Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга V"

Автор книги: Алексей Ракитин
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)
Разумеется, сторона обвинения обратила внимание на исключительную полноту и детализацию показаний, но намёк на ошибочность воспоминаний был «отбит» с ходу и притом очень удачно. Марианна Уэбстер заявила, что ведёт подробный дневник, а кроме того ежедневно пишет письма двоюродной сестре, а потому для неё не составляет проблемы буквально по минутам восстановить события того или иного дня. После такого ответа прокурор моментально утратил интерес к продолжению допроса и ни саму Марианну, ни её сестёр более не беспокоил.
Также суду дала показания Энн Финниген (Ann Finnigan), ещё одна обитательница дома Уэбстеров. Не совсем понятно, кто эта женщина – она лишь сообщила о себе, что приехала к Уэбстерам 16 ноября и с того дня оставалась в доме. Энн в целом подтвердила показания дочерей, добавив, что профессор являлся человеком привычки и чётко следовал выработанной схеме времяпрепровождения. Он всегда завтракал в интервале от 7:30 до 8 часов утра и обедал в 2 часа пополудни. С период с 16 по 30 ноября всего один раз время обеда было смещено ближе к полудню, т. к. Уэбстер вернулся раньше. Это было в среду 28 ноября, накануне Дня Благодарения.
Нельзя пройти мимо того, чтобы не сказать несколько слов о попытке защиты получить от врачей, проводивших осмотр останков Джорджа Паркмена, дополнительную информацию. С этой целью в суд сначала был вызван доктор Мартин Гэй (Gay), который после нескольких вводных вопросов адвоката Сойера сообщил, что конечности убитого выглядели так, словно подверглись продолжительному пребыванию в воде. Специфическое изменение кожи вследствие долго контакта с водой или влажным предметом обозначается специальным термином «мацерация».
Также доктору был задан вопрос о прижизненности удара ножом, рана от которого присутствовала в середине грудной клетки убитого. Доктор затруднился с ответом, заявив, что порез мог быть нанесён как до наступления смерти, так и после. Для правильного ответа на подобный вопрос требуется исследование под микроскопом прилегающих к ране мягких тканей (т.н. гистология), но в те времена данное направление медицины ещё не появилось. Кроме того, напомним, что участок груди вокруг раны подвергся воздействию какого-то активного химического соединения, возможно поташа или соляной кислоты, в результате чего произошло обесцвечивание кожи и уничтожение волосяного покрова. Такое воздействие исключало возможность определить на глаз существование кровоизлияния в области раны. По этой причине врач в середине XIX века никакого суждения о прижизненности ранения вынести не мог.
Следующим свидетелем стал доктор Уинслоу Льюис (Winslow Lewis), весьма известный в Массачусетсе человек. Семья Льюисов восходила корнями к первым пуританам, обосновавшимся в Новой Англии двумя столетиями ранее, отец его являлся строителем капитального маяка на подходе в Бостону и тем увековечил своё имя в истории штата. Сам 19-летний Уинслоу Льюис в 1818 году не сумел поступить в Медицинский колледж, и Джон Уэбстер, ныне подсудимый, утешал молодого человека и обещал, что у того всё получится на следующий год. То есть уже за 30 с лишком лет до описываемых событий Льюис и Уэбстер поддерживали отношения дружеские и даже доверительные.
Уинслоу Льюис действительно поступил в Гарвардский Медицинский колледж в 1819 году и успешно его окончил, продолжив образование в Европе. После возвращения в США Льюис осуществил перевод на английский язык и последующее издание ряда медицинских книг, приобретённых во Франции и Германии, в том числе фундаментального анатомического атласа. Работая в городской больнице Бостона и в больнице местной тюрьмы, Уинслоу Льюис стал широко известен и приобрёл немалую популярность среди населения Бостона и пригородов. Благодаря этому, а также удачному происхождению (из семьи старых пуритан!) и большим семейным связям Льюис сделал неплохую политическую карьеру, добившись неоднократного избрания в парламент штата Содружество Массачусетса. В последующие годы он вёл разнообразную общественную работу и занимал различные должности, с медициной не связанные. В частности, он являлся попечителем Бостонской публичной библиотеки, возглавлял Историко-генеалогическое общество и т. п.
Уинслоу Льюис, наряду с судьёй Фэем, являлся одним из немногих влиятельных друзей Джона Уэбстера, не отвернувшихся от профессора после его ареста. Поэтому появление этого человека в зале суда в качестве свидетеля защиты в каком-то смысле являлось закономерным.
В этой связи интересно то, что адвокаты не стали задавать Льюису вопросы о характере подсудимого, а сосредоточились сугубо на медицинском аспекте дела. Свидетелю были заданы вопросы о характере ножевого ранения грудной клетки, найденной в чайной коробке, и Льюис уклончиво ответил, что затрудняется определить его прижизненность и то, насколько причинённая рана оказалась смертельна. Далее он заметил, что не считает, будто подобную рану мог нанести профессор Уэбстер, но этот тезис не объяснил, и сейчас нам сложно понять, что именно хотел сказать данной фразой свидетель.
Адвокат Сойер продемонстрировал Льюису фрагменты частично сожжённой нижней челюсти потерпевшего и поинтересовался тем, когда, по его мнению, кость была сломана – до сожжения или после? Врач затруднился с ответом.
На вопрос о возможной мацерации конечностей убитого Уинслоу Льюис ответил положительно. По его словам, кожные покровы нижних конечностей действительно были мацерированы, но про тазовую область и грудную клетку он такого сказать не мог. Также свидетель ответил на ряд вопросов, связанных с организацией осмотра останков членами коронерского жюри (кто и когда это делал, где находились отдельные члены жюри).
В целом показания Уинслоу Льюиса оказались весьма сдержанными, в том смысле, что от старого друга подсудимого можно было ожидать более ярких и убедительных слов в его защиту. Тем не менее, признание факта мацерации ног жертвы, о которой судмедэксперты ранее не упомянули ни единым словом, можно было использовать в последующей защите подсудимого для оспаривания места и времени совершения преступления.
Следующий свидетель защиты – доктор Холмс (Holms), хирург по своей специализации – допрашивался как судебно-медицинский эксперт, то есть лицо, обладающее особыми знаниями и навыками. Защита поставила перед Холмсом вопрос о количестве крови, содержащейся в человеческом теле. Очевидно, это было сделано с целью указать в последующем на отсутствие крови в помещениях профессора Уэбстера в здании колледжа. Эксперт, сославшись на мнения неких уважаемых учёных, фамилии которых он, правда, не назвал, заявил, что крови в теле человека много. По измерениям одного учёного масса крови достигает 27 фунтов (12,2 кг), а по измерениям другого и того больше – примерно 34 фунтов (15,4 кг), объём же составляет около 17 кварт (16 литров).
Доктор Холмс и его неназванные учёные здорово напортачили в своих измерениях. Современная медицина оперирует совсем другими численными показателями. Считается, что у мужчин объём крови не превышает 6 литров, а у женщин – 4, причём эти числа округлены в большую сторону, у подавляющей части населения они заметно ниже. В общем, доктор Холмс во время дачи показаний в суде сильно ошибся, но адвоката Сойера это устроило, поскольку в его интересах было показать неизбежность большой кровопотери во время расчленения трупа.

В XIX и в первой половине XX столетий особую категорию зрителей, следивших за ходом открытых судебных процессов, составляли т.н. «гости судьи». Это были лица, допускаемые в зал по особым пригласительным билетам, подписанным ведущим процесс судьёй. Билеты эти распространялись среди разного рода важных персон – руководящих работников городской администрации, парламентариев, прокуратуры и полиции. Такие «гости» занимали специально подготовленные места неподалёку от судьи отдельно от обычных зрителей. Количество гостевых билетов соответствовало количеству кресел, поэтому если обычные зрители толпились в проходах, садились на колени родственников или даже влезали на подоконники, то гости судьи всегда были обеспечены сидячим местом. Из-за этого иногда приключались забавные беспорядки – раздраженные зрители захватывали стулья и кресла «гостей судьи», что расценивалось как нарушение общественного порядка и приводило к срыву заседания.
Другой вопрос, интересовавший защиту, был связан с наличием на останках, найденных в Медицинском колледже, костных мозолей, указывавших на срастание костей после переломов. Судмедэкспертиза обошла стороной эту деталь, очевидно, посчитав, что костные мозоли не имеют отношения к убийству и расчленению потерпевшего, но защита, по-видимому, питала надежду оспорить опознание останков. И сделать это можно было как раз, основываясь на факте наличия у убитого костных мозолей, поскольку о прижизненных переломах Джорджа Паркмена ничего не было известно.
Доктору Холмсу был задан ряд вопросов о природе образования костных наростов на местах сращения переломов. Эксперт уклончиво ответил, что темп образования костных мозолей и их размер зависит от величины содержания кальция в крови, что напрямую связано с питанием, возрастом, наличием некоторых заболеваний. Ответ носил самый общий характер, впрочем, как и вопрос.
Сторона же обвинения поинтересовалась возможностью определить прижизненность или посмертность перелома кости по характеру излома, но Холмс разъяснил, что нет никаких указаний на то, что кость ломается по-разному в зависимости от того, жив ли человек или мёртв.
В целом показания Холмса мало что дали защите, но вот следующий свидетель оказался не в пример интереснее. Этим свидетелем стал профессор Эбен Нортон Хорсфорд (Eben Norton Horsford), ещё один стародавний друг и даже союзник Джона Уэбстера. Это был интереснейший человек, настоящий учёный-энциклопедист, которыми был так богат XIX век. Хорсфорд с полным правом заслуживает того, чтобы сказать сейчас о нём несколько слов.
Родившийся в июле 1818 года Хорсфорд поначалу интересовался точными науками и окончил инженерную школу. Он некоторое время преподавал черчение и математику, но затем его внимание привлекла геология. Серьёзно углубившись в изучение этой науки, Хорсфорд испытал искренний интерес к органической химии и занялся изучением этого нового направления химической науки. Произошло это в 1842 году, на 25-м году жизни, во время поездки Эбена по Европе. Поездка эта носила учебно-ознакомительный характер – Хорсфорд посещал германские университеты, лаборатории известных учёных, предприятия, специализировавшиеся на выпуске химической продукции.
По возвращении в США Эбен Хорсфорд близко сошёлся с профессором Уэбстером. Последний помог молодому учёному в 1847 году занять профессорскую вакансию по кафедре физики в Научной школе Лоуренса (Lawrence Scientific School). Основным соискателем на это место являлся некий Генри Дарвин Роджерс, которому профессор Уэбстер противостоял всегда и во всём. Причина их конфликта не до конца понятна. Уэбстер называл Роджерса религиозным фанатиком и человеком инквизиторских убеждений, которого нельзя допускать к естественным наукам. Однако есть свидетельства того, что причина конфликта лежала в иной плоскости. Генри Роджерс поддерживал группу профессора Джорджа Б. Эмерсона, стремившегося изгнать Уэбстера из Гарварда.
В общем, в 1846 году в Гарварде шла незаметная постороннему глазу борьба различных центров силы, что в научных сообществах происходит сплошь и рядом. Уэбстер привлёк Хорсфорда на свою сторону и предложил поддержку в борьбе за соискание профессорского места. Задействовав все свои связи, Уэбстер обеспечил Хорсфорду победу во время голосования «Гарвардской профессорской корпорацией» 30 января 1847 года. Причём победа оказалась «чистой» – против кандидатуры Хорсфорда не проголосовал ни один профессор! Это случай не уникальный в истории Гарварда, но редкий.

Эбен Нортон Хорсфорд был обязан успешным началом своей научной карьеры в Гарварде профессору Уэбстеру. Неудивительно, что он посчитал своим долгом свидетельствовать в его защиту.
Именно после этого и началась большая научная карьера Эбена Хорсфорда. Он добился немалых успехов, открывая новые органические соединения с необычными и крайне полезными для человека функциями. Достаточно сказать, что Хорсфорд создал и запатентовал первый современный промышленный разрыхлитель. Человек, некогда не имевший денег для того, чтобы сделать предложение любимой девушке, стал, в конце концов, миллионером, и его жизненный успех явился следствием исключительных интеллектуальных качеств, пронесённой через всю жизнь тяги к знаниям и способности обучаться.
В общем, это был исключительно интересный учёный, чью незаурядную судьбу можно и нужно ставить в пример современной молодёжи, часто лишённой, к сожалению, позитивных ориентиров. Хотя, говоря сейчас о научных достижениях Эбена Хорсфорда и его большом жизненном успехе, мы сильно отклонились от хронологии повествования – в марте 1850 года всё это было у Хорсфорда далеко в будущем.
Присягнув и заняв свидетельское кресло, сей почтенный джентльмен сообщил суду, что ведёт преподавание в Научной школе Лоуренса и после ареста профессора Уэбстера замещает должность преподавателя химии в Гарвардском Медицинском колледже. В своей работе он использует нитрат меди, и это вещество ему хорошо знакомо. Нитрат меди является отнюдь не лучшим реагентом для удаления крови, и хотя он действительно может полностью уничтожать следы крови, тем не менее в любой химлаборатории найдутся вещества, посредством которых это можно проделать быстрее и эффективнее. Любой знаток химии, по мнению свидетеля, прекрасно осведомлён о подобных нюансах.
Это был очевидный выпад в сторону обвинения, и притом выпад очень удачный. Напомним, что, по официальной версии событий, профессор Уэбстер удалял кровь убитого, пролитую на лестнице из лаборатории в кабинет позади большого лекционного зала, посредством нитрата меди. Следы нитрата меди действительно были найдены на лестнице, но появились ли они там из-за удаления крови или случайного пролива? Из показаний Хорсфорда следовало именно второе…
Следуя за наводящими вопросами адвоката Сойера, свидетель рассказал об экспериментах по растворению плоти азотной кислотой, которые проводил лично. Как нам известно, служба коронера заказала соответствующее исследование, но защита, не полагаясь на государственную инстанцию, решила провести собственное исследование этого вопроса.
Эбен Хорсфорд рассказал суду, как растворял азотной кислотой говяжье мясо, кости быка и человеческие мышцы. Мускулатуру Хорсфорд получил от трупа, из которого изготавливался скелет, поэтому человеческих костей в распоряжении учёного не имелось. По его словам, полное растворение куска говядины при соотношении масс кислоты и плоти 1:1 происходит за 5 часов 20 минут. За это время реакция растворения полностью заканчивается, раствор кислоты становится полностью прозрачным и нерастворимого осадка не образуется. Человеческая мускулатура растворяется азотной кислотой быстрее, чем говяжья плоть. Кости быка (коровы) также растворяются довольно быстро, что может быть объяснимо их простым составом и наличием пустот. В своих экспериментах Хорсфорд пользовался неразбавленной азотной кислотой.
Продолжая отвечать на вопросы адвоката, Хорсфорд уточнил, что имеет опыт работы с человеческой кровью, хотя и не уточнил, что это за опыт. По смыслу вопроса можно заключить, что имелось в виду изучение способов удаления загрязнения кровью. Другой вопрос касался проблемы, связанныой с появлением и накоплением как трупных газов, так и газов, производимых растворением плоти азотной кислотой. Свидетель подтвердил, что при разложении плоти генерируется большое количество так называемых «трупных газов», точный состав которых неизвестен и является предметом научного поиска.2828
Сейчас мы знаем, что при разложении человеческого тела образуется сложная кобинация из 4-х различных газов, местом их образования является преимущественно кишечник, а объём настолько велик, что создаваемая такими газами подъёмная сила в воде может превышать 30 кг. По этой причине трупы утопленников зачастую всплывают даже в тех случаях, когда к ним прикреплён груз. Сейчас во многих странах мира ведутся работы по созданию автоматических детекторов «трупных газов» – создание таких устройств позволит отказаться от использования собак-ищеек при поиске мёртвых тел.
[Закрыть] Что же касается газа, выделяемого при растворении плоти азотной кислотой, то он не представляют какой-либо проблемы – в этом отношении намного опаснее для органов дыхания пары азотной кислоты сами по себе.
Ряд вопросов оказался связан с обыском химической лаборатории в Медицинском колледже. По словам свидетеля, там находилось 15 или 16 фунтов азотной кислоты (это несколько меньше 5 литров). Кроме того, Хорсфорду было разрешено осмотреть одежду профессора Уэбстера в доме последнего. Он осмотрел пару брюк, два пальто, кепку, рабочий комбинезон и пр. – ничего, похожего на кровь, Хорсфорд на одежде не обнаружил, хотя и оговорился, что осмотр был беглым.
Очень интересным оказалась часть допроса, связанная с предполагаемым выбором преступником оптимального способа избавления от трупа, если в распоряжении такого преступника имеется химлаборатория с тигельной печью. Хорсфорд заявил, что самый простой и эффективный способ бесследного уничтожения человеческого тела для любого, знакомого с химией специалиста – это его полное растворение в азотной кислоте. Для этого потребуется примерно 120 фунтов неразбавленной азотной кислоты (~55 кг или 37 литров) и железная ёмкость, облицованная фарфором. Процесс растворения не будет сопровождаться какими-либо особыми запахами, выделением большого объёма газа и т. п. демаскирующими признаками. Подобную процедуру можно осуществить за несколько часов, не привлекая внимания окружающих.
Со слов свидетеля можно было понять, что тот сценарий преступления, который нарисовала сторона обвинения, выглядит далеко неоптимальным и малоэффективным. Уэбстеру, если только тот действительно загодя планировал убийство кредитора, следовало озаботиться приобретением ёмкости подходящего размера и необходимого количества азотной кислоты. Возня с тигельной печью представлялась сложной, неудобной, растянутой с точки зрения затрат времени и совершенно избыточной [разумеется, при условии наличия потребного количества азотной кислоты].
В ходе перекрёстного допроса Эбен Хорсфорд ответил на большое количество вопросов, связанных со своими экспериментами по растворению плоти и удалению загрязнений кровью. В частности, он сообщил, что нитрат меди удаляет кровь с одежды, хотя и делает это медленно. Также уточнил, что для быстроты протекания реакции растворения желательно брать кислоту и плоть не в соотношении масс 1:1, а с некоторым превышением массы кислоты. А вот с ответом на вопрос Генерального прокурора о возможности растворения в кислоте керамических зубных протезов, Хорсфорд затруднился. Он признал, что таких экспериментов не проводил, а без натурного испытания утверждать что-либо было бы опрометчиво.
Уже в самом конце своих показаний Эбен Хорсфорд безо всяких наводящих вопросов позволил себе дать характеристику профессору Уэбстеру. Он его назвал добрым, мягким и человечным. Наверное, в ту минуту свидетель никого не обманывал – именно таким он подсудимого и знал!
Вызов Хорсфорда в суд явился сильным ходом со стороны защиты, но таковой оказался в арсенале адвоката Сойера отнюдь не единственным. Следующим очень удачным во всех отношениях ходом стало появление в суде Уилльяма Мортона (Wm. T. G. Morton), стоматолога и зубного техника, практиковавшего в Бостоне уже 8 лет и выполнявшего все виды стоматологических работ. В самом начале допроса свидетель сообщил, что знаком с работами доктора Кипа, того самого зубного техника, что занимался санацией и протезированием полости рта Джозефа Паркмена.
Мортону были предъявлены зубные протезы, найденные в ходе обыска помещений профессора Уэбстера в Медицинском колледже. Осмотрев улики, свидетель заявил: «Я не вижу никаких особых признаков, по которым эти зубы могли бы быть идентифицированы» («I do not see any marks about these teeth by which they might be identified.»). Хотя Мортон употребил слово «зубы», следует иметь в виду, что говорил он не о расколовшихся зубах, а о том самом зубном протезе, который был изготовлен доктором Кипом.
Дальше – больше. Продолжая свои рассуждения, Мортон добавил, что шлифовка с внутренней стороны зубного протеза представляется довольно необычной операцией, которую опытные специалисты стараются избегать. Для этого протезы изготавливают так, что их внутренняя сторона, обращённая к языку, получается очень гладкой и шлифовки не требует. Продолжая анализ гипсового слепка челюсти Паркмена и зубного протеза, доктор Мортон обратил внимание на не очень-то хорошее соответствие одного другому, что выглядит довольно странным для работы мастера.
Немного углубившись в теорию протезирования зубов, свидетель рассказал о существовавших тогда правилах сверления челюсти под щтифты и заявил, что не отмечает в предъявленных ему уликах соблюдение этих правил. В целом же работу мастера, изготовившего предъявленный ему протез, он признал вполне заурядной и не содержащей никаких уникальных черт или элементов. Дословно Мортон выразился так: «Челюсть, которую я держу в руке, не демонстрирует сколь-нибудь необычайной степени притирки; я могу перебрать огромное количество имеющихся у меня зубов и найти такие, которые подошли бы [без дополнительной подгонки] к челюсти в моей руке».2929
Дословно на языке оригинала: «The jaw I have in my hand does not show an unnsual degree of absorption; I could go to a refuse lot of teeth in my possession and find those which would fit in the jaw before me».
[Закрыть]
Сказав это, доктор Мортон взял принесённый с собой мешочек с керамическими протезами зубов и на глазах суда довольно быстро подобрал необходимую комбинацию. Затем сказал, что из имеющегося у него запаса готовых стандартных зубов он может без малейшего затруднения составить 4 или 5 подобных блоков. Мортон закончил своё выступление, обыденно заявив, что не видит в представленной ему улике ничего необычного.
Суд следил за ним точно за фокусником, извлекавшим из шляпы то гирлянду, то кролика, то зонтик. Мортон на контрасте с доктором Кипом смотрелся очень выгодно. Последний чванился своим опытом, всеобщим уважением, важно рассказывал, как на протяжении нескольких десятилетий являлся семейным стоматологом одного из богатейших жителей Бостона, как аккуратно и быстро он выполнил заказ уважаемого джентльмена, и его ассистент шлифовал протез даже в ночное время! И тут выходит доктор Мортон и без долгой демагогии объясняет всем, что работа мистера Кипа – весьма халтурна, выполнена с ошибками, протез плохо притёрт к челюсти и шлифовать его изнутри вообще незачем – надо лишь с самого начала правильно изготавить!
Получился эдакий сеанс публичного разоблачения шарлатана, причём сеанс убедительный, наглядный и доходчивый. Фокус с подбором зубов, соответствовавших протезу, несомненно, произвёл сильное впечатление на всех, видевших выступление Мортона!
Последовавший перекрёстный допрос свидетель выдержал с честью, что удивлять не должно – он отлично разбирался в том, о чём говорил, и хорошо подвешенный язык придавал его мнению необходимую убедительность. Мортон, отвечая на вопросы главного обвинителя, рассказа суду, что знал Джорджа Паркмена при жизни, и на вопрос о возможном необычном строении челюстей Паркмена ответил, что не считает их аномальными. Подумав немного, Мортон пояснил, что в принципе нельзя отыскать двух человек с полностью совпадающими челюстями, но при этом челюсти всех людей в определённых точках совершенно одинаковы. У Джорджа Паркмена была выдвинута вперёд нижняя челюсть, но в этом нет никакой аномалии, и Мортон заявил, что знает нескольких жителей Бостона с таким же точно строением челюстей, хотя и не хотел бы их называть, поскольку они живы.
На вопрос о возможном опознании работы доктора Кипа свидетель ответил без обиняков, что не может опознать в предъявленному ему зубном протезе работу упомянутого специалиста, хотя знаком с его стилем. Отвечая на другой вопрос, связанный с предполагаемой уникальностью зубных протезов, доктор Мортон сказал, что пресловутая индивидуальность протезов сильно преувеличена и протезы одного человека могут безо всякой подгонки подходить другому – это нормальное явление. Далее свидетеля попросили сделать предположение о возрасте человека, гипсовая модель челюстей которого была ему предъявлена [речь шла о гипсовых слепках челюстей Джозефа Паркмена, изготовленных доктором Кипом]. Мортон быстро ответил, что, по его мнению, обладателю таких челюстей было 55 лет или около того.
На вопрос Генпрокурора, может ли зубной мастер помнить свою работу, доктор Мортон ответил, что мастер, разумеется, помнит свою работу в течение некоторого времени, но не слишком долго. У самого Мортона, по его словам, не было случаев, чтобы он запоминал чьи-то зубы и челюсти на длительный срок.
Доктор Мортон оказался очень удачным для защиты свидетелем. Он легко и непринуждённо поставил под сомнение показания доктора Кипа, опознавшего зубной протез своей работы, который был им изготовлен для Джорджа Паркмена. А идентификация расчленённого трупа, найденного в Медицинском колледже, в значительной степени основывалось именно на показаниях Кипа. Если бы защите удалось разрушить уверенность присяжных в правильной идентификации останков, то с большой вероятностью дело попросту развалилось бы, и следует признать, что Мортон очень помог защите продвинуться в этом направлении.
Следующий свидетель также оказался весьма полезен обвиняемому, хотя и совсем по другой причине. Дэниел Тредвелл (Daniel Treadwell) являлся соседом профессора Уэбстера и другом его семьи. Он имел возможность часто видеться с подсудимым и подолгу общаться с ним в неформальной обстановке, а потому его показания о совместном с профессором Уэбстером времяпрепровождении после 23 ноября 1849 года [т.е. дня убийства Паркмена], представляли немалый интерес. Свидетель заявил, что вечером 23 ноября подсудимый пришёл к нему в гости вместе с женой – это произошло около 20:30. Вечерние посиделки затянулись приблизительно 1—2 часа – точнее Тредвелл просто не мог определить. Тогда же у него в гостях находились супруги Вайман, а чуть позже к компании присоединился судья Фэй. То есть, тут мы видим полное соответствие тому, что об этом вечере рассказывали суду другие свидетели.
Если верить официальной версии событий, то к тому времени с момента убийства Джорджа Паркмена минуло 6, может быть, 7 часов. Как же выглядел и как себя вёл профессор Уэбстер в то время? Тредвелл заявил суду, что не отметил в тот вечер в поведении и словах подсудимого никаких особенных признаков волнения, он оставался весел, спокоен и не демонстрировал необычную задумчивость.
Свидетель встречался с подсудимым и после вечера пятницы. На следующей неделе имели место, по крайней мере, 2 встречи, во время которых Тредвелл и Уэбстер беседовали на разнообразные темы. Свидетель довольно подробно описал как эти встречи, так и сопутствовавшие им разговоры – на этих деталях вряд ли следует сейчас делать акцент. Но для нас представляет несомненный интерес то обстоятельство, что собеседники в числе прочих событий и новостей обсуждали исчезновение Джорджа Паркмена и проводившуюся в Бостоне и окрестностях поисковую операцию.
По словам Тредвелла, поведение профессора Уэбстера на протяжении 23—30 ноября оставалось всё время абсолютно спокойным и обыденным, ничто не выдавало его причастность к исчезновению Паркмена или особую осведомлённость об обстоятельствах этого дела.
Следующим важным свидетелем защиты стала некая Лина Хэтч (Lena Hatch), женщина, чья связь с этим делом до того никак не отмечалась и никому не была известна. Толком неизвестно, кто она и чем занималась её семья, из показаний Лины мы знаем только, что она была знакома с Джорджем Паркменом 15 лет. Опять-таки, непонятно, каким было это знакомство – близким, семейным, деловым, шапочным, случайным.
Согласно показаниям Лины Хэтч, она проживала в доме №15 по Вайн-стрит, то есть как раз в том районе, где Джорджа Паркмена видели в последний раз. По словам свидетельницы, 23 ноября в 13:47 или 13:48 она видела Джорджа Паркмена, идущим по правой стороне Кембридж-стрит между улицами Норт-Рассел (North Russel) и Блоссом-стрит (Blossom street). Этот квартал удалён от здания Медицинского колледжа приблизительно на 350 метров и, что особенно важно, – он находится южнее всех тех объектов, возле которых Джорджа Паркмена видели после 13:30 [т.е. магазина на Фрут-стрит, мануфактуры Фаллеров и Медицинского колледжа].
Приведённая ниже схема наглядно иллюстрирует отмеченное обстоятельство.

Район Медицинского колледжа и Кембридж-стрит, где Джорджа Паркмена видели в последний раз 23 ноября 1849 года. Условные обозначения: А – продуктовый магазин на Фрут-стрит, в котором Паркмен оставил пакет с покупками, пообещав вернуться за ним в 2 часа пополудни; B – мануфактура братьев Фаллер, мимо которой чуть позже 13:30 проходил Паркмен, что заметили независимо друг от друга несколько свидетелей; C – Медицинской колледж, в направлении которого уходил Паркмен и в который он, согласно показаниям некоторых свидетелей вошёл; D – участок Кембридж-стрит, где Лина Хэтч после 13:45 увидела Паркмена, шагавшего по правой (северной) стороне улицы; E – место жительства Паркмена на Бикон-стрит. Расстояния с учётом огибания углов приблизительно равны: между точками С и D 350—380 метров, а между D и E – 500 метров. Стрелка указывает направление к мосту, по которому можно было попасть в Кембридж. Схема наглядно демонстрирует, как после 13:45 Джордж Паркмен оставил район медколледжа, переместился гораздо южнее и либо направился домой, либо двинулся в направлении Кембриджа.
Откуда же Лина Хэтч узнала точное время, когда ею был замечен Паркмен? Женщина пояснила, что носит с собою часы и именно в ту минуту посмотрела на циферблат. Стрелки показывали 13:47 либо 13:48 – свидетельница могла ошибиться на одно деление на циферблате.
Показания Лины, если только они были точны, переворачивали официальную версию с ног на голову. Картина преступления теперь получалась совершенно иной – Паркмен, посетивший Медицинский колледж и получивший там деньги от профессора Уэбстера, благополучно вышел на улицу и направился на юг! По Кембридж-стрит он выходил прямо к мосту через реку Чарльз, по которому можно было попасть из Бостона в Кембридж. Рассказ Лины Хэтч никак не прояснял, где, кем и как был убит Джордж Паркмен, но он позволял объяснить нестыковки, которые имела официальная версия преступления. Например, ту, почему в помещениях профессора Уэбстера и на его одежде не оказалось крови [а ведь её должно было быть много!]? Да потому, что Паркмена не убивали в помещениях колледжа, и делал это не подсудимый! Или, например, почему труп не был найден в помещениях профессора Уэбстера при первом осмотре здания? Да потому, что в то время трупа там не было, он находился за пределами колледжа и был внесён в здание после того, как полиция его осмотрела [что со стороны хитроумного преступника выглядит очень разумным, кстати, говоря]. И если поверить подсудимому, утверждавшему, что он передал значительную сумму денег кредитору, то становится понятным, почему Паркмен не явился в 14 часов в магазин на Фрут-стрит за пакетом с продуктами – он спешил внести деньги в банк, понимая, что продукты можно будет забрать позже – и через полчаса, и через час.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.