Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга V"

Автор книги: Алексей Ракитин
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
И наконец, профессор ничего не сказал о том человеке, который сделался источником всех его неприятностей. Речь о важнейшем свидетеле обвинения Эфраиме Литтлфилде. К концу марта дилемма выбора виновного в общественном сознании уже накрепко свелась к незамысловатому противопоставлению: либо убил Уэбстер, либо сделал это Литтлфилд, который сумел ловко подставить вместо себя недотёпу профессора.
Для спасения Джона Уэбстера необходимо было компрометировать Эфраима Литтлфилда. Защита подсудимого этого не сделала, и сам профессор Уэбстер в своей заключительной речи также не предпринял такой попытки. Речь подсудимого была хорошо продумана и хорошо сказана, да только от этого ощущение общей недосказанности лишь усиливалось.
Автор должен признаться, что прочитав стенограмму речи профессора Уэбстера, остался крайне озадачен её краткостью. Совершенно непонятно, для чего ему понадобилось говорить о совершенно второстепенных деталях, причём делать это быстро и в весьма лаконичной форме, и при этом игнорировать действительно важные для вынесения приговора вопросы. Невозможно объяснить, чем руководствовался подсудимый, принимая решение произнести именно такую речь, какую он произнёс. Он действительно думал, что его осудят по причине приписанного ему авторства анонимок? Или из-за следов нитрата меди на ступенях деревянной лестницы? Или кого-то из присяжных всерьёз волнует ответ на вопрос, хранил ли он деньги в чайном ящике или носил при себе зашитыми в кальсоны? Но если профессор понимал, что затронутые им вопросы являются второстепенными, то почему он говорил о них и игнорировал то, что действительно имело значение? Ведь решалась его судьба!
После выступления подсудимого судья Шоу обратился к жюри с кратким наставлением, быстро напомнив основные моменты закончившегося судебного процесса и разъяснив возможные формулировки вердикта. Присяжным предстояло решить, явилась ли смерть Джорджа Паркмена убийством и виновен ли в его совершении Джон Уэбстер. В 20:45 члены жюри покинули зал заседаний, и судебный маршал запер за ними дверь совещательной комнаты.
Судья Лемюэль Шоу остался ждать вердикта в здании суда. Присутствовавшие расценили это так, что судья осведомлён о скором вынесении вердикта – об этом его неофициально мог проинформировать судебный маршал. Присутствовавшие в зале зрители не расходились, а вот подсудимый был отведён в тюрьму. Его решили спрятать подальше от праздной публики во избежание каких-либо эксцессов.
Американская судебная практика свидетельствует, что непродолжительное обсуждение вердикта присяжными заседателями означает его обвинительный характер. Справедливо и обратное наблюдение – если присяжные принимают решение долго [сутки или даже более], то вердикт с большой вероятностью окажется оправдательным. Несложно понять, почему это так. Продолжительное обсуждение свидетельствует о несовпадении мнений членов жюри, результатом чего обычно оказывается либо невозможность согласовать формулировку вердикта, либо оправдательная формулировка. И наоборот – отсутствие разногласий почти всегда указывает на убедительность обвинения.
Поэтому когда в 22:50 судебный маршал появился в зале и сообщил судье, что присяжные согласовали вердикт и готовы его огласить, зал облегчённо выдохнул. Жюри совещалось всего 2 часа – это значило, что члены жюри пришли к единому мнению практически без споров!
Судья распорядился поскорее доставить профессора Уэбстера. Начальник тюремного конвоя по фамилии Лоуренс (Lawrence) утром следующего дня рассказал журналистам, что профессор, отправляясь в суд выслушать вердикт, попросил его – Лоуренса – сообщить торговцу продуктами Паркеру, чтобы тот «доставил ему в тюрьму свою лучшую индейку и побольше хороших сигар» («Tell Parker to send me some of his best turkey for dinner and a lot of good segars»). Лучезарное настроение Уэбстера можно объяснить только тем, что подсудимый верил благоприятный для своей судьбы вердикт.
После того, как подсудимый занял своё место в зале, судья распорядился пригласить жюри. Когда присяжные расселись по своим креслам, судья Шоу обратился к их старшине по фамилии Байрем и спросил, согласовали ли вердикт члены жюри. После утвердительного ответа, судья попросил передать лист с вердиктом секретарю суда. Убедившись, что секретарь взял бумагу, судья приказал подсудимому встать, поднять правую руку [как это принято делать при приведении к присяге] и смотреть в лицо старшине присяжных.
Получилась несколько театральная сценка – профессор Уэбстер с поднятой правой рукой смотрел в лицо Байрему, тот в свою очередь смотрел на него. После небольшой паузы судья осведомился у старшины, признало ли жюри доказанным факт убийства Джорджа Паркера в здании Гарвардского медицинского колледжа во второй половине дня 23 ноября? Получив утвердительный ответ, судья спросил, виновен ли в этом преступлении профессор Джон Уэбстер? «Виновен», – лаконично ответил Байрем.
Известны, по меньшей мере, два сильно различающихся описания того, что последовало далее. Один из журналистов, присутствовавший в зале и наблюдавший за происходившим от начала до конца, написал, будто подсудимый упал на свой стул, уронил голову на грудь и зарыдал. Другой журналист, также присутствовавший в зале и также имевший возможность видеть эту сцену от начала до конца, сообщил о проявленном Уэбстером самообладании. Тот молча опустился на своё место и крепко вцепился правой рукой в небольшое деревянное ограждение рядом с собою. Он так сильно сжимал руку, что пальцы его побелели. Около 10 минут профессор оставался в полной неподвижности, за это время он не проронил ни слова и, казалось, не видел и не слышал ничего из того, что происходило вокруг. Из этой каталепсии его вывели судебные маршалы, сказавшие, что пора покинуть зал заседаний.
В том, что репортёры, якобы бывшие свидетелями того, о чём сообщали, излагали увиденное по-разному, нет ничего необычного. Для журналистики XIX столетия характерен уклон в пафос и мелодраму, поэтому к любым «рассказам очевидца» той поры следует относиться с осторожностью. Но не подлежит сомнению, что обвинительный вердикт жюри если и не стал громом среди ясного неба, то оказался неожиданным для многих.
При оглашении вердикта жена и дочери подсудимого не присутствовали. Незадолго до полуночи они получили сообщение о событиях в суде. В доме начался переполох – был зажжён свет, женщины голосили и кричали, глядя со стороны, можно было подумать, что произошло преступление. Ближайшие соседи поняли причину необычайной нервозности, но никто из них не отправился к Уэбстерам со словами ободрения и поддержки.
Заканчивая рассказ о событиях вечера 30 марта 1850 года, остаётся упомянуть о довольно любопытных деталях, ставших известных много позже. Спустя четверть века – весной 1875 года – в Массачусетсе вспомнили о весьма примечательном судебном процессе и журналисты отыскали некоторых членов жюри присяжных, выносивших вердикт по делу Уэбстера. По воспоминаниям последних, к концу судебного процесса картина произошедшего в Медицинском колледже преступления в целом представлялась понятной. Каких-то сомнений в том, что Джордж Паркмен был убит именно в помещениях профессора Уэбстера, предположительно на лестнице из химлаборатории в кабинет позади большого лекционного зала, никто из членов жюри не испытывал.
Поэтому первый пункт вердикта обсуждений не вызвал вообще – все 12 голосующих членов жюри единогласно решили, что на первый из поставленных вопросов следует дать положительный ответ. Обсуждение возникло по второму пункту, в котором предлагалось признать или отвергнуть виновность в этом преступлении Джона Уэбстера. Один из членов жюри – его фамилию никто не называл – колебался, доказывая, что вина профессора химии обвинением не доказана. Остальные 11 человек принялись убеждать его в том, что дело яснее ясного и ломать голову не над чем. Основная задержка с вынесением вердикта оказалась связана как раз с разгоревшейся полемикой.
Как несложно догадаться, 11 человек, в конце концов, переубедили 1-го колеблющегося [в противном случае вердикт не состоялся бы]. Четверть века спустя участники тех событий не выражали сожаления или сомнений в справедливости принятого решения – это, пожалуй, всё, что нам следует помнить о вердикте жюри присяжных.
Итак, что же последовало далее?
На следующий день – 31 марта – семья осуждённого [а профессора уже можно было с полным правом именовать так] получила большое ободряющее письмо от жителей Кембриджа. Среди подписавших его оказались известные члены местного общества – Эдвард Эверетт (Edward Everett), Джаред Спаркс (Jared Sparks), профессор Нортон (Prof. Norton), судья Фэй (Fay). Последний не удержался от того, чтобы пообщаться с журналистами. Он рассказал им, что ранее испытывал некоторые колебания в вопросе виновности или невиновности своего друга Джона Уэбстера, но прослушав 30 марта его выступление в суде, отбросил всякие сомнения в его добропорядочности и именно по этой причине подписал письмо.
Не совсем понятно, для чего бывший судья полез со своими рассуждениями к газетчикам. Монолог его прозвучал невпопад и произвёл двоякое впечатление. Из него можно было заключить то, что даже хорошие друзья осуждённого с самого начала допускали его виновность, а стало быть обвинительный материал и в самом деле выглядел очень и очень убедительно. Уместным казался вопрос, почему господин судья согласился свидетельствовать в защиту друга, если считал того виновным в убийстве [напомним, что Фэй был в числе свидетелей защиты]? И что такого сказал профессор Уэбстер в своём обращении к суду в конце процесса, что Фэй изменил первоначальную точку зрения? В общем, жена осуждённого вряд ли осталась довольна рассуждениями мистера Фэя перед газетчиками, ну да не зря же говорится, что на чужой роток не накинешь платок.
Ранним утром 1 апреля судья Лемюэль Шоу распорядился к 9 часам доставить профессора Уэбстера в суд. Весть о том, что в ближайшие часы судья намерен огласить приговор, облетела центральную часть Бостона моментально. К 9 часам утра перед зданием суда на Скул-стрит уже собралась огромная толпа зевак, намеревавшаяся присутствовать при историческом событии, и возникли вполне ожидаемые проблемы с допуском почтенной публики в зал заседаний.
Судья не стал дожидаться, пока помещение будет заполнено, и едва Джон Уэбстер занял своё место, обратился к нему с неожиданно проникновенной речью, в которой нашлось место упоминаниям добродетелей и чести. Автор должен признаться, что речь эта выглядела так, словно судья намеревался обосновать некий очень гуманный приговор, и… тем неожиданнее прозвучала её концовка. Судья закончил свою пафосную речь очень будничным и даже равнодушным объявлением, из которого следовало, что «Джон Уэбстер должен быть взят в окружную тюрьму, где должен будет находиться под надёжной охраной до того дня, когда исполнительная власть возьмёт его оттуда и повесит за шею до наступления смерти и пусть Господь Бог помилует его душу».
Не подлежит сомнению, что высокопарное вступление судьи и формальное, совершенно равнодушное окончание речи явились умышленным трюком, призванным усилить волнение осуждённого. Перед нами пример эдакого судейского юмора, надо сказать, весьма дурного тона. Сначала судья дружелюбным и даже ласковым тоном как бы обнадёживает смертника, а затем жёстко произносит приговор, мгновенно лишая всякой надежды.
Теперь Джон Уэбстер оказался готов к неприятному сюрпризу и ничем не выдал своего огромного разочарования. Он спокойно выслушал приговор и спокойно покинул зал заседаний, не произнеся ни слова. Процедура оглашения приговора не заняла и пяти минут, всё произошло очень быстро. Посетители всё ещё входили в зал и рассаживались, рассчитывая насладиться историческим зрелищем, но действо, которое они намеревались лицезреть, уже закончилось.
На протяжении апреля и мая 1850 года «дело Джона Уэбстера» оставалось в поле зрения общественности. Публикации, порой довольно внушительного объёма, появлялись на страницах газет, хотя, разумеется, и в меньшем количестве, чем раньше.
Казалось бы, какие могут быть новости в связи с человеком, приговорённым к повешению и находящимся под неусыпным надзором конвоя 24 часа в сутки 7 дней в неделю? На самом деле новостей было много, причём весьма необычных как по форме, так и по содержанию. Так, например, 9 апреля в американской прессе стал муссироваться слух о появлении свидетеля убийства. Казалось бы, где находился этот удивительный свидетель с 23 ноября 1849 года вплоть до начала апреля?! Но не спешите, история упомянутого свидетеля сама по себе смахивает на забористый детектив.
Некий студент по фамилии Хеджес (Hedges), прослушав 23 ноября 1849 года лекцию профессора Уэбстера, покинул аудиторию по её окончании в 13:30 и… через пару минут обнаружил, что забыл ботинки в лекционном зале. Речь идёт о сменной обуви, студент, разумеется, не ходил по зданию босиком. Возвратившись к большой аудитории на 2-м этаже, из которой он недавно вышел, Хеджес с удивлением обнаружил, что дверь заперта и ботинки он забрать не может. Зная о том, что в лекторий можно пройти через химлабораторию первого этажа, студент отправился туда и, войдя в лабораторию профессора Уэбстера, увидел последнего стоящим над трупом неизвестного мужчины. Студент пережил растерянность и шок, что понятно, но бежать с места преступления не мог ввиду отсутствия ботинок.

Заметка в газете «Republican vindicator» в номере от 15 апреля 1850 года, посвящённая поразительному факту появления необычного свидетеля по «делу профессора Уэбстера». История студента Хеджеса, забывшего ботинки в аудитории и нечаянно увидевшего момент умерщвления Джорджа Паркмена, органично вписалась в информационную повестку американских газет середины XIX века. В те времена тотального отсутствия цензуры в американских газетах появлялись прямо-таки феерические по своей завиральности публикации. Мошенничества с использованием средств массовой информации буйным цветом цвели вплоть до «Великой депрессии», когда конец информационному беспределу положил директор Федерального бюро расследований Эдгар Гувер и его влиятельные покровители в правительстве.
Профессор Уэбстер угрозами, обещаниями и разного рода мольбами добился от бедолаги Хеджеса клятвы хранить молчание. С этим условием он разрешил бедному студенту забрать из аудитории злосчастные ботинки. Тот их забрал и на следующий день уехал из Бостона далеко на юг. Куда именно – непонятно, главное заключается в том, что всё следствие прошло мимо забывчивого студента. Это тем более примечательно, что Хеджес являлся сыном бостонского полицейского!
Внимательный читатель даже по изложенному выше фрагменту истории студента Хеджеса поймёт, что газета «Republican vindicator» принялась разгонять какую-то сильно развесистую клюкву. Кем бы ни являлся её автор – сам Хеджес или кто-то иной – он явно был плохо знаком с материалами дела и не знал, что по окончании лекции профессора Уэбстера в той же аудитории последовала лекция лекция доктора Холмса. Причём рядом с аудиторией коротал время на диване Эфраим Литтлфилд, который никакого студента, забывшего ботинки, не запомнил. Налицо явная отсебятина…
Но интересна её концовка!
Пребывая где-то там далеко на юге, незадачливый студент заболел воспалением мозга. Не совсем понятно, что это за болезнь, но удивляться не надо, поскольку человек, забывающий в конце ноября сменную обувь в аудитории, вполне может заболеть чем-то, что может быть названо «воспалением мозга». Итак, Хеджес в состоянии беспамятства попал в больницу… там он долго лечился… то бредил… то требовал священника… то говорил, что хочет умереть… В конечном итоге священник появился, выслушал бред больного, ломать голову над услышанным не стал и связался с местной полицией.
В начале апреля Хеджес возвратился в Бостон. Показания его к тому времени никого из юристов не интересовали, поскольку профессор Уэбстер уже был признан виновным в убийстве и дожидался исполнения приговора в камере смертников. Журналисты, может быть, и хотели бы поподробнее осветить эту диковинную историю, но концовка её обескуражила всех – родители бедного студента отправили его в психиатрическую лечебницу в городке Бриджуотер в полусотне километров к югу от Бостона. Молодой человек оказался сильно нездоров, по-видимому, какой-то болезненный процесс развивался в его голове задолго до помещения в больницу. Когда он узнал, что присутствовал на лекции, после которой последовало убийство, причуды воображения сыграли с ним злую шутку.
Несчастный сумасшедший Хеджес, внезапно возникший в этой истории, также внезапно из неё и исчез.
Газеты скармливали читателям всевозможные новости о жизни и времяпрепровождении осуждённого в тюрьме. Много шума наделала распущенная кем-то сплетня о переходе профессора Уэбстера в Православную веру. Чтобы утихомирить нешуточные страсти, смертнику пришлось даже делать специальное разъяснение и заверить бостонскую публику в своей преданности Унитарианскому вероучению. Газеты отслеживали посещения Уэбстера членами его семьи – вот 13 апреля к профессору приехали его супруга и 3 дочери, встреча продлилась около часа, а 15 числа – жена и одна из дочерей дочь, им позволили уединиться с осуждённым на несколько минут и т. п.

Несколько публикаций в американских газетах, связанных с «делом профессора Уэбстера» и относящихся к весне 1850 года.
Не приходится удивляться тому, что немалый интерес общественности вызвала информация о выплате Эфраиму Литтлфилду обещанной премии в 3 тыс.$ за содействие в раскрытии тайны исчезновения Джорджа Паркмена. Деньги были выплачены вдовой уже к 13 апреля.
Тут можно упомянуть – дабы не возвращаться к этому вопросу впоследствии – что уборщик, получив обещанную премию, сразу же уволился из Гарвардского Медицинского колледжа и уехал из Бостона. По известной ныне информации, Литтлфилд купил большой дом у дороги к северу от города и открыл там постоялый двор, где путники могли дать отдых лошадям и перекусить в таверне. Наверное, Эфраим исполнил мечту всей своей жизни, и осуждать его за это вряд ли уместно. Хотя у автора всё же имеется один безответный вопрос: скучал ли мистер Литтлфилд по ночным котильонам?
Автор вовсе не пытается иронизировать – Эфраим Литтлфилд один из самых необычных персонажей этой истории. Он прожил не очень долгую жизнь, скончавшись в 1872 году в возрасте 62 лет, и деньги вряд ли сделали его счастливым. Он стал отцом 4-х сыновей – и все они умерли в младенчестве или в детском возрасте, самый младший прожил более остальных и скончался в возрасте 12 лет. В жизни Эфраима было много странных и даже мистических событий, например, два малолетних сына скончались в 1849 и в 1850 годах – как раз в то время, когда разворачивалась описанная в этом очерке драма. Двоих сыновей Эфраим назвал одним именем – Уилльям – причём один из них умер в 1849 году, а другой в том году родился… Но ведь так делать нельзя! По всем суеверным представлениям имя умершего ребёнка нельзя присваивать новорождённому!
Эфраим, похоже, пытался продемонстрировать характер и посмеяться над Судьбой, но в конечном итоге Судьба посмеялась над ним. Заканчивая разговор о дальнейшей жизни уборщика, остаётся добавить, что его жена Кэролайн пережила мужа на 8 лет и умерла в 1880 году. Их могилы сохранились по сию пору.

Камень на могилах Эфраима Литтлфилда и его жены Кэролайн на кладбище в городе Медфорд, штат Массачусетс.
В последнее воскресенье апреля жена смертника и его дочери отправились в резиденцию губернатора штата, занимавшего тогда дом Сэмюэля Адамса (Adams House), активного участника борьбы за независимость американских колоний. Губернатор Джордж Никсон Бриггс (George Nixon Briggs) принял незваных посетителей, хотя в свой выходной день вряд ли имел намерение обсуждать неприятные и конфликтные дела. Содержание разговора женщин с губернатором формально осталось тайным, хотя вряд ли кто-то сомневался в том, что обсуждался вопрос судьбы Джона Уэбстера и возможность губернаторского помилования.
Общественность, узнавшая о визите близких осуждённого, ждала сенсационного поворота, но… проходил день за днём, а участники переговоров хранили полное молчание. Это могло означать только одно – отсутствие какой-либо договорённости. Губернатор, очевидно, не захотел услышать мольбы явившихся к нему женщин, и непреклонность 54-летнего политика получила диаметрально противоположные оценки. Сторонники жёсткой и непримиримой политической линии хвалили Бриггса за проявленную принципиальность, неуступчивость и нежелание вмешиваться в дела судейские, дескать, Закон – это Закон, и исполнительная власть не должна поправлять суд.
Однако имелись мнения и иного порядка. Политические союзники Бриггса указывали на то, что чрезмерная жёсткость может помешать губернатору, уже занимавшему свой пост 7 лет, сохранить его по результатам приближающихся выборов. Всё-таки публика любит власть гуманную, человечную и снисходительную, а потому жестокосердный и равнодушный к женскому горю губернатор мало кому понравится. Кстати, опасения эти оправдались, и в 1851 году Джордж Бриггс должность потерял.
Противники же губернатора использовали неудачное обращение семьи Уэбстер для резких нападок на непоследовательную и нелогичную политику Бриггса. Нельзя не признать, что последний сам предоставил противникам отменный повод для критики.

Джордж Никсон Бриггс, губернатор штата Содружество Массачусетса в 1844 – 1851 годах. 2 мая во многих американских газетах появились сообщения о визите жены и дочерей осужденного на смертную казнь профессора Уэбстера в резиденцию губернатора штата и приватной встрече с Джорджем Бриггсом. Репортёры не знали истинную цель визита, но догадаться о том не составляло большого труда. Во многих публикациях отмечалась краткость разговора губернатора с визитёрами, из чего делался вывод о неблагоприятном для смертника исходе встречи.
Дело заключалось в том, что ранее губернатор помиловал отвратительного убийцу Томаса Пирсона (Thomas B. Pearson), убившего в ночь на 18 апреля 1849 года свою жену Ханну (Hannah D. Pearson) и двух дочерей-близняшек в возрасте 4-х лет. Томас зарезал их и скрылся из города, настаивая на том, что в ночь убийства отсутствовал и никакого отношения к произошедшему не имеет. Довольно быстро он был разоблачён, мотивом расправы, по мнению следствия, стала необузданная ревность мужа, подозревавшего жену в мифических изменах.
Хотя Пирсон в конечном итоге сознался в убийстве жены и дочерей, он не выразил раскаяния и вполне заслуженно был приговорён к смертной казни. Губернатор штата Бриггс своей волей его помиловал и заменил виселицу пожизненным заключением. Это решение выглядело довольно странным, поскольку убийца, хотя и просил губернатора о снисхождении, тем не менее в своём прошении ни единым словом не сказал о раскаянии и сожалении. Между тем, прошения о помиловании, поданные формально нераскаявшимися преступниками, отклонялись – это был обычай того времени.
Противники губернатора вполне разумно указывали на то, что милосердие, проявленное в отношении Томаса Пирсона, выставляет в весьма невыгодном свете губернаторское жестокосердие в случае семьи Уэбстер. Получалось, что убийцу 3-х человек миловать можно, а того, кто убил кредитора, известного своим злонравием и грубостью, нет. Парировать подобную аргументацию было очень сложно, практически невозможно.
Губернатор Бриггс крепко «подставился», но признавать этого не захотел и потому на протяжении последующих месяцев сделал несколько довольно неудачных заявлений. В них он не касался прямо судьбы профессора Уэбстера, а высказывался общо, доказывая необходимость исполнительной власти воздерживаться от неловких попыток подправлять власть судебную, но всем, кто следил за этой историей, было ясно – что, почему и с каким умыслом изрекал губернатор.
Примерно в то же самое время – то есть в апреле, мае и июне 1850 года – произошло размежевание общественности и в части оценок суда, проведённого Лемюэлем Шоу. Мнения как журналистского сообщества, так и профессиональной юридической среды резко разделились, и потому результаты судебного процесса комментировались с диаметрально противоположных позиций.
Значительная часть писавших о суде в Бостоне восхищалась блестящей работой стороны обвинения, сумевшей при отсутствии прямых улик и признания преступника добиться обвинительного приговора и притом с присуждением самой тяжкой меры наказания из всех возможных. Отмечались и всячески превозносились заслуги Генерального прокурора Джона Клиффорда, сумевшего собрать отличную команду судебно-медицинских экспертов и детективов полиции. Довольно скоро – в январе 1853 года – Клиффорд занял кресло губернатора штата, и все журналисты, писавшие на политическую тематику, отмечали тогда, что этот карьерный взлёт оказался бы совершенно невозможен без громкого успеха главного обвинителя на сенсационном процессе по «делу профессора Уэбстера».
Однако существовала и другая точка зрения, надо сказать, тоже весьма популярная. Её выразителями стали юристы и журналисты из Нью-Йорка, оспаривавшие как результаты процесса, так и нравы «бостонского Правосудия» вообще. Вкратце их точку зрения можно свести к следующим тезисам:
– Джон Уэбстер не получил беспристрастного правосудия, гарантированного Конституцией страны. Главный обвинитель на процессе Джон Клиффорд и старший судья Лемюэль Шоу являлись на протяжении многих лет друзьями и даже не скрывали своих особых отношений. Судья не удовлетворил ни одного ходатайства защиты, даже самого невинного, очевидного и простого, при этом Шоу практически ни разу не выразил несогласия с мнением Клиффорда. Судья был, очевидно, предвзят, что особенно заметно проявилось в его наставлении присяжным. В этой речи, которая логически заканчивает процесс и подводит черту под аргументацией сторон, не было сказано ни слова о представленных защитой доводах в пользу того, что Джордж Паркмен оставался жив на протяжении ещё нескольких часов после посещения Гарвардского Медицинского колледжа.

Многолетняя дружба судьи Лемюэля Шоу (портрет слева) и Генерального прокурора Джона Клиффорда (справа) бросила неустранимую тень на весь процесс по «делу профессора Уэбстера». Очевидно предвзятое отношение судьи к подсудимому послужило веским основанием сторонникам Уэбстера утверждать, что тот не получил гарантированного Конституцией честного и беспристрастного правосудия.
– Защита Джона Уэбстера оказалась слабой, некомпетентной и неполной. Многие важные обстоятельства, установленные защитой, не стали объектом её всестороннего анализа и не получили надлежащей оценки. Например, защита доказала, что профессор стал запирать двери в свои комнаты задолго до ноября 1849 года, стало быть, эта деталь не должна была насторожить Эфраима Литтлфилда. Между тем, последний настаивал на том, что именно запертые двери возбудили его подозрения в отношении профессора. Защита должна была прояснить этот вопрос и разобраться в действительной причине подозрительности Литтлфилда, а также выяснить, почему тот постарался скрыть её. Другой важный вопрос, оставшийся безо всякого рассмотрения защитой, связан с возможной смертью Джорджа Паркмена в здании колледжа, последовавшей безо всякой криминальной причины. Это могла быть смерть в результате несчастного случая [условное падение с крутой лестницы] или скоропостижная кончина по причине плохого здоровья [инфаркт, кровоизлияние в мозг]. Последующие действия профессора Уэбстера, преследовавшие цель скрыть труп, могли явиться следствием паники и растерянности, но никак не злого умысла, и они не должны были рассматриваться как доказательство совершения убийства. Защита профессора не захотела разработать эту версию, а между тем, её можно и нужно было предложить в качестве альтернативы официальной. В этом случае обвинение Джона Уэбстера в убийстве Джорджа Паркмена полностью снималось, и подсудимый оказывался виноват лишь в сокрытии факта смерти и неуважении к телу умершего. Разумеется, это тоже были крайне неприятные и постыдные для джентльмена обвинения, но они не грозили ему смертной казнью.
Губернатору штата Содружество Массачусетса было направлено из Нью-Йорка несколько петиций с просьбой взять дело профессора Уэбстера под личный контроль и озаботиться защитой законных интересов осуждённого, попранных несправедливым судом. Под одной из таких петиций к середине апреля 1850 года подписалось более 20 тыс. жителей города Нью-Йорк – это огромное число для середины XIX столетия!
Эта заочная полемика была довольно любопытна, но конец ей положили в высшей степени неожиданные события середины лета 1850 года. 2 июля Тюремная комиссия при губернаторе штата Джордже Никсоне Бриггсе занималась рутинным рассмотрением ряда дел приговорённых к смертной казни. Нам следует сейчас помнить, что в те годы в Бостоне казнили довольно много людей, строго говоря, казни проводились ежемесячно – причиной тому служило сильно развитое пиратство в порту Бостона. В тот день Тюремной комиссии предстояло рассмотреть движение по инстанциям дел 17-и приговорённых к повешению преступников. Среди них находилось и дело профессора Уэбстера.
Заседание шло своим чередом, и ничто не предвещало сенсации, но когда члены комиссии приступили к разбору состояния дела Уэбстера, слово попросил преподобный Джордж Патнэм (George Putnam). Это был довольно необычный и широко известный в городе человек. Патнэм родился в августе 1807 года, то есть к описываемому моменту времени ему шёл 43-й год. Семья жила небогато, и когда отец будущего священника скоропостижно скончался в 1809 году, мать с 6-ю детьми пережила пору отчаянной нужды. Со временем, правда, жизненные обстоятельства немного переменились к лучшему, но всё равно на протяжении многих лет Джордж был вынужден жить в условиях крайнего материального стеснения. Мать ставила перед собой цель дать детям хороший жизненный старт, отказывая себе во всём, она сумела накопить некоторую сумму, используя которую Джордж смог поступить в Гарвардский медицинский колледж. В 1828 году он успешно его окончил и начал медицинскую практику. Однако довольно быстро молодой мужчина понял, что приготовление клистиров и кровопускания ему неинтересны. Он поступил в школу богословия и в 1830 году успешно окончил её. В том же году Патнэм занял должность помощника пастора в Роскбари, городе-спутнике Бостона [Роскбари являлся одним из старейших городов Массачусетса, в 1868 году его территория вошла в пределы городской черты Бостона].
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.