Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга V"

Когда вся эта процессия вышла во двор, зрители не сразу увидели смертника. Среди наблюдавших за казнью было немало лиц, знавших Джона Уэбстера в его лучшие годы. Все, кто видел его в то утро, сходились во мнении, что склонный к полноте профессор за последние месяцы заметно прибавил в весе. Помимо врождённой предрасположенности на этот процесс мог повлиять малоподвижный образ тюремной жизни.

Сообщение о казни профессора Уэбстера.

Умер профессор Уэбстер достойнее, чем жил. Он отказался от последнего слова, поэтому на эшафоте пробыл недолго, менее минуты. Едва он поднялся на помост, ему накинули на голову капюшон, палач сразу же поставил его на «западню», сноровисто надел петлю, затянул её за правым ухом и буквально через пару секунд дёрнул рычаг, открывавший створки «западни». Тело провалилось ниже уровня настила эшафота и повисло на высоте примерно 1 метр над землёй. Всё произошло без лишних движений под меланхоличное чтение псалмов священником, не прозвучало никаких других слов, криков, борьбы. Те, кто ожидал увидеть зрелище, остались разочарованы – профессор из-за своей грузности умер как-то очень просто и довольно быстро для казни такого рода. Не прошло и 5 минут, как врачи, спустившись под эшафот, обнажили грудь повешенного и попытались определить сердцебиение. Убедившись в его отсутствии, они разрешили снимать тело с виселицы.

Вечером того же дня тело повешенного было передано семье. 3 сентября Джон Уэбстер был предан земле. Могилы его формально не существует, в том смысле, что она не обозначена могильным камнем или памятником [хотя в кладбищенских документах время и место зарегистрированы]. Известно, что погребение было произведено на том же кладбище, где через 3 года – в середине октября 1853 года – нашла упокоение Хэрриет Уэбстер, вдова профессора. Семья владела там довольно большим участком, и нет никаких сомнений, что тело убийцы похоронено в его границах.

Могила Хэрриет Фредерики Уэбстер, в девичестве Хиклинг, вдовы профессора Джона Уэбстера. Как видно, площадь участка довольно велика для одного захоронения. Преступник похоронен в его границах, как и Джон Уэбстер-младший, сын супругов, умерший в малолетстве, но их могилы не обозначены.

Отсутствие какого-либо указания на точное место расположения могилы легко объяснимо – члены семьи опасались актов вандализма и похищения тела, поэтому почли за благо не оставлять злонамеренным лицам лишних ориентиров.

В октябре того же 1850 года Джордж Паркмен и его убийца вновь попали на страницы американской прессы. Они стали «героями», если, конечно, так можно выразиться, спиритического сеанса, проведённого известными в те времена «рочестерскими медиумами», сёстрами, якобы обладавшими экстрасенсорными способностями и путешествовавшими по стране с гастролями. Медиумы провели сеанс, во время которого пообщались с «душами» Паркмена и Уэбстера, обращённые к ним вопросы и их ответы записывались свидетелями, в результате чего получилась самая настоящая пресс-конференция «с того света». Ничего интересного «души» убийцы и его жертвы медиумам не сказали, да и сказать не могли, но некоторые перлы, прозвучавшие в ходе сеанса, выглядят на редкость идиотично.

Так, например, «души» заверили, что встретились «в лучшем мире» и всё уладили, у них прекрасные отношения, и никто из них не держит зла на другого. Автор не уверен, надо ли комментировать такое…

Статья в газете «Green-Mountain freeman» о «Рочестерских ясновидящих», вступивших в контакт с душами Джорджа Паркмена и Джона Уэбстера.

Вся эта нелепая история упоминается здесь как своего рода вздорный казус вполне в духе того времени.

Рассказ о таинственном исчезновении Джорджа Паркмена можно считать почти законченным. Но есть кое-что, о чём автор считает необходимым упомянуть для полноты повествования.

В 1999 году в ходе реставрационных работ в одном из старейших зданий Гарвардского университета так называемой «часовне Холдена» была вскрыта перегородка в подвале, возведённая около 1846 или 1847 гг. Сама часовня была возведена веком ранее – в 1744 году – это здание довольно известное, и о нём даже можно найти статью в «Википедии». Статья, правда, очень неполная хотя бы потому, что в ней читатель не найдёт упоминаний истории, изложенной ниже. Итак, перегородка была взломана, и историки получили возможность проникнуть в ту часть подвала, что оставалась недоступной с конца 40-х годов XIX века. Никто не ждал особенных сюрпризов – никаких сундуков-кладунцов, ящиков с алмазами-брильянтами, гор золота… Исследователи рассчитывали обнаружить строительный мусор, возможно, детали старого декора, ну и вековую пыль.

Однако без сюрпризов не обошлось! И притом по-настоящему удивительных…

В замурованной части подвала под часовней оказались человеческие кости. Они были свалены без всякого порядка и даже минимального уважения к останкам, брошены как мусор. Многие кости носили следы доработки, указывавшие на их использование в составе скелета, т.е. кости имели следы сверления, в них были вставлены штифтики, проволочки и пр. Рассортировав кости, историки установили, что они происходили, по меньшей мере, от 11 человек.

Находка послужила отправной точкой для архивных разысканий, в ходе которых удалось пролить свет на происхождение костей. Оказалось, что они связаны с Гарвардским Медицинском колледжем, который, напомним, с 1783 года занимал «часовню Холдена», а в 1816 году также занял небольшое здание на Мэйсон-стрит (Mason str.) в Кембридже. При этом часовня продолжала числиться на балансе колледжа. И уже в 1847 году последовал переезд в новое здание колледжа на Норт-Гроув-стрит в Бостоне. Именно в этом здании и был убит Джордж Паркмен.

Очевидно, кости были попросту выброшены перед переездом ввиду нецелесообразности перевозки в новое здание. Чтобы исключить их случайное обнаружение, администрация колледжа благоразумно распорядилась замуровать часть подвала, превратив её в своеобразный склеп. Идея оказалась продуктивной, кости были позабыты на полтора столетия. Поскольку действия руководства Медицинского колледжа выглядели не очень красиво, находка в «часовне Холдена» широкой огласки в 1999 году не получила. Историки о костях знали, администрация колледжа и члены попечительского совета – тоже, ну а журналистам и обывателям лишнего никто говорить тогда не стал.

Прошло некоторое время, и члены студенческого исторического общества Гарвардского университета заинтересовались организацией «Spunker Club», действовавшей в конце XVIII столетия в Кембридже. Организация эта позиционировала себя как эдакий закрытый клуб для состоятельных и образованных людей, интеллектуальной элиты того времени. Формально считалось, что члены клуба – «спанкеры» – посвящали время изучению разного рода медицинских проблем, делали доклады на темы человеческой анатомии и физиологии, потому иногда использовалось другое название этого странного союза – «Анатомический клуб» («Anatomical Club»). Изучение эпистолярного наследия членов клуба, проведённое уже в XXI столетии, позволило установить, что создателем организации являлся Джозеф Уоррен (Joseph Warren), младший брат Джона Уоррена (John Warren), основателя Гарвардской Медицинской школы, и произошло это около 1770 года. В числе «спанкеров» было много представителей массачусетской элиты, точнее, детишек тогдашней элиты, например, Уилльям Юстис (William Eustis), будущий губернатор штата, а также сын Сэмюэля Адамса (Samuel Adams)3737
  Того самого одного из отцов-основателей, в доме которого губернатор Бриггс принимал жену и дочерей профессора Уэбстера 28 апреля 1850 года. Род Адамсов вообще был весьма известен и влиятелен в Соединённых Штатах XVIII – XIX веков, можно упомянуть другого его представителя – Джон Адамса – троюродного брата Сэмюэля


[Закрыть].

А теперь самое главное открытие – «спанкеры» не просто изучали строение скелета и анатомию, они занимались ограблением могил и похищением трупов! Разумеется, для «золотой молодёжи» этот промысел являлся не источником дохода, а развлечением, хотя понятно, что если нечто ценное им удавалось обнаружить во время своих вылазок, то молодые повесы эти находки присваивали. В этом месте необходимо отметить, что иные захоронения могли содержать немало ценного. Достаточно сказать, что дорогой американский гроб в XVIII—XIX столетиях мог иметь до 8—9 кг украшений из серебра. «Спанкеры» разработали довольно изощрённую технологию похищения из могил тел недавно умерших людей и умудрялись заниматься этим, практически не оставляя видимых следов. Автор не считает возможным углубляться в эту довольно специфическую тему, опасаясь обвинений в том, что написанное может стать учебным пособием для современных преступников, но позволит себе отметить безусловную ловкость «спанкеров», их поразительную предприимчивость и высокую организованность вылазок.

Хотя они ни разу не были пойманы с поличным, слухи об аморальном поведении некоторых представителей «юных элитариев» стали понемногу распространяться среди жителей Массачусетса. Некоторые лица из числа участников «Spunker Club» -а навлекали на себя вполне оправданные подозрения окружающих. В одном из писем, датированных 1775 годом, Джозеф Уоррен рассуждает о разграблении могилы уважаемого человека и доказывает адресату, что «спанкеры» не имеют к инциденту никакого отношения. Аргумент Джозефа довольно специфичен – он утверждает, что если бы тело действительно забрали его друзья-«спанкеры», то никаких видимых повреждений могилы не осталось бы, дескать, мы мастера своего дела и лишних следов не оставляем!

Согласитесь, довольно неожиданное и притом отвратительное хобби имела «элитарная молодёжь» Массачусетса, по крайней мере, её часть! К 1788 году то, что поначалу было извращённым развлечением, стало серьёзным бизнесом, поставка мёртвых тел в колледж сделалась своего рода ритмично работающим конвейером. Чтобы замаскировать его и отвести подозрения от «спанкеров», местная газета «Boston Gazette» разместила статью – явно проплаченную неким заинтересованным лицом – в которой сетовала на то, что Гарвардский Медицинский колледж располагает всего лишь одним-единственным забальзамированным трупом в качестве наглядного пособия для обучения студентов.

С течением времени ситуация, связанная с разграблением кладбищ и бизнесом на похищенных телах, стала до такой степени нетерпимой, что в 1815 году федеральное правительство приняло особый закон в их защиту. Он вошёл в историю под названием «Акта о защите мест погребения» («Act to Protect the Sepulchers»).

Нетерпеливый читатель в этом месте может поинтересоваться, какое отношение имеет этот сюжет к профессору химии Джону Уэбстеру? Да самое непосредственное: в 1815 году 22-летний Джон закончил Гарвардский Медицинский колледж. Как и всякий другой выпускник этого учебного заведения той поры, он имел представление о бизнесе на мёртвых. Более того, благодаря своему происхождению из семьи первых пуритан, Джон Уэбстер вполне мог знать о проделках «спанкеров» в последней четверти минувшего века. Хотя формально он принадлежал к младшему поколению, тем не менее, общность происхождения из одного социального слоя открывала перед ним двери лучших домов. Не следует забывать, что Массачусетс в те времена являлся территорией сравнительно малонаселённой и число семей, ведущих свою родословную от первых поселенцев, было совсем невелико. В этом месте автор позволит себе высказаться даже более определённо – в «Spunker Club» входила не просто разнузданно веселящаяся молодёжь, а дети из семей «браминов», и Джон Уэбстер происходил как раз из такой семьи. Нельзя исключать того, что подобная общность привела его в состав клуба. Пока это не факт, а лишь предположение, но поскольку современные исследователи всерьёз взялись за изучение упомянутой организации [больше похожей на банду], то нельзя исключать того, что появятся факты, подтверждающие наличие связи молодого Уэбстера со «спанкерами».

Вернёмся, впрочем, к похищению тел умерших как криминальному промыслу.

Проблема, обусловленная нехваткой в Массачусетсе «природного материала» для обучения студентов-медиков, с течением времени стала столь серьёзной, что в 1831 году парламент штата принял «Закон об анатомии», обязавший передавать в медицинские учебные учреждения невостребованные трупы малоимущих граждан, уголовников и душевнобольных.

Современные исследователи обнаружили и кое-что ещё. Изучение финансовых документов Гарвардского Медицинского колледжа привело к установлению интересной закономерности. Эфраим Литтлфилд, устроившийся в колледж уборщиком в 1842 году, периодически получал фиксированные выплаты в размере 25$. Это была очень значительная сумма, превышавшая почти на треть месячный заработок Эфраима. У уборщика не существовало никаких легитимных способов подработки, позволявших получать столь значительные доплаты, даже если бы он 24 часа в сутки стеклил окна или занимался кровельными работами на крыше колледжа. Нерегулярные разовые выплаты на подобную столь значительную сумму могли иметь только одну причину – Эфраим Литтлфилд незаконно поставлял в Медицинский колледж тела недавно умерших людей. И получаемые им 25$ – это выплата за подобную услугу.

Сейчас среди историков, изучающих эту тематику, превалирует мнение, что поставка «свежих» тел в Медицинский колледж осуществлялась преимущественно из штата Нью-Йорк, где «кладбищенская мафия» в 1840-х годах действовала исключительно активно и нагло. Тогда каждый год официально фиксировалось до 700 случаев хищения из могил тел недавно похороненных людей, особенным спросом пользовались трупы с разного рода аномалиями развития или прижизненными травмами, повлёкшими видимые изменения скелета (т.е. горбатые, «сухорукие», с повреждениями суставов, выраженными артритами и т.п.). Стоимость скелетов с подобными аномалиями достигала 150—200$ – по обывательским меркам это были очень значительные суммы.

Основной поток похищенных с кладбищ Нью-Йорка тел переправлялся в крупные учебные центры Чикаго и Массачусетса. Предположение, согласно которому уборщик Гарвардского Медицинского колледжа Эфраим Литтлфилд был вовлечён в преступную цепочку поставки в колледж тел недавно умерших людей, ныне представляется весьма и весьма правдоподобным, хотя никаких однозначных данных на сей счёт нет – никто Литтлфилда за руку не ловил и под суд не отдавал.

И тут нам следует вспомнить, что в своём «наставлении адвокатам» профессор Уэбстер сообщал о том же самом и фактически перекладывал вину за содеянное преступление на уборщика. Дескать, я тут вообще ни при чём, меня подставил Литтлфилд – он вообще преступник и занят криминальным промыслом, продаёт колледжу похищенные с кладбищ трупы. По-видимому, профессор Уэбстер знал, о чём говорит, вернее, о чём пишет, и его рукопись, точный текст которой стал известен лишь в 2007 году, отлично согласуется с данными о подозрительных выплатах, обнаруженными спустя несколько лет.

Обнаружение в 1999 году костей в замурованной части «часовни Холдена» подтверждает тот факт, что в Гарвардском Медицинском колледже на протяжении многих десятилетий творились дела тёмные и прямо незаконные. Формально они совершались во имя науки – именно этим доводом успокаивали себя члены «Spunker Club» -а, но это не отменяет чудовищности и отвратительности деяний, творимых «золотой молодёжью» и её безродными прислужниками вроде Эфраима Литтлфилда. Не зря ведь же говорится, что благими намерениями вымощена дорога в ад!

Помимо рассказа о «спанкерах», нельзя закончить настоящее повествование без того, чтобы не сказать несколько слов о вышедшем из-под пера профессора Уэбстера якобы «чистосердечном и полном признании» вины. Словосочетание «чистосердечное и полное признание» взято автором в кавычки неслучайно. Если документ, преданный огласке 2 июля 1850 года ещё можно с некоторыми оговорками назвать признанием вины, то эпитеты «чистосердечное и полное» к нему явно неприменимы.

На первый взгляд написанное Уэбстером производит впечатление довольно откровенного рассказа, хотя и не во всём искреннего. Даже при невнимательном, поверхностном прочтении обращает на себя внимание то обстоятельство, что нападение описано убийцей предельно скупо и невнятно, причём сделано это явно с умыслом. Приговорённый к смерти явно стремился объяснить свои действия аффектом, что давало ему формальное основание настаивать на переквалификации преступления из «убийства 1-й степени» в «убийство 2-й степени». Также обращает на себя внимание то, что мотивацию своих действий по сокрытию следов Джон Уэбстер никак не раскрыл, из написанного им текста невозможно понять, почему он не позвал на помощь людей, ведь если он не имел намерения убивать Паркмена, то следовало предпринять усилия по спасению его жизни. Непонятно и другое, например, то, почему профессор не сообщил, будто с Паркменом приключился некий несчастный случай – это довольно очевидный выход из той непростой ситуации, в которой профессор оказался якобы из-за плохого самообладания.

Однако при внимательном прочтении написанного Джоном Уэбстером становится ясно, что разного рода подозрительных нестыковок и противоречий много больше, чем кажется на первый взгляд. Сейчас, когда мы знаем в мельчайших деталях обстоятельства предварительного следствия, материалы коронерского расследования и последующего судебного процесса, у нас появляется замечательная возможность соотнести объективно зафиксированные данные с тем, что соизволил написать профессор химии. Не подлежит сомнению, что убийца, преследуя корыстные цели, умышленно обошёл молчанием, либо исказил важные детали содеянного им преступления.

Автор намерен предложить достоверную версию событий последней декады ноября 1849 года и приглашает читателя в небольшое умозрительное путешествие. Для его начала перечислим важные аспекты данного дела, которые должны получить удовлетворительное объяснение в рамках достоверного предположения и которые должным образом не объяснятся ни официальной версией событий, ни условно «признательными показаниями» убийцы:

1) Почему была сожжена голова Джорджа Паркмена, часть тела, самая сложная с точки зрения уничтожения огнём? Голова человека имеет большую массу и, следовательно, обладает большой теплоёмкостью, кроме того, кости черепа имеют большую толщину и лишены пустот, а зубы переносят без разрушения воздействие высокой температуры и требуют дальнейшего дробления.

2) Почему убийца выбрал явно неоптимальную очерёдность сожжения частей трупа? Он уничтожил руки, по которым тело практически невозможно идентифицировать, но при этом оставил грудную клетку, имеющую весьма специфическую особую примету [аномальную волосатость], по которой жена пропавшего моментально опознала часть тела мужа. Почему убийца вообще оставил значительную по массе и размерам часть расчленённого тела, если его опыт по сожжению в первые часы после преступления оказался вполне удачен? Почему Уэбстер, вытащив останки из «колодцев» под столами, бросил их в ассенизационную камеру, а не в печь?

3) Почему на крутой лестнице из кабинета позади лекционного зала в химическую лабораторию были найдены следы нитрата меди, если убийца в своём «добровольном признании» настаивал на том, что пролил там азотную кислоту? Присутствие нитрата меди в древесине было подтверждено судебно-химическим исследованием, так что это непреложная истина. Следов азотной кислоты в древесине не оказалось. В этой связи уместным представляется следующий вопрос: почему Джон Уэбстер рассказал о пролитой на лестнице азотной кислоте, но ни единым словом не обмолвился о нитрате меди, которого оказалось так много, что создавалось впечатление, будто им вымыли всю лестницу?

4) Почему в суде не возник вопрос о точной величине задолженности обвиняемого убитому им кредитору? Финансовые отношения формально относятся к гражданскому праву, но они должны быть [просто обязаны] рассмотрены в рамках уголовного дела, если речь идёт об отношениях между обвиняемым и потерпевшим. Ибо денежные отношения – это всегда серьёзный мотив… Так почему же сторона обвинения очень невнятно говорила о существовании долга подсудимого, признавая его существование априори и не называя при этом точной суммы?

5) Почему профессор Уэбстер, встретившись с Джорджем Паркменом в доме последнего за несколько часов до убийства, ни единым словом не обмолвился о своей неспособности погасить долг, а вместо этого назначил встречу на своём рабочем месте в Медицинском колледже? Если профессор был не готов выплачивать долг, то представляется логичным сказать об этом прямо и не откладывать на потом. Зачем предлагать человеку явиться на своё рабочее место, дабы именно там объявить о собственной неплатёжеспособности?! Подобный перенос не сулил никаких бонусов при последующих переговорах, всем понятно без лишних разъяснений, что переговоры эти в любом случае должны были быть крайне недружественными и прямо конфликтными. Джордж Паркмен был известен своей резкостью и дурным нравом, неужели его приглашение в Медколледж позволило бы избежать конфликта? Разумеется, нет. Так и хочется написать: профессор Уэбстер пригласил Джорджа Паркмена в свой кабинет в Медицинском колледже для того, что бы… Чтобы что?!

6) Для чего уничтожать одежду потерпевшего в первую очередь? Да, на одежде могут быть метки как владельца, так и прачечной, но сама по себе типовая одежда не привлекает внимания при беглом обыске. Да, смокинг… да, пальто с бобровым воротником… да, шляпа-труба – но так в те годы одевались вообще все приличные люди на Восточном побережьи Соединённых Штатов! Одежду убитого можно и даже нужно уничтожить в последующем, но в своём признании профессор Уэбстер написал, что сжёг одежду сразу же после убийства, то есть ещё 23 ноября, и сделал это ещё до того, как расчленил труп. Причём, уничтожил всё – обувь, нижнее бельё, перчатки… К чему такая спешка?

7) Почему убийца не сжёг в тигельной печи останки, спрятанные в «колодцах» под столами в лекционном зале и химлаборатории? Он имел для этого более чем достаточно времени. Опыт сожжения отдельных частей тела и внутренностей в пятницу 23 ноября и среду 27 ноября показал, что уничтожение расчленённого тела не является задачей невозможной. Почему профессор продемонстрировал странное равнодушие к вполне очевидной мере предосторожности?

8) Почему убийца в своём письменном признании настаивал на том, что не проверял карманы убитого, не забирал его деньги и вообще уничтожил одежду Джорджа Паркмена без её внимательного осмотра? Это утверждение выглядит совершенно недостоверно, понятно, что Джон Уэбстер осматривал карманы убитого им весьма состоятельного джентльмена, забрал найденные деньги… ведь дорогущие золотые часы он забрал, верно?… но почему-то постарался убедить читателя своих записок, будто к прочему содержимому карманов он внимания не проявил. Чем объясняется такая странная избирательность преступника?

Перечисление подобных вопросов можно продолжить – этим может заняться и сам читатель, но автор считает, что сказано более чем достаточно. Попробуем ответить на уже сформулированные вопросы и попытка эта позволит нам получить неожиданную во всех отношениях реконструкцию событий последней декады ноября 1849 года.

Начнём с кажущейся нелогичности поведения Джона Уэбстера, не ставшего звать на помощь людей после смерти Паркмена. Любой врач знает, что следы побоев весьма схожи с травмами от падения с высоты, и если Паркмен был убит единственным ударом палки, необдуманно нанесённым в состоянии гнева, то совершенно логичным с точки зрения убийцы будет списать случившееся на падение с лестницы. Тем более что крутая лестница на месте совершения преступления имелась, и более того – по этой лестнице убийца и его жертва прошли, спускаясь из кабинета позади большой аудитории 2-го этажа в помещение химической лаборатории. Позвал бы Уэбстер людей – да того же самого Эфраима Литтлфилда и его жену – и никто бы никогда не доказал факт убийства. Но профессор этим путём не пошёл.

Почему? Да потому, что подобный выход его совершенно не устраивал. Убийство злобного кредитора вовсе не являлось целью преступления! Целью являлось уничтожение обременительного для Уэбстера денежного долга, а убийство Паркмена являлось лишь способом достижения этой цели. Как только мы примем такое допущение в качестве рабочей гипотезы, все неясности, странности и нестыковки в этом деле моментально встают на свои места и действия убийцы становятся прозрачны, как слеза младенца.

Итак, пойдём по порядку. В середине ноября профессор узнаёт, что его афера с одним и тем же обеспечением по двум кредитам [речь о коллекции минералов] стала известна Джорджу Паркмену. Профессор химии понял, что крупно подставился – за использование ранее заложенного имущества в качестве обеспечения по кредиту его вполне могли отправить в долговую тюрьму. Его собственная репутация, репутация семьи, возможность преподавать в колледже – всё оказалось в руках Паркмена, человека гордого, своенравного и недоброго. Паркмен пригрозил отправиться с иском в суд, и профессор Уэбстер понимал, что ничем хорошим для него иск кредитора не закончится.

Некоторое время профессор Уэбстер наверняка пребывал в состоянии паники и крайней депрессии. Именно тогда у него оформилась мысль о самоубийстве как возможном решении всех проблем. Самодельная таблетка стрихнина, которой он воспользовался в день ареста, была подготовлена Джоном Уэбстером именно в те дни. Сам Уэбстер в своём признании настаивал на том, будто приготовил таблетку спустя несколько часов после убийства Паркмена, но как мы увидим из дальнейшего, подобное утверждение представляется неправдоподобным. После убийства ненавистного кредитора профессор занимался совсем другими делами, куда более важными и неотложными.

Как бы там ни было, хорошенько отоспавшись, выпив доброго виски и как следует обдумав ситуацию, профессор постепенно успокоился. Мысли его приобрели иное направление, уже не связанное с суицидом. Уэбстер вполне ожидаемо стал размышлять над тем, почему умирать должен именно он, а не человек, ставший источником его проблем?

Довольно быстро он пришёл к выводу о необходимости устранить возникшую угрозу самым радикальным образом – убить кредитора и объявить, что его долг убитому погашен. Джон Уэбстер разработал довольно банальный и простой, как ему казалось, план, который и попытался реализовать. Общая схема задуманного профессором Уэбстером сводилась к следующему: кредитор приезжает в Медицинский колледж, имея при себе все бумаги, связанные с займом. Профессор его убивает, завладевает бумагами, забирает, разумеется, всю обнаруженную наличность, расчленяет тело и подбрасывает останки в морг колледжа. Морг рядом – в этом же здании через коридор – далеко идти не придётся. Студенты учатся ампутировать конечности, поэтому останки, разделённые по суставам, внимания не привлекут. Для Уэбстера расчленение тела проблемы не представляло, он являлся дипломированным врачом и проделывал подобные манипуляции в молодости. Да, хирургической практики у него не было уже несколько десятилетий, но, как говорится, руки-то помнят! Небольшая проблема была связана лишь с головой убитого и его одеждой – они могли быть опознаны. Голову можно унести из колледжа сразу же в день убийства и бросить в реку Чарльз – она бы не всплыла! – а одежду… может быть, сжечь, а может быть, подбросить где-нибудь вне границ Бостона. Подбрасывание улик – это очень продуктивная идея, способная сбить расследование со следа, преступники нередко используют этот приём на практике.

Главная изюминка замысла заключалась в том, чтобы кредитор привёз все бумаги, связанные с займом, на место будущего преступления. А для этого необходимо было заверить Джорджа Паркмена в том, что заёмщик готов погасить долг в полном объёме.

Уэбстеру, наверное, понравился план. В общих чертах тот и впрямь был изящен и даже остроумен, насколько допустимо, конечно же, использовать подобный эпитет применительно к криминальному замыслу. Профессор деятельно взялся за его реализацию, не сознавая того, что ступив однажды на преступную дорожку, он свернуть с неё уже не сумеет.

20 ноября Джон Уэбстер с посыльным мальчиком Джоном Максвелом направил Паркмену записку, в которой уведомил кредитора о готовности досрочно погасить задолженность в полном объёме и для этого назначает встречу в здании колледжа в пятницу в половине второго часа пополудни. Разумеется, долг он погашать не собирался – да и не имел Уэбстер денег для этого! – записка преследовала цель заманить кредитора на место предстоящей расправы. При этом Джордж Паркмен должен был явиться в колледж готовым к окончательному расчёту, то есть он должен был принести с собою все бумаги, имеющие отношение к долгу профессора [долговые расписки, расчёты процентных выплат, связанную с этим переписку, если таковая велась и пр.]. И записку, переданную с Максвеллом, он также должен был принести, поскольку она тоже считается документом, связанным с долговыми обязательствами Уэбстера перед Паркменом. Все бумаги, связанные с кредитом, подлежали обмену на деньги при окончательном расчёте заёмщика с кредитором, то есть первый передавал необходимую сумму денег, а второй – вручал ему бумаги. Ещё со времён Древнего Рима считалось, что наличие на руках заёмщика его собственной расписки в получении денег означает полный расчёт по долгу. Для любого европейского суда возврат заёмщику расписки служил юридически корректным доказательством полного завершения ростовщической сделки. Поэтому Уэбстеру очень важно было не просто убить кредитора, но и заполучить обратно свою расписку [или расписки], а также всю переписку с убитым.

У нас есть прекрасное доказательство правоты сделанного выше предположения. Студент Чарльз Литтл видел Джорджа Паркмена, разъезжавшего по Кембриджу в поисках места проживания профессора Уэбстера. То, что это был именно Паркмен и он искал Джона Уэбстера, сомнений никаких быть не может, поскольку Паркмен обратился с соответствующим вопросом к Литтлу. Памятная встреча произошла между часом и двумя пополудни 22 ноября, то есть за сутки до убийства. Странно, что этому свидетельству никто не придал особого значения, а между тем, оно исключительно важно. Задумайтесь на секунду над необычностью ситуации: для чего кредитор стал искать заёмщика по месту его жительства? Очевидно, для решения какого-то важного и безотлагательного вопроса. И тут речь явно не о том, что Паркмен решил ещё раз попугать профессора судом. Будучи человеком жёстким и бескомпромиссным, Паркмен слов на ветер не бросал и по 20 раз одно и то же не повторял. Его репутация ростовщика и риэлтора основывалась именно на твёрдом слове и неукоснительном следовании договорённости. Такой человек не стал бы тратить драгоценное время на розыски должника, он бы просто поручил своему адвокату подать иск в суд, а далее всё необходимое сделал бы судебный маршал. Вне всяких сомнений Паркмен искал Уэбстера для другого.