Текст книги "На все случаи смерти"

Глава тринадцатая ― чёрт возьми, не верится, ― последняя

Ступеньки в зал суда были неумолимо похожи на ту же лестницу, которая в кошмаре Василисы вела её на крышу. Но зал суда расположился на уровень ниже всего остального в Постскриптариуме, и потому ступеньки спускались, а не поднимались. И это угнетало ещё больше.

Из всех разрешённых к посещению мест в треугольнике, Вася, похоже, не посетила только это, окутанное самой туманной таинственностью и траурностью. Ещё недавно она дождаться не могла, пока придёт её очередь, но теперь по телу расползалось трусливое желание попросить отсрочку. Только при виде трёх лестниц, ведущих в подвал со стороны каждого угла, Вася осознала, что период её «новобранства» подошёл к концу. Впереди ― последнее испытание, определяющее то, что теперь у неё вместо судьбы. Всё-таки для «судьбы после смерти» требуется своё слово, только некому сказать живым лингвистам, что после смерти такое бывает.

– «Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займет кто-нибудь другой, ― должны показать последующие страницы»2424
  Первые слова романа «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим» Чарльза Диккенса.


[Закрыть], ― продекламировал Степан, размахивая сигарой. ― Это Диккенс.

– И к чему ты его вспомнил? ― Куртка Бейн выразительно посмотрел на Васю. Мол, «кто-то же должен его об этом спросить».

Она даже рада была, что некротерапевт тоже здесь. Это казалось искренней поддержкой, а не его рабочей обязанностью. Вместе со Степаном они ― пара старых приятелей из угла деспотов ― сейчас были похожи на двух взвинченных преподавателей, чья ученица собиралась сразу на экзамен и выпускной. При том, что в их внешнем облике ничего не изменилось ― Степан всё так же скрывался за кашемировым пальто, а Куртка Бейн оставался сплошь чёрным пятном, ― их меняла атмосфера. Волнение пропитало воздух в атриуме, и создавалось впечатление, что всем известно, какое мероприятие намечается. Неподалёку от спуска в подвал топтались многие, начиная от местных жуликов и заканчивая самими непримечательными душами. Что их тут держало, Васе было неизвестно, но раз её «конвой» ничему не удивлялся, всё было в порядке вещей.

– Просто мне эти слова всегда чем-то помогали, ― пожал плечами детектив. ― Чёрт знает, наверное, напоминали, что сейчас всё зависит от меня, а не от чьей-то всемогущей воли.

– Угу, ― Соколовский почесал затылок. ― Ваську очень поможет лишнее напоминание о том, что если она что-то неправильно скажет, сама будет виновата в том, чем это обернётся.

Цвет кожи у Васи не менялся, но это не мешало ей пребывать в уверенности, что она сейчас стала бледнее не меньше, чем на тон. А ведь когда-то она считала, что прослушивания ― это зверски страшно.

– Перестань её кошмарить! ― Степан несильно пихнул товарища локтем. ― Мы хорошо потрудились над речью. Если она в ней ничего не изменит, то ничего и не случится из ряда вон.

Одной из самых любимых сцен в фильмах у Васи и Алисы были те, в которых персонаж проходит обучение или подготовку. Приятно смотреть, как он ошибается, спотыкается, но при этом не отступает, а становится только сильнее. Когда Васе самой не хватало мотивации заниматься учёбой, она вспоминала эти сцены, чтобы почерпнуть вдохновение. И в последнее время она часто мысленно возвращалась к ним, потому что в её истории был именно этот этап.

Искать правильные слова только казалось лёгкой задачей, не имеющей отношения к настоящему труду. Вася заполняла памятку с таким напряжением, которое она бы лучше обменяла на обычную боль. Детектив заставлял говорить её, лишь немного подглядывая в «шпаргалку», потому что на суде не позволено читать буквально с листа. Он выверял не только формулировки, он правил речь вплоть до интонаций. «Так нельзя, слишком агрессивно». «Не годится, вызывает антипатию». «Этому невозможно сопереживать». Одно из двух: или Степан был страшно придирчивым слушателем, или на суде будут следить за каждым её звуком и жестом. Словом, в этой «сцене» вдохновляющего было мало, но всё-таки возможность заранее отрепетировать сказанное всегда успокаивала Васю.

– Да уж, те, кто меняет свою оправдательную речь, встречаются реже, чем раз в тысячу, ― протянул Куртка Бейн словно бы мечтательно. ― Иногда жалею, что мне смелости не хватило. И ни одному из моих пациентов. Может, тогда меня бы запомнили по чему-то, кроме «Нирваны».

– Радуйся, что тебя вообще хоть по чему-то запомнят, ― насмешливо вклинился звонкий высокий голос. ― Все преступники до тоски одинаковые.

Все трое синхронно обернулись, и Вася, ожидавшая увидеть Майю, не смогла приструнить удивление, которое, несомненно, изменило её лицо. Если бы не манера тараторить и не этот колоссальный рост героини, Вася бы наверняка её не узнала сразу. Та самая «библиотекарша» так тепло ей улыбалась, что золотые глаза её просто искрились. Она перевоплотилась в искрящееся платье, принадлежащее явно не к текущему столетию. Вася такие видела исключительно в фильмах о начале прошлого века и вечеринках в стиле Гэтсби. Волосы её снова были заплетены как-то мудрёно, но на сей раз совсем по-другому, из-за чего лицо выглядело изменившимся.

– Одинаковые только деспоты и большинство жертв, ― негромко поправил Степан. И никто не обратил на него внимание. Специально.

– Ну как ты, детка? ― в знак своего участия Плат взяла Васю за руки.

– Всё так же увлекательно мертва, ― автоматически ответила она случайно вспомнившейся отговоркой. И если ей не показалось, детектив тут же хихикнул себе под нос. ― Вот ждём Фемиду, без них, говорят, входить нельзя.

– Так ты выбрала себе имя, которое тебе нравится? Или так и будешь Зелёным-Платьем? ― Плат отпустила её, но звучала так требовательно, что Вася немного опешила.

– А это так необходимо? ― она растеряно оглянулась на своих деспотов, но те ей ничем не помогли.

– Матерь божья! ― и теперь Плат вела себя чересчур громко, но атмосфера волнения от этого только сгущалась. ― Неудивительно, что ты в итоге оказалась в треугольнике. Не знать, как к тебе должен обращаться мир! Взгляни на меня, ко мне обращаются только так, как я того хочу.

– Именно поэтому её имена меняются чаще, чем одежда у других героинь, ― экспертно подметил Куртка Бейн. И тоже впустую.

– Кстати, думаю, скоро опять сменить имя, ― ничуть не смутилась библиотекарша. ― И буду не Плат, а Вульф. Согласись, звучит роскошно. Только послушай ― Вульф. Да, мне нравится. Ну-ка, скажи сама!

– Э-э… Вульф? ― Вася подумала, что она только испортила имя.

Энтузиазм Плат на этом не угас, она шустро переключилась на Соколовского:

– Теперь ты скажи!

– Ну Вульф, ― закатил он глаза. ― Довольна?

– А то! Тебя, блудного, ― Плат показала пальцем на Степана, ― спрашивать не буду. Но даже твоим ворчанием это будет превосходно звучать.

– Выходит, и терять нечего. Давай проверим, ― ощерился детектив со своей хищной хитростью.

Волей-неволей Вася выпала из их пустой перепалки. В такое напряжённое мгновение ей это точно было простительно. Но вопреки логике, мысли её стекались не к предстоящему разбирательству, а впадали в беспокойство, вызванное началом их разговора. Не сразу она отследила, как укололо её замечание о том, что никого из них, преступников, не запомнят, такие уж они одинаковые. И, тем не менее, среди них живут оставшиеся маленькие обрывки воспоминаний о некоторых душах. О таких, как Повитуха, всё ещё говорят, и явно будут ещё очень долго говорить о маленькой Огнецвет.

А скажет ли кто-нибудь что-то о Василисе Снегирёвой? Вспомнят ли хотя бы, что ей несказанно повезло с нарядом? Будут ли упоминать, что она в числе немногих, кто умудрился прогулять жизнь, как урок физкультуры, с настоящей справкой о болезни? Если она позволит себе окончательно утонуть в забвении даже для треугольника, то… зачем вообще всё это было? Зачем вообще было вставать с кровати к первой паре, сдавать столько экзаменов и защищать диплом, терпеть всё, что не нравилось в себе и других людях и беречь деньги на чёрный день, если кончилось всё… вот так?

И самое главное. Может ли она ещё хоть что-нибудь исправить?

Она должна была заполнить голову идеально выверенной речью, а душе уже как будто и дела не было до судебного процесса и приговора. Душе всегда не до чего-то прагматичного.

Её отвлекла резко застывшая в округе тишина, совсем не свойственная атриуму. От молчания Плат уже стало вдвое спокойнее, но затихла не только она ― все, до последнего изгоя и игрока. И Васе уже было прекрасно известно, на что указывала такая примета.

Она боялась увидеть настоящую толпу, но к ним вышло всего три белых фигуры, и море людей покорно разошлось перед ними, как перед Моисеем, в разные стороны. Меньше всего торопились уступать дорогу два друга-деспота, которые «охраняли» свою подсудимую. Но как только троица героев приблизилась, они отступили тоже, и Вася была самой первой. Ей сейчас вообще больше всего хотелось смешаться с другими душами, однако никто бы ей этого не позволил.

Наталья Огнецвет, стоящая посередине героической троицы, и оставаясь самой маленькой среди самых высоких, рассматривала каждого с придирчивым любопытством. И теперь она не уставала улыбаться ― сдержанно, начальственно, и все невольно отвечали ей отражением её улыбки. Все, кроме Степана, который так и не прекращал хитро щуриться и даже не убрал сигару, когда на ней ненадолго остановился взгляд главы Постскриптариума. По левую сторону от неё возвышалась сама Майя ― серьёзная, явно очень переживающая, смотрящая только на Васю так, словно очень боится её ошибки. Казалось, здесь она больше всех нуждается в успокоении, а не Вася. Справа от Огнецвет стоял тот самый седой мужчина, который выпускал Васю на свидания. Как и всегда, равнодушный, беззаботный, медленно моргающий, ― стоял и откровенно скучал. Для него это был всего лишь очередной заурядный суд.

Всем троим очень шёл ослепительный белый цвет, в который они облачились, безусловно, не случайно. Огнецвет была в сарафане, а её маленькая свита ― в простых костюмах. Они практически светились, как ангелы, в атриуме, полном блеклых душ. Конечно, на них многие глядели алчно и завистливо, если бы только имели больше наглости ― тянули бы к ним, безупречным, свои нечистые руки. Кто не желает прикоснуться к совершенству?

– Ответственный момент, не так ли? ― произнесла Огнецвет, по очереди глядя на тех, кто её ждал. ― Сердечно благодарю вас всех за проделанную работу.

– Сердечно не за что, ― ответил Степан так же быстро, как обычно говорила Плат, готовая к любой реплике в свой адрес.

Огнецвет, гордо державшая подбородок высоко, кивнула ему с всепрощающей снисходительностью. И переключилась на Васю, почти обездвиженную от стресса.

– Осталось самое сложное, мой свет. Ты готова?

Можно подумать, это самый любимый вопрос у героев. И он не приемлет никакого ответа, кроме одного.

«Ни на йоту!» ― привычно сказали мысли.

– Готова как никогда, ― послушно вымолвила Вася.

Огнецвет изучала её долгих секунд пять, прежде чем авторитетно объявить:

– Вижу, ты действительно хочешь, чтобы я так думала. Значит, это именно так. Сейчас ― самый лучший момент для того, чтобы проявить себя. Когда тебе страшно и когда ты мечтаешь спрятаться, но в то же время грезишь об успехе.

Не будь Вася мёртвой, ничто бы не спасло её от краски, горячо ударившей ей по щекам. До её смущения, похоже, никому не было дела. Сияющее облако героев прошествовало вниз по ступеням, фактически открывая для других двери в зал суда. Куртка Бейн, приятельски похлопав Степана по плечу, тут же последовал за героями ― чёрная туча, оттеняющая их красоту. Теперь за ними должны были пойти подсудимая и следователь. Никто не пытался их поторопить.

– В этом вся суть героев в трудной ситуации, ― на ухо пробормотал ей Степан. ― Они будут говорить тебе, что всё идеально, даже когда всё хуже некуда. Вот точно так же ведут себя стюардессы в падающем самолёте. «Всё хорошо, займите своё место». «Это просто турбулентность». И моё любимое ― «Мы предусматриваем такие случаи». Да-да, так и происходит. Уж я-то знаю, голубушка. Уж я-то знаю, как падают самолёты.

– Ты мне опять очень помог, ― Вася хотела произнести это едко и саркастично, а вышло у неё на редкость жалобно.

И он, верно, почувствовав к ней своё удивительное, деспотичное сострадание, приобнял её по-отечески. Заодно напоминая, что вниз по лестнице они пойдут вместе. Как прежде, иголочка с ниточкой, интеллектуал и головоломка. Детектив и убийца. Она не имеет права на его дружбу, но ни за что не смогла бы от неё отказаться.

– Как ты и сказала, я всё-таки балбес.

– Что есть, то есть. А я мёртвая на всю голову, правда?

Они последовали вниз, и их собственные тени не пошли за ними. Они медленно спускались по одной ступеньке, как если бы это было опасно. Вася боялась обернуться к просторному атриуму и увидеть, какими взглядами её провожают.

– Хм-хм. Так ответь хоть теперь, что же у тебя там за секрет от меня остался. Чем я выгодно отличаюсь от других сыщиков?

Тут ей и стало смешно ― от того, как на самом деле было теперь легко в этом признаться. Прежде она бы избегала этого вопроса до последнего, а сейчас, когда в сравнении со всем, через что она прошла, и всем, что ей ещё предстояло пройти, это признание выглядело лёгкой чепухой, ей хотелось смеяться. И что она только находила раньше такого страшного и непосильного в том, чтобы говорить людям, что она чувствует?

– Ни у одного другого сыщика нет моей тёплой симпатии, ― просто призналась она и сразу выдохнула. ― Ты наверняка рассчитывал узнать что-то более захватывающее. Извини, если разочаровала. Но мне не каждый живой понравился так, как один угнетатель из треугольника. И жаль, что мы с ним не были знакомы при жизни. И, с большим опозданием отвечая на его старый вопрос, ― да, я бы хотела выпить с ним.

Он не выказывал ни изумления, ни осуждения, которых она ожидала. Но слова в ответ обдумывал ещё целых четыре ступени.

– Ты никогда меня не разочаровывала, голубушка. И если говорить серьёзно, а не пререкаться в шутку, то мёртвая на всю голову не способна в треугольнике чувствовать так, как ты.

* * *

Небьющееся сердце Постскриптариума менялось специально под подсудимых. Это было единственным объяснением того, почему его стены были оклеены выцветшими обоями из той самой комнаты, в которой Алиса и Василиса провели своё детство и большую часть жизни. Это также объясняло, почему не только Вася оглядывалась по сторонам с любопытством, хотя она одна находилась впервые в зале судебных заседаний треугольника.

Она ожидала чего угодно ― прозрачные помещения, разбросанные документы или книги, бесконечные двери без вывесок и других опознавательных знаков, и угнетающе пустое пространство ― всё, что свойственно Постскриптариуму. Но только не этого. Свет от её старой лампы, поблекшие цветы знакомых обоев, и почти так же мало места, как в кабинете для собраний. Четыре длинных скамьи для наблюдателей, и два стола во главе ― для обвинения и обвиняемой. Что напоминало о привычном зале суда, так это только основательная трибуна. И что поражало больше всего, так это отсутствие обычного места для судьи. Ложи для присяжных не следовало ожидать и подавно.

Самым логичным и невероятным было то, что зал судебных заседаний оказался таким же треугольным, как сам Постскриптариум. Прямо в углу, к которому обращались столы и скамьи, пустовал самый настоящий трон, не сочетающийся с этой обстановкой. Он постоянно перетягивал на себя внимание, и пустота его раздражала, как нечто противоестественное. Нетрудно было догадаться, что его берегли именно для Судьи.

Очень странным для Васи выглядело то, что человек, который встанет за трибуну, будет спиной к углу Судьи. Но раз никому до этого не было дела, напрашивался вывод, что это в порядке вещей.

Степан заставлял её непослушные ноги идти к тому столу, что был по правую сторону ― вместо полноценной скамьи подсудимых. Стол слева предсказуемо занимала Фемида, обязанная следить за безукоризненным порядком правосудия. Стол был рассчитан на двоих, и наверняка предполагалось, что ими будут те герои, которые работали конкретно со случаем Василисы Снегирёвой. Но седой герой громко и показательно уступил почётное место Огнецвет, а та предприняла всего одну неубедительную попытку отказаться от него. Седой ― Васе уже становилось неловко оттого, что она так и не усвоила его имя ― спокойно расположился вместе с Курткой Бейн в первом ряду скамеек для наблюдающей публики. Всё это происходило так буднично, так просто и непримечательно, как в суетном мире, не хватало лишь шума траффика за окном.

Детективу пришлось усаживать Васю, которая совершенно забыла о том, что она тут не туристка и это не обзорная экскурсия. Но, даже опустившись на стул, она не могла прекратить крутиться по сторонам ― в неё вселилась первоклашка, непослушная, какой она никогда не была. И для этого была уважительная причина: в зале всё прибавлялось народа. А ведь никто не предупреждал её о зрителях.

Первым ввалился тот вездесущий дедушка с пультом, Сорин Слава, которого сюда несла уверенность в том, что ему рады где угодно. Поймав её взгляд, он выставил вверх кулак ― «но пасаран», и она оторопело махнула ему, надеясь, что этот неловкий жест уместен. Вместе с ним шёл деспот с листовками Эгиды ― до того, как найти себе место, он подошёл к Соколовскому пожать ему руку. Пришли и несколько жуликов, которых Вася не хотела пересчитывать, ― они вели себя на удивление тихо, очевидно, стараясь не привлекать к себе лишнее внимание Фемиды. Не было сомнений, кто-то из них или все они сделали ставки на исход мероприятия (думы об этом утяжелили бы Васину голову непомерно, если бы она их себе позволила). Плат ― броская и лучезарная, как вечеринка в человеческом теле, ― прокрадывалась, то и дело поправляя платье, напоминающее бокал с шампанским. Разительно контрастируя с ней, рядом сел Константин Каренин ― тягостное ненастье терапевтов. Его халат при своём белом цвете умудрялся непонятным образом быть темнее, чем одежды героев. Появилась и женщина с гадальными картами, прямо на ходу тасующая колоду, и босая девушка в мужской рубашке ― ничего не чувствуя, она всё равно шла на цыпочках ― и жертва, прикованная к капельнице. Так много душ, что Васю это обескураживало.

– Не бойся, ― приказал Степан, не глядя, как она созерцает происходящее. Он был занят любимым делом, не мог оторваться от документов. ― Они пришли не посмеяться над тобой. Можешь принять это за знак участия.

– Это как?

– Они могли бы заниматься собой, мучить СОН и своих живых близких, перечитывать что-нибудь. А предпочли быть тут, с тобой, хотя их не заставляли. Так поступают во время тех судебных процессов, которые находят отклик. Самое корыстное, что они могут тут обрести, это опыт, если они, скажем, собираются работать на Эгиду или Фемиду. Так что они… просто проводят время с тобой. Сочувствуют тебе. Говорят, что им не плевать на эту историю.

Сорин вёл одновременно несколько разговоров. Шептал что-то игрокам, тут же возвращался к Каренину, который вряд ли его слушал, и иногда приставал к гадалке, разложившей карты прямо у себя на коленях. Это всё больше смахивало на массу студентов, сбежавших с пары в кинотеатр. Будь они с Сориным друзьями, Вася решила бы, что он и все, кто подтянулся за ним, специально разряжали атмосферу. И ведь… почти удавалось.

– Разве выиграть ставку на мой приговор ― это не самое корыстное, что можно отсюда извлечь?

– Ставки выигрывают в атриуме, Василиса. Для этого не нужно спускаться и следить за процессом. В треугольнике, прямо как в твоём доме со стеклянными стенами, никто ничего не может скрыть, и можно узнать о любом приговоре.

Вася не имела представления, как относиться к тем, кто увидят всё первыми и потом разнесут слухи по всему треугольнику. Но её друг ещё ни разу не дал ей дурного совета, и она решилась прислушаться. В эту секунду она выбрала не думать плохо о людях, особенно тех, кто явился сюда из-за неё. Люди ― это просто люди, никто из них не запрограммирован на то, чтобы совершать откровенные злодейства. Любопытные, сплетничающие, лукавые, и благодаря этому всё ещё в какой-то мере живые. Просто люди, получившие ярлыки, ― и кому-то с ярлыками повезло больше.

И только Вася сделала этот выбор, ставший для неё самой открытием, ей в чём-то стало легче.

– Хм-хм. Ну, может, я и не прав, и всем просто некуда пойти, ― Степан бегло осмотрел зрителей. ― Плат ведь библиотеку заперла. Вот они и припёрлись.

Вася нервно прыснула. И какая всё-таки пакостная у него привычка всё хорошее портить!

– Как насчёт того, чтобы взаимностью ответить на откровенность? ― она наконец села за столом прямо, чтобы иметь возможность шептать очень тихо. ― Прямо как тогда, в самом начале. Я правду тебе, а ты ― мне, детектив. Скажи, ты ведь в треугольнике очень давно и уже отработал свой приговор? Ты здесь только по своей воле. Как Майя и как Огнецвет. Сам не уходишь отсюда.

Он молчал. Очень несвоевременно ― вероятно, боролся с осуждением к её дотошности. Отодвинув от себя бумаги, Степан взглянул на Васю с вызовом, от которого бросило в дрожь. Она смутилась ― и всё же не отступила.

– Догадаться было не сложно. Тебя то и дело называют блудным. Ты ведь уже долго не расследовал до меня. Похоже, что и обязан не был. И за меня мог не браться, но мне повезло. Почему ты всё ещё в Постскриптариуме, детектив? Почему не пошёл дальше?

Убедившись в том, что она достойно выдержала новую дуэль их взоров, Степан смягчился и отвернулся первым.

– В моём углу эта задержка мало кому понятна. Ты задаешь мне этот вопрос… тридцатая? Трёхсотая? Чёрт его знает. Сложно упаковать в убедительную и понятную формулировку то, что моя жена и моя дочь где-то в суетном мире без меня остались наедине с таким манипулятором, который неведомо на что способен. Я вынужден верить в лучшее для них. Но, насмотревшись на беды тут, не могу не предполагать худшее. В конце концов, здесь оказывались те, кто меньше всего для себя этого ожидал. И те, от кого этого меньше всего ожидали другие. И…

– О господи, ― желая отменить свой вопрос и соприкасаясь с чувствами Степана, Вася отшатнулась.

– Да, я… если бы, не приведи судьба, кто-нибудь из известных мне людей очутился тут, и меня опять не было рядом, чтобы помочь… Я просто не мог заставить себя…

– Прошу внимания, мои драгоценные, ― необычайно громкий голос Огнецвет прекратил все перешёптывания в зале. Она вышла вперёд и встала рядом с трибуной. Но почему-то не вставала за неё. ― Сегодня суд рассматривает дело о преднамеренном лишении себя жизни Снегирёвой Василисы Марковны. Как руководитель я чувствую необходимость поблагодарить за проделанную работу обе стороны…

Вася едва слушала её, потому что в ушах ещё шумело от осмысления того, чем поделился Степан. Чем больше проводишь времени в треугольнике, тем чаще натыкаешься на неприветливые мысли: а что, если однажды ты встретишь здесь того, кого знал? Или… кого любил? Если бы в посмертии существовало полноценное время, можно было бы посчитать, сколько Степан мотает срок ― наверняка не меньше десятилетия. Десять лет страхов за дочь, оставшуюся с отчимом, который сам уже заслужил звание деспота и место в неуютном третьем углу. Десять лет без возможности знать, что там происходит, десять лет чувства вины и страха пойти дальше. Он уже и работать перестал, просто притаился и наблюдал за Постскриптариумом. И выбрал её, нескладную рыжую девушку в зелёном платье. Примерно того же возраста, которого сейчас должна быть его дочь.

Она не могла не делать вид, что слушает Огнецвет. Зато дотянулась до руки детектива, замершей на столе, и накрыла ладонью. Глава Фемиды, стоявшая всего в трёх шагах от них, сразу заметила это движение. И ответила покровительственной улыбкой, извиняющей эмоциональность подсудимой. Несомненно, она приняла порыв Васи за трусость перед правосудием.

–… И, высказываясь от лица нашего сообщества, я должна подчеркнуть важность сведений, которые мы получили от специалиста по некротерапии в данном деле. Благодаря ему, удалось точно установить, что решающим фактором…

– Чтоб ты понимала, ― Степан еле шевелил губами, шепча Васе, ― этот монолог обязан подготовить представитель Фемиды, закреплённый за тобой. То бишь Майя. Но так как на суде ― опять! ― присутствует сама Наталья, Майя уступила это ей. Я-то другого давно не жду, но это к твоему сведению.

– Это подтверждает справедливость заключений, сделанных следователем совместно с…

– Я ничего не понимаю, ― Вася пыталась найти повод прикрыть рот, чтобы незаметно бормотать Степану ответ. ― Почему уже всё началось? Мы что, не будем ждать Судью?

– Не будем, ― шикнул детектив. ― Судья появляется в нужный момент. Разве это не предсказуемо?

И действительно, могла бы сама догадаться. Всё в Постскриптариуме подчиняется одному правилу ― всему свой подходящий момент. Однако… довольно странно.

– И что, он не пропустит всё самое интересное?..

– Я тебе уже сказал, мне неизвестно, как именно работает Судья. Но ясно точно, что он ничего не пропускает.

Вася испугалась, что Огнецвет замолчала по её вине, но маленькая заведующая треугольником уставилась на двери. Все синхронно обернулись посмотреть, кто опоздал на заседание, и это был не Судья. Рваный свитер, прыгучая походка и просто неистребимая беспечность, которую не может подавить даже подвал Постскриптариума. Невозможно не узнать Вадима Дьяконова. И невозможно поверить, что он сюда вообще торопился.

– Соррян, что прервал твой спич, ― бросил он на ходу Огнецвет, ― Не со зла. Всем соррян.

Кивнув детективу и подсудимой, Вадим, как ни в чём не бывало, заставил Каренина и Куртку Бейн подвинуться и вольготно расположился между ними. Ему было совершенно безразлично, что Огнецвет скривилась от его лексики, а Каренина и вовсе словно укачало от того, как его передвинули по скамье. Вадима одинаково мало волновали восхищённые вздохи и возмущённые цоканья языком. Не это ли безразличие позволяло ему оставаться таким довольным?

Вася дождалась, пока Огнецвет продолжит «спич», и после этого склонилась к плечу Степана, чтобы шепнуть:

– М-да. Похоже, не все тут следуют правилам появляться в нужный момент.

– Чепуха, он просто уверен, что всё самое увлекательное случается только в его присутствии.

– Нам обязательно стоит принять во внимание возраст, ― глава Огнецвет с учительской строгостью следила прямо за ними, и Вася притихла. ― Согласно отчёту некротерапии, онкологические заболевания лечатся труднее в такой период…

Нужно было готовиться к оправдательной речи или, на худой конец, создавать такую видимость. Руки сами открыли конверт с памяткой, который Степан заботливо положил на её половину стола. Вася не знала, чем ей сейчас помогут эти подсказки, зазубренные в верной манере произношения. Она проигрывала их, как плеер, из тысячи песен зациклившийся на всего пяти. Она впитывала эту исповедь, пока не научилась произносить её сама весьма бегло, почти без помарок её единственного слушателя и в то же время соавтора. Но что-то в ней не давало Васе покоя.

Она вдруг остановилась на самых первых строчках, которые ей удалось вывести пальцем на листе. Во время того семинара, когда всё пока ещё запугивало Васю, особенно она сама. Всего три слова в столбик, три совета от Вадима ― по одному на угол.

 
«оправдываться
обвинять
жаловаться».
 

Забавно. Те самые три слова, которыми можно было бы описать эту её окаянную исповедь. Записывая их, она и не думала о том, как же убого это звучит. Почему эта рекомендация, проверенная тысячами следствий, поначалу выглядела рабочей, а сейчас претила ей? Собственная памятка смеялась над ней, подсовывая ей такие мелочные напутствия. «Классическая жертва» ― диагностировал Вадим. И на руках у неё классический монолог жертвы.

«Одни хотят плохо обращаться с тобой. Другие хотят, чтобы с ними обращались плохо».

Не раздумывая о том, что она делает, Вася пальцем вывела большое «НЕ» слева от столбика с рекомендациями. Тут же ей попалась заметка от первой встречи с Плат. «Стоит увидеть себя в правдивом зеркале».

– Предоставим обвиняемой возможность защитить свои интересы, ― воодушевлённо объявила Огнецвет. ― И поддержим её, насколько это в наших силах.

Недвусмысленно указав на трибуну, девочка выжидающе замерла. Все теперь смотрели на Васю, утроенное внимание обрушилось на неё, как ведро ледяной воды. Не сбежишь, объяснив всё недомоганием. Не спрячешься в чьей-то тени. Хватит уже, перебрала с прятками.

– Тебе пора, ― Степан подал ей памятку, о которой Вася чуть не забыла. ― Не бойся. Рассказывай всё это мне, как обычно, в своей комнате, когда больше никто не слышит.

И Василиса Снегирёва взяла всю свою вину, весь страх и самообладание и вынесла на всеобщее обозрение на трибуну самоубийц.