тебе в памятке написать, м?

Вопрос был более чем резонным, и всё-таки не слишком хотелось думать об изгоях. Один взгляд на них пугал Васю перспективой пополнить их ряды, а касаться их мыслями было даже тревожнее. И она, стараясь идти в ногу со своей неотразимой героиней, обратилась к тому, что ей приносило больше спокойствия.

– Ты сказала, детектив ушёл с… кем?

– Костей. Ты видела его у трибуны в белом халате, тоже из Эгиды.

– Каренин? Я почему-то думала, дела у него с другим… никак не вспомню его имя, ― Вася ненадолго замешкалась, чтобы придать голосу больше беззаботности. ― Они вместе стояли на семинаре и о чём-то оживлённо общались. Такой… глаза тёмные, рубашка чёрная, брюки тоже чёрные…

– А, Соколовский? ― Без энтузиазма откликнулась Майя, и Вася узнала ту самую фамилию, которую она ей уже называла. ― Он тоже терапевт, а Стёпа вообще очень расположен к терапевтам. Вне дела он, по-моему, только с ними и общается. Даже странно, что сам не стал терапевтом, но это работа сложная, неблагодарная, да и не всем даётся.

– Так Огнецвет сказала, что туда обычно только третий угол идёт.

Майя как-то очень странно на неё посмотрела. Будто искала на её лице что-то, что выдаст в Васе плохое самочувствие. И лишь после паузы задумчиво ответила:

– Да, потому что охотников до такой работы мало. Как и до того, чтобы отбывать срок в третьем углу.

– Наверное, многим комфортнее в компании врачей, ― предположила Вася, ― даже если никакого здоровья уже и нет.

Они в тишине проходили неподалёку от центра, и Вася видела те самые лестницы, с разных сторон спускавшиеся на нижний этаж. Рядом с ними путники атриума шли ещё осторожнее, как по особо скользкому полу, на них не оглядывались только всемогущие герои, и Майя тоже даже не обратила внимания. Замолчала она, как оказалось, только потому, что готовилась с самого дна души достать очередное откровение.

– Знаешь, Василиса, когда я принимала судьбоносное для себя решение, и мы с Камилем начали ссориться, он мне дважды повторил одну вещь, которую я поняла уже здесь. Он говорил мне, что ему легче быть среди тех, кто может признать свои шаги неверными или хотя бы неидеальными. В последний раз он сказал это, добавив, что для этого нужно больше храбрости, чем для идеального поступка, и что он не может заставить меня быть настолько храброй. А потом спросил, не тошнит ли меня саму от того, что я такая правильная. Тогда он ничего этими словами не добился, кроме как причинил мне чудовищную боль, но сейчас мне понятно, что таким, как Камиль, легче быть среди тех, кто свободно говорит о том, что он ошибся. Вот только признавать лично мне нечего. Потому что наша дочь не ошибка.

В памяти у Васи возник этот образ смуглого рейвера с дредами: море обожания в его глазах медленно превращалось в гадкую трясину разочарования. Камиль, такой красивый влюблённым, оборачивался злодеем, секретной силой которого было умение причинять боль одним своим видом. И для того, чтобы она была невыносимой, столько слов не было нужно.

– Ох… Майя, мне…

– Я сказала это не для того, чтобы перевести тему на себя, ― Майя избавила её от неловких выражений сочувствия. ― Я так объясняю, почему Стёпу так тянет к некротерапевтам. Угол подавлявших никого не пытается, да и не может убедить в своей идеальности, они сосуществуют с полным признанием ошибок.

Васю заметил ещё один промоутер с листовками, но не подумал подступаться к сиянию Майи. Он отделался учтивым кивком ей и сразу направился в другую сторону. За ним бежал мальчишка, на вид которому было не больше тринадцати. Он то и дело спотыкался о джинсы ― те были даже чересчур велики ему, и все вокруг косились на его неприемлемые порывистые движения с осуждением. Когда мальчик с горем пополам домчался до промоутера, он вместо того, чтобы дать ему листовку, демонстративно отвернулся. Очевидно, ребёнок давно преследовал его забавы ради. Как только к ним двоим подошли герой и деспот, промоутер принялся что-то им тараторить, будто фонтанируя жалобами на мальчишку. «А ведь им придётся заставлять его готовиться к суду, ― ужаснулась Вася. ― Хуже того, им как-то придётся объяснять ему, что он никогда не вернётся домой».

– Ты там в порядке? ― Золотые глаза опять бегло осмотрели её, но вряд ли нашли что-то подозрительное.

Ещё бы, Васю украшало такое платье, которому никакая критика не была страшна. За всю жизнь она не имела возможности носить на себе такую уверенность, в которую теперь была постоянно одета. Жаль, что внутреннее её состояние платье не могло привести в тот же волшебный порядок, что и внешнее.

Легко было Майе с высоты её «геройского» роста спрашивать о порядке. Там, на её высоте, и порядок-то совершенно другим был. И Василиса уже устала от обращений «новенькая» и снисхождения к её реабилитации. Даже если она балансировала между опасениями и сомнениями, ей нужно было хотя бы перед героями перестать вести себя так, словно она вот-вот распадётся на части.

– А вот… «Каренин» ― это настоящая фамилия Кости или очередное прозвище? ― Выловила она первую попавшуюся тему.

Губы Майи сжались так неодобрительно, как если бы её подсудимая капризничала, а не задавала вопросы.

– Ты же знаешь, не люблю я их эти прозвища. Я не вела его дело, так что с абсолютной точностью ничего сказать не могу… ― она недолго помолчала, явно надеясь, что Вася отзовётся, и избавит её от необходимости продолжать. ―… Но я не слышала о какой-нибудь его другой фамилии. И вряд ли есть повод называть его так, если он не Каренин.

– А в его деле точно не было ничего связано с поездами?55
  Вася намекает на отсылку к роману Л. Н. Толстого «Анна Каренина», где заглавная героиня совершает самоубийство, бросившись под поезд.


[Закрыть]

– Сомневаюсь. Я знаю, что он удивительно рано женился, и что кончилось всё изменой его жены вроде бы, но… послушай, я тебе уже говорила, мы не должны обсуждать, что случилось с другим человеком, в его отсутствие.

– Но ведь они с Вадимом обсуждали героиню за её спиной! При тебе и при мне, вообще при всех ― там, на семинаре. Девушку, которая сначала очнулась в третьем углу, но только из-за чувства вины перед братом. Ты не помнишь?

Майя наконец-то остановилась и отпустила её плечи.

– Милая, героиня была там, она стояла рядом с ними. Вадик обсуждал только то, что она позволила ему обсуждать.

– Нет, как же? Там ведь только… ― глаза Василисы распахнулись так широко, будто их увеличили. ― Ты серьёзно?

– Да, Наталья отдала жизнь за младшего брата. Она была ребёнком, но ведь не просто так стала героиней. Если кто-то там сплетничает, что её «поселили с комфортными условиями только потому, что она была маленькой», так не надо этому верить.

– Вообще-то я удивлена другому: глава героев была в третьем углу…

– Вот тебе ещё один пример тому, что с чувством вины никакие наручники не нужны, ― Майя открыла перед Васей уже знакомую прозрачную дверь. ― Проходи, тебя ждёт второе свидание. Стоит как следует собраться с силами.

* * *

Ждать, пока темнота разобьётся на очертания и цвета, приходится долго. И отчасти бессмысленно ― это сама ночь без фонаря в окно лезет, она и виновата в том, что ничего не видно. Звуки здесь путешествуют куда увереннее красок, и вот, похоже, где-то рядом скрипит половица. Может, за стеной или у соседей сверху, по ночам такие звуки становятся не менее весомыми, чем привидения.

И всё-таки Вася чувствует рядом намёки на движение: кроме неё тут кто-то есть, а ей даже не ясно, куда смотреть. Ей приходит идея попытаться отследить часы по их тиканью ― может, хотя бы по ним она сориентируется в незнакомом месте. Как минимум во времени.

Как она провалилась в этот мрак? Похоже, только что она была там, где много света и отражений, всё прижимала к себе конверт, который… Точно, это же Майя обещала за ним присмотреть, пока Вася на свидании. Укрощать мысли непросто, но она привыкает быть в этом упорнее. Выходит, сейчас она должна встретиться с кем-то, сосредоточиться и вынести из этого свидания максимум пользы. Только не произошла ли какая-то ошибка? Может, её отправили не в то место или не в нужное время? Или ― что ужаснее всего ― это она снова что-то делает не так?

Свет застигает её врасплох, и теперь цветов и очертаний становится чрезмерно много от неожиданности.

― Ну конечно, ― вздыхает женщина, щурясь так же сильно, как и Вася. ― Так знала, что тебя поймаю здесь.

― Вы меня видите?

Её необъяснимо трудно рассмотреть как следует ― как если бы между ней и Васей был барьер, запрещающий это делать. Она совсем маленького роста, от её причёски веет дорогой парикмахерской, а её руки завязывают шёлковый халат пальчиками, лак на которых того же тёмно-бордового оттенка, что и волосы. Но рассмотреть в ней больше почему-то просто никак нельзя. Ясно только, что смотрит она не в глаза Васи, а сквозь её тело.

― А я так и знал, что это ты идёшь. Бесшумно у тебя не получается.

Этот сиплый голос нельзя не узнать. Тот голос, который озвучивает половину советов в твоей голове, ругает тебя, когда ты ошибаешься, сложно перепутать с другим. Особенно если ты помнишь даже год, когда он сорвался и осип окончательно. Если ты сама выбрасывала его сигареты и читала про ингаляции для восстановления связок.

― Нет, только не ты. Только не ты.

Оборачивается Вася, зажмурившись, но это ничем не помогает. Он сидит за кухонным столом, перед ним прозрачная чашка, полная какого-то отвратительно светлого чая, к которому он не притронулся. Рядом даже нет пепельницы, которая объяснила бы его бессонницу. Он всё тот же, не сменил ни одной морщины из тех, что Васе уже лет десять знакомы. Поправился, питаясь жизнью, к которой давно стремился, но даже усы не поменялись. Нелепые контуры бесцветных татуировок юности выглядывают из-под замусоленной футболки, на которой почти не угадать облупившуюся надпись «Nirvana».

― Идиотский фонарь, и когда же они его починят? ― Выругавшись в окно, «бордовая» садится с ним рядом. ― Как ты вообще сидишь тут? Хоть глаз выколи.

― Это же она, твоя новая жёнушка, ― стонет Вася, а потом срывается на крик, надеясь, что Постскриптариум её услышит. ― Я не могу!!! Я не буду здесь!

В этой квартире она была раза три или четыре, и хотя отец сам приглашал её, квартира выдавливала её, каждым сантиметром демонстрируя, что Васе здесь не рады. Ничего и после смерти не изменилось. Этот идеально начищенный стол ― мама всегда говорила, что без скатерти нет уюта. Бессмысленные картины на стенах вперемешку с фотографиями показательного счастья, на котором не нашлось места для мамы и Васи. Свет модных лампочек холодный, как в нежилом помещении, и ничего даже близкого к коврам. Полная противоположность её родному дому, давно не видавшему ремонта и плотно забитому вещами. Даже пепельницы нет. Как вообще можно разлучить отца и пепельницу?!

― Я отказываюсь! Вы слышите? Не буду я! Отказываюсь от этого свидания, не останусь здесь!

Ей бы только увидеть, как именно она вошла сюда, и она тут же шагнула бы обратно. Поблизости ни намёка на «портал» или дверь в треугольник. Она уже готова разбежаться и пройти сквозь стену, и в последний момент её останавливает только всплывшая в памяти укоризна Степана: «Опять ты мыслишь по-суетному».

Она должна это пройти. Её здесь не оставят надолго. С отцом они видятся в последний раз.

«Жёнушка» отпивает из его чашки, не кривится и не жалуется, хотя чай наверняка остыл. Её зовут Нонна, и Вася пересекалась с ней всего пару раз, один из которых вообще был похоронами. Вася плохо запомнила её лицо ― может, именно поэтому не могла нормально разглядеть её теперь и при свете этой странной лампочки. Зато она помнила, что и на похоронах в его «жёнушке» было чрезмерно много багрового цвета.

― Давай я сэкономлю время, не буду пытать тебя, почему ты опять тут, и сама кое в чём признаюсь.

Отец отводит взгляд с момента появления Нонны на кухне, и только теперь смотрит прямо на неё. Не подозревая, что рядом с ними Вася, которая сжимается, как от боли, при виде этих глаз. Они всегда тёмные, непроницаемые, что бы ни происходило.

― Я не знаю, когда ты хотел мне об этом сказать. Не знаю, хотел ли вообще, ― продолжает Нонна, не дрогнув. Она всегда и со всеми разговаривает с излишней уверенностью в своей правоте. ― Можешь ничего и не говорить, мне всё известно. Случайно увидела у тебя пропущенные от Мелиссы.

― Боже!

Он потирает подбородок и продолжает держать её на прицеле немигающего взгляда.

― Случайно ли?

― Не проверяю я твой телефон, ― чашка Нонны бьётся о стол чуть громче, чем следовало бы ночью. ― Говорила же, в тот раз сообщения прочитала не я, а Лёня. Что я должна была сделать тогда, кричать на ребёнка?..

― И правда, кричать ты можешь только на чужих детей.

― … Короче, я сама позвонила Мелиссе, но она не стала со мной говорить. За неё говорила какая-то другая девица. Я даже сначала решила, что это Василиса, но потом она всё рассказала…

Вася должна быть свободна ото всех чувств, но её колотит, как от безумной температуры.

― Не надо, ― выдавливает отец, будто рот его почти не слушается.

Пальцы жёнушки с бордовыми ноготками немедленно накрывают его ладонь, отец поначалу сопротивляется, но предусмотрительная Нонна для того и ловит его сразу обеими руками. Принудительная поддержка. Хочешь страдать в одиночку? Тебе не положено.

― Меня сейчас стошнит.

― Я не знала, что она так больна. Наверное, ей была нужна наша помощь, особенно после того, как вы уже потеряли…

― Ты хочешь тоже напомнить мне, что это я виноват? ― Поспешно перебивает её отец.

― Тш-ш-ш, ― гладит Нонна его по руке и сбавляет тон до ласкового. ― Мы должны помогать детям в любом их возрасте. И когда они возражают и пытаются казаться взрослыми. И когда они застревают в обиде. Я знаю, ты делал всё, что мог, но ты не психолог, в котором она нуждалась. И я знаю, что она была твоей любимицей…

― Да что ты говоришь?! Как ты вообще смеешь?!

― … И ты мог поговорить об этом со мной. И сейчас можешь. Я рядом. И я переживаю за тебя. Давай поговорим. Ты же не думал, что я оставлю тебя с этим одного?

Звуки обратно сжимаются до минимума: часы чавкают каждой секундой, кто-то в квартире спокойно сопит, шумно выдыхая воздух ртом. Вася не понимает, что она пытается сделать: схватиться за голову, заткнуть уши или согнуться пополам в рвотном позыве. И закричать она больше не может. «Чтобы говорить или делать, надо жить, голубушка» ― преданно отзываются советы Степана.

Отец совершает худший за всё свидание поступок. Позволяет подобию болезненно-снисходительной улыбки проступить под его усами. В знак покорного принятия заботы Нонны.

― Вообще-то этот чай я сделал для тебя. Ты ведь знаешь, мне всё не привыкнуть к зелёному.