Текст книги "На все случаи смерти"

* * *

Каждый из них был мёртв так же, как и старик Марли. Но вывод, в котором Вася была уверена благодаря Постскриптариуму: одни души куда мертвее других. И сними кто-то всё-таки фильм о треугольнике, он был бы обязан использовать эту фразу в качестве слогана. Ох, где же вы, дорогие продюсеры? Впрочем, может, это большая удача, что остался ещё полноценный мир, избежавший вмешательства камер, сценарных кроек и острых рецензий.

По представлениям Васи, основная цель некротерапии и состояла в том, чтобы определить, насколько же мертва та или иная душа. Пока она не пересекла порог его приёмной, она и не осознавала, насколько боялась процедуры освидетельствования. Все врачи, к которым мы обращаемся, имеют входной билет в нашу приватность, ведь без этого им не поставить диагноз. Это и пугало её. Воображение, которое она вынуждала представить, как может некротерапевт разбираться в её деле, съёживалось, отказываясь подчиняться. И это тоже было удачей, так как именно воображению было под силу выдумать нечто совершенно дикое, что чрезмерно потрясло бы хозяйку.

Несколько секунд Соколовский изучал что-то в своих бумагах, и после сделал заявление: первым делом ― внешний вид. Что бы это ни значило. Он бормотал, сверяясь больше с документами, чем с ней самой, какие-то очевидные вещи, наподобие «среднее телосложение», «длинные рыжие волосы», «соответствие своему возрасту». Васе было очень странно стоять посреди кабинета, мучаясь от безделья, ― она опасалась, что не уловила суть того, что должна делать.

Ей стало спокойнее и вместе с тем ещё более неловко, когда терапевт приблизился и стал сосредоточенно рассматривать её. Он осторожно развёл её руки в стороны, как будто что-то искал на них. Медленно обошёл её по кругу ― Васе понравилось, что он не заставил её саму поворачиваться с разных сторон.

– На вид ― никаких шрамов, ― с сомнением произнёс он. ― Ты сама не находила у себя ничего примечательного: пятен на коже, порезов, ожогов, шишек?

Она покачала головой отрицательно и снова для чего-то обернулась к Степану, но тот был загипнотизирован книгами.

– Я знаю, что ты не видела своё отражение, поэтому судить тебе сложно. Но все ли перечисленные внешние черты соответствуют тому, к чему ты привыкла? Твоя внешность не изменилась по сравнению с той, которую ты помнишь?

– Э-э… вроде бы нет. Только я почему-то влезаю в платье, из которого уже несколько лет как выросла.

– То есть ты считаешь, что стала меньше? Похудела?

Она сама оглядела руки, давно не похожие на тонкие веточки, как в детстве. Ей постоянно чудилось, что каждая фотография значительно преувеличивает толщину её рук, и за счёт этого она выглядит куда полнее, чем на самом деле. И эта плотная присыпка из веснушек от плеч почти до самых ладоней не красила её образ.

– Нет. Похоже, это платье «потолстело». А вот я всё та же.

Соколовский, почти не глядя в документы, с невероятной быстротой отметил в них что-то пальцем. Либо просто поставил галочку, либо его опыта хватало для того, чтобы писать с сумасшедшей скоростью.

– Ты хотела бы что-то изменить в своей внешности?

Вася собиралась пошутить, но заметила, с какой серьёзностью он спрашивал и глядел на неё ― якобы это вопрос не фантазии, а того, что вполне реально сделать. Она подумала о том, что «повстанцы» упоминали о секретах внешности, которые герои скрывают ото всех. И решилась подойти к ответу с той же серьёзностью.

– Меня всегда раздражали рыжие волосы. Из-за них такое ощущение, что я их в чём-то испачкала или неудачно покрасила. Лучше даже не представлять, сколько раз я слышала о том, что убила дедушку лопатой, или о том, что мне должен быть к лицу зелёный.

А ведь она могла унаследовать от мамы прекрасные светлые локоны ― не повезло. Блондинкам доставалось от присказок, сравнений и анекдотов никак не меньше, чем рыжим, и всё равно Вася отдала бы многое за такую же белую копну, с которой красовалась Майя Маковецкая.

– В суетном мире это решается всего одним визитом к парикмахеру. Или хотя бы краской, их в каждом магазине продают. Почему было просто не покрасить волосы?

Непроглядно чёрные глаза Соколовского не осуждали ― пытались заглянуть в саму суть вещей, увидеть самое неочевидное, во всём разобраться. И всё равно Вася чувствовала себя очень глупо, когда сказала правду:

– Мама говорила, волосы испортить я всегда успею. С возрастом будет труднее оставаться красивой, и если уже по молодости сгубить волосы…

– Никто не учёл, что ты сгубишь саму молодость, ― проскрипел Степан.

Лучше бы он этого не говорил. Интересно, есть ли кнопка отключения его неугомонной прямоты и честности?

– Я бы хотела фигуру получше, ― поспешно добавила Вася. ― Но это и так слишком очевидно.

– Очевидно? ― сделав отметки, терапевт с удивлением ещё раз её осмотрел. ― Ничего очевидного. Что не так с фигурой?

– Похудеть бы мне точно не помешало. И хорошо бы стереть все эти веснушки. Думаю, вот это меня бы устроило, ― и она принялась ожесточённо терзать одну рыжую прядь, виновную в её неидеальной жизни.

– Стёпа, постарайся не забыть зафиксировать значительное недовольство своим телом, ― буднично попросил Куртка Бейн.

– Как тут забыть, я ничего другого и не ждал, ― проворчал детектив. ― Васёк много ориентируется на людей, которых показывают в кино.

«Тебе интересно с ними, потому что они такие ненастоящие, красивые, но фальшивые?» ― однажды спросил Дягилев, удивившись, что новости о продолжении франшизы о её любимом персонаже занимает её больше, чем обновления на страницах её приятелей.

– Сейчас есть какие-нибудь жалобы? ― участливо справился доктор. ― Фантомное беспокойство, болезненные ощущения?

– Как это, разве так бывает? ― насторожилась Вася. ― Я думала, после смерти мы ничего не чувствуем.

– Некоторым здесь может казаться, что они чувствуют, особенно когда остаются шрамы или есть какой-то смысл для них в физических ощущениях. В действительности это не может быть болью, это только наши мысли о боли. Но от этого не приятнее. Поэтому это называется в целом фантомным беспокойством. Фантомным может быть что угодно: мигрень, боль, судорога, напряжение. Стёпа не объяснил тебе на собственном примере?

Когда Вася опять повернулась к нему, она застала его гримасу досады. Он точно не хотел, чтобы эту тему обнажали. Может быть, это была маленькая, но меткая месть Куртки Бейн. И Степан ей подчинился, неохотно, но всё-таки отозвался:

– Да, мне повезло оказаться в числе тех «счастливчиков», которым кажется, что они чувствуют боль и стеснение, ― он беспокойно коснулся своей груди, и Васе показалось, что дальше буравить его взглядом просто дурно.

– И если однажды тебе тоже будет казаться, что ты что-то подобное ощущаешь, тебе придётся немного походить на приём ко мне или другому доктору, ― Куртка Бейн что-то зачеркнул в бумаге. ― Как видишь, Стёпа нас частенько посещает.

Вот откуда такая тесная дружба между ним и последователями Каренина. И вот куда, похоже, он часто пропадал. Всё было куда прозаичнее, чем сложные объяснения, которые за него построила Майя. И немного печальнее. Вася не знала, чувствовать ли ей себя виноватой за то, что всё это время отвлекала детектива от заботы о себе.

– Когда кажется, что чувствуешь боль, это означает что-то плохое? ― позволила она себе осведомиться. ― И вы можете это вылечить?

– Обычно это ничего особенного не означает, но может быть уликой, как-то связывающей душу с обстоятельствами её смерти, например, ― хладнокровно объяснился терапевт. ― И да, в большинстве случаев этому можно помочь.

– Нет, я ничего такого не чувствую с тех пор, как… очнулась здесь, ― для ясности проговорила она очевидное.

– Согласно отчёту Стёпы, твоя реабилитация прошла нормально, без нареканий. Сколько раз ты теряла сознание?

– Три, четыре… нет, пять, ― она чуть не забыла, как самым постыдным образом рухнула на героя после визита к отцу. ― Да, всего пять раз. Последний раз ― сразу от второго свидания. Это плохо?

Соколовского это вообще не обеспокоило, он просто снова что-то вычеркнул в бланке и помотал головой так, что Вася решила принять это за отрицательный ответ.

– С той поры ещё возникала тяжесть или возникало опасение повторения?

– По-моему, нет.

– А когда ты терялась, у тебя были видения?

– О, да. И очень яркие. Даже не похоже на сны.

– Хочешь сказать, ты принимала их за реальность?

– Нет, не совсем. Они были красочными и очень подробными, но не реалистичными. В них сложно было поверить. Я видела красную ковровую дорожку, статьи про себя и приходила на «ЛуНу». Это даже на мой обычный сон не похоже.

– Твой обычный сон?

– Я всегда вижу только один сон. Или я запоминаю из всех один-единственный. Но у него ничего общего с этими видениями нет.

Ничем терапевта было не удивить. Он с одним и тем же изучающим видом принимал любую информацию. Какие бы выводы он из неё ни делал, либо они не были значительными, либо хранились в его тайне.

– Теперь скажи мне, пожалуйста, в каком состоянии твоя память?

– Пиши: повреждения второй степени, ― выкриком опередил её Степан.

Куртка Бейн, однако, ждал ответа именно от неё, и ей пришлось подбирать слова самостоятельно:

– Я думаю, что помню почти всё, но последнее время очень нечётко. И сам момент преступления я не могу восстановить совсем. Пробелы есть точно, но… трудно сказать, что конкретно я не помню, если я не помню.

– Но сейчас ты вспомнила больше деталей, чем поначалу? ― уточнил врач.

«Сейчас эти детали наплывают на меня при любом удобном и неудобном случае» ― хотела пожаловаться Вася, но вслух обошлась коротким согласием.

– Пожалуй, вторая степень, ― легко согласился Куртка Бейн, записывая за собой. ― У меня вот была третья. Я до сих пор не уверен, всё ли восстановил. Кое-что я даже просто додумал себе по вкусу.

– Третья ― это самая тяжёлая? ― робко произнесла она, боясь нарушить его границы.

– Нет, бывает ещё четвёртая, когда можно потерять даже имя, возможно, насовсем. Но такая стадия не позволяет дойти до суда, и ею приходится заниматься лучшим специалистам, ― терапевт продолжал выводить пальцем слова на бланке. ― Речь нормальная. В самом начале не было никаких речевых затруднений?

Тут Вася готовилась к тому, что Степан непременно отпустит какое-то замечание на тему того, что она любит отмалчиваться, особенно не успев привыкнуть к собеседнику. Однако Степан бойкотировал этот вопрос или элементарно позабыл о том, как когда-то и ей не хотелось с ним общаться.

– Нет, никаких затруднений.

– Ещё какие-либо необычные симптомы? Двоение в глазах, шум в ушах, дальтонизм?

Сначала она, запуганная такими перспективами, лишь отмахнулась, широко раскрыв глаза, но потом всё же вспомнила:

– Первое время мне слышались странные голоса. Я думала, что это из-за моей двери, но теперь мне кажется, что шумело у меня в голове.

– Что говорили эти голоса?

Дурные, нервозные привычки снова добрались до мочки её уха, когда она оживила в себе эти скверные слова:

– «Ты думала, никто не узнает?» Да, кажется, всё время повторялось одно и то же.

– Есть предположение, о чём речь?

– Без понятия. Может, о моём преступлении, ― обронила она и поджала губы.

Её взгляд потерялся где-то среди тех странных предметов, которые ютились в кабинете. В этот момент ей не хотелось сверять реакции между врачом и детективом, и не было желания знать, о чём они подумали. Наверняка для них это сигнал, намекающий им на то, что ей место в третьем углу.

Васе было очень странно просто стоять посередине, искать занятие рукам, оглядываться в ожидании неизвестности.

– «Ускоренная сепарация от плоти» ― диктовал себе Куртка Бейн.

– Что, прости?

– Ты очень быстро отвыкла обслуживать своё тело. Обычно не так легко принять мысль, что тела больше нет. У тебя остались только представления о нём, твои мысли о внешности, но нет самой плоти. И ты на удивление скоропостижно привыкла к тому, что больше не нужно о нём заботиться. Как правило, люди чувствуют дискомфорт, потому что не могут заняться обычными процедурами. Девушек тянет заняться макияжем или маникюром, сменить причёску. Большинство беспокоится из-за отсутствия душа и туалета в треугольнике. Но, готов спорить, ты это всё легко отпустила.

В его выражениях не было укоризны, но Вася всё равно порывалась защищаться:

– Я много думала о сне!

– Вряд ли это было связано с телом, тебе просто не хватало перерывов на отдых, ― проницательно подметил терапевт. ― Имеются какие-нибудь проекции твоих вещей из суетного мира?

Она многозначительно выставила вперёд пустые руки, как всегда делала перед Укропом или Муслимом, чтобы показать, что ей нечем их угостить.

– Совсем ничего? ― переспросил Куртка, оторвавшись от бланков.

– Мало тебе, что ли? ― проворчал Степан. ― Вы, некроврачи, вообще слышали о синдроме барахольщика?

– Мы, некроврачи, даже из вежливости на сороковой раз над этой шуткой смеяться не будем, ― парировал Куртка. ― Не моя вина, что пациенты меня благодарят.

– Так это они вам принесли все эти… подарки? ― изумилась Вася.

Матвей Соколовский оглядел свои залежи сокровищ с такой гордостью и любовью, что ответ от него и не требовался.

– Такая уж у нас культура благодарности медикам. Но, скажем прямо, далеко не всё из этого подарили именно мне. Вот этот товарищ, ― он коснулся огромного уха Чебурашки, ― он достался моему предшественнику в этой приёмной. Всегда хотелось посмотреть на человека, который очнулся здесь с игрушкой. В соседнем кабинете есть Олимпийский Мишка.

– А у Кости, по слухам, есть лего, ― еле слышно добавил Степан. ― Только он его ото всех прячет. Не по-дружески.

– А что будет, если однажды герои зайдут сюда и поймут, что многие души, уходя из Постскриптариума, оставляют наследие своему доктору… ― Соколовский проговорил это так насмешливо, словно ему на самом-то деле не терпелось увидеть реакцию героев.

– Прости, что мне нечем будет тебя отблагодарить, ― начала Вася, но Степан поторопился перебить её.

– Не скажи, не скажи. От твоей жизни сохранилось много слов. Так что, дорогой друг Куртка Бейн, есть шанс, что она поделится и с тобой парой страничек. А может, и книг. Если не доверит их библиотеке.

Вот оно что ― у неё есть выбор. Если в своих строках она найдёт что-то достойное того, чтобы поделиться, ей необязательно нести это Плат. Правда, тут его увидит только действующий некротерапевт, но Васе наверняка будет спокойнее, если никто не станет тыкать карандашом в то, что она написала.

– Буду очень рад, ― сказал терапевт, возвращаясь к тексту в бланке. ― Теперь поделись, пожалуйста. Какая у тебя версия преступления?

Его переход к острой теме был настолько внезапным и резким, что она переменилась в лице и даже сделала боязливый шаг назад. Не успела она повернуть голову, как терапевт потребовал:

– Не смотри на следователя, я изучаю не его, а тебя, Василиса. Я не судья, мне не нужна подготовленная речь. Просто скажи, как ты сама понимаешь, что с тобой произошло?

Она понимала это как огромную, немыслимую воронку из слабости и недомогания, в которую её жизнь постепенно утягивало до тех пор, пока пульс совершенно не остановился. Разве была она в этом виновата? Разве может она это объяснить медицинскому эксперту или суду? Она отчётливо видела на плёнке воспоминаний, как держит в ладони чужие таблетки. Но это всего две крошечных таблетки призраков. Артиллерия против мигрени между её висками. Это не попытки выброситься из жизни, как кит на берег.

– Я очень плохо себя чувствовала в последнее время, это всё, что мне удалось выяснить точно. Я могла что-то перепутать в лекарствах, но неужели я так плохо соображала, чтобы превысить дозировку?

Тут память с ехидством подставила ей кадр, где она не может посчитать мелочь перед кофейным аппаратом.

Соколовский смотрел на неё долго, внимательно, обратившись в детектор лжи в человеческом теле. Такую же паузу всегда выдерживал отец в её детстве, когда она предлагала разрешить ей не ходить в школу, потому что она, похоже, заболевает.

– В чём заключалось плохое самочувствие? Какие симптомы? ― Куртка приложил палец, приготовившись фиксировать за ней информацию, но обсидиановые глаза не отрывались от её лица. ― Тошнота, температура, боли?

– Очень сильно болела голова. Иногда она так кружилась, перед глазами всё плыло, ― Вася покачнулась. ― Извини, я едва ли могу об этом думать. Кажется, что всё это вернётся ко мне, и здесь я тоже не смогу двигаться. Это состояние чем-то похоже на то, когда теряешься. Всё выходит из твоего подчинения. Даже сознание ― я порой не могла сложить или вычесть простые числа. Не могла додумать мысли.

– Ещё что-нибудь из симптомов? Онемение?

– Пульс. Стучал так сильно прямо здесь, ― она положила пальцы на горло, ― и таким галопом, было жутко.

– И какой поставили диагноз?

Вася постаралась ещё раз найти в себе что-то полезное. Открыла внутренний «поисковик», вбила ментально «диагноз», но, как и прежде, «по вашему запросу ничего не найдено». Однако ей предложили другую картину: как она, прежде чем выйти из дома в больницу, смотрит в зеркало и не узнаёт лицо, в котором появилось что-то лишнее. И это лишнее настолько портит её, что ей хочется остаться дома. Не помогают даже распущенные волосы, которые хоть немного обычно пытаются скрыть округлость щёк.

– Диагноза нет, я успела получить только направление на обследование, и думала, что всё пройдёт само ещё до того, как оно начнётся. Но в тот день, когда мне дали это направление, я кое-что заметила. У меня поменялась форма лица. Вместо овала оно стало похоже на… грушу. Если я набрала вес, то как-то очень странно, будто всё ушло в одни только щёки.

Не находя лучшего способа передать то, что она помнит, Вася чувствовала себя идиоткой. А Куртка Бейн пополнил список своих удивительных странностей: только теперь он выглядел заинтересованным, добравшимся в её анамнезе хоть до чего-то занимательного. Она рассказывала про голоса в голове, про амнезию или «ЛуНу», а его привлекло только откровение о лице формы груши.

Вася тревожно надавила пальцами на щёки:

– Я надеюсь, сейчас я выгляжу не так, как тогда. Очень надеюсь. Не хотелось бы… Наверное, это был какой-то пустяк. Мама говорила, у меня весенняя хандра, а от хандры можно и заболеть, но вряд ли чем-то тяжёлым…

Сначала ей показалось, что детектив позади неё чихнул или закашлялся. Но после смерти никто не чихает и не кашляет. Видимо, кое-кто намеревался скрыть неуместный смешок. Куртка посмотрел на него ― без осуждения и строгости. Так смотрят на тех, кто слишком резко выразил мнение, которое ты разделяешь сам. Зато Васе терапевт ответил довольно серьёзно:

– А я не вижу ничего пустякового. Я даже не исключаю, что в этом случае слишком много этого непустякового, и для твоей жизни существовала реальная опасность. Ты уверена, что недомогание было только физическим, и в тебе не возникало желания прервать мучения?

Осознание того, к чему всё идёт, только сейчас тяжестью распространялось по её телу, как токсичное лекарство. Васе почудилась даже горечь во рту. Мотив её самоубийства, по версии, следователя и медицинского эксперта ― оставить позади физическую и моральную боль. Неужели она ради того, чтобы больше её не испытывать, осознанно осмелилась перерезать нить жизни? Неужели это толкнуло её с крыши, разрезало ей вены или подложило слишком много таблеток в руку?

Отвращение скривило ей рот. И едва не согнуло пополам, но тошнить было нечем.

– Я почти уверена. Но буквально перед визитом сюда я вспомнила ещё то, как на меня накатывал страх. Это было похоже на какой-то сердечный приступ, при котором нельзя дышать. Сердечный приступ, только без сердца.

– «Панические атаки», ― записал терапевт. ― Тебе дурно? Можем взять паузу, но особой необходимости в этом нет, мы почти закончили.

– Я в порядке, ― Васе само совралось, автоматически. ― «Всё зи-зи топ».

Врать этим проницательным чёрным глазам было можно только в том случае, если не смотреть на них. Наверняка Соколовский прекрасно это знал, именно поэтому следил за тем, как она опускает голову или отворачивается.

– Есть ли вам обоим что добавить по этому делу? ― взглянул он ей за спину, на Степана. ― Хронические заболевания, семейные отклонения, ещё какие-нибудь особенности?

Ей бы показалось странным, что теперь он обращается и к детективу, но Вася отлично понимала, что детектив соображает лучше неё и поможет не упустить что-то важное. Но тот не отзывался, и самой ей тоже было нечего рассказать, поэтому она просто развела руками.

– Тогда подведём итоги, ― Соколовский бегло просмотрел свои записи и что-то продолжил писать на отдельном листе со своей космической скоростью.

Вася вздрогнула от неожиданности ― рядом с ней уже стоял Степан. Неужто уважительно поднялся для оглашения приговора, как в суде? Он ответил на её испуганный взгляд уверенным спокойствием. Возможно, старался внушить, что ничего плохого они сейчас не услышат. Но что-то настораживало в нём, что-то напоминало жалость и сожаление, и от этого не становилось легче.

Ей хотелось схватиться за его руку, но она не успела на это решиться.

– Перед вами очередь из двадцати трёх разбирательств. Так что рекомендую основательно готовиться, шлифовать оправдательную речь и обдумывать перспективы…

– Василиса уже знает, чем хочет заниматься, ― с гордостью объявил Степан. ― Она планирует помочь вести группы поддержки, так-то.

«Да, большое дело! Жалко, что взрослые всегда спрашивали, кем я стану, когда вырасту, а не кем я стану, когда умру, а то у меня оказался такой замечательный ответ» ― язвила она мысленно, ожидая того, что скажет терапевт.

– Планы на будущее ― это хорошо, ― Куртки хватило на секундную вежливую улыбку. ― Очень поможет не свернуть на кривую дорожку, когда перед тобой возникнут перекрёстки.

– Он не сам это придумал, ― достаточно громко шепнул Степан, наклонившись к Васе. ― Это написано у него на листке, вон там, на стене. Кто-то из его талантливых пациентов изрёк.

– Это было достойно библиотеки, ― признала она, уже чуть ли не сотрясаемая от нетерпения.

– Закончили? Можно продолжать? Спасибо, ― беззлобно приструнил их доктор, и Степан посерьёзнел обратно. ― Явных признаков деспотизма нет, условий для него тоже. Но здесь стоит обратить внимание, что имеется повышенная концентрация чувства вины. Этот симптом двоякий, его можно отнести и к второму, и к третьему углу.

– Ты это всё по разговору понял? Кое-кто там в отчёте написал, что я часто извиняюсь? ― Вася тут же захотела извиниться, хотя даже не перебила его.

– Написал, ― Куртка даже ткнул куда-то в текст, хоть это ничего и не объяснило. ― Но в этом не было необходимости, это же моя работа. Я поймал достаточно сигналов, чтобы сделать выводы. Очевидных признаков героизма также не имеется. Я всегда после этой фразы добавляю «волноваться не надо, это не так плохо, как кажется». А вот признаков жертвы достаточно. И условие довольно серьёзное: я удивлён, что дело не дошло до диагноза, но велика вероятность, что это было заболевание мозга.

– Какое конкретно ты предполагаешь? ― Степан абсолютно не выглядел поражённым.

– Тут вам даже Костя Каренин не скажет со стопроцентной вероятностью. Такие симптомы могут указывать на любое заболевание. Интересно, что ты вспомнила о лице, его изменившаяся форма может означать синдром Кушинга. Какой бы ни был вариант, ни один из них не означает ничего хорошего. Мы можем иметь дело и с серьёзным гормональным сбоем, и с онкологией.

Ушам было поверить сложно. Вася с трудом не рассыпалась на глупые вопросы вроде «вы точно обо мне говорите?» или «я сейчас ослышалась?». Что-то по-настоящему яркое и «серьёзное» никогда не имело к ней отношения, будь оно плохим или хорошим. Это всё просто не может касаться её. Это не могло случиться в её доме опять.

– Рак мозга? ― озвучил за неё вопрос Степан.

– Возможно. Лёгкие или поджелудочную я бы тоже не исключал. Если бы понять, что конкретно вызывало головные боли… Огромное количество кортизола, давление или опухоль в мозгу…

– К-когда мне дали направление на обследование, там была МРТ г-головного мозга, ― губы Васи дрожали. ― И участковый врач что-то говорил п-про невролога.

– И ты не успела попасть на томографию?

Вася неопределённо качала головой и пожимала плечами, и получалось у неё что-то между «нет» и «не имею понятия».

– Мне жаль, но это может быть одной из причин проблем с памятью, ― объясняя, Куртка смотрел на них с детективом по очереди, словно оба они были его пациентами. ― Амнезия у жертв обычно посмертная, но в твоём случае ты могла начать терять память ещё при жизни, особенно если это была опухоль в мозгу.

– Хм-хм. Ты можешь вообще не вспомнить всё, что происходило, ― с сожалением проговорил Степан, протягивая руку к её лицу. Вася решила, он заправит за ухо её прядь, но он лишь коснулся её виска. ― Мозг ― самое мистическое место в теле, с ним ни в чём нельзя быть уверенным.

– Какой хороший в тебе умер некротерапевт всё-таки, ― без яда в голосе иронично подметил Куртка.

Теперь Вася точно знала, что такое фантомное беспокойство. И в частности, фантомное головокружение. Если бы не оно, Вася бы кинулась бежать наутёк и не останавливалась до тех пор, пока не нашла, где кончается чёртов треугольник. И, может быть, пробилась бы за его стены.

– Эта болезнь сейчас ваш главный козырь в суде, ― дополнил доктор. ― С ним Василиса может добиться милосердия от Судьи, как действительно пострадавшая.

– Погодите, пожалуйста, ― она по-ученически подняла руку. ― Если я правильно понимаю, заболевание могло лишить меня жизни. Так?

– Да, но умершие от болезни не просыпаются в Постскриптариуме.

– Но что, если убийство было не преднамеренным, а случайным? Что, если я сделала это не потому, что хотела, а потому, что перепутала что-нибудь своим воспалённым мозгом? Думала, что иду по улице, а шагнула с крыши. Думала, что пью лекарство, а выпила яд.

Мужчины переглянулись, но понять по их виду, обменялись ли они какими-то мнениями, было невозможно.

– Версия оправдания ― это уже ваша работа, не моя, ― Куртка принялся дописывать что-то на бланке. ― Да, если мозг пострадал, возможны галлюцинации, спутанность сознания, нарушение когнитивных функций. Но полностью невиновные не попадают к нам. Так что ни освобождение, ни смену угла эта версия вам не даст.

Изучив всё написанное, терапевт поставил внизу подпись и протянул бланк Степану.

– Отличительных признаков для первого угла недостаточно. Для третьего тоже. Моё заключение ― отдел пострадавших. Рекомендовано несколько повторных посещений после суда для работы над памятью и адаптацией к чувству вины.

Детектив, так обожающий документы, отчего-то и не посмотрел на бумагу, которую ему передали. Он продолжал держать перед собой требовательно выставленную ладонь:

– А остальное?

– Да, точно.

Куртка обошёл свой стол и принялся на нём копошиться, вынимая из его завалов ещё по одному листку ― с виду, совершенно случайно, не руководствуясь никаким принципом. Читал он, очевидно, с той же фантастической быстротой, как и писал, поэтому секундного ознакомления с текстом на них ему хватало. Набрав листков три штуки, он вернулся к Васе и Степану, чтобы вложить тому бумагу прямо в руку.

– Избранные записи из кулуаров души. Любопытные.

– Это те самые, которые я в библиотеке отметила карандашом? ― Вася уже ничему не удивлялась.

– Те самые, которые отметили твою душу, ― поправил Куртка.

Никто не сомневался, что даже это детектив захочет изучить, но неожиданно было увидеть результаты на столе у некротерапевта. И как этот стол ещё не рухнул под весом тайн, которые на нём так небрежно лежали горами?

– И для следствия якобы очень важно знать, какие тексты отметили мою душу?

– Что же в этом необычного? ― невозмутимый доктор, повёл их к двери, намекая на то, что медицинская консультация подошла к концу. ― Иногда это даже помогает определить, к какому отсеку эта душа принадлежит. Вот, например, твои соседи по отсеку, жертвы, в нынешние времена почти все поголовно отмечают тексты со словом «абьюз». Если в тексте нет этого слова, для них это текст, недостойный кулуаров души.

Вася не могла тут же не подумать о Нонне, осыпающей всё пространство вокруг себя такими же модными выражениями вроде этого. «Триггер», «токсичность», «нарциссизм». «И на этом языке они с твоим отцом общаются?» ― недоумевала мама. ― «А не токсично ли то, что её нарциссизмом веет за километр?»

– Так не только в треугольнике, ― признала Вася. ― В суетном мире жертвы тоже обожают это слово.

– Мы вот со Стёпой даже думаем, наш угол скоро официально переименуют из «деспотов» в «абьюзеры», ― хитро ухмыльнувшись, Куртка похлопал детектива по плечу, неожиданно очень напрягшегося. ― Вадику такая идея симпатична. Он говорит, звучит пафосно и загадочно. Мол, ты всё ещё злодей, но теперь злодей серьёзный, с мотивацией. Ты, Стёпа, как считаешь?

Они остановились перед выходом, но прощаться не торопились. Степан умолк, словно в принудительном беззвучном режиме, к глазам его вернулся охотничий прищур. Что-то явно пошло не так, Вася даже огляделась на всякий случай и на платье своё тоже посмотрела, а виноватых никак найти не могла.

– А, по-моему, слово такое колючее, неприятное, ― нерешительно откликнулась она за друга. ― Что красивого в серьёзном злодействе? Лучше уж деспо… минуточку. Ваш угол? Ваш угол из деспотов? Нет, как же это…

«Ты же говорил, что ты тоже из второго угла!» ― должна была крикнуть она. Или заявить терапевту о его уничижительной ошибке. Ведь нет ничего смешного в том, чтобы назвать человека прозвищем из чужого отсека. «Ты, негодяй!» ― шипела Майя на него, думая, что Вася их не слышит. Тогда это казалось попыткой оскорбить Степана. Но что, если это было всего лишь одним из неприятных обращений к душам третьего отсека? Абьюзерам.

Этот человек защищал её интересы. Показывал путь сквозь посмертие, оберегал от изгоев. Беспокоился за её приговор, ждал вместе с ней, что Сергей придёт на свидание. Слушал и читал всё, что имеет к ней отношение, как никто другой внимательно. И успел узнать её, может быть, лучше её самой.

Но он ни разу, ни одного крошечного разочка не сказал, что он из второго угла. Она решила это за него. Так долго гадала, каково же это ― находиться рядом с ними, подавлявшими, пока он вдумчиво читал её жизнь.

На Васю смотрели пристально, ожидая от неё ханжеского высокомерия и отвращения. И она от себя ожидала того же.

– Ты разве не поделился с подсудимой тем, каково в нашем углу? ― вздохнул терапевт. ― Ну, извини, кота в мешке не утаишь. Особенно такого толстого и лохматого.

Вне всяких сомнений, вот это и была настоящая месть Куртки Бейн.