Текст книги "На все случаи смерти"

– Я не думала, что ты так беспокоишься о тактичности, ― Вася умудрилась споткнуться, поспевая за ним.

– Хм-хм. Вообще-то это как раз твоё основное беспокойство. Вот я и пытаюсь тебе содействовать, голубушка.

Ей было просто необходимо, чтобы он лично удостоверился в том удивлении, которое явственно прорисовалось в её чертах. Однако им обоим было уже решительно не до этого: она наконец увидела, кого они догоняли. Лёгкой, подпрыгивающей походкой мимо зеркальных стен вышагивала крошка Огнецвет, высоко держа голову с короной всеобщего внимания. За ней следовали мужчины: двое под руки вели третьего охранным конвоем. Знакомая сцена обычного сопровождения преступника, который едва перебирал ногами и не поднимал на других взгляд, в то время как многие оборачивались на эту процессию. Преступник держал ладони вместе, но никаких наручников Вася не могла различить на его запястьях. Зато благодаря выдающемуся носу и всё такому же кислому лицу она легко узнала Константина Каренина, который был одним из «охранников».

Вася ещё не понимала суть разыгравшегося перед ней действа, и ей уже было неловко так пристально наблюдать за ним, несмотря на то, что этим же занималось большинство людей, которых они миновали. К её спокойствию, Степан не настаивал на том, чтобы приблизиться и следовать за конвоем.

– Так бывает, когда стремишься в чужой угол, ― негромко пробормотал он рядом с её ухом. ― Думаю, этот малый очень хотел быть героем. Но Каренин, похоже, нашёл много аргументов против этого. А Огнецвет согласилась с его заключением.

По коже Василисы побежали мурашки ― ненастоящие, фантомные, ведь обычных после смерти и не бывает. Тревога вцепилась в неё нахально и запустила когти прям в грудную клетку.

– Что теперь будет с ним? Не с Карениным, а этим…

– Его скандально и унизительно переводят в третий угол, как видишь. Возвращают на своё место, где он и будет дожидаться суда. В качестве наказания ему могут запретить оставшиеся свидания. Обман в посмертии ― жуткое преступление. Замысловатое, может, даже впечатляющее, но жуткое.

– Как ему вообще это удалось? ― поражённая Вася прошептала этот вопрос чересчур громко и мгновенно в этом раскаялась.

– Изворотливость и находчивость. Ты ещё не представляешь, какие угнетатели на самом деле сообразительные. Ради хороших условий и золотых глаз многие готовы приукрасить жизненный путь. Особенно если им в этом поможет кто-то опытный.

Раздался издевательский гиеноподобный смех, от которого Василиса опасливо дёрнулась. Кто-то в толпе радовался этому катастрофическому зрелищу, но ни мужчины, ни девочка никак на это не отреагировали.

– С появлением Огнецвет это стало строжайше запрещено, ― объяснял дальше Степан, ― но раньше в треугольнике порой встречались профессиональные лжецы, готовые за кусок твоей подлинной памяти предоставить тебе свои услуги и помочь симулировать погибшего героя. Огнецвет так охотилась на лжецов, что их здесь почти больше не встретить. Может, отчасти поэтому в атриуме всё так… прозрачно.

– Значит, ему удалось побывать в первом углу, пусть и незаконно?

– Возможно, как и многие, он очнулся во втором. С помощью лжи попал в первый. Теперь его заключают в третий. Как видишь, этот везунчик может быть тем, кто видел все три угла, но стоило ли оно того?

Вася, переполненная страхом, распространившимся по ней, как рак по больному телу, даже не обратила внимания, что держится за детектива, потому что боится упасть. Её качало и душило, почти позабытая слабость агрессивно напоминала о себе, хотя никто не грозил отправить её в тюрьму.

– Что-то ты мне не нравишься, голубушка, ― критически свёл брови Степан. ― Нам пора в твой отсек. Переведёшь дух.

– Правда здесь в любом случае узнается, верно? ― спросила она, попытавшись в последний раз рассмотреть удаляющиеся фигуры, перед которыми расступались другие.

– Почти наверняка, ― твёрдо ответил Степан. ― Знаешь, у лжи ноги красивые, но короткие. И поэтому далеко уйти они не могут. Рано или поздно очнёшься, а ложь за тобой не поспела, и без неё раскроешься в истинном свете.

Претворять в смерть

Несколько уверенных шагов на этих ужасных каблуках по направлению к машине скорой помощи. Всего три шага, но они увереннее, чем все остальные мои шаги на этой ковровой дорожке. Я не готова к тому, как камеры выпытывают улыбки. И особенно те улыбки, которых во мне нет.

Меня не окликают, не просят остаться. Шлейф моего платья исчезает за хлопком двери машины, и никто об этом не сожалеет. Вместо праздника премьеры фильма меня увозят куда-то через свет жёлтых фонарей. Должно быть, в больницу, но мне всё равно.

А ведь хватило бы одного слова, и я бы осталась.

Из всего, что нам доступно, больше всего магии заключено не в удивительных предметах, которые насытили современность, а всё ещё в обычном слове. На любом понятном языке и без странных формул самые простые слова творят легендарное волшебство. Слова разрушили не меньше жизней, чем война или рак. Но в отличие от рака и войны, слова и восстановили немало жизней.

Я не могу это объяснить, но чувствую, что слова построили половину моей собственной жизни. То, что я слышала от людей, ломало некоторые мои начинания и приводили к другим. Чужие слова определяли не только мои отношения с этими людьми, но и мои отношения с собой. Об этом можно долго рассуждать вслух и ещё дольше мысленно, но сейчас мне совершенно не до этого. Меня укачивает от звуков сирены и вспышек в глазах, которые меня уже не преследуют, но всё ещё почему-то моргают передо мной.

Одно из самых волшебных слов ― хотя бы лично для меня ― «однажды». Никакое другое слово не вбирает в себя столько надежды вперемешку с неопределённостью, обещания и несбыточности разом. Оно хочет дать гарантии. И в то же время ещё больше отдаляет от того, о чём говорит. Оно само по себе уже как отдельное произведение, а ведь это всего-то определённый порядок букв.

– Однажды меня перестанет задевать то, что там мне не место, ― произношу я вслух, пытаясь через окно увидеть хотя бы намёк на ковровую дорожку, оставленную позади.

– Почему вы решили, что вам там не место? Мне казалось, туда постороннему попасть невозможно.

Я немею от удивления, увидев его рядом. Почему он едет со мной в машине скорой? Потому что я приняла желаемое за действительное. Это лишь незнакомый врач в голубом медицинском костюме, его лицо немного напоминает того, с кем я его перепутала. Просто врач, который везёт меня в больницу. Сергей остался там, на премьере, он машет рукой зрителям за ограждением, скоро сядет перед микрофоном и будет отвечать на вопросы прессы. Глупое заблуждение. Как хорошо, что я не успела ничего сказать и выставить себя на посмешище.

– Будь мне там место, мне бы не потребовалась бы ваша помощь. Я потеряла сознание. У всех на виду.

– Может, вы и правы, ― безразлично откликается врач, и даже голос его напоминает Сергея. ― Если обморок это ваш выбор, то правы почти наверняка.

К лицу приливает жар. Я ищу своё право открыто разозлиться на его пакостный ответ. А впрочем, после всего, что случилось в моей истории, не глупо ли поражаться бесконечному врачебному цинизму? Все говорят, что у этого цинизма есть чёткое оправдание: докторам иначе никак.

Маленькая незаметная медсестра, пользуясь тем, что мы всё-таки встали в пробку, захватывает в плен моё плечо. Она не ждёт распоряжения, и делает всё, что и каждый день с каждым пациентом, ― измеряет моё давление. Когда руку уже отпускают, мне даже не говорят результат ― очевидно, настолько он незначительный и не имеет отношения к обмороку. Теперь врач точно решит: его намёки на то, что обморок я разыграла, оправданы. Вот тебе и «помощь».

– Если плохое самочувствие действительно даёт вам освобождение, вам там не место, ― продолжает он. ― Вам не нравится фильм или фильмы вообще?

– Кинематограф ― это лучшее, что случилось с человечеством! ― выпаливаю я.

– Так в чём же дело? ― спрашивает он то ли у меня, то ли у медсестры.

Она не отвечает, ей и вовсе нет дела до разговора. Занята своим делом, наш разговор для неё как «на беззвучном».

– Там меня никто не ждёт, ― признаюсь я, сжав зубы. ― Мои родители никогда не пришли бы ни на какую премьеру. Мои друзья не верят в меня как в актрису. Моя племянница ещё слишком маленькая, чтобы что-то понять. Там нет никого, только камеры.

«И Сергей» ― добавляю я про себя. Его упоминать вслух нельзя. Он не подходит и к упомянутым категориям, и к любым существующим. Он ― сбой во всей моей системе. Он ― та секретная песня, которую слушают только в наушниках, никогда в этом другим не признаваясь.

– Но вам хотелось быть там, а вы просите посторонних людей в халатах спасти вас оттуда.

– Да что вообще вы хотите всем этим сказать?! ― подрывается на мине моё терпение, но тело застывает в страхе сделать новое движение.

Моя агрессия бьётся о невидимое защитное поле вокруг врача, его она никак не касается. Он неодобрительно вздыхает, и всё-таки сочувствие узнаётся в его взгляде, а сам он пододвигается ближе. Из-за этого я даже не замечаю, как медсестра подбирается ко мне, чтобы уколоть палец.

– Хочу сказать, что вы в большой опасности с этим вашим «однажды».

– Это и есть ваш диагноз? ― скрещиваю я руки, вату к пальцу прижимаю до боли.

– Можете называть это так, если это заставит вас прислушаться к моим словам. Сегодня вы не хотите жить, но у вашего организма достаточно ресурсов для того, чтобы выбрать восстановление, от которого вы отворачиваетесь. Жизнь ― самое переменчивое течение. И будет так: однажды всё изменится, и вы по-настоящему захотите жить, но именно тогда уже просто не сможете.

Когда ты наконец захочешь быть, уже не будет тебя.

Глава шестая, акварельная

Как парадоксально. Будучи живой, в половине своих пробуждений она не видела смысла. Выбираться из горизонтальной зоны комфорта нужно только ради чего-то действительно стоящего. Тело втройне тяжёлое, когда утром поднимаешь его для того, чтобы идти туда, куда даже не тянет, и наперёд знаешь, что «сегодня» ― это всего-то дубликат скучного «вчера».

Но с тех пор, как они с жизнью потеряли друг друга, ни одно пробуждение не было бессмысленным. Сложным, напряжённым или пугающим ― вполне. Но, несмотря на то, что жизнь кончилась, Вася как никогда ясно осознавала, чего ради она приходит в сознание и заставляет его работать.

Она уже почти постигла целую вселенную за гранью человеческого понимания. Ей оставалось постичь саму себя. Кто бы мог подумать, что второе гораздо сложнее? И в этом как раз нет никакого парадокса: ответы насчёт вселенной ей приносили готовыми, ответы насчёт себя должна формулировать она самостоятельно.

– Я всегда защищала твою эту тактику неторопливости, но бесконечно так продолжаться не может.

Такой добрый и чистый голос, пусть и порядком встревоженный, и всё же дружественный. Ещё не до конца узнав его, Вася от его звучания уже была необъяснимо спокойна.

– Это не тактика. Все двери открываются в нужный момент. Не этому ли учит нас Постскриптариум?

А вот и второй, выразительный, резкий, до такой степени низкий, что будто дребезжит. Этот голос словно только что говорил с ней в кошмарной машине, которую качало из стороны в сторону. Всё дело, быть может, в том, что образы в нашем воображении постоянно говорят голосами наших друзей.

Степан, как хотелось думать Васе, стал ей другом, насколько это в треугольнике возможно. Хотя определённо стоило учитывать его необычную работу. Не исключено, что для каждого подозреваемого он становился другом… или казался им.

И ведь насчёт дверей он говорил как нельзя точно: её собственная побелевшая дверь выпустила её только тогда, когда она на ногах стояла твёрже, и по их возвращению в комнату не отзывалась больше ни на чьё прикосновение, кроме её. Степан объяснил, что всем, кто боится любого вторжения в их пространство, это помогает в треугольнике оставаться спокойными. Пока их комнаты пусты, двери снаружи подчиняются только хозяйской ладони. Остававшиеся в убежище памятка и СОН были в безопасности, пока она знакомилась с треугольником.

– Тогда прислушайся к решению Постскриптариума. Он открыл дверь для неё. Это и есть «нужный момент», которого ты ждал. Пора.

– Она даже не участвует в этом разговоре. Значит, она не готова.

– Ты постоянно твердишь, что она справляется отлично. Так в чём же дело? Может, в тебе самом?

Вася напряжённо ждала его ответ, вцепившись в плед, чтобы чувствовать себя защищённой. По предыдущему опыту она догадывалась, что не способна долго притворяться потерянной, но она просто не могла проявиться посреди этого диалога. Молчание Степана звучало более сурово, чем его необыкновенный басовитый голос.

– Когда ты оставил все следствия, Стёпа, я подумала, что ты успокоился, взялся за ум, пошёл дальше. Я очень удивилась, узнав, что ты снова работаешь. Может, на самом деле ты вместо этого взял девушку в заложники и время тянешь?

– Твоё предположение граничит с хамством. Очень недальновидно для той, кто держит в заложниках своего возлюбленного.

Показалось, будто не зажигалка щёлкнула, а кто-то активировал таймер на бомбе внутри Васи. Если она не поймёт, что означает этот диалог, то взрыв нанесёт треугольнику непоправимый ущерб.

– И это ты, негодяй, берёшь на себя такую смелость…

– Вся смелость, Майя, и держится только на негодяях, ― что-то резко хлопнуло, словно поставило точку, но для двери звук был слишком тихим. Наверное, Степан выместил раздражение на очередной книге.

Для Васи, уже чувствовавшей себя маленькой связанной добычей двух спорящих великанов, это стало сигналом. Не расставаясь с пледом, она, укутанная по плечи, поднялась с кровати, даже зевнула, чтобы убедительнее разыгрывать пробуждение. И не сразу поняла, насколько это было нелепо.

Майя стояла у самой двери, воздух вокруг неё был наэлектризован пугающим напряжением. Она успела сменить блистательный костюм на скромное кремовое платье, и это не сделало её менее заметной. Её полная противоположность ― неизменный детектив в чересчур тёплой одежде ― стоял неподалёку, среди книжных башен, как в окружении единомышленников, противостоящих спору. Одну из книг он действительно сжимал в ладонях. Вроде типичная семейная картина. А вроде и лаконичная иллюстрация настоящей войны.

– Здравствуй, милая, ― у Майи не получалось вернуть голосу его прежние ласковые ноты, так сильно она была взвинчена. Но она очень старалась. ― Как ты чувствуешь себя?

– Как ребёнок, у которого с утра пораньше родители вошли в фазу развода, ― выпалила Вася, поймав волну прямоты и честности. ― Думаю, это то же самое, что попытки левого полушария отделиться от правого.

Майя опустила глаза, не выказывая никакого намерения отвечать ей. Степан не удостаивал взглядом их обеих и смотрел на обложку жёлтой книги, хотя читать и рассматривать на ней было нечего. В который раз он стремился дать людям почувствовать себя менее значительными, чем эти книги.

– Так что, ни мама, ни папа не хотят поговорить с ребёнком? ― с капризной насмешкой произнесла Вася немного требовательнее, чем собиралась. ― Ваш разговор больше не вяжется с той толерантной дружбой, которую вы поначалу так продвигали.

– Настоящей дружбе не вредят разногласия, особенно связанные с толерантностью, ― улыбнулась Майя, отпугивая тучи конфликта. ― Мы не в первый раз спорим из-за дела, которое ведём. Всё в полном порядке.

«Ваш запрос на получение правды отклонён».

– Я уверена, что вы спорили из-за меня, ― настаивала Вася. ― Это я «не готова». И это я «справляюсь отлично».

– Госпожа Маковецкая пришла, чтобы забрать тебя на твоё первое свидание с близкими, ― флегматично отозвался Степан. ― Я предложил не спешить. А её мнение ты, видимо, уже уловила.

Если бы внутри Василисы билось подлинное сердце, ещё не вырванное из жизни, сейчас бы оно пропустило удар. Она почти споткнулась о плед, когда попятилась к креслу, и приземлилась в него не слишком удачно.

– Решать тебе, милая, ― сказала Майя. ― Стёпа не может сделать это за тебя.

– Но он будет рядом? На свидании… он сможет мне помочь?..

Это заметно удивило детектива, потому что он едва ли не уронил жёлтую книгу, когда развернулся к ней. В своём коконе из пледа Вася съёжилась, ждать ответ ей стало тяжело, как если бы она замерла перед чьим-то нападением.

– Никто из нас не имеет права вмешиваться в свидание. Тебе необходимо справиться с этим самой, ― заметила Майя. ― Но я с удовольствием тебя провожу.

И вновь это «справиться». Его преследование начинает досаждать.

Самые ненавистные дни для Васи ― это те, что накануне любого ожидаемого испытания. Эти дни значительно хуже самих испытаний, они выдавливают тебя из привычного бытового мира, они пытаются сжить со свету, а потом безвозвратно исчезают, как минувшее обострение болезни. Нынешний момент очень похож на такие дни. Она обязана «справиться». Или сбежать, такой выбор тоже всегда существует.

– И ты отпустишь меня? ― понуро спросила она у Степана.

Он покачал головой, Вася почти приняла это за «нет».

– Твой обвинитель всё правильно сказала. Я не могу влиять на твоё решение. Да и откладывать необходимое ― идея плохая.

Не дал никакого страховочного шанса, только к краю подталкивает. Неужели из-за того, что она пришла в себя во время их спора, он изменил точку зрения?

Убив пару секунд на то, чтобы собраться с духом, она начала разворачивать свой мягкий кокон и выпустила плед из рук. Прекрасное изумрудное платье напомнило о себе очаровательными переливами, и Майя больше не была в этой комнате той, кто одета восхитительнее всех.

– Меня можно как-то… привести в более обычный вид, чтобы никто на свидании не обалдел? ― поинтересовалась она застенчиво, прижимая локти к бокам.

– В этом нет необходимости, ― снисходительно промурлыкала Майя. ― Твой наряд никто не заметит.

– Чтобы производить впечатление на своих близких, нужно жить, ― укоризненно добавил Степан.

– Принципы последствия лишения себя жизни я усвоила! ― зашипела Василиса.

– Тихо-тихо, ― обеспокоенно подлетела к ней Майя. ― Всё будет в полном порядке. Только сохраняем спокойствие. Не раздражаемся и не раздражаем.

– Кстати, ещё одна вспомогательная заповедь, ― заявил Степан. ― Что ж, вам лучше не медлить. Желаю удачи, хотя я уверен, что и без неё будет всё зи-зи топ.

Он говорил искренне, но Вася избегала его взгляда с той же секунды, как только подумала, что ему безразлично, уйдёт она или нет. Она поднялась с кресла, желая для уверенности зацепиться за Майю. Недаром та была героиней ― она очень аккуратно приобняла её за плечи, и они вместе направились к двери.

– В этом наши взгляды точно совпадают, ― подвела черту Майя.

* * *

Любопытным открытием оказалось следующее: прогулки по треугольнику бывают совсем разными. И зависит это от того, с кем ты идёшь. Вместе со Степаном Вася смешивалась с толпой, шла сквозь простые приветствия и редкие удивления тому, что Степан взялся за новое следствие. Они не привлекали много внимания, они были непримечательной частью Постскриптариума, и благодаря этому, наблюдать за всем его движением было очень удобно.

Но идти в полуобъятиях милой героини ― совершенно другая история. На тебя непременно смотрят, но смотрят иначе, не потому, что попадаешься на глаза, а потому, что становишься куда интереснее. Твоя походка меняется на более мягкую, спине не позволено сутулиться, ты несёшь посильное бремя внимания и постоянно думаешь о том, как ты выглядишь. Теперь в Васины разговоры никто не решался вмешиваться. А редкие мрачные одиночки, вымогающие у других воспоминания, сторонились их, пятились, пряча лица, как от новостных камер.

Рядом с Маковецкой она чувствовала себя Дюймовочкой возле ласточки. Если она хотела посмотреть Майе в глаза, нужно было головокружительно задирать подбородок. Вместо того, чтобы останавливать их для вежливого обмена фразами, люди уважительно кивали им в качестве приветствия. Вася была поражена не меньше, чем совсем недавно на ковровой дорожке в абсурдном видении, но хорошенькая Майя оставалась собой, излучающей тепло и спокойствие, как при их самой первой встрече, не выходившей за лазурные стены. Её приветливость так точно дозировалась между всеми душами, что это было подобно подлинному искусству. И казалось, для неё не имело значения, к каким они принадлежали углам.

– Как хорошо, что хотя бы на свидание в треугольнике не ведут в наручниках, ― вырвалось у Васи. ― Я застала одну сцену, очень пугающую…

– В треугольнике нет наручников. Я тебе говорила, это место скупится на лишние предметы. Здесь только самое необходимое и ценное.

– Нет, погоди. Я же и правда видела… И детектив сказал, что парня переводят из первого угла в третий, потому что он попал туда обманом. Его вели через весь зал, руки были сведены вот так…

Вася прижала запястья друг к другу, вспоминая, как несчастный держал их перед собой в знак покорности перед карой за жульничество. Он был приведён к ответу маленькой девочкой, но не сопротивлялся, даже не шевелил руками ― как это вообще возможно без наручников?

– Очень грустное зрелище. Должно быть это расстроило тебя? ― сочувствие Майи было идеальным, непривычным для Васи. ― У нас такое иногда случается, но в этом нельзя преуспеть. И ни для одного заключённого у нас нет настоящих наручников.

– Тогда что им держит руки?

– Чувство вины.

Они едва не столкнулись с двумя мужчинами, один из которых предлагал всем листовки Эгиды. Василиса почти сразу узнала его и смутилась, вспомнив, как растерялась в прошлый раз. Теперь она намеревалась компенсировать это готовностью взять листовку, почти протянула руку. Но всё снова пошло не по плану. Заметив нависающую над ней героиню, «промоутер» передумал и прижал к себе кипу бумажек.

– Прости, Майя, ― извинился за него его собеседник, буквально двигая его с их пути. ― Надеюсь, мы не сильно помешали.

– Всё в порядке, ― легко бросила им Майя. ― Пообщалась бы с радостью, но мы действительно спешим.

Стоит учитывать, что «спешим» в Постскриптариуме по-прежнему было самым вялым и медленным. Что выделяло маршрут Василисы и её обвинительницы, так это отсутствие остановок.

По какой-то причине Васе захотелось к ним обернуться, приятный голос показался знакомым. Но оборачиваться через огромную, держащую её Майю было приблизительно так же удобно, как спать стоя. Она успела заметить немногое: его абсолютно чёрную одежду и то, что выглядел он ровесником Степана, а голос звучал гораздо моложе. Но главным в этом портрете был заинтригованный, колющий взгляд. Его угольные глаза провожали их обеих так, словно ему была известна не только героиня. С опасением Вася подумала, что, вполне вероятно, здесь именно так выбирают себе новую жертву для ставки.

– Это Соколовский, ― нехотя и запоздало представила его Майя, заметив Василисин интерес. ― Его здесь обычно иначе зовут, но мне не нравятся все эти прозвища.

– Он ведь из этих…

– Если ты имела в виду подавлявших, то ты права как никогда.

Вася почти решилась на вторую попытку обернуться после этих слов, но ухватилась за мысль о том, что это неуместно. На самом деле она имела в виду Эгиду, а не третий угол, но Майя дала ей даже больше информации, чем она просила. Теперь ей легко было принять своё любопытство за инстинкт самосохранения, пробуждающийся перед хищником. Она искренне радовалась тому, как Маковецкая направляет её по незнакомому маршруту сквозь атриум, не позволяя останавливаться на таких, как Соколовский.

– Извини, я так и не разобралась в том, что ты сказала про заключённых, ― перевела Вася тему в попытке забыть об этом взгляде.

– Не понимаешь, как у нас действует чувство вины? Довольно серьёзный инструмент, между прочим.

– Нет, я про сам обман. Мы немного говорили об этом со Степаном, он упомянул то, что обмануть и попасть в другой угол неоднократно удавалось. И до сих пор, пусть очень редко, удаётся. А ты говоришь, в этом нельзя преуспеть.

Она считала шаги: два, четыре, десять, двадцать… а Майя растягивала паузу за каждую секундочку, и паузе было неприятно, ведь она не мечтала стать бесконечной. Шагать и гадать, в какой из стеклянных отсеков они направляются, было нестерпимо. Вася и несла в себе тягу узнавать чужие истории, но при этом жутко не хотела быть узнанной кем-то новым, и потому осознание того, что ради свидания придётся наверняка пройти через ещё одно знакомства, не радовало её.

– Да, порой люди до самого суда скрывают правду, ― нехотя признала Майя. ― Очень редко им удаётся провести Эгиду и Фемиду разом. И получается это у тех, кто обманывает самих себя.

– То есть можно оказаться в другом углу, потому что ты сам считаешь себя другим человеком?

Уголки губ Майи указывали вниз, она будто с трудом терпела боль и стыд, которые почему-то испытывала за тех самых обманщиков. Вася вспомнила про «синдром Амели»: наверняка эта особенность подразумевает собой склонность к эмпатии и лишним переживаниям. Если обвинение против Васи и приговор будут суровыми, лицо Маковецкой, может, будет отражать тот же стыд…

– Дьяконов, нынешний лидер следователей Эгиды, раньше очень часто имел дело с профессионалами лжи. Отчасти этот опыт и сделал его лидером. Ты помнишь его по рекламе? ― Майя не дожидалась от неё ответа, ей хотелось поскорее закончить собственный монолог. ― Мне очень запомнилось, что он говорил об этом. «Искусство обманывать начинается с себя, первая и главная жертва обмана ― ты сам. Если ты переубедил себя, ты переубедишь кого угодно». Я уверена, что именно так и делали те, у кого получилось провести всех до самого заседания.

– Но загадочный суд провести невозможно?

Как ни старалась Вася произнести это тише, всё равно была убеждена, что все, кто был поблизости, повернули к ней головы.

– С тем же успехом можно попробовать обмануть свои сны или видения.

Строгость едва слышно скользила в её интонациях и подсказывала Васе, что спрашивать о смысле их диалога с детективом не стоит. Хотя бы не сейчас, когда она перекормила Майю вопросами, явно не приходящимися ей по душе. Но тут она увидела то, что отвлекло её от всех разговоров, происходивших и не состоявшихся тоже.

Это была пара влюблённых, выделявшихся в атриуме так же сильно, как герои. Они шли, не размыкая объятий, и отчасти он закрывал собой её тело, едва прикрытое ночной сорочкой. Только они показались из толпы, мужчина тут же коснулся губами её виска, не оставляя её без напоминаний своих чувств даже на пару минут. Вася была настолько поглощена этим зрелищем, что Майе почти пришлось тащить её дальше.

К настоящему моменту Вася любому бы спокойно сказала, что видела в треугольнике уже натурально всё. Треугольник же умудрялся продолжать её поражать. За парой волочилась та самая жуткая косматая женщина, которая попыталась один раз выпросить Васины воспоминания. Влюблённые не обращали на неё внимания, не прогоняли и не отвечали на её мольбы. Она не раздражала их и не могла разжалобить их сердца, занятые друг другом до отказа. И их история, которая тоже шла за ними по пятам, могла конкурировать за интерес Васи только с историей маленькой Натальи Огнецвет.

– Мы пришли, ― не вовремя объявила Майя и не позволила ей больше сделать ни шага.

Они остановились перед очередным стеклянным «кабинетом», который ничем не отличался от остальных, и Майя открыла для неё дверь в него. Сидевший за серебристым, как скамьи атриума, столом мужчина ― седовласый герой в таком же серебристом костюме ― не обратил на их появление ни грамма внимания. Васю же больше привлекло новое открытие: одна из стен была такой же белой, как в её собственной комнате.

– Снегирёва Василиса, ― произнесла Майя так громко, что к Васе вернулось её беспокойство. ― Пострадавшая. Первое свидание.

Это было паролем к началу действий незнакомого героя. Он отложил свои неведомые занятия, вышел из-за стола, чтобы подойти к ним, а Майя легонько подтолкнула её навстречу ему. Вася встретилась взглядом с золотыми глазами: в них не было ни участия, ни вопросов ― вообще ничего, кроме усталости. Во время предыдущих знакомств её обязательно рассматривали хотя бы бегло, и главным образом останавливались на её платье.

– Приветствую, Василиса. Не нужно волноваться, тебе предстоит обычная процедура, какие происходят здесь каждый день, ― индифферентно, автоматически он выговаривал свою речь не хуже Дьяконова в рекламе, но куда отстранённее. ― По тебе скучают близкие, и это даёт тебе последнюю возможность повидаться с ними и последствиями твоих действий. Ты не почувствуешь физической боли, но это не гарантирует тебе приятные эмоции. Если будешь держать себя в руках, не потратишь свидание впустую.

– Как именно держать себя в руках? ― она спросила слишком тихо, боясь собственной глупости, но герой услышал её.

– Могу дать на этот счёт лишь пару советов. Не пытайся разговаривать: свидания нужны не для такой коммуникации. Концентрируйся на смысле того, что видишь, а не на том, как хочешь вернуться. Не пытайся касаться и вести себя, как живая. Не забывай, что не принадлежишь к суетному миру. И главное: не пытайся продлить свидание.

Условий было слишком много, она не была уверена, что запомнила все. И ещё больше сомневалась в том, что осмыслила их. Однако ей гораздо проще было инстинктивно двигаться дальше, как по узкому туннелю вперёд, чем переспрашивать у героя. «Будь что будет» легче, чем «теперь они точно знают, что я не соображаю».

– Не бойся, ― легко отозвалась Майя. ― Я буду ждать тебя здесь. Всё будет отлично.

– Откуда ты всегда это знаешь? ― осведомилась Вася, и её вопрос растворился где-то в безразличии, заполнявшем этот отсек.

– По возвращению ты поставишь подпись на документе и будешь свободна, ― обнадёжил седой. ― Ты готова?

«Ни на йоту!!!» ― вопили Васины мысли.

– Конечно, ― ответил её рот.

Она обернулась к двери кабинета, уверенно ожидая, что там вот-вот появятся люди, те, к кому её пытались подготовить. Но Майя мягко развернула её обратно, лицом к герою. Седой же, наоборот, неожиданно отошёл в сторону, как бы пропуская Васю вперёд. Но идти было некуда, дальше была лишь белая стена.

– Тебе туда, ― поторопил герой.

– В стену? Разве… разве это не ваш СОН? ― насторожилась Вася.

– Первое свидание, ― вздохнул герой. ― Можешь считать, что это СОН. Только не твой, не мой, а того, к кому ты идёшь.

– Не надо думать, ― подсказала Майя. ― Как всегда, доверься и шагай.

– И не забудь про то, о чём я говорил. Держи себя в руках.

Они явно не хотели продлевать это любыми «а если?» и бестолковыми «а как?». Они делают это постоянно, это часть их повседневной рутины. Даже если она в уникальной степени ни на что не годна, она обязана сделать всё, чтобы попытаться, как рядовая душа Постскриптариума. Это именно то, ради чего Василиса сегодня пришла в себя, её нынешний смысл и главная задача.