Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга V"

На вопрос о механизме отделения головы и использованном для этого инструменте [напомним, коронерское жюри предположило, что это была обычная пила] профессор Вайман отвечать не стал, указав на то, что подобный вопрос выходит за рамки его научной компетенции.

Далее Вайману был задан ряд вопросов о возможной природе пятен на лестнице, ведущей из химлаборатории в большой лекционный зал 2-го этажа. Профессор, который имел не только медицинское образование, но и являлся химиком, осмотрел лестницу и высказал предположение, согласно которому пятна оставлены не кровью, а нитратом меди. Это вещество является прекрасным уничтожителем крови, о чём выше уже упоминалось. Вайман предложил провести эксперимент, призванный подтвердить либо опровергнуть его предположение. В течение следующих дней профессор получил несколько досок, вынутых из лестницы, на которые проливал сначала человеческую кровь, а затем нитрат меди. Эксперимент полностью подтвердил гипотезу Ваймана – нитрат меди в течение нескольких часов полностью уничтожал кровь на дереве, причём как влажную, так и высохшую, при этом образовывались пятна, во всём напоминавшие те, что привлекли внимание коронерского жюри и полиции во время обыска.

Помимо этого натурного эксперимента, профессор Джеффрис Вайман выполнил и другое важное для следствия поручение. Он тщательно исследовал под сильным микроскопом все улики, которые, по мнению следствия, были запачканы кровью, и установил, что кровь определялась лишь на нескольких предметах, найденных в здании Медицинского колледжа. Это была пила [ножовка по дереву], с самого начала привлёкшая к себе внимание "законников", а также детали одежды профессора Уэбстера – тапочки и панталоны. Последние были покрыты мелкими брызгами крови ниже колен. Кровь, попавшая на тапочки и панталоны, имела небольшую скорость разлёта, поскольку оставленные следы имели форму не овальную, а круглую. Также кровь не стекала вниз.

Как видим, ведомство коронера в считанные дни собрало довольно много самой разнообразной информации о расчленённом теле, найденном в здании Медицинского колледжа, однако эти данные мало могли помочь в идентификации тела. Надо было что-то придумать, чтобы решить проблему.

Самым простым решением представлялось опознание останков женой пропавшего Джорджа Паркмена. Однако организация подобной процедуры требовала особой деликатности, а кроме того, её результат мог быть оспорен в суде. Головы труп не имел, рук – тоже, а потому жена могла опознать его лишь по весьма интимным деталям, которые никому не были известны. Вдруг женщина ошибётся и её якобы разрезанный на кусочки муж войдёт в зал суда во время процесса? И даже если Паркмена нет в живых, но труп постороннего лица ошибочно будет приписан ему, подобная ошибка обесценит всё расследование!

Сложно сказать, каким путём пошло бы в конечном итоге расследование, но на помощь пришло удивительное стечение обстоятельств. Очищая решётку, на которую в рабочей камере ставились тигли, врачи обратили внимание на то, что в дальней её части к металлу прикипело нечто, похожее на кусочек угля. Осторожно отделив от металла странный кусочек, члены коронерского жюри не сразу поняли, что же именно они обнаружили. Это был бесформенный очень твёрдый предмет, явно не являвшийся костью… не бывший украшением или драгоценным камнем. Находку пришлось аккуратно очистить кисточкой и только после этого стало ясно – найден керамический зубной протез!

Зубной протез является продуктом штучным, хорошо запоминающимся, мастер, изготовивший такую вещь, несомненно, сможет её вспомнить! Кроме того, такой протез – сугубо индивидуальная принадлежность – это не часы, которые можно подарить, и не ботинки, которые можно продать на вещевом рынке! В общем, находка сулила скорый успех, и теперь следовало отыскать мастера, её изготовившего.

Жена Джорджа Паркмена сообщила, что муж с 1827 года – то есть более 20 лет – лечил зубы у Натана Кипа (Nathan C. Keep). Это был семейный дантист Паркменов, к нему ходила и сама Элиза, и дети. Доктор Винслоу Льюис, взяв найденный в тигельной печи зубной протез, немедленно направился к Кипу, хорошо известному в Бостоне хирургу и стоматологу с 30-летним стажем работы, и предъявили ему находку.

Натан Кип без колебаний заявил, что «узнал в некоторых из предъявленных мне зубов сделанные мною для доктора Паркмена в 1846 году. Зубы, которые мне сейчас продемонстрированы, те самые; я могу узнать их по своеобразным деталям, характерным для рта доктора Паркмена, в соотношении верхней и нижней челюстей.»1414
  Дословно на языке оригинала: «Recognized the teeth shown me, as some made by me for Dr. Parkman in 1846. The teeth now shown to me are the same; am able to recognize them from the peculiar, ity of Dr. Parkman’s mouth, in the relation of the upper and lower jaw.»


[Закрыть]

Далее доктор сделал кое-какие разъяснения. По его словам, заказ на изготовление предъявленного ему протеза он получил осенью 1846 г., если точнее – в октябре месяце. Работу требовалось выполнить как можно скорее ввиду того, что Джордж Паркмен должен был держать речь на торжественном банкете по случаю открытия Гарвардского Медицинского колледжа. Колледж был построен на земле, которую Паркмен подарил городу, поэтому ему предстояло стать одной из важнейших фигур на предстоящем банкете. Натан Кип деятельно взялся за работу, которая оказалась совсем непростой и едва не была сорвана. Даже в ночь перед банкетом его помощнику пришлось потратить несколько часов на финишную подгонку протеза.

На этой фотографии можно видеть гипсовый слепок нижней челюсти Джорджа Паркмена и установленный в нём зубной протез, найденный в тигельной печи Медицинского колледжа. Этот артефакт хранится в Музее истории Гарвардского университета. Зубной протез, найденный на решётке рабочей камеры тигельной печи, представлял собой керамическую вставку между зубами нижней челюсти. По нынешним временам этот кусок камня может показаться грубым и даже топорным, но для середины XIX столетия это был шедевр зубопротезного искусства.

В подтверждение своих слов дантист снял с полки гипсовый слепок нижней челюсти Паркмена, по которому осуществлялась подгонка протеза. Когда к нему приложили зубной протез, найденный в печи, линия контакта изделий совпала почти идеально!

Продолжая свои пояснения, Кип рассказал, что керамический протез конструктивно крепился к металлической пластине, та же удерживалась в нужном положении крючком, заправлявшимся в щель между оставшимися на нижней челюсти зубами. Первая примерка протеза прошла не очень удачно – Паркмен пожаловался, что язык задевает внутреннюю поверхность протеза. Поэтому протез пришлось разобрать и потратить некоторое время на шлифовку, которой занимался ассистент Лестер Нобл (Lester Noble). Дантист показал доктору Льюису следы шлифовки внутренней поверхности протеза.

По словам Кипа, осенью 1846 г. у Паркмена оставались 4 естественных зуба и корни ещё 3 зубов. Искусственная верхняя челюсть была собрана из 3 блоков-протезов, плотно прилегавших друг к другу. Протезы нижней челюсти также состояли из 3-х блоков, разделённых сохранившимися зубами.

Чтобы более не возвращаться к этому вопросу, добавим, что Лестер Нобл полностью подтвердил рассказ Кипа и опознал протез, который шлифовал 3-мя годами ранее. Обоим дантистам были заданы вопросы о возможности крошения зубов на части, точнее, их раскалывании в продольном направлении и они дали очень сходные ответы, предположив, что необычное дробление зубов явилось следствием резкого охлаждения после сильного разогрева. То есть злоумышленник сначала раскалил нижнюю челюсть в печи, а после того, как вся плоть сгорела, снял челюсть с решётки и бросил её в воду. При этом зубной протез отделился от нижней челюсти и каким-то чудом «пригорел» к решётке, подобно тому, как пригорает к сковороде пища.

Эта иллюстрация позволяет получить представление о конструкции зубного протеза, найденного в тигельной печи, и способе его фиксации во рту пациента.

Благодаря тому, что Кип и Нобл опознали изготовленный ими зубной протез, личность человека, чьи останки были найдены в Медицинском колледже, можно было считать установленной.

Уже после этого части расчлененного тела были предъявлены Элизе Паркмен, которая подтвердила их принадлежность исчезнувшему мужу. Таким образом, 3 декабря судьба пропавшего 10-ю днями ранее Джорджа Паркмена, наконец-то, прояснилась.

Когда стало ясно, что в Гарвардском Медицинском колледже были найдены останки одного из богатейших жителей Бостона, а не какого-то безродного нищего, внимание местных "законников" вполне предсказуемо оказалось сосредоточено на главном подозреваемом – профессоре Джоне Уэбстере, уже находившимся под арестом.

Родившийся 20 мая 1793 года будущий профессор химии принадлежал к известной и уважаемой семье массачусетских пуритан, ведших свою родословную от первых поселенцев на территории штата. Отец Джона владел одной из старейших аптек Бостона. Род Уэбстеров не уступал роду Паркменов своими заслугами перед обществом и был не менее уважаем. Хотя и беднее…

Закончив Гарвардский университет в 1811 году, а затем Гарвардскую Медицинскую школу в 1815, Джон получил два образования – врача и химика. После окончания Медицинского колледжа он отправился для повышения мастерства в Европу, стажируясь сначала в Лондоне, а затем на Азорских островах. В эти годы он был учеником хирурга и врача общей практики. Во время пребывания в Европе Джон написал и опубликовал свою первую книгу [она была посвящена врачебному делу].

16 мая 1818 года за несколько дней до своего 25-летия, Паркмен женился на Хэрриет Фредерике Хиклинг (Harriet Frederica Hickling), дочери американского вице-консула на Азорских островах. Первенец, родившийся в 1819 году, получил папино имя Джон и умер, не прожив и года. Прямо как будто бы напророчил папину судьбинушку! Впрочем, последующие дети отличались отменным здоровьем и жили долго – старшая из дочерей, Мэри Энн (Mary Ann), родившаяся в 1825 году, прожила 100 лет, а средняя и младшая, Катерина (Catherine) и Хэрриет (Harriet), прожили 82 и 94 года соответственно.

По возвращении в Штаты Джон пытался завести врачебную практику, но дело не пошло. Сложно сказать, что послужило тому причиной, но доктор из Джона Уэбстера не получился, и тогда он решил радикально сменить стезю. В 1824 году он устроился преподавателем химии в Гарвардский Медицинский колледж, тот самый, что не так давно заканчивал сам. В 1827 году он получил звание профессора – этому очень помогло ходатайство преподобного Фрэнсиса Паркмена, старшего брата того самого Джорджа, с исчезновения которого начался этот очерк. Фрэнсис являлся настоятелем прихода унитарианской церкви, членом общины которой были Джон Уэбстер и его семья. Фрэнсис Паркмен был старше Джона Уэбстера на 5 лет, познакомились они ещё до отъезда последнего в Европу.

Уэбстер написал несколько книг – о наставлении по медицинскому делу выше уже упоминалось, но кроме этого учебника профессор опубликовал сборник лекций по химии. Кроме того, Джон перевёл и снабдил комментариями 2 учебника по химии других авторов и на протяжении ряда лет принимал участие в издании «Бостонского журнала философии и искусства» («Boston Journal of Philosophy and the Arts»).

Джон пытался демонстрировать свою состоятельность во всех отношениях – и как мужчина, и как учёный, и как уважаемый член общества… Подобно Паркменам, род Уэбстеров также вышел из среды массачусетских пуритан, но вторые в отличие от первых уже не придерживались старинных догматов. Джон был гостеприимен, щедр и великодушен, любил шумные обеды с обильными возлияниями, карточную игру до утра – в этом отношении он являл собою полную противоположность скаредному и желчному Джорджу Паркмену. Однако материальное положение Уэбстера мало способствовало удовлетворению его потребности в активной светской жизни.

Есть такая замечательная пословица: "Не по Сеньке шапка", – она как раз про Джона Уэбстера и его стремление изображать из себя солидного члена общества. Стремление-то у него имелось, да вот только солидности не хватало! Профессор отметился некоторыми весьма своеобразными поступками, которые не к лицу солидным джентльменам. Он, например, осмелился просить попечительских совет колледжа об увеличении своего годового жалования на 100$ – и дело даже не в том, велика ли эта сумма или нет, а в том, что благородные джентльмены за себя не просят! Можно было попросить за другого человека, но за себя – недопустимо, это потеря  лица. Джон Уэбстер не только попросил о прибавке жалования, но и подключил к этому делу в качестве ходатая Фрэнсиса Паркмена, который имел большие связи и помог профессору получить желаемое.

Другой историей, явно разрушавшей образ солидного джентльмена, явилась постройка Уэбстером собственного дома. На протяжении долгих 6-и лет профессор занимался возведением особняка в Кембридже, в котором предполагал разместиться с семьёй и челядью, но по окончании строительства оказался вынужден продать дом, чтобы погасить накопленные долги. Уэбстер явно не мог на протяжении многих лет сводить дебет с кредитом и испытывал заметные финансовые затруднения. Одно дело, когда финансовую несостоятельность демонстрируют молодые люди, не вполне понимающие законы взрослого мира, и совсем другое, когда в роли вечного побирушки оказывается мужчина в возрасте "далеко за 50", натужно изображающий жизненный успех при отсутствии этого самого успеха.

На описываемый момент времени отец Джона Уэбстера был жив, ранее он помогал сыну деньгами, но к 1849 году делать это перестал. Видимо, убедился в бесполезности собственного великодушия. Семья Уэбстеров проживала вместе с поварихой в съёмной 6-комнатной квартире. Условия их размещения нельзя было признать нищенскими, но богатства особенного не чувствовалось. Судя по всему, деньги в семье не держались и в заметных количествах не водились.

Джон Уайт Уэбстер

Как было сказано выше, Джон Уайт Уэбстер был увезён в городскую тюрьму прямо из своей квартиры вечером 30 ноября. Ему поначалу не объяснили причину задержания, и профессор ничего не знал как о расчленённом теле, найденном в Медицинском колледже, так и обыске в его лаборатории. По прибытии в тюрьму ему стало плохо, всю ночь и  следующий день профессор оставался совершенно неконтактен, допрос его в те часы был невозможен.

В те же самые дни был допрошен Эфраим Литтлфилд, чьи удивительные бдительность и наблюдательность позволили совершенно неожиданным образом распутать таинственную историю исчезновения Джорджа Паркмена. Выше приводилась существенная часть рассказа Литтлфилда, относившегося к 30 ноября – тогда уборщику пришлось дать первые пояснения относительно природы собственной находчивости. Понятно, что следствию было важно получить развёрнутую версию показаний героя этой истории.

Нельзя не отметить того, что показания, данные Литтлфилдом коронерскому жюри, а затем и окружному прокурору под запись, отличались гораздо большей детализацией, чем та версия, которую услышал маршал Тьюки вечером последнего дня осени. В частности, уборщик сообщил о том, что стал свидетелем остро конфликтного разговора, состоявшегося между профессором Уэбстером и Джорджем Паркменом во второй половине дня 19 ноября, в понедельник. Литтлфилд помогал профессору наводить порядок в лаборатории, когда на пороге внезапно появился Паркмен. Его приход, явно неожиданный для Уэбстера, вызвал раздражение последнего, который позволил себе очевидную резкость. Он сказал, что не приглашал Паркмена и не готов с ним сейчас разговаривать, для разговора им надлежит договориться о месте и времени. Паркмен проигнорировал этот неласковый приём и в свою очередь в весьма резких выражениях высказал собственное неудовольствие поведением профессора. В частности, Паркмен сказал что-то о «двойной продаже» одного и того же имущества и ненадлежащем обращении с «долговыми бумагами».

Впрочем, джентльмены моментально взяли себя в руки, сообразив, что в помещении присутствует посторонний человек. Они условились встретиться позже, чтобы поговорить в приватной обстановке, их разговор от начала до конца оказался очень короток – буквально 5-6 фраз.

После этого начались странности. Утром в четверг 22 ноября Уэбстер попросил уборщика принести из больницы кровь для того, чтобы во время своей лекции на следующий день профессор мог показать с нею некоторые опыты. Литтлфилд, получив ёмкость объёмом в 1 пинту [~0,47 литра], отправился в больницу при колледже, где оставил тару и записку с просьбой предоставить кровь для химических опытов. Кровопусканий, однако, в больнице не проводилось ни 23, ни 24 ноября, поэтому кровь профессор Уэбстер не получил. Впоследствии эту попытку получить кровь окружная прокуратура расценила как доказательство злонамеренности Уэбстера, заблаговременно планировавшего убийство Паркмена и обдумывавшего наилучший способ избавления от возможных следов крови.

Появилась в рассказе Литтлфилда и другая деталь. По его словам, утром 23 ноября – т.е. за несколько часов до убийства Паркмена – он обнаружил в малой аудитории 1-го этажа возле химической лаборатории… тележку, которую не видел ни до, ни после того дня. Тележка стояла таким образом, что при открывании двери оставалась незаметна, то есть её умышленно поставили так, чтобы она поменьше привлекала внимания. Литтлфилд считал, что тележку принёс профессор Уэбстер – больше никто из работавших в здании людей не стал бы заносить её в аудиторию возле химлаборатории и прятать за дверью.

Рассказ о таинственной тележке также был расценен обвинением как свидетельство планирования профессором преступления. По логике "законников", Уэбстер, задумав убийство и последующее расчленение тела Паркмена, заблаговременно доставил тележку в здание колледжа, дабы использовать её для перемещения трупа.

Литтлфилд сделал важные уточнения и о событиях 23 ноября – того самого дня, когда исчез Джордж Паркмен. На официальном допросе уборщик сказал, что около 13 часов он стоял на улице перед зданием колледжа и увидел Паркмена, шедшего по направлению к колледжу. Литтлфилд вошёл в здание и потому не знал, вошёл ли и Паркмен следом за ним или нет. Поднявшись на второй этаж по главной лестнице, Литтлфилд оставался там примерно до 14 часов, дожидаясь окончания лекции профессора Холмса. Момент этот очень важен, поскольку со своего места у лестницы Литтлфилд мог видеть всех, входивших в колледж через главный вход, и он видел, что Паркмен через него в здание не входил. К 14:15 лекция Холмса была окончена и все слушатели, как и сам профессор, покинули здание, после чего Литтлфилд запер двери главного входа.

После этого Литтлфилд принялся готовить дрова для утренней растопки печей в кабинетах. В частности, он отнёс стопку в кабинет доктора Уэйра (Ware), занимавшего помещения на том же самом 1-м этаже, где находились помещения профессора Уэбстера. После этого уборщик понёс дрова в химлабораторию, но попасть туда не смог. Дверь оказалась закрыта на замок, причём ключ на своём месте отсутствовал. Это означало, что Уэбстер его забрал и не вернул на место. Литтлфилд попытался пройти в химлабораторию через тамбур разделительного коридора, но и эта дверь оказалась заперта изнутри на засов. Тогда уборщик предпринял попытку проникнуть в лабораторию через большой лекционный зал на 2-м этаже, но и этого сделать не мог. Литтлфилд понял, что профессор Уэбстер находится внутри и для чего-то заперся.

Уборщик ушёл в свою квартиру, расположенную на 1-м этаже Медицинского колледжа, и лёг вздремнуть на кухне. В 16 часов его разбудил некий мистер Петти (Pettee), работавший клерком в «New England Bank» и по совместительству занимавшийся торговлей билетами на лекции преподавателей Медицинского колледжа. Петти передал Литтлфилду несколько билетов на лекции профессора Уэбстера для студента по фамилии Риджуэй (Ridgeway) [напомним, что оплата обучения в колледже могла быть двоякой – оптом за семестр и посредством покупки билетов на отдельные лекции].

Попрощавшись с Петти, уборщик предпринял новую попытку войти в химлабораторию, столь же безуспешную, что и прежде. В 16:30 появился Уэбстер со свечой и подсвечником – он зажигал свечи в коридоре 1-го этажа, что делал обычно. Оставив подсвечник и свечу под дверью квартиры Литтлфилда, профессор ушёл.

Вскоре после этого ушёл и сам Литтлфилд, направившись на вечеринку. По его словам, он вернулся около 22-х часов, провёл осмотр здания, запирая двери. Все помещения Уэбстера оставались заперты и уборщик попасть в них не смог.

А утром следующего дня – 24 ноября, в субботу, около 7 часов – Литтлфилд обнаружил, что входная дверь в здание приоткрыта. Он решил, что дверь отпер ночью кто-то из студентов, задержавшийся в библиотеке или в каком-либо другом помещении на верхнем этаже.

Отвечая на вопрос о наличии ключей от входной двери у должностных лиц, Литтлфилд заявил, что таковые имелись лишь у двух человек – у него самого и библиотекаря по фамилии Ли (Leigh). Очевидно, что библиотекарь, если только он уходил той ночью, дверь бы за собою запер.

Отвечая на вопрос о появлении Уэбстера в тот день, Литтлфилд сообщил, что профессор пришёл в колледж вскоре после 7 часов утра, что следовало признать нетипичным [напомним, речь идёт о субботнем утре!].

Странности на этом не закончились. Литтлфилд прошёл вместе с профессором в большой лекционный зал 2-го этажа, который Уэбстер открыл своим ключом. Там уборщик под присмотром профессора развёл огонь в печи. Когда же Литтлфилд захотел спуститься по лестнице в химическую лабораторию этажом ниже, чтобы разжечь огонь и там, Уэбстер приказал ему "не ходить туда", не объясняя причину этого распоряжения.

В течение того дня Литтлфилд несколько раз встречался с Уэбстером. Во время одной из встреч он передал Уэбстеру 15,5$ наличными за билеты Риджуэя. Несмотря на встречи с профессором, уборщик в химическую лабораторию попасть так и не смог, хотя ему надо было там подмести (это он делал 2 раза в месяц). В течение дня Уэбстер дверь в лабораторию не открывал и не стук Литтлфилда не реагировал, хотя уборщик по звукам из-за двери понимал, что профессор находится внутри и чем-то занят.

В тот день – напомним, речь идёт о субботе 24 ноября – в водопроводе в химлаборатории долгое время был слышен звук текущей воды. Профессор явно открыл на проток один или несколько кранов, имевшихся в его помещениях. Литтлфилд не сомневался в точности своего предположения, поскольку шум в трубах хорошо узнаваем и спутать его практически невозможно.

В воскресенье 25 ноября Уэбстер в здании колледжа не появлялся и двери в химическую лабораторию оставались закрыты.

В тот день произошёл примечательный инцидент с участием Литтлфилда, Уэбстера и некоего мистера Колхауна (Mr Calhoun). Чтобы не пересказывать случившееся собственными словами, процитируем показания уборщика Литтлфилда, данные под присягой: «Вечером [речь идёт о воскресном вечере 25 ноября – прим. А.Р.], стоя перед металлургическим заводом мистера Фаллера и разговаривая с мистером Колхауном – мы говорили об исчезновении доктора Паркмена, о котором я впервые услышал в субботу днём от мистера Кингсли во время разговора – я посмотрел на Фрут-стрит и увидел идущего доктора Уэбстера. Я сказал мистеру Колхауну: „Вот идёт один из профессоров“. Доктор Уэбстер подошёл прямо ко мне, к тому месту, где я стоял. Первые слова, которые он произнёс, обращаясь ко мне, были: „Разве вы не видели доктора Паркмена в конце минувшей недели?“ Я ответил ему утвердительно. Он спросил меня, когда я его видел. Я ответил, что в минувшую пятницу, около половины первого [это очевидная опечатка стенографа или оговорка Литтлфилда, встреча не могла произойти в 12:30, речь ведётся несомненно о 13:30]. Он сказал: „Где же вы его видели?“ Я ответил, что на этом месте [т.е. у мануфактуры братьев Фаллер]. Профессор спросил меня, в какую сторону тот шёл. Я ответил, что он направлялся к колледжу. Профессор поинтересовался, где же находился я, когда увидел его. Я сказал: „В парадном подъезде, выглядывая из передней двери“. У доктора Уэбстера в руке была трость, и он заявил, ударив ею о землю, что это как раз был тот самый момент, когда он заплатил ему [т. е. Паркмену] 483 доллара и 60 с чем-то там центов, количество центов мне [в точности] неизвестно. Я сказал доктору Уэбстеру, что не видел, как доктор Паркмен входил в колледж, поскольку в то время я отправился в аудиторию и улёгся на диван. Доктор Уэбстер заявил, будто пересчитывал деньги для доктора Паркмена на столе в лекционной аудитории [речь о большом лекционном зале на 2-м этаже]. Доктор Паркмен сгрёб деньги, не считая, и выбежал из аудитории, перепрыгивая через две ступеньки. Доктор Паркмен сказал Уэбстеру, что немедленно отправится в Кембридж и погасит закладную. (…) Во время этого разговора доктор Уэбстер, казалось, был сильно обескуражен и держал голову опущенной; он выглядел очень взволнованным, таким я не видел его прежде. Его лицо было бледным. Затем доктор Уэбстер оставил меня и ушёл.»1515
  Дословно на языке оригинала: «In the evening, while standing in front of Mr Fuller’s iron works talking with Mr Calhoun – we were talking of the disappearance of Dr Parkman, which I first heard on Saturday afternoon, from Mr Kingsley while talking, I looked up Fruit street and saw Dr Webster coming. I said to Mr Calhoun, here comes one of the Professors now. Dr Webster came right up me, where I stood. The first words he said to me were, did not you see Dr Parkman the latter part of last week. I told him I had. He asked me what time I saw him. I said last Friday, about half past 1. Said he, where did you see him? I replied, about this spot. He asked me which way he was going. I replied he was coming towards the College. Says he, where was you when you saw him. I said, in the front entry, looking out of the front door. Dr Webster had his cane in his hand, and replied, striking it to the ground, that is the very time I paid him $483 and 60 odd cents the number of cents I do not know. I told Dr Webster, I did not see Dr Parkman go into the Coilege, for at that time I went to the lecture room and laid upon the settee. Dr Webster said he counted the money for Dr Parkman, on the lecture room table. Dr Parkman wrapped the money up without counting it, and ran from the room up the steps two at a time. [These steps are the steps in the lecture room.} Dr Parkman told him he would go immediately to Cambridge and discharge the mortgage. (…) During this conversation Dr Webster appeared to be much confused and held his head down; appeared to be much agitated, such as I had not seen in his appearance before. His face looked pale. Dr. Webster then left me and went away.»


[Закрыть]

Эта часть показаний уборщика была очень важна. Дело даже не в том, что всеми уважаемый солидный профессор вдруг принялся рассказывать какому-то там чернорабочему и случайному зеваке [не забываем, что рядом стоял Колхаун, с которым Уэбстер даже не был знаком!] о своих финансовых делишках с исчезнувшим человеком – хотя и это подозрительно само по себе! Проблема в другом: рассказ Уэбстера о передаче денег Паркмену в лекционном зале 2-го этажа явно не соответствовал собственному наблюдению Литтлфилда, который знал, что мистер Паркмен не входил в здание колледжа через главный вход и не поднимался на 2-й этаж. Напомним, что по утверждению Литтлфилда, тот вплоть до 14:15 находился возле другой аудитории 2-го этажа [где читал лекцию профессор Холмс]. Таким образом, Литтлфилд поймал профессора Уэбстера на лжи и заподозрил, что в силу неких причин последний старается не привлекать лишнего внимания к своим помещениям на 1-м этаже колледжа. Отсюда и рассказ про передачу денег в большом лекционном зале 2-го этажа!

В понедельник 26 ноября с утра все помещения профессора Уэбстера оставались по-прежнему недоступны. Однако утром в колледже появился преподобный Сэмюэл Паркмен, старший брат исчезнувшего Джорджа и настоятель прихода, к которому относились Уэбстер и его семья. Профессор впустил священника в лабораторию. В этом месте следует напомнить, что предыдущий разговор Джона Уэбстера и Сэмюэля Паркмена получился неприязненным и даже конфликтным, о чём выше уже сообщалось. Литтлфилд не знал содержание разговора профессора и священника, происходившего за закрытыми дверями. После ухода преподобного все двери в помещения профессора опять оказались заперты, но затем в здании колледжа появился мистер Блейк, племянник пропавшего Джорджа Паркмена. Тот пришёл заблаговременно сообщить о предстоящем осмотре здания и необходимости обеспечить доступ во все помещения. Профессор, узнав от Литтлфилда о появлении этого почтенного джентльмена [причём, Уэбстер разговаривал с уборщиком через дверь!], сказал, чтобы Блэйк прошёл в лекционный зал 2-го этажа – именно там Уэбстер будет с ним разговаривать.

Большой лекционный зал на 2-м этаже был заперт изнутри, но Уэбстер поднялся и отпер дверь. Совершенно непонятно, почему не стал открывать дверь на 1-м этаже… Коротко поговорив с Блэйком, профессор опять запер дверь большого лекционного зала на засов, не пропустив Литтлфилда внутрь для уборки.

В скором времени появились полицейские в сопровождении Кингсли. Они занимались осмотром здания колледжа примерно с 11:30. Для того чтобы Уэбстер впустил их в большую аудиторию 2-го этажа, пришлось 3 раза громко колотить в дверь и кричать, что пришла полиция.

Эфраим Литтлфилд

Во вторник 27 ноября опять все помещения Уэбстера оказались закрыты, и уборщик не мог выполнить свои обязанности по разведению огня в печах. Однако после 9 часов утра дверь в лекционный зал 2-го этажа оказалась открытой. Когда Литтлфилд вошёл, то увидел Уэбстера одетым довольно необычно – тот был в головном уборе и рабочем комбинезоне. Литтлфилд спросил, не надо ли разжечь огонь, на что Уэбстер ответил отрицательно. Затем он пояснил, что «вещества, которым будет посвящена его будущая лекция, не выдержат большого нагрева» («the things he was to lecture on would not stand much heat»). Это было довольно странное объяснение, во-первых, потому, что прежде профессор никогда с подобными веществами не работал, а во-вторых, потому, что в его кабинете позади лекционного зала горел камин. Литтлфилд видел пламя через приоткрытую дверь.

В тот день продолжались активные поиски пропавшего Паркмена в окрестностях Медицинского колледжа, и Литтлфилд пустил некоторых полицейских и их помощников для осмотра сарая, принадлежавшего колледжу и расположенного по соседству. После окончания этого осмотра последовало предложение ещё раз осмотреть подвал колледжа, и вся группа отправились туда. Хотя помещения профессора Уэбстера снова оказались закрыты, он открыл дверь на стук и впустил группу лиц – в числе таковых Литтлфилд назвал Клэппа (Clapp), одного из братьев Фаллер (Fuller) и некоего джентльмена по фамилии Райс (Rice). Эти люди осмотрели всё, что хотели, в том числе уборную и ассенизационную камеру под ней.

Момент этот представляется важным, и поэтому имеет смысл процитировать рассказ Литтлфилда дословно: «Мы все спустились по лабораторной лестнице [из лекционного зала на 2-м этаже – прим. А.Р.], сопровождаемые доктором Уэбстером. Мистер Клэпп подошел к двери уборной, над которой висело большое квадратное стекло, стекло это было либо закрашено, либо вымыто с разводами. Посмотрев вплотную на стекло, мистер Клэпп спросил: „Что это за место?“ Я ответил, что это личная уборная мистера Уэбстера, и никто, кроме него самого, не имеет к ней доступа. Доктор Уэбстер отвлёк внимание от этого места, подойдя и открыв дверь, сказав, что здесь еще одна комната. Мы все прошли в комнату. Кто-то сказал, что они хотят обыскать хранилище [речь об ассенизационной камере]. Я сказал им, что это бесполезно, так как ни у кого, кроме меня, нет к нему доступа. Это хранилище было местом, куда выбрасывали фрагменты предметов. Отверстие имеет площадь около двух квадратных футов [т.е. прямоугольник 30 см. на 60 см.]; само же хранилище имеет площадь около десяти квадратных футов [немногим менее 1 кв. м]. Я сказал присутствующим, что камера всегда заперта, и у меня имеется ключ от этого места. Они хотели заглянуть внутрь, тогда я отпер [замок на доске] и опустил вниз стеклянный фонарь. Они, по-видимому, остались удовлетворены осмотром.»1616
  На языке оригинала: «We all went down the laboratory stairs followed by Dr Webster. Mr Clapp went to the privy door, which has a large square of glass over the top the glass is either painted or white washed. Looking near the glass Mr Clapp said, what place is this? I replied, that is Mr WWebster’s private privy no one has access to it but himself. Dr WWebster drew attention from that place by going and opening a door – saying here is another room. We all passed into the room. Some one said they wanted to search the vault. I told them it would be of no use, as no one had access to it but myself. This vault was where the remains of subjects were thrown. The opening is about two feet square; the vault it self is about ten feet square. I told them it was always locked and I kept the key to the place. They wished to look in, when I unlocked it, and lowered down a glass lantern. They appeared to be satisfied with the examination of it.»


[Закрыть]

Итак, во вторник ассенизационная камера была осмотрена группой лиц, и ничего подозрительного в ней найдено не было.