Текст книги "Корабль теней"

Глава 14
Бездомный. Борис Коваль

Декабрь 67-го в Мурманске выдался на редкость холодным. В первой декаде город накрыло снегопадом, да таким, что вконец измученные дворники чертыхались, по несколько раз на дню ломая и ремонтируя свои лопаты. Через пару суток, когда все это снежное богатство мало-помалу утрамбовалось, неожиданно навалился мороз. Двери парадных заледенели и покрылись длинными махрами белесого инея, остриженными космами падавшего на пол и капустно хрустевшего под сапогами. Старожилы достали далеко запрятанные валенки. Залив укутался плотным облаком тумана от парящей воды, а одноэтажные деревянные пригороды затянулись печным дымом. Солнце, казалось, совершенно передумало появляться на небе и даже не пыталось показать из-за укрытых тяжелыми белыми шапками сопок хоть один лучик. Сейчас, в разгар полярной ночи, ртутные уличные лампы работали почти круглосуточно, и от этого казалось, что насквозь промороженный, засыпанный серым снегом город словно сделан из мятой оберточной бумаги, вроде той, в которую продавщица гастронома заворачивает ломоть любительской колбасы. Автобусы, охваченные клубами пара, ходили плохо – часть двигателей не смогла завестись в такую погоду, заледенелые подъезды и подвалы опустели – зверье начало искать места потеплее, а шпана, обычно кучковавшаяся где-то на площадках между первым и вторым этажами хрущевок, разбрелась по квартирам. Где-то в Нагорновском рванула теплотрасса, и почти весь пригород вымерз; коммунальные службы в авральном режиме пытались восстановить теплоснабжение, а чертыхающиеся жители, кутаясь в одеяла, жгли киловатты и пробки, наматывая на керамические трубы никелевую проволоку из разобранных электроконфорок.

– Чего расселся? – прикрикнула полная, приземистая дворничиха на молодого парня, притулившегося на лавке подле детской площадки. – Дуй домой, а то закоченеешь как цуцик.

Витек вздрогнул. С видавшей виды солдатской ушанки на рыбьем меху посыпались искры инея. Ничего не ответив, он суетливо вскочил с лавки и, скрючившись как горбун, почти спрятавшись в большую, не по росту, стеганую телогрейку со множеством заплат, посеменил в сторону автобусной остановки. На ногах Витька были странного вида ботинки, один из которых определенно уже просил каши, и динамовское тренировочное трико, вытянутое на коленках.

Если сейчас выйти в центр – меня почти наверняка загребут мусора, нервно подумал Малых, стряхивая мелкие ледышки с редкой щетины под носом. Может быть, удастся переночевать в обезьяннике. А может, уехать домой, в Курск? Ах ты, черт, паспорт-то…

В прошлые выходные бабка, у которой он жил, снимая угол в обмен на помощь по дому, выставила Витька за порог – к ней приехали родственники. Он по-быстрому собрал нехитрые пожитки в свой старый фанерный чемоданишко и не оглядываясь вышел за ворота покосившегося бабкиного дома в белесую снежную заметь мурманской полярной ночи. Вышел и остановился: идти ему было некуда. В кармане завалялся мятый рубль, и Витек, недолго думая, решил сначала зайти в пивную, а дальше – как повезет.

В скудно освещенном зале тесной, пропахшей кислым бражным духом пивной было довольно людно – работники соседнего комбината коротали вечер за пенным, обсуждая трудовые заботы и грядущую радиотрансляцию с хоккейного матча. За крайним столиком, в углу, сидели трое серолицых, коротко стриженых мужичков в сизых электромонтерских робах, один из них приветственно махнул рукой вошедшему Витьку. Тот подсел к компании.

…Он очнулся в холодном, пахнущем плесенью и фекалиями подвале пятиэтажки, голый до трусов. Чемодана с пожитками при нем не было. Пропал его заветный рубль и все документы, вплоть до просроченной справки об освобождении, которую Витек все еще таскал с собой. Клацая зубами, он покрутил головой, пытаясь хоть что-то увидеть в тяжелой, влажной темноте подвала. Пошарив по стенам едва гнущимися пальцами, он нашел выключатель; под низким потолком вспыхнула скупая лампочка.

Пол подвала был усеян обрывками каких-то газет, в углу валялся старый солдатский матрас, из которого клоками лезла вата. На матрасе Витек нашел изодранную серую телогрейку – по-видимому, тот, кто здесь ночевал, использовал ее в качестве одеяла. Свернувшись в клубок, Витек укутался в сырую телогрейку и попытался хоть немного согреться. Надо было дождаться хозяев подвала и выяснить у них, куда подевалась одежда, чемодан и все пожитки; впрочем, Витек сомневался, что ему удастся «догнать барахло».

Часы шли, а в подвале так никто и не появился. Витек несколько раз выглядывал за скрипучую железную дверь, из которой нещадно дуло, и рассматривал незнакомый двор и кирпичную загородку с двумя помятыми мусорными баками. Наконец, поняв, что искать его никто не собирается, он покрепче запахнулся в свою телогрейку и, как был, босиком, выскочил во двор. Надо было что-то делать.

Покопавшись в мусорных баках, он обнаружил заплесневелую корку хлеба и сунул ее в карман. В тряпочном узле, закапанном помоями, оказались чьи-то старые пожитки – майка-«алкоголичка», тренировочные штаны, пара осенних ботинок; Витек втиснулся в них, перевязал телогрейку, как мог, найденной тут же веревкой и присел на лавку подле занесенной снегом клумбы, чтобы сгрызть найденную корку.

Понемногу город начал просыпаться. Витек, изгнанный с насиженного места дворником, поковылял к Кольскому шоссе. Мимо проносились редкие грузовики, окутанные клубами то ли дыма, то ли пара. Скорчившись у телеграфного столба на обочине, он провожал глазами каждую новую машину и чувствовал, что понемногу теряет сознание от холода и усталости.

Неподалеку остановился щекастый бортовой «ЗИЛ», освещая обочину желтым светом фар. Водитель, молодой вихрастый парень, выскочил из кабины и укрылся за ближайшим сугробом – по-видимому, решил отлить. Витек, пригнувшись как шпион, почти на четвереньках подскочил к заднему колесу и неслышно, мышью юркнул в кузов.

Внутри оказались тюки с парусиной. Запрятавшись между ними, он услышал, как гулко хлопнула дверь кабины, затем «сто тридцатый» судорожно дернулся, хрустнул и начал набирать ход; засвистел ветер. Витек, уютно устроившись среди мягких тюков, наконец согрелся и задремал.

– …Эй, парень, ты откуда тут взялся, на режимном объекте?!

Кто-то хлопал его по щекам; сверху лился яркий электрический свет. Витек непонимающе вытаращил глаза: перед ним стоял молодой коренастый мужчина в рабочей спецовке; тюки с парусиной были наполовину выгружены – по-видимому, грузчик только что обнаружил спрятавшегося безбилетника и здорово удивился. Витек покрутил головой: «зилок» стоял в большом железном ангаре, вокруг кипела работа, гулкое эхо разносилось по помещению, отражаясь от стен; с потолка свешивались жестяные конусы-отражатели с мощными лампами.

– Что там у тебя, Давыдов? – послышался надтреснутый голос.

– Да вот, тащ старшина, сам не понимаю. Безбилетника в кузове обнаружил. Как он сюда попал? Эй, додя, как тебя зовут-то?

Витек покрутил головой, но отвечать не стал – он еще не вполне понимал, что происходит.

– Шпион, что ли? – деловито осведомился надтреснутый голос. Грузовик качнулся и в кузов легко запрыгнул еще один человек – широкомордый, усатый, в аккуратной морской форме, с тремя полосками на погонах. Он внимательно присмотрелся к Витьку. – Не, жидковат ты для шпиона. Как зовут то тебя?

Витек снова промолчал.

– Н-да-а, – протянул старшина, поправив усы. – Ладно, Давыдов, бери его за хобот и тащи к Юркаускасу, пусть он разбирается.

…После насквозь промороженного ангара в кабинете Григория Юрьевича оказалось одуряюще жарко, Витек пригрелся и совсем раскис, время от времени швыркая носом. Начальник базы листал какую-то книгу-справочник, то и дело сверяясь с развернутой на столе картой, и изредка поглядывал на черный телефон, стоящий в стороне. На Витька он не смотрел, – во всяком случае, так тому казалось со стороны, но на самом деле раз от разу бросал короткие, оценивающие взгляды на молодого парня в странной одежде.

Затрещал телефон. Юркаускас недовольно поморщился, заложил справочник пальцем и взял трубку. Недолго послушав, он наконец внимательно посмотрел на Витька – тот, почувствовав взгляд, нервно заерзал. «Судимости? А-а-а, так-так… Не состоит? Хм. Хорошо, Геннадий Исаевич, принял». Положив трубку, начбазы глубоко вздохнул.

– Так… Малых Виктор Иванович, значит. Отправим мы вас, Виктор Иванович, с охраной обратно в Мурманск (произнося название города, Юркаускас сделал ударение на «а»). Пусть местное УВД вами занимается. Но, боюсь, ничего хорошего они вам там не накопают. Проникновение на территорию режимного объекта на закрытой территории, подконтрольной минобороны, – это вам не сайку в булочной стащить.

Послышался аккуратный стук, и в дверь заглянул дежурный – молодой парень с рябым, покрытым оспинами лицом.

– Григорь-Юрич, тут к вам Павловец.

– Зови.

Дверь широко распахнулась, и в проеме появился Иван Петрович. На его лбу серебрились капельки пота, темные волосы прилипли к черепу, пышные усы задорно топорщились.

– В доках все хорошо, Гриша, консервацию «восьмого» завершили раньше срока. Все задачи выполнены. Могу отпустить ребят с четырехчасовой служебкой?

– Отлично! – Юркаускас потер руки. – Вот что значит мотивация. Но четырехчасовой сегодня вовремя не ждите – застряла в перемете. Я отправил вездеход на помощь. Так что придется подождать.

– Да, погодка нынче разгулялась, – хмыкнул Иван Петрович, пригладив ладонью виски. – А это что за фрукт? – кивнул он на Витька, осторожно разглядывающего гостя.

– Давыдов привез в кузове. Говорит, забрался, чтобы согреться. Вот, думаю, комиссию надо собирать – пусть решают судьбу этого диверсанта.

– Я не диверсант! – неожиданно подал голос Малых. – Ну, залез я в эти тюки, так что ж, расстрелять меня, что ли?

Иван Петрович и Юркаускас переглянулись, в глазах последнего на какую-то долю секунды проскочила искорка.

– Откуда ж я знал, – продолжал Витек, распаляясь, – что это военный драндулет? У него на борту не написано!

– Госномера черного цвета, – перебил Григорий Юрьевич. Витек не обратил на него внимания.

– Так если я проник куда, то и судите меня по гражданским законам, а не по вашим флотским. Не диверсант я и не изменник родине! Меня самого, если хотите знать, ограбили – сняли все шмотки и документы тю-тю… – И он обиженно укутался в свою драную телогрейку.

– Экий живчик, – усмехнулся Иван Петрович. – Не похож он на диверсанта. Обычный разгильдяй, каких полно. Отдай его сейчас под суд – навешают всякого, лишь бы перед командованием отчитаться – вот, мол, поймали опасного преступника, то-се. Ты сообщал в центр, Гриша?

– Еще нет. Пока только позвонил знакомому из линейного отдела, неофициально.

– Слушай, не ломай пацаненку жизнь. – Иван Петрович понизил голос. – Отправь его в город да и всего делов. С кем не бывает. Не преступник он – просто дурака свалял.

Витек внимательно переводил взгляд с лица Юркаускаса на Павловца и обратно. Григорий Юрьевич, по-видимому, колебался, – с одной стороны, служебный долг обязывал его отдать пришельца в руки правоохранительных органов, с другой – ему было в чем-то жаль этого перепуганного парня, который по невероятному стечению обстоятельств забрался именно в давыдовский «ЗИЛок», приписанный к автопарку режимного военного объекта, а не в какой-то другой грузовик.

– Я не уверен, – протянул начбазы, – что от этого… Гм-м…

– Так, Гриша, давай, может, определим его на работу?

– Да кому он тут сдался? – поморщился Юркаускас.

– Абрамов ушел по статье. Территория у транспортников не убранная стоит уже который день. Снега намело… Макарычев отправлял своих ребят, но у них и так работы хватает, в такую-то погоду – только и успевают, вон, автобусы из сугробов тягать, – Иван Петрович тряхнул головой, как бы показывая в сторону дороги до Видного, где застрял служебный «луноход».

– Нет и нет, Ваня, – строго ответил Юркаускас. – И закончим на этом. Хватит с него того, что я сквозь пальцы посмотрю на сам факт его появления тут, на закрытой территории. Бери его в охапку и гони к Макарычеву, договаривайся. Пусть незаметно его вывезут в город. – Он говорил скупо, отрывисто, и не глядел на присмиревшего Витька, словно его здесь и не было.

– Где живешь-то, парень? – Иван Петрович обернулся к Малых.

– Где-где… В Караганде, – буркнул тот. – Теперь нигде не живу, получается. Снимал у бабки угол, да выгнала.

– Ваня, мне работать надо. Лясы поточить можете и в другом месте, – Юркаускас вновь сел за стол и требовательно побарабанил пальцами по картонной обложке синего справочника. Иван Петрович коротко кивнул Витьку: «Пошли», – и, чуть улыбнувшись одними глазами строгому начбазы, вышел из кабинета.

Григорий Юрьевич, оставшись один, несколько секунд сидел неподвижно. Затем хмыкнул: тоже мне, старлей Павловец, защитник сирых и убогих. Но он не мог не признать – что-то было в этом замызганном, одетым в рванину парне, – не то чтобы что-то очевидно хорошее, но глубоко запрятанное внутри, как семечко в яблоке, и Юркаускас чувствовал: Иван Петрович, доверяя своей интуиции, тоже увидел эту едва тлеющую искорку.

Павловец, негласно получив от начбазы некоторую свободу действий, решил по-своему. Сначала он загнал Витька в душевую при доках, снабдив его куском земляничного мыла, а затем, по-свойски переговорив с дежурным по складу, откопал в дальнем ангаре пару комплектов списанной, но все еще крепкой рабочей формы, подходящей по размеру. Критически оглядев свежевымытого, благоухающего мылом «диверсанта» поверх очков, он почесал макушку:

– Н-да, великовата кольчужка… Доходяга ты совсем, Виктор Малых. Что, мать в детстве каши не давала?

Витек промолчал, только опустил глаза и едва слышно сглотнул, но Иван Петрович все равно заметил.

– О, парень, да ты голоден! Эх, черт, столовка, наверное, уже закрыта… Ладно-те, пойдем-ка в пищеблок, может, еще кого-то застанем. Потом – отдыхать. Выспишься в актовом зале на диване. А завтра я разберусь, что с тобой делать.

…Какими-то правдами и неправдами Юркаускаса все же удалось уломать. Иван Петрович, взявший на поруки молодого Малых, через знакомых договорился о помощи в восстановлении документов парня. Чтобы работать на базе, необходимо было получить флотское звание, и Витек совершенно неожиданно для себя самого стал матросом. Море он не любил и не понимал тяги некоторых людей к водной стихии, но, измучившись за два года скитаний по Мурманску и окрестностям, просто, как говорят на флоте, дрейфовал по течению, принимая все то, что подбрасывала ему судьба в лице старшего лейтенанта Павловца. Теперь Витек занимался уборкой территории транспортного цеха и складов, и эта новая жизнь понемногу начинала ему даже нравиться.

Обустроив небольшой закуток в дальнем углу второго складского ангара, Витек предпочитал ночевать там, перебираясь в выделенную комнатушку в общежитии только зимой, когда становилось совсем уж холодно. Хотя надо сказать, настоящий мороз здесь, на побережье, был редкостью, – море греет, как говорил Петрович. В Видяево Витек выезжал не часто, и почти всегда тайком провозил на базу бутылку-другую водки. Пить он старался незаметно, чтобы не огорчать Ивана Петровича, к которому, несмотря на его ворчливый характер, не только привязался, но и побаивался. Впрочем, пить было особенно и некогда – работы хватало, – а расходов оказалось совсем немного, и Витьку даже удалось кое-что скопить, откладывая почти половину из тех семидесяти трех рублей в месяц, которые он получал в бухгалтерии.

Конечно, не обходилось и без эксцессов, как серьезных, так и забавных.

Однажды на базу забралась кошка – обычная трехцветная мурка, сбежавшая, похоже, откуда-то из соседней деревни. Накануне к супруге начальника охраны Карпенко приехали родственники с Черного моря и подарили вязанку восхитительно пахнущей копченой скумбрии. Карпенко привез пару голов на работу с целью устроить пир во время обеденного перерыва. Судя по всему, одуряющий рыбный запах привлек голодную кошку, околачивающуюся поблизости, она забралась в каптерку охраны и, недолго думая, в один присест умяла драгоценную рыбу, а затем, довольная, устроилась отдыхать прямо здесь, на тумбочке начальника охраны.

Возмущенный рев Карпенко был слышен, наверное, даже в Видяево. На ругань и вопли сбежались люди, в том числе и Витек, в этот момент таскавший песок в ящик противопожарного уголка.

– Эта хвостатая скотина! Эта паскуда! Два хвоста у меня съела! – надрывался Карпенко.

– Откуда у тебя хвост, Семеныч? – усмехались моряки. – Если только рога!

– Я т-те дам «рога»! – взвился начохр. – Два хвоста! Дорогущей, прекрасной скумбрии! Да я ее прямо сейчас, здесь же, на рее вздерну! – И Карпенко, трагически закатив глаза, наставил указующий перст на кошку, вжавшуюся в угол подле тумбочки.

– Тоже мне, пират: «На рее вздерну»! Кого ты собираешься вздернуть, скумбрию, что ли? – ухохатывались мужики.

Витек, раздвинув гогочущую толпу, выбрался вперед. Неожиданно кошка вскочила со своего места и бочком-бочком стала пробираться к выходу. Добравшись до ног удивленного Витька, она спряталась за висящими гармошкой штанинами великоватых форменных брюк и осторожно выглянула, готовая в любой момент нырнуть обратно.

– Твоя, что ли, кошка? – Указующий перст Карпенки переметнулся на Малых. Тот пожал плечами:

– Похоже, что теперь да. Моя.

– А скумбрию-то, скумбрию кто мне возместит?

Витек поглядел на испуганную кошку. Она по-прежнему пряталась за штанинами и, по-видимому, была готова принять любое наказание.

– Не бузи, Семеныч. Я возмещу.

Витек подхватил маленькую кошку на руки и вышел из каптерки. Вслед ему донесся гогот – очевидцы обсуждали чудесное спасение животного и потешались над Карпенко, вновь и вновь рассказывающим историю задержания преступницы, с каждым разом обрастающую все более неожиданными подробностями.

Кошка на руках у Малых, похоже, наконец успокоилась, расслабилась и уютно свернулась в клубок, уложив хвост на лапы. Витек шел в сторону второго склада, где у него был оборудован ночлег, и потихоньку ворковал с новой питомицей:

– Ну что, подруга-ворюга… Назову тебя, скажем, Ксюшкой. А что, звучит! Кошка-Ксюшка, кошка-Ксюшка. Чтоб не как у всех – всякие Машки да Мурки. Как папку-то твоего звали, а? Небось из простых. Барсик какой-нибудь али Васька. Ксения свет Васильна… Будешь у меня жить. Намедни зав пищеблоком жалился – мышь одолела, припасы портит. Вот и поможем старику, изловим вредителей, правда же, Ксюшка? – Кошка подняла изумрудные глаза на своего спасителя и медленно моргнула. – Оформим тебя в штат базы, оклад одна рыбка в день, аванс двадцать пятого числа! – Он хохотнул. – А что, прямо сейчас к Юркаускасу и пойдем!

Кошка поселилась на складах. Очень скоро грузчики и водители привыкли к новому Витькиному питомцу. Ксюшка независимо расхаживала по территории, сторонясь людей, и подходила только к Витьку или кому-то из немногочисленных женщин, работавших на базе. Завидев Карпенко, она демонстративно, подняв хвост, удалялась, а при виде заведующего пищеблоком Ионеску, наоборот, спешила навстречу: у старика почти всегда находилось лакомство. Ионеску был благодарен кошке – над его продуктовым хозяйством висела угроза ревизии, и Ксюшка, словно чувствуя какую-то ответственность, дежурила около пищеблока, время от времени выкладывая на крыльце черного хода пойманных грызунов. Порча припасов постепенно прекратилась, и завпищеблоком выделил Витьку и его питомице благодарность в виде восхитительно запеченной свиной рульки.

Витек вряд ли отдавал себе отчет, почему он так привязался к кошке. Наверное, потому, что подаренная любому человеку природой потребность любить кого-то, заложенная и в нем самом, была не реализована, и возможность как-то реализовать ее – пусть даже в отношении обычной кошки – давала Витьку чувство собственной нужности. Или потому, что кошка создавала у него ощущение дома. Який вже дом, часто говорила Дашка Горелова, без живности. И теперь, когда в тесном закутке в конце второго ангара, где Витек соорудил себе лежбище, маленькая кошка делила с ним старый матрац, этот холодный угол действительно казался ему уютным и обжитым.

Впрочем, Витек понимал, что для полноценности дому не хватает хозяйки. Во время одного из редких выездов в Видное он, пополняя запасы водки для себя и снеди для кошки, познакомился с разбитной рыжей бабенкой, увлеченно разглядывающей витрину вино-водочного отдела. Бабенка отрекомендовалась Натахой, и Витек, недолго думая, позвал ее в гости. Оформив двухчасовой пропуск у охраны (начохр подозрительно рассматривал незнакомку, показавшуюся ему чуть пьяненькой), Малых затащил ее в свой закуток. Возмущенная кошка была выдворена с матраца и отправилась жаловаться Ионеску, а Витек с Натахой, распив принесенную водку, завалились спать прямо там, в ангаре.

Скандал вышел нешуточный. Парочку обнаружили рабочие, разгружавшие сухпайки, и сообщили руководству. Натаху увезли в город, а Витька долго распекал сначала Павловец, потом Юркаускас. Грузчики не нашли водочных бутылок и решили, что Витек приехал на базу уже пьяным. Его лишили премии, Григорий Юрьевич долго ругался, грозясь уволить недотепу-разнорабочего, но Иван Петрович уговорил его не принимать радикальных мер, а потом долго-долго с укоризной смотрел в глаза пристыженному Малых, смотрел и ничего не говорил.

Никто не знал, что рыжая Натаха после того случая еще несколько раз появлялась в доках. Витек обнаружил промоину под забором, огораживающим базу, замаскировал ее, как мог, ветками и мусором, и вечерами, пока никто не видит, принимал разбитную гостью, обычно являвшуюся с приятной ношей – бутылкой-другой горячительного.

Наконец, спустя несколько встреч, подруга объявила, что у нее началась задержка менструаций. Витек, сообразив, что это значит, страшно перепугался. Он доложил Юркаускасу о найденной промоине, и ее оперативно зарыли. Натаха пару раз пыталась пробиться через проходную, но Витек не отвечал на вызовы, скрываясь на складах. Наконец она перестала появляться. Он не знал, родила она или сделала аборт, и, по совести сказать, ему было все равно, – такой неожиданный поворот событий показал ему, как он был далек от того, чтобы нести ответственность за свои действия. И этот поступок, эта подлость – уже не какое-то мелкое воровство вроде нескольких банок тушенки, уведенных у Ионеску, или наручных часов начбазы, неожиданно пропавших во время совещания а потом так же неожиданно обнаруженных, когда поднялся шум, – поступок этот оказался одним из тех, за которые во время мрачных раздумий Витька порой терзала совесть, и свет становился не мил, и водка не лезла в горло.