Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга V"

В последующие десятилетия Джордж Патнэм занял должность пастора, возглавил приход и стал довольно популярен среди жителей штата Содружество Массачусетса. Священник позиционировал себя как строгого и взыскательного духовного наставника, который не тратит время на пустую говорильню, но требует от окормляемой паствы деятельного служения во славу Господа. Разговаривая однажды с одним из известных бостонских проповедников, Патнэм поинтересовался, как много времени тот готов посвятить беседе с прихожанином, обратившимся к нему с частной просьбой? Услыхав, что проповедник будет разговаривать столько, сколько потребуется, скажем, полчаса или даже сорок минут, Патнэм небрежно заметил, что не стал бы тратить на подобные пустяки больше пяти минут. И пояснил, что продолжительный разговор с мирянами на духовные темы лишён всякого смысла, поскольку обыватель мало что способен понять и быстро устанет от абстрактных рассуждений.

Преподобный Джордж Патнэм получил то, чего так хотели добиться сотрудники полиции, работники прокуратуры и члены жюри присяжных – профессор Уэбстер 23 мая 1850 года признался ему в убийстве своего кредитора Джорджа Паркмена. Утром 2 июня осуждённый передал преподобному собственноручно написанное признание, в котором изложил события, связанные как с самим преступлением, так и тем, что последовало далее.

Согласитесь, эта маленькая история довольно выразительно характеризует преподобного!

В 1850 году он много работал с тюремными узниками, устраивая проповеди в городской тюрьме на Леверетт-стрит. Поскольку профессор Уэбстер после вынесения приговора остался без духовного наставника – преподобный Паркмен, брат убитого, отказался с ним общаться – Патнэм в качестве духовника предложил осуждённому себя. По-видимому, между ними установилась хорошая психологическая связь. Хотя преподобный был значительно моложе профессора Уэбстера, их объединяла учёба в одном учебном заведении, в котором, кроме того, Уэбстер долгое время занимался преподаванием. На протяжении апреля и первой половины мая они неоднократно встречались, и преподобный склонял профессора к тому, чтобы тот признался в убийстве Джорджа Паркмена. Уэбстер упирался, он явно не был готов к тому сеансу саморазоблачения, на котором настаивал энергичный священник.

Мы не знаем, как именно убеждал смертника духовный пастырь, какими доводами оперировал, что обещал взамен, но в конечном итоге Патнэм своего добился. О чём преподобный и сообщил Тюремной комиссии. По его словам ещё 23 мая – спустя менее 2-х месяцев с момента вынесения смертного приговора – профессор Джон Уэбстер сделал устное признание об обстоятельствах убийства Джорджа Паркмена. По прошествии более чем месяца он дополнил свой рассказ собственноручно написанным заявлением, которое передал преподобному Патнэму.

В своём кратком обращении к членам комиссии священник рассказал о проведённой работе с осуждённым и полученном из рук последнего документе, который, возможно, способен будет сыграть важную роль в его дальнейшей судьбе. Патнэм передал этот документ в распоряжение Тюремной комиссии, после чего сенсационная информация о признании приговорённым своей вины моментально облетела весь Бостон. Вечерние газеты рассказали о случившемся во время заседания, и спустя несколько дней пресса предала гласности текст письменного заявления Джона Уэбстера, снабдив эту любопытную публикацию комментариями самых разных лиц, в т.ч. и преподобного Патнэма.

Поворот в сюжете оказался воистину необыкновенным! На протяжении многих месяцев Джон Уэбстер хладнокровно запирался, отрицая любые подозрения в собственной причастности к исчезновению кредитора. Он выступил в суде в собственную защиту и сделал это обдуманно, довольно убедительно и даже не без некоторого актёрского таланта. И вот теперь последовало письменное признание, эдакое саморазоблачение, воистину чудовищное и позорное! Неужели смертник решился рассказать всё?

Одна из многочисленных публикаций, посвящённых признанию Джоном Уэбстером своей вины, появившаяся в номере газеты «Port Tobacco» от 10 июля 1850 года. В статье текст признания убийцы приводился целиком.

Документ, вышедший из-под пера Джона Уэбстера, довольно велик – более 20 тыс. знаков. У нас нет возможности привести его целиком, но рассмотреть его основные моменты следует.

Итак:

– Джордж Паркмен был приглашён Джоном Уэбстером в Медицинский колледж запиской, переданной 20 ноября с мальчиком-посыльным по фамилии Максвелл (Maxwell). В записке Уэбстер предлагал кредитору явиться в пятницу, т.е. 23 ноября, к половине второго пополудни, когда профессор заканчивал лекцию. Профессор не предполагал передавать кредитору какие-либо деньги, никакими заметными денежными суммами он не располагал вообще. Цель приглашения Уэбстер объяснил так: «Смысл моей записки состоял в том, чтобы просто задать вопрос об обсуждении ситуации. Я не сообщал в ней, будто могу произвести выплату, или что я намерен назначить [время] выплаты. Я лишь хотел получить на несколько дней освобождение от его домогательств [речь о домогательствах Джорджа Паркмена], которым подвергался ежедневно, иногда в очень неприятной и беспокоящей форме, а также предотвратить, по крайней мере, насколько это окажется возможным, исполнение его недавних угроз использования суровых мер.»3333
  На языке оригинала: «The I purport of my note was simply to ask the I conference. 1 did not tell him, in it what i I could do, or what 1 had to say about the payment. 1 wished to gain, for those few days, a release from his solicitations, to which I was liable every day, on occasions, and in a manner very disagreeable and alarming, and also to avert for so long a time, at least, the fulfilment of recent threats of severe measures.»


[Закрыть] Под «суровыми мерами» Уэбстер имел в виду угрозу преследования в суде, озвученную немногим ранее кредитором.

– Поскольку ответа Уэбстер не получил, он решил встретиться с Паркменом, дабы подтвердить время и место встречи. Утром 23 ноября профессор появился на пороге дома кредитора и коротко с ним поговорил. Паркмен подтвердил свою явку в Медицинский колледж в тот же день к 13:30. В этом месте нельзя не отметить следующую деталь: правоохранительные органы при проведении расследования установили, что утром 23 ноября к Паркмену являлся некий джентльмен, с которым предприниматель имел непродолжительную деловую беседу. Личность посетителя установить не удалось – этого человека не видела ни домашняя прислуга, ни члены семьи. В какой-то момент появилось предположение, согласно которому утром того дня к Паркмену приходил будущий убийца, возможно, имевший намерение расправиться с ним, но отказавшийся от своих планов в силу неких неясных причин. Возможно, реализации преступного замысла помешало присутствие в доме посторонних лиц [впрочем, это всего лишь одно из нескольких возможных допущений]. Позже Джон Уэбстер во время разговора с преподобным Фрэнсисом Паркменом признал факт своего утреннего визита к брату священника. Потому данная деталь не привлекала более внимания следствия. Но как видим, первоначальное предположение об утреннем визите будущего убийцы оказалось абсолютно верным.

– Джордж Паркмен появился на пороге большого лекционного зала между половиной второго и двумя часами пополудни, как то и было ему предложено. Уэбстрер в это время мыл химическую посуду после только что закончившейся лекции. Он предложил кредитору уйти из лекционного зала и спуститься в химическую лабораторию этажом ниже. Паркмен согласился. Запланированная встреча оказалась очень короткой и почти сразу же приняла остро конфронтационный характер. Ещё находясь на лестнице, Джордж Паркмен поинтересовался у профессора, готов ли тот вернуть долг. Уэбстер принялся объяснять, что не в силах это сделать в ближайшее время. То, что произошло далее, он описал в таких выражениях:»(…) Он не захотел меня слушать и прервал меня с большой горячностью. Он назвал меня негодяем и лжецом и продолжал осыпать меня самыми горькими насмешками и оскорбительными эпитетами. (…) Я не могу сказать, как долго продолжался поток угроз и оскорблений, и я могу вспомнить лишь малую часть того, что он сказал; сначала я принялся перебивать, пытаясь успокоить его, чтобы я мог добиться цели, ради которой я планировал этот разговор, но я не мог заставить его замолчать, и вскоре мой собственный гнев вышел из-под контроля; я забыл обо всём и не получил ничего, кроме его словесной пощёчины.»3434
  На языке оригинала:» (…) he would not listen to me, and interrupted me with much vehemence. He called me a scoundrel and liar, and went on heaping on me the most bitter taunts and opprobrious epithets. (…) I cannot tell how long the torrent of threats and invectives continued, and I cannot recall to memory but a small portion of what he said; at first, I kept interposing, trying to pacify him, so that I might obtain the object for which I sought the interview, but I could not slop him, and soon my own temper was up; I forgot every thing, and fell nothing but the sling ol his words.»


[Закрыть]

– Чувствуя себя крайне оскорблённым и испытав прилив гнева, профессор Уэбстер нанёс Джорджу Паркмену удар палкой по голове, после чего последний упал. Момент этот описан в признании осуждённого крайне скупо, из него даже нельзя понять, в какую часть головы этот удар последовал – правую, левую, по затылку, темени и пр. По мнению Уэбстера, орудием явилась палка диаметром около 2 дюймов (~5 см) и длиной около 2 футов (~60 см). Палку эту он принёс в лабораторию ранее для того, чтобы продемонстрировать студентам, как различные химические вещества, не являющиеся краской, могут изменять цвет древесины. Палка эта не была найдена при обыске по той причине, что профессор её вскоре сжёг в печи. Единственная значимая деталь, о которой упоминает Уэбстер в связи с ударом Паркмена по голове – это кровотечение изо рта жертвы. После крайне скупого описания собственного нападения, Уэбстер мимоходом сообщает о попытках оказать помощь потерпевшему – этим он занимался якобы около 10 минут. Убедившись, что кредитор бесповоротно мёртв, профессор озаботился скорейшим запиранием дверей, ведущих в лекционный зал из химлаборатории и в лабораторию из помещений 1-го этажа. Свои действия по сокрытию содеянного профессор никак не объяснил, ограничившись довольно странным вопросом: «И что же тогда мне оставалось делать?» («And then what was I to do?»). По-видимому, читатели этого текста должны были согласиться с тем, что ничего, кроме сокрытия следов убийства, в той ситуации сделать уже не представлялось возможным.

– Куда более подробно убийца описал свои последующие действия, постаравшись представить их таким образом, чтобы не выглядеть грабителем. Он написал об этом так: «Первое, что я предпринял, едва только смог что-либо [осмысленно] делать – так это оттащил тело в смежную частную комнату, где я снял одежду и начал бросать ее в огонь, который горел в верхней лаборатории. Вся одежда была уничтожена в печи в тот же день вместе с бумагами и записной книжкой и всем содержимом карманов. Я не осматривал карманы и не вынимал ничего, кроме часов. Я обнаружил их по болтавшейся цепочке. Я забрал часы и бросил их с моста, когда ехал в Кембридж.»3535
  Дословно на языке оригинала: «The first thing 1 did, as soon as I could do anything, was to draw the body into the private roon adjoining, where I took off the clothes, and began putting them into the fire, which was burning in the upper laboratory. They were all consumed there that afternoon, with papers, pocket book, and whatever they contained. I did not examine the pockets, nor remove anything, except the watch. I saw that, or the chain of it, hanging out. I took it, and threw it over the bridge as I went to Cambridge.»


[Закрыть]

– Рассказ о расчленении трупа также оказался весьма лаконичен. Профессор сообщил только, что разрезание тела осуществлялось в мойке [раковине] в помещении химлаборатории. Слабосильный профессор при попытке поднять тело крупного мужчины столкнулся с большой проблемой, с которой едва смог справиться. Чтобы затащить тело в мойку, находившейся гораздо выше уровня пола, Уэбстеру пришлось стать в неё ногами. После того, как труп был втиснут в мойку, убийца разрезал его на части со всей возможной быстротой. О своей работе по разделке трупа Уэбстер высказался так: «Он был полностью расчленён. Это было сделано быстро, работа оказалась ужасной, но отчаянно необходимой» («It was entirely dismembered. It was quickly done, as a work of terrible and desperate necessity.»). Во время своих мрачных манипуляций Уэбстер открыл кран, и проточная вода благополучно унесла в сток кровь, полностью скрыв следы содеянного. Тут нелишним будет вспомнить то обстоятельство, что хотя Джон Уэбстер преподавал химию, на самом деле он являлся дипломированным врачом, окончившим тот самый Гарвардский Медицинский колледж, в котором впоследствии работал. То есть он видел, как проводились аутопсии мёртвых тел, сам в студенческие годы практиковался в этом, и хотя после этого нужный навык не поддерживал, тем не менее, общее понятие о том, как надлежит правильно отделять конечности и извлекать внутренние органы, имел. И полученные в студенческие годы знания и опыт ему в тот день, безусловно, очень помогли.

– Продолжая свой рассказ о расчленении, Уэбстер сообщил, что пользовался для этого одним только ножом, найденным при обыске в чайном сундуке. Никакие другие инструменты, в том числе и обнаруженный в его вещах ятаган, не использовались. Также Уэбстер особо подчеркнул, что никогда не видел кувалду, о подозрительной пропаже которой Эфраим Литтлфилд рассказывал полиции, более того, он даже не подозревал о существовании таинственно исчезнувшей кувалды.

– Следующая важная деталь, связанная с расчленением трупа Паркмена, касалась сливной трубы, через которую кровь убитого отводилась из мойки. Труба эта дала течь, и на потолке этажом ниже образовалось зловещего вида алое пятно. Оно было светлее естественного цвета крови, но всё же бросалось в глаза [на белом-то потолке!]. Удивительное дело, но никто из должностных лиц, осматривавших колледж после 23 ноября, на это пятно внимания не обратил. Литтлфилд также его не заметил. Сторона обвинения не поднимала в суде вопрос о происхождении пятна, пытаясь обнаружить нечто подозрительное там, где его не было вовсе, и при этом не замечая по-настоящему подозрительные следы там, где они находились на виду.

– Но, пожалуй, самая интересная деталь, связанная с расчленением и сокрытием останков Джорджа Паркмена, касалась того, где они находились вплоть до того времени, когда убийца приступил к их сожжению, то есть в период со второй половины пятницы 23 ноября по среду 28-го числа. Профессор Уэбстер исчерпывающе объяснил это загадку, и его повествование лучше всего убеждает нас в том, что написанное им признание – это правда, а не самооговор. Части разрезанного тела убийца спрятал в разных местах и даже на разных этажах! Таз и некоторые конечности Уэбстер спрятал… под крышкой стола в большом лекционном зале, где была смонтирована большая свинцовая ванна, называемая работниками колледжа «колодец» («the well»). Через эту ванну постоянно протекала холодная вода. Грудная клетка была спрятана в аналогичный «колодец» под таким точно столом в химической лаборатории под лекционным залом [т.е. этажом ниже]. Этот «колодец» Уэбстер заполнил водой и добавил в неё поташ. Череп и внутренние органы были брошены убийцей в тигельную печь сразу после расчленения трупа и там сгорели практически без остатка. Большая розыскная группа, проводившая сплошной осмотр здания колледжа от конька крыши до подвала включительно, ничего подозрительного не обнаружила. Никому из полицейских и их сопровождавших лиц не пришло в голову отодвинуть крышки столов в большом лекционном зале и химлаборатории. Уэбстер очень удивился своему везению.

– В своём письменном признании убийца особо настаивал на том, что не разводил огонь в тигельной печи специально для сожжения останков. В день убийства огонь был разведён для получения газообразного кислорода, сожжение внутренних органов и головы Джорджа Паркмена явились своего рода экспромтом. Иначе говоря, профессор просто воспользовался тем обстоятельством, что тигельная печь во второй половине дня 23 ноября работала на всю мощь.

– В пятницу 23 ноября профессор Уэбстер покинул здание Медицинского колледжа около 6 часов вечера. Написав это, Уэбстер подтвердил лживость своего утверждения в суде о том, будто в день убийства Паркмена он покинул рабочее место спустя час после появления кредитора.

– Представляет определённый интерес оценка убийцей собственных действий. Профессор признал, что совершил ряд серьёзных ошибок. Прежде всего, он не подумал о том, что Паркмен мог рассказать многим людям о намерении посетить Медицинский колледж для переговоров с ним, профессором Уэбстером. Убийца задумался над этим обстоятельством лишь вечером в субботу 24 ноября, прочитав заметку об исчезновении предпринимателя. В этой заметке сообщалось, что полиция разыскивает неизвестного джентльмена, посетившего утром 23 ноября Паркмена на дому. Профессор решил сообщить занятым розыском лицам, будто его встреча с Паркменом закончилась передачей тому значительной части долга, но… к тому времени он уже совершил другую серьёзную ошибку! Днём 24 февраля Джон Уэбстер положил на банковский счёт 90$, полученные ранее от банковского клерка Петти. Уэбстер был не настолько богат, чтобы одновременно гасить долги и относить в банк столь значительную сумму денег. Другой серьёзной ошибкой стало то, что Уэбстер назначил Паркмену встречу сразу после лекции, в то самое время, когда колледж был полон студентов. Мысль о том, что множество учащихся видели Паркмена, направлявшегося по главной лестнице в большой лекционный зал 2-го этажа, лишила профессора покоя. Комизм ситуации заключается в том, что никто из студентов Паркмена не опознал и полиции ничего сообщил, но профессор Уэбстер тогда об этом так и не узнал. Как нам доподлинно известно из последующих событий, отыскался всего один свидетель, запомнивший Джорджа Паркмена, направлявшегося в колледж – этим человеком оказался Эфраим Литтлфилд.

– Не находя места от снедавшей его тревоги, профессор Уэбстер в воскресенье отправился в колледж и перепрятал останки, оставленные в «колодцах» под столами в большом лекционном зале и химлаборатории. Части тела, которые хранились в лекционном зале, кроме одного бедра, он сбросил в ассенизационную камеру, а грудную клетку, до того находившуюся под столом в химической лаборатории, и бедро поместил в чайную коробку [сундук]. Никаких объяснений этим манипуляциям признание Джона Уэбстера не содержит.

– Что касается ножевой раны грудной клетки («перфорации ножом»), то она была сделана посмертно. Цель этого повреждения убийцей также не разъяснялась.

– В среду 28 ноября профессор Уэбстер сжёг в тигельной печи какие-то фрагменты тела, хотя какие именно, припомнить не смог. В своём признании он подчеркнул, что к тому моменту не совсем представлял, что ему надлежит делать далее. Чайный сундук с разрезанной грудной клеткой внутри он оставил на столе: «Я так и не решил, куда же мне, в конце концов, поставить [эту] коробку» («I had not concluded where I should finally put the box»).

– Некоторую часть своего признания профессор Уэбстер посвятил рассуждениям о том, как ему следовало бы избавиться от крупных частей трупа в последующем. В этих умозрительных рассуждениях мало смысла и конкретики, единственно, чем они интересны для нас – так это признанием того, что Медицинский колледж рассматривался преступником только лишь как место для временного сокрытия останков. Впрочем, как о своего рода ироничном казусе можно упомянуть и о другой мелочи, не лишённой интереса. Автор имеет в виду размышления убийцы над тем, как ему следует извлекать части трупа из ассенизационного колодца. Необходимость спуститься вниз и собрать части тела руками профессором не рассматривалась, очевидно, из тех соображений, что «настоящий джентльмен» в нечистотах не копается, предоставляя это делать другим. Чтобы поднять наверх части трупа, Джон Уэбстер надумал изготовить «гребёнку» с острыми рыболовными крючками, которую можно было забрасывать в колодец и тащить по дну леской; крючки должны были зацепить плоть, после чего «гребёнку» следовало извлечь.

– Профессор Уэбстер настаивал на том, что не использовал азотную кислоту для уничтожения тела жертвы или следов своих преступных манипуляций. Азотная кислота была пролита им на лестнице из химлаборатории в кабинет позади лекционного зала, но это не имело ни малейшего отношения к убийству Паркмена. По этой причине все домыслы следствия о пролитой на лестнице крови и попытках её уничтожения лишены какого-либо смысла. Никаких следов крови на полу или предметах мебели убийство не оставило, последующее расчленение, осуществлённое в мойке с проточной водой, также не привело к появлению опасных для преступника следов. Единственный след, действительно связанный с убийством, появился на потолке комнаты под химлабораторией – об этом следе протечки было сказано чуть выше – но именно его никто и не заметил.

– Важной частью признания, сделанного профессором Уэбстером, следует признать его разъяснение плохого самочувствия в день ареста, точнее, в вечер и последовавшую ночь. Следует отметить, что это объяснение оказалось довольно неожиданным. Преступник, опасаясь разоблачения, приготовил яд, которым и воспользовался в тот момент, когда понял, что его везут в окружную тюрьму. Имеет смысл процитировать эту часть признания незадачливого самоубийцы – она довольно познавательна: «Когда я обнаружил, что карета останавливается возле тюрьмы, я уверился в своей [незавидной] участи. Перед выходом из кареты я достал из кармана дозу стрихнина и проглотил её. Я приготовил яд в виде пилюли перед тем, как уйти из лаборатории 23 числа. Я думал, что не смогу пережить разоблачение и был уверен, что [приготовил] большую дозу [яда]. Перенапряжение моей нервной системы, должно быть, частично свело на нет [действие стрихнина]. Эффекты отравления оказались ужасны, не поддающимися описанию. Яд действовал в колледже и ещё до того, как меня туда привезли, но особенно сильно его действие проявилось после.»3636
  Дословно на языке оригинала: «When I found that the carriage was stopping at the jail, was sure of my fate. Before leaving the carriage I took a dose of strychnine from my pocket and swallowed it. I had prepared it in the shape of a pill before I left my laboratory on the 23d. I thought could not bear to survive detection thought it was a large dose. The stale o f my nervous system, probably, defeated the action partially. The effects of the poison were terrible beyond description. It was in operation at the College, and before I went there, but most severely afterwards.»


[Закрыть]

– Также профессор Уэбстер признал, что явился автором одного из 3-х анонимных писем, приписанных ему на суде. Он имел в виду анонимку, условно названную «Письмо из Кембриджа», напомним, что это послание было написано от имени матроса корабля, пришвартованного в гавани Бостона – якобы на этом корабле Джордж Паркмен и был убит.

– Некоторая часть написанного преступником признания содержала опровержения разного рода слухов и сплетен, а также разъяснения некоторых деталей, которые в рамках нашего повествования представляются не второстепенными даже, а десятистепенными. [Например, он сообщает, что щавелевая кислота, купленная накануне ареста, приобреталась не для уничтожения следов крови. Отдельное разъяснение касается той крови, которую он действительно хотел получить в больнице колледжа незадолго до убийства, и посылал для этого Литтлфилда]. Мы не станем сейчас углубляться в эти незначительные детали, поскольку искренность профессора Уэбстера именно в этих мелочах сомнений не вызывает.

– Наконец, последний момент, который необходимо подчеркнуть в связи с признанием преступника, связан с его категорическим отрицанием умысла совершить убийство кредитора и заблаговременным планированием посягательства.

В тот же день 2 июля, когда было обнародовано письменное признание профессора Уэбстера, его адвокаты официально передали в канцелярию губернатора штата прошение о помиловании. В нём казуистически подчёркивалось, что вердикт присяжных не содержал формального указания на злой умысел осуждённого и преднамеренность убийства. Хотя таковые по умолчанию следуют из трактовки уголовного закона, который осуждённый не станет отрицать, тем не менее, отягчающих его вину юридически корректных доказательств не существует. Вице-губернатор Рид (Reed) принял петицию и поспешил сообщить газетчикам, что планирует встретиться с преподобным Патнэмом, который в данном деле выступает в качестве ходатая за профессора Уэбстера.

Время шло. Дни складывались в недели, недели сменяли одна другую, но ничего не происходило. Губернатор Бриггс хранил полное молчание, и о его истинных намерениях, связанных с возможным помилованием Джона Уэбстера, можно было только догадываться. Не подлежит сомнению, что мнение губернатора по этому животрепещущему вопросу находилось под определённым давлением «городских браминов», тех самых семей, что проживали в Бостоне на протяжении нескольких поколений. Генеалогические исследования показывают, что к середине XIX столетия род Паркменов оказался породнён с другими уважаемыми семьями «браминов» – Блэйками (Blake), Кэботами (Cabot), Мэйсонами (Mason), Старджесами (Sturgis), Тильденами (Tilden), Такерманами (Tuckerman). С ними было заключено не менее 11 брачных союзов! Выходцы из этих семей занимали видное положение в обществе, являлись крупными политиками и предпринимателями. Игнорировать мнение подобного лобби не стал бы ни один разумный политик, а губернатор Бриггс, безусловно, являлся политиком серьёзным и думающим. Отдавая себе отчёт в том, что большая группа «браминов» жаждет расправы над человеком, жестоко убившим выходца из их среды и притом их родственника, губернатор старался самоустраниться от принятия решения, чреватого серьёзным расколом в обществе.

Информационную повестку в те дни определял преподобный Патнэм, который с немалым удовольствием рассказывал всем, готовым его слушать, о своём необычном «духовном сыне» из окружной тюрьмы. В июле и августе 1850 года священник дал немало интервью, в которых весьма живописно повествовал о своём общении с профессором Уэбстером, а кроме того, позволял себе комментировать сделанное последним признание. Преподобный смело пересказывал слова профессора, сказанные в приватной обстановке, и вообще говорил много такого, что не поддавалось проверке. Например, священник не раз пускался в рассуждения о детско-юношеском возрасте Джона Уэбстера, пересказывая слова последнего о полученном воспитании и отношении к нему родителей. Россказни эти выглядели неуместными, непроверяемыми – и самое главное! – никак не относящимися к преступлению, совершённому спустя несколько десятилетий. Автор должен признаться, что болтовня преподобного Патнэма с этической точки зрения производит впечатление не очень хорошее, судя по всему, священник являлся человеком довольно бесцеремонным и ищущим мирской славы – и то, и другое, согласитесь, духовное лицо ничуть не украшает.

К последней декаде августа 1850 года решения о помиловании губернатор Бриггс так и не принял. 20 числа смертник был уведомлён о том, что казнь его назначена на 30 августа, разумеется, с оговоркой, если не последует её отмена или перенос решением губернатора штата. Но всем уже стало ясно, что Джордж Бриггс самоустранился от участия в «деле Джона Уэбстера», и решение это он принял в силу неких политических соображений. То есть все доводы, связанные с гуманизмом, милосердием и справедливостью не имеют никакого веса ввиду политической целесообразности казни.

27 августа служба шерифа округа Саффолк начала распространять пригласительные билеты на казнь профессора. Начало процедуры было назначено на 8 часов утра 30 августа. В этой связи интересно то обстоятельство, что точное время исполнения приговора сохранялось в полной тайне как от самого смертника, так и членов его семьи. Всем, приглашённым на казнь, надлежало не позднее 29 августа лично прибыть в кабинет №21 в здании окружного суда и подтвердить явку, либо прислать собственноручно написанное уведомление с такого рода подтверждением. Если приглашённый своё появление не подтверждал, его место передавалось другому желающему.

Начиная с 27 августа 1850 года служба шерифа округа Саффолк озаботилась рассылкой приглашений на казнь Джона Уэбстера, которая должна была состояться 30 числа в пятницу в 8 часов утра. Приглашённые должны были подтвердить явку, прислав соответствующее уведомление в офис №21 в здании окружного суда, либо явившись туда лично.

Вечер 29 августа приговоренный провёл в обществе жены. Оба оставались довольно спокойны, поскольку тюремщики уверяли их в том, что губернаторское помилование может быть объявлено в любую минуту и иногда это делается умышленно перед самой казнью. Двусмысленное поведение конвоя давало смертнику и его жене повод надеяться на лучшее и позволяло предполагать, будто распоряжение губернатора уже лежит в кабинете директора, но оглашено оно будет в последнюю минуту.

После ухода жены Джон Уэбстер был неожиданно для него переведён в другую камеру. Она была хорошо освещена и не имела двери, от коридора её отгораживали две решётки. Напротив камеры уселся тюремный конвоир, не спускавший с Уэбстера глаз, каждые 2 часа надсмотрщик менялся. Ночную вахту разделили 2 опытных тюремщика из блока смертников – Лахтер и Джонс. Эти меры предосторожности являлись типичными для американских тюрем того времени, они преследовали цель исключить самоубийство смертника в последние часы перед казнью.

Джон Уэбстер, разумеется, понял, к чему идёт дело. Немногим ранее 22 часов к нему явился преподобный Патнэм, дабы морально поддержать накануне казни. Его общение с Уэбстером продлилось 2 часа, возможно, чуть меньше. Священник был готов остаться со смертником до утра, но тот пожелал остаться один.

Около полуночи профессор лёг на топчан и попытался уснуть – это получилось у него плохо. В том числе и потому, что в полночь в тюремном дворе началась постройка виселицы. Хотя рабочие старались не шуметь, стук топоров и молотков в ночной тишине скрыть было невозможно. Профессор Уэбстер провёл долгую беспокойную ночь, то забываясь на несколько минут тревожным сном, то просыпаясь в холодном поту.

Уэбстер несколько раз вступал в разговоры с тюремщиком, наблюдавшим за ним с другой стороны решётки из коридора. Впоследствии Лахтер и Джонс передали содержание этих разговоров газетчикам. По их словам, Уэбстер выразил благодарность тюремной администрации за то, что точное время казни было скрыто от его близких. Также он признался в том, что до недавнего времени его мучили мысли о виселице – он боялся этой разновидности казни – но теперь страха не осталось, и он лишь хочет, чтобы всё поскорее закончилось. Судя по этим словам, его нервная система была крайне истощена, что хорошо объяснимо, не зря же говорится, что ожидание казни страшнее самой казни.

Возведение виселицы затянулось. Первоначально предполагалось, что казнь будет проведена в 8 часов утра, однако к этому времени рабочие не успели. Сотрудники службы шерифа округа Саффолк числом 25 человек встали вокруг виселицы в виде каре, внутрь которого посторонние не должны были проникать. В 08:50 первых приглашённых на казнь, до того толпившихся у стен тюрьмы, стали пропускать во двор. Всего были впущены 132 человека. К ним добавилось некоторое количество работников тюремной администрации, кроме того, часть двора была выделена для тюремных узников, которым надлежало рассказать об увиденном сокамерникам. Допуск заключённых преследовал, по-видимому, воспитательную цель – тюремным сидельцам следовало знать из первых уст, как именно проводится казнь.

По свидетельству очевидцев, тюремный двор был заполнен полностью, люди стояли стеной, плечом к плечу. Бригадир рабочих объявил об окончании постройки виселицы в 9 часов утра. Ввиду крайнего дефицита времени он проводил проверку открывания «западни» [люка под ногами висельника] на глазах собиравшихся во дворе зрителей.

Смертник отказался от завтрака и с 7 часов утра находился в обществе преподобного Патнэма. За ним пришли чуть позже 9 часов утра. К виселице Джона Уэбстера должны были отвести 5 тюремных конвоиров и столько же сотрудников службы шерифа. Непосредственно рядом со смертником находились руководители тюремной администрации, окружной шериф со своими ближайшими заместителями, 2 врача и священник. В общем, группа собралась под 2 десятка человек, которые стеной загородили узкий тюремный коридор. Невысокий профессор, зажатый плечами здоровенных конвоиров, буквально потерялся за стеной мужчин в мундирах.