Текст книги "На все случаи смерти"

Глава седьмая ― ни дать ни взять треугольная

В каждом фильме есть эта сцена, заставляющая зрителя скорее желать её окончания. Та самая, с лучшим шансом композитора проявить себя в грустной музыке. Что-то не получилось, и вот, персонаж идёт по ночному дождливому городу мимо равнодушных людей. И эта музыка, понимаем мы, звучит не вокруг него, она звучит в его душе, которой мы так сопереживаем. Или персонаж смотрит на этот город с зажжённой сигаретой в руке, до того подавляя слёзы, что льются они не из него глаз, а с неба прямо ему в окно, депрессивно барабаня. А если персонажу не подходит дождь, сигарета и прогулки, он смотрит мелодрамы или листает архивные снимки. Словом, три клишированных типа очень-очень печальных сцен.

Вася не курила. Вредные привычки вызывали в ней страх подчинения. Наверное, они доставляют удовольствие, но она боялась даже пробовать. Окон в Постскриптариуме не предвиделось, хотя Вася с удовольствием бы в них посмотрела. Стоило увидеть, райские ли облака за ними… или адские подземелья. Дождя здесь тоже не хватало, и ещё больше не хватало ночи. Будь проклята романтизация ночей, главное их преимущество ― объективная причина никого не видеть, ни для кого не выглядеть идеальной, никуда не выходить.

Выходит, Василиса Снегирёва ― персонаж третьей категории. Фотографии и телевидение здесь тоже не предусмотрены. Но ведь есть замечательная белая стена и мистический проектор. И раз сюжет её подошёл к той самой сцене, пришло время переваривать огорчение. Она осталась без близких людей, и её мама не справлялась с тем, что случилось. Она находилась в весьма бедном и ограниченном «реабилитационном центре». Её большая надежда не оправдалась. В конце концов, её даже в живых не было.

Если не позволить себе слабость и зависимость сейчас, то когда вообще? Она справилась с тягой в СОН в прошлый раз. Наверняка у неё и теперь получится. Всего пара просмотров. Что в этом плохого? Ведь для чего-то же эта система нужна.

Пульт она нашла на самом краю стола, куда его отложил Степан. Ей удалось активировать СОН, но дальше «помехов» она не зашла. Закрывала глаза, пыталась сосредоточиться, лоб хмурила без пользы. Механизм не слушался так же, как и подпись в последний раз. Всё старательно намекало на её бесполезность. Как ни странно, именно это ощущение больше всего отсылало её к суетному миру.

– И хоть я совсем не виноват в твоих разбитых иллюзиях, я задам вопрос, ― объявил Степан. ― Могу чем-то улучшить твоё настроение?

За то время, что она спорила с абсолютно чистой памяткой и непокорным проектором, детектив отлучался раза два или три по своим самым деловым делам. Но, к большому Васиному спокойствию, он скоро возвращался с сигарой в одной руке и какой-нибудь бумагой в другой. И теперь он сидел за жёлтой книгой, у которой успел перевернуть всего пару страниц. Хмурился, как типичный читатель, только начавший новый роман, не успевший и заинтересовать толком.

– Мило с твоей стороны, ― признала Вася. ― Когда Майя хотела меня отвлечь, она показывала мне свой СОН.

С трудом она повернулась, чтобы посмотреть на него, но Степан никак не отреагировал на её намёк. Она успела представить, что он скривится, но произошло это лишь в её воображении.

– Твою прямоту я оценил. Нет, правда, оценил. Ты всё больше говоришь мне именно так, как думаешь, пусть и по-прежнему в своём стиле…

Васе не хотелось, чтобы он заметил крохотную долю её улыбки, и она отвернулась.

– … Только я тебе всё ещё не Майя. У меня не героические воспоминания и не такие же взгляды на СОН, как у неё. Прости, но мы не будем утешаться моей памятью.

Конечно, от улыбки её не осталось и следа.

– Я не жду, что твои воспоминания будут такими же, как у неё, но… я не могу понять, в чём ваши разногласия.

Он перевернул страницу в тишине. Может, искал в книге что-то, что поможет ему ответить ей так, как полагается отвечать «наставнику».

– Один из следователей Эгиды, его здесь прозвали Фрейдом, когда-то обратил внимание, что люди из суетного мира мучаются от скорби больше, если ты включаешь СОН с их участием. Ты просматриваешь это снова и снова, пытаешься искусственно продлевать жизнь ваших отношений, и в этот момент его боль в суетном мире усиливается. Ты не можешь отпустить его. Он не может отпустить тебя. Тебе не легче. А ему хуже.

Не отдавая себе в том отчёта, Вася стала недоверчиво качать головой. Степан всё так же не смотрел на неё, и потому не знал, что она будто протестует против его откровения.

– Погоди. Как вообще такое удалось заметить, если мы не следим за суетным миром?

– Поначалу мы все стали наблюдать за тем, как человеку, на свидание к которому мы приходим, становится хуже, когда мы пытаемся с ним говорить. Он не видит тебя, не слышит, но когда ты кричишь его имя, он начинает плакать, всё больше отчаиваться, выпадать из жизни.

Вася попыталась вспомнить, как вела себя мама, когда та вмешивалась в их с Таней диалог. Мысли слушались со скрипом и не подсказывали, было ли маме хуже. Было ясно то, что маме и при её молчании было очень плохо.

– А на нашего «Фрейда» упало одно из самых необычных дел, ― неспешно продолжал Степан. ― Он расследовал самоубийство близнецов. Они ушли из суетного мира с разницей где-то в пару недель. Другие детали следствия я не помню, но «Фрейд» сделал феноменальное открытие благодаря этим близнецам. Количество просмотров СНА души пропорционально количеству скорби, в которой застревает живой. Наверняка это одна из причин, почему многим скорбь даётся невыносимо тяжело.

– Но… если это правда, почему СОН не запрещён вообще? Какое у нас право мучить живых людей?

Степан обернулся, но не к собеседнице, а к её стене, на которой всё так же мелькали помехи, как речная вода в беспокойную погоду. Васе показалось, что он хочет от неё скрыть что-то, ведь теперь он сидел полностью спиной к ней.

– Хм-хм. А какое у нас право отбирать у живых людей скорбь? ― Подумав, отозвался он. ― Мы с тобой говорили о разногласиях. Не все обитатели треугольника верят в теорию нашего «Фрейда». Главным образом сомневаются герои. И те, кто уже зависим от Системы Отслеживания. Эгида несколько раз предлагала отменить СОН, но это усложнило бы большинство расследований. И не отменило бы боль потери у живых людей окончательно.

Он вернулся к столу и жёлтой книге, такой необыкновенно спокойный, ни разу не сбившийся в своём рассказе и ничем не похожий на того, кто спорил с Майей. И теперь, когда Вася наконец осмыслила то, что Степан открыл ей, её глаза шокировано округлились. Его слова обрушились на неё запоздало всем скопом и задавили её.

– Вот почему ты сказал Майе, что она держит в заложниках своего возлюбленного. Когда она включает СОН и видит Камиля…

– Она продолжает напоминать ему о себе. Он слышит музыку, которая заставляет его думать о ней. Видит похожий на неё силуэт девушки или знакомится с её тезкой. И фокусируется на том, что Майи Маковецкой больше нет в живых.

И в это мгновение помехи на белой стене начали меняться, складываться в отдельные цветные пятна. Ещё немного, и они смогли бы составить полноценное изображение. Но Вася, растерявшись, разжала ладонь с пультом, и пятна исчезли. Другой ладонью она изумлённо прикрыла рот.

– Получается, если я много думаю о тех, кого нет в живых… это они сами включают…

– Стой, стой, стой, ― громко вздохнув, Степан ссутулился над столом. ― Я рассказываю тебе только о нашем треугольнике. Эту теорию «Фрейд» предложил, не побывав за его пределами, в остальной части посмертия. Не торопись с выводами насчёт тех, кто умер другой смертью. Мы даже не знаем, возможны ли у них какие-то системы наблюдения, и как вообще это работает.

Рыжая голова опустилась, мысли в ней потяжелели, подбородок ненадолго прижался к груди. И как бы ни хотелось Васе подумать обо всём подольше, она, уже изучившая своего детектива, опасалась, что именно сейчас он отвлечётся от книги. Застигнет её врасплох, наделает своих выводов об уликах. Нужно было не дать ему такой возможности, заодно и самой отвлечься.

– Почему его звали «Фрейд»?

– Я подумал, что спросить его было бы невежливо, и не поднимал эту тему.

– Ты серьёзно? ― Выпрямившись, она впилась взглядом в его затылок. ― Знаешь его лично?

– Зна-ал, ― индифферентно протянул он, ― Постскриптариум маленький, а Эгида и того меньше. Все следователи знают друг друга. «Фрейд» расследовал очень долго, значительно дольше своего срока заключения, и уйти его заставила только усталость. Однажды, знаешь, совсем перестаёшь понимать новичков, и треугольник меняется под них, а ты чувствуешь себя устаревшей моделью, которой пора в музей или на свалку. Да всё как в суетном мире, в общем.

«Если спросить его о том, чувствует ли и он себя так же, он точно никогда не повернётся» ― подумалось Васе. У закрытых людей предсказуемый, наперёд прописанный план поведения, наполовину состоящий из звуков захлопывающейся двери. Чаще, чем эти хлопки от Степана, Вася слышала только его зажигалку. Ей ли осуждать его, когда она сама предпочитает закрываться? Интроверсия ― это словно возвышенный культ особенных людей.

Играючи она подбросила пульт и ловко поймала. Это было её старой привычкой и поводом для маминых замечаний. Конечно, детектива это не зацепило, но он и не мог увидеть её баловство.

– И как же быстро вы догадались, что, включая СОН, можно мстить кому-нибудь из живых? ― попыталась она пошутить. И тут же решила, что в рейтинге худших шуток эта бы непременно лидировала.

– А что, есть идеи, кому «отомстить»? Кто-нибудь бесчувственный на примете?

– Угу. Мой парень. У него в распоряжении «ни одной лишней эмоции», он и не почувствует ничего.

– Видимо, бывший?

– Вполне настоящий.

Что-то легонько хлопнуло, и это точно была не дверь в откровения Степана. Кресло совсем по-суетному скрипнуло под ним, когда он с силой откинулся на спинку и развернулся к ней.

– Нет, погоди, если учесть, что теперь мы в разных вселенных, то, видимо, бывший? ― Засомневалась Вася. ― Как правильно?

– Выходит, ты помнишь, что встречаешься с парнем? ― одна бровь Степана поражённо устремилась вверх, сделав его «хищное» лицо ещё более суровым.

– Ну да. Так сложно в это поверить? ― С некоторым вызовом она скрестила руки на груди.

– Начнём с того, что кое-кто ещё недавно не мог вспомнить, сколько ей лет. Разве не удивительно, что теперь она помнит парня?

Теперь и она обомлела: белый холст памяти получил новый рисунок, который ещё недавно она не могла увидеть. Как она вообще могла забыть об этом человеке? Половина её жизни вращалась вокруг него, но ещё мгновение назад все эти главы её истории словно были вырваны из биографии. Она отлично помнила его беспечный заливистый смех, два странных толстых кольца, которые про себя называла безвкусными. Она помнила эволюцию впечатлений о нём от первого до самого позднего, непонятный сладковатый запах в его доме, к которому не могла привыкнуть. И оповещения о его сообщениях на экране её телефона вместе с его застывшим идеальным лицом ― разве она могла это просто вычеркнуть?

– И, только не обижайся, Васёк, но на тебе вообще нет отпечатка отношений. Я знаю, как люди вспоминают о своей любви. Я много раз это видел. Вот почему я удивился сильнее положенного. Извини.

– Ничего, ― равнодушно ответила Вася, а сама сжала пальцами ухо. ― Ты не первый, кто сомневается. Только первый, кто извиняется.

– О чём ты?

– Многие знакомые не были уверены в его существовании. Даже мама, и та до знакомства подозревала, что он выдуманный.

– Как это так?

– Легко. Вот ты пишешь в чат с девчонками, что придёшь одна, без ухажёра, или не придёшь вообще, потому что он занят. А они пишут: «ахах а он точно существует?». Когда кто-нибудь шутит так в четвёртый раз, ты и сама задаёшься таким вопросом.

И всё-таки он был реальнее некуда вместе со всеми его любимыми историями, с которых он начинал знакомство, лёгкой колючей щетиной и клубной музыкой в машине, где в припевах повторяется: «большому городу плевать». Его всегда было так много, что попытка вырезать его из любого события была бы тяжёлой операцией.

– Но что бы я ни прочёл, нигде не натыкался даже хотя бы на его имя, ― отозвался Степан так грустно, как будто переживал за их отношения, которые ещё мог бы спасти. ― И я так понимаю, он явно не «славный малый», которого ты полгода не ви…

– Дягилев Влад, ― раздражённо перебила Вася. ― Может, ты читал мало или рассеянно?

– Хм-хм. Не исключено, ― позабавленный детектив подался немного вперёд. ― Ты сказала, он отличный кандидат для того, чтоб на нём СОН практиковать. Почему бы тебе не показать мне его?

«Почему бы тебе не познакомить нас уже?» ― спросила её мама, сосредоточенно задержавшись на ней взглядом. Этот вопрос звучал от неё гораздо мягче, чем все остальные, и потому курсивом выделялся из её речи. В последние четыре года её так мало радовало и интересовало, и когда появился Дягилев, мама застряла на нём, как на новом любовном сериале. Дягилев и его большие зелёные глаза идеально подходили на главную мужскую роль.

Неуверенно Вася взялась за пульт, палец застыл над кнопкой. Готова ли она вернуться назад во всё это? Ведь из-за чего-то она грубо выбросила себя оттуда. Обрывки картинок памяти зашевелились в ней тревожно, но палец слишком сильно надавил на кнопку.

А точки на экране ещё долго бессмысленно кружились, пока их не начал поглощать солнечный свет, который заставил Васю и детектива на секунду зажмуриться с непривычки.

…Свежий запах нагоняет в душное тепло предстоящую осень. Только он и напоминает о том, что август стареет и скоро умрёт на руках у сентября. Ароматы в парке уже перестраиваются на осенний режим, и солнце, всё ещё летнее, теряет авторитет, всё быстрее притягивается к горизонту.

Один из лучших способов провожать сезон ― вдыхать воздух в парке. И это вторая из причин, почему Василиса сидит здесь на скамейке. Первая тяготит больше: ей не хочется заходить в кафе в одиночестве. Она предпочитает дождаться спутника, и со своего места следит за парковкой, где должна остановиться знакомая машина. Она знает, что не пропустит его, потому что возле кафе у Дягилева встать не получится.

Кафе отсюда тоже немного видно: светящаяся вывеска над ним напоминает заголовки старых зарубежных кинотеатров. Но вместо названия фильма ― надпись «Норма Джин». Пусть напитки в нём вкуснее еды, это любимое Васино кафе. Владу оно тоже поначалу нравилось, но в последнее время он явно охладевал к нему. Владу вообще претит однообразие.

Закрыв рисунок отпечатка пальца на экране смартфона, Вася снимает блокировку, и тот показывает ей диалог, на котором всё остановилось. Её сообщение «Жду;)» ― прочитано, оставлено без ответа. Значит, он успеет приехать быстрее, чем она достанет наушники и послушает полностью одну песню. При этом время его последнего онлайна ― минута назад, а сообщению уже больше пятнадцати. Вася досадливо заправляет прядь за ухо по привычке, хотя совсем недавно, глядя на себя через фронтальную камеру, решила, что выбившиеся локоны ей к лицу.

Она выходит из диалога с контактом «Дягилев», и мчится вниз через мелькающие буквы мимо ничего не значащих переписок к одной ― неожиданно приостановленной несколько месяцев назад. Зайти в неё это примерно то же самое, что уколоться о шип цветка. Боль мгновенная, предсказуемая, и проходит быстро, бесследно. Контакт «Сергей», на аватаре профессиональное фото в костюме какого-то персонажа. Лицо простецкое, круглые щёки, глаза раскрыты по-разному, но это его не портит. Новая короткая причёска, из-за которой почти не видно, что у него кудрявые волосы. Последнее его сообщение ― «понятно.», на которое она за столько времени не изобрела идеальный ответ. Такой, который был бы остроумным, вызывал желание общаться, но не слишком выдавал её собственный интерес.

Она вдруг печатает: «Здравствуй, какие усп…», но почти сразу удаляет. Вдохнув поглубже уходящее лето и кинув ещё один взгляд на вывеску кафе, Вася набирает: «Прохожу мимо Нормы, сразу вспоминается, как мы говорили». Нет, на идеальное это никак не тянет, избыток слабости. Словно голова её больше ничем не занята. Может, написать, что новая причёска ему идёт, несмотря на то, что кудри ей нравились больше?

Заметив новую машину, она боязливо стирает все попытки начала беседы и убирает телефон в сумочку. Преждевременно ― это всё ещё не Дягилев. Однако к лучшему ― она не успевает наделать глупостей…

Эфир оборван очередным вторжением рекламы. На экран заявился уже знакомый улыбчивый мужчина в потрёпанном свитере:

– Приветствую и извиняюсь за вторжение, дорогие СНОвидцы. От имени Эгиды и Фемиды приглашаю всех новичков на ознакомительный семинар, нашу уютную беседу об адаптации в Постскриптариуме. Мы ответим на ваши вопросы, ознакомим с порядками в нашем маленьком сообществе и дадим несколько советов по подготовке к вашему суду…

Вася, всё ещё ощущавшая вместо пульта смартфон в руке, с недоумением сводила брови, недовольно наблюдая за чудаком ― угнетателем, судя по одежде. У неё с трудом получалось вникать в то, что он говорит, слова долетали до неё запоздалым эхом.

– … Если вы уже присутствовали на предыдущем семинаре, но у вас остались вопросы ― мы ждём вас для более подробного знакомства с миром, которому суждено пока оставаться вашим домом. Семинар вот-вот начнётся в нашей аудитории. Если вы ещё не ориентируетесь в атриуме, не бойтесь попросить следователя или любого героя проводить вас. Меня зовут Вадим, я и другие лидеры Постскриптариума ― в вашем распоряжении ближайшее время.

Улыбка угнетателя померкла, и всё опять заполонили серо-чёрные помехи. Холод расползался по телу Васи, ещё недавно такому бесчувственному. Холод, напомнивший о тех эмоциях, пусть и ярких, по которым она точно не собиралась скучать. Ничего не исчезло с её смертью, лишь глубже спряталось, и только СОН поманил их, они явственно дали о себе знать.

Смерть ― не лекарство, просто пародия на обезболивающее. Вопреки подростковой логике, умереть не помогает от боли отчуждения.

– Если ты думаешь о том, как будешь пробираться через атриум, я с радостью тебя провожу на семинар, ― Степан помахал ей сигарой, не давая забыть, что он всё ещё здесь. ― Раньше они, конечно, были жуткие и бессмысленные, но Огнецвет сделала их терпимыми. Даже познавательными. Пойдёшь?

Конечно, от него не могло укрыться то, как её передёрнуло. Однако вряд ли он догадывался, что виной тому не его приглашение, а этот проклятый холод внутри, просто кусачий мороз. Тепло августа растворилось куда быстрее него.

– Ты ведь сказала, что у тебя очень много вопросов, ― настаивал Степан.

Проследив за его взглядом, она нашла небрежно брошенный чистый лист своей памятки.

– Но я не заставляю, мы можем поговорить напрямую о твоём деле. Очень интересная новая подробность, ― сощурился детектив, ― ты хотела показать мне своего парня. А я получил больше информации о другом парне. Это ведь «славный малый»? Как насчёт…

– С удовольствием! ― Подскочила Вася, отбросив пульт. ― С удовольствием схожу на семинар. Догоняй, славный малый.

* * *

Секреты есть у любого места, и раскрывать их всегда либо удовольствие, либо разочарование. Поначалу всё противится этому: непривычность, смущение и растерянность, они стоят на страже всех тайных лазеек и никуда тебя не пускают. Но время уносит неудобство, а характер борется с волнением. Рано или поздно ты реабилитируешься и находишь в себе возможность рассмотреть все мелочи, увидеть не только то, что поставлено на первый план.

Три абсолютно одинаковых выхода из атриума больше не казались неотличимыми клонами. Оглядываясь на тот, из которого их выпустили лабиринты, она теперь замечала, что возле него постоянно толпится народ, кто-нибудь всё время входит и выходит, а изгои-попрошайки заискивают больше именно там. Второй угол был самым популярным. Возле того, что был от него по левую сторону, была удивительная пустота, а третий порой выпускал из себя одиночек, торопящихся его покинуть.

Больше Васе и не казалось, что им необходимы номера. Вероятно, даже покружившись, она разгадала бы каждый угол. Второй ― жертвенный ― сложно спутать с другими.

И люди продолжали открываться всё больше. Теперь она видела, что многих из них выделяет не только одежда, но и предметы, с которыми они не расставались. Не один Степан имел при себе сигару, которую не мог выкурить. Проходя вместе с ним мимо прозрачных стен, она обменялась изучающими взглядами с девушкой, запустившей пальцы в косметичку. Подходя к нужной аудитории, она пропустила вперёд пожилую даму, прижимающую к себе кружку с огромной надписью «любимой бабушке». А когда разместилась в аудитории, заметила неподалёку старика, не выпускавшего из рук пульт от телевизора ― настоящий, большой чёрный пульт с выдающейся красной кнопкой, от вполне обычного телевизора из суетного мира.

Это менялся не треугольник или его души. Менялась Василиса, приспосабливалась и осваивалась, и треугольник открывал ей всё больше деталей.

Дорога до аудитории была недолгой, добраться она смогла бы без помощи детектива: четверть душ стекалась к одному большому кабинету, как зачарованные, неторопливо и организованно. Влиться в их поток труда не составляло. Нужный кабинет оказался ближе к третьему углу и представлял собой обычное прозрачное помещение с серебристыми стульями и скромной трибуной перед ними. И, как и над отсеками или остальными кабинетами, здесь не было никакой указательной таблички, но никого это не беспокоило. Стулья притягивали и растерянных, пугливых «новобранцев», и явно опытных ветеранов, публика собралась непредсказуемо разношёрстная. Первые ряды стульев быстро заполнились гостями, и Вася скромно устроилась с краю третьего ряда, а Степан, убедившись, что выполнил свою задачу, отступил назад, где уже стояло несколько человек, практически у самой стены. Приходившие герои сначала тянулись вперёд, но удивительно быстро догадывались, что их рост создаст проблемы для обзора других, и отсаживались подальше.

Подле трибуны стояли двое, в них Вася узнала руководство Эгиды. Унылый Константин Каренин рассматривал каждого со строгостью охранника, но при этом никого и не думал выгонять. Его полная противоположность ― лучезарный Вадим Дьяконов, точно такой же, как в рекламе ― уже отвечал на какие-то вопросы душ с первого ряда, но из-за шума, с которым все устраивались и обменивались любезностями, разобрать речь было невозможно. Всякий раз, стоило Васе оглянуться назад, Степан тоже общался с каким-то своим приятелем, одетым во всё чёрное.

Не сразу, но она догадалась, что рядом с ним стоял угнетатель, которого она уже встречала в атриуме: колющий, любопытный взгляд, ещё тогда ей приметившийся. Он, наверное, был приятелем того, кто раздавал листовки, и Майя тогда назвала его фамилию, но за Васину память она не зацепилась. Вместе со Степаном они были увлечены какой-то беседой. «Вот молодец, привёл ребёнка на первое сентября и рад, ― фыркнула Вася. ― Отец года».

– Граждане, успокаиваемся, ― красивый голос Вадима постарался без срыва на крик перекрыть остальных, ― давайте сведём все звуки к минимуму. Один спрашивает, второй отвечает.

Это немного помогло: стоящие позади перешли на перешёптывания, а сидящие замолкли. Почти все, кроме нескольких чудаков за Васей, вид у которых был очень заинтригованный. По всей видимости, это они долгое время были основным источником шума. Игроки. Наверняка именно здесь они и искали несчастных для своих ставок. Эта мысль заставила Васю ёрзать на её невезучем стуле.

– В первый раз? ― спросил её старичок с пультом. ― Не переживай, здесь все адаптируются рано или поздно. В конце концов, все мы «отверженные».

Это должно было приободрить её, но скорее больше смутило. Все, кого она видела, когда-то так сильно отчаялись и разочаровались в жизни, что пошли на убийство. Даже этот участливый дедушка, скучавший по телевизору, по какой-то причине сам прервал собственный жизненный путь. Был бы он героем, Вася непременно осмелилась бы спросить, что с ним случилось, но вместо гордых золотых глаз на неё смотрели самые обычные. Разве что раскрасневшиеся, как от аллергии.

– И Вадик объясняет всегда доходчиво, ― добавил старик. ― У него это получается даже лучше, чем расследовать. Некоторые созданы для публичности. Талант командовать, всегда хорошо выглядеть, вдохновлять, и оставлять решение мелких вопросов для остальных.

«Прямо как Дягилев» ― чуть не вырвалось у Василисы, но вслух это прозвучало всего лишь нервным смешком. Старичка, однако, этот смех немного напряг.

– Ты только дурочку не валяй, как другие. Не влюбляйся в него, ― тут же посуровел он.

– Простите, я не… ― прикрыв рот, она дождалась, пока улыбка сама исчезнет, и только тогда опустила руки. ― Это в кого такого публичного нельзя влюбляться? В него, что ли?

Она кивнула в сторону Вадима, о чём-то вдохновенно рассказывающего всем, кто мог его слушать. Сияющего так ярко, словно он из первого угла. Он то и дело приглаживал взлохмаченные волосы, но причёску это никак не меняло. Его однозначно недаром выбрали для рекламы Эгиды: он держался как настоящая звезда и наверняка ею был. Ничуть не хуже, чем Луиза Наумова. Даже красивый, несмотря на откровенную небрежность в образе.

– Я не в курсе моды в Постскриптариуме, здесь рваный свитер ― это высший класс? ― как ни прятала она ехидство, она не преуспела.

И старик это не одобрил:

– Легко говорить, когда ты в вечернем платье. Сытый голодного не разумеет. Вас бы таких высокомерных в третий угол для профилактики.

– Извините, я вовсе не хотела ничего такого, ― пристыженно Вася опустила глаза, преисполняясь ужаса от собственной глупости. ― Я без осуждения. Просто вы сказали о том, что у Вадима получается выглядеть лучше всех, попросили не влюбляться в него, а я… наверное, поняла вас неправильно.

– Не твоя вина, а твоего дурня-следователя, ― буркнул дедушка. ― Мало того, что хамишь и «выкаешь», ещё и никакой терпимости к чужим углам. Видать, ничего тебе не объяснили.

Несколько человек обернулось к ним ― хотели лично увидеть того, кто не может никак перейти на абсолютное и безоговорочное «ты». Осуждение зарядило несколько автоматов и выстрелило в Васю с разных сторон, но, к её удаче, это не продлилось долго.

– Не ругайте моего следователя, ― прошептала она. ― Это я бестолковая и совсем не слушаюсь его.

Что бы ни хотел ей ответить старик, ей не суждено было услышать это, потому что аудиторию захватила тишина. Замолчали те, кто топтался сзади, замолчали хитрющие игроки, только что чирикавшие, как вороны на ветке, замолчал и Вадим Дьяконов. А Каренину и замолкать не приходилось, он и так демонстративно и трагично «стоял на беззвучном режиме» всё то время, что Вася была здесь. Дверь открылась, и все дружно поднялись, следуя за каким-то встроенным школой рефлексом.

В кабинет вплыли герои, окружённые едва уловимым свечением, и во главе величественно шагала Наталья Огнецвет ― подлинный образец изящности в каждом движении. Она и её свита были больше похожи на богов, изволивших спуститься с Олимпа к смертным, или эльфов из Ривенделла. Для своего возраста Огнецвет казалась очень высокой, она была примерно на одном уровне с главами Эгиды, но в сравнении с другими героями выглядела маленькой. Однако ни это, ни девичье каре со странной чёлкой, ни детская припухлость лица не портили её.

Одним плавным жестом она приказала всем садиться, и толпа мгновенно послушалась её, а её свита покорно отступила к задней стене, где топтались следователи. Этих героев было порядка пяти, и одной из них оказалась Майя. Она не поздоровалась, но подмигнула, проходя мимо неё, и Вася ответила вежливой улыбкой.

– Не долго ждёте, надеюсь? ― обратилась Огнецвет голосом тонким, как ниточка.

– Не более чем всегда, ― сказал Вадим, уступая ей место между собой и Карениным.

– Это наша привилегия ― ждать героев, ― неожиданно проскрипел Константин.

Показалось, что кто-то в аудитории хихикнул, однако звук был неуловимым и не выдавал своего владельца. Никто бы здесь не смеялся открыто там, где не было шутки.

– Мы успели обговорить мало полезного, только течение времени, ― как ни в чём не бывало пояснил Вадим. ― Ну, точнее, то, что в нашем мире нет этой связи с временем, к которой мы привыкли. Нет у нас ни дней или месяцев, мы не привязаны к датам. Наши гости хотели узнать, «какой там месяц и год», и я рассказывал, почему не могу ответить на этот вопрос. Пытался сказать, что это люди понимают время через даты, чтобы ориентироваться в нём, но без времени нет дат.

– Очень хорошая тема, ― с готовностью подхватила Огнецвет. ― Прежде всего, мои дорогие, вы должны понять, что оказались на пороге вечности. Но пока ещё только на пороге. Неважно, как долго вы пробудете в нашем дружном Постскриптариуме и как быстро станете полноценной частью посмертия, теперь вы за чертой времени. Оно больше не нужно вам. Время нужно лишь тем сюжетам, у которых есть конец. Вы же, мои драгоценные, теперь постигаете бесконечность. Здесь нет привычных единиц измерения. Потому что ничто из того, что определяло наши жизни ранее, больше не нужно измерять.

Не только её движения, но и её речь была медленной, гласные растянутыми, но при этом мелодичными и звучными. Ей словно кто-то подсказывал правильный текст в то время, как она заглядывала в глаза всем слушателям, пыталась поговорить с каждым без исключения. Вася не была уверена, что поняла её до конца, но вряд ли кто-нибудь решился бы переспросить. И ещё страшнее было бы её перебить.

Всем хотелось быть в центре её внимания. Хотелось быть сердцевиной её одобрения. Всех к ней тянуло, а она пыталась ответить любезностью. Но чтобы поделить её на аудиторию поровну, каждому Огнецвет давала лишь крохи.

– Знаете, почему человечество не создаст машину времени? ― воспользовался паузой Вадим. ― Раз время само по себе не знает, что оно ноябрь или две тысячи пятнадцатый год, то и отправиться туда нельзя. Понимаете? Это мы изобрели себе ноябри всякие и начали отсчёт лет, а время-то шло и вообще не в курсе было.

Каренин вздохнул и демонстративно закрыл лицо рукой с какой-то фразой вроде «ну вот опять», а Огнецвет снисходительно кивнула Вадиму.

– Я надеюсь, вы начали семинар не с обсуждения времени, а с представления? ― оглядела она их обоих по очереди, и стало понятно, что не так уж и сильно она на самом деле надеялась. ― Для тех, кто не успел об этом узнать: меня зовут Наталья, я возглавляю первый угол, я надзираю за соблюдением наших законов и поддержанием справедливости. В расследовании по делу каждого из вас я назначаю своего судебного представителя в лице одного из героев. Вы все уже наверняка познакомились со своими представителями, возможно, они сейчас здесь, с нами.