Текст книги "Лесная избушка Анатолия Онегова"

Всё начинается с земли…

Первыми, кто почувствовал начавшийся исход земледельцев из деревень, развал колхозной системы и потерю крестьянского уклада жизни были сами крестьяне. А первым, кто предложил спасительные пути для выживания русских деревень и защиты прав крестьян, был писатель Анатолий Онегов.

В моём родном Борисоглебском районе не найдется ни одного колхоза и совхоза, которые бы он не посетил, не побеседовал бы там с местными жителями. Все эти встречи я организовывал с одной целью – наладить диалог крестьян с писательским активом страны, чтобы услышать из первых уст, что ждет постепенно умирающее сельское хозяйство так называемого Нечерноземья. И мне приходилось быть свидетелем того, что никто, кроме Онегова, не поднимал вопрос ни перед властью, ни перед жителями деревень о создании семейных ферм, о развитии арендного подряда. О губительном строительстве гигантских агрохолдингов тоже первым забеспокоился публично именно он.

Поездки в колхозы и совхозы происходили задолго до того, как в стране на парламентском и правительственном уровнях были приняты законы о развитии частной собственности на землю, программы по зарождению фермерского движения. Сам Онегов ещё только собирался купить в нашем районе домик в деревне, чтобы обосноваться там после карельской тайги, и развести сад, пасеку, огород.

В моих дневниках и записных книжках хранятся многие факты и детали тех злободневных и нашумевших по всей области откровенных бесед писателя с сельчанами. Но мне не обязательно воспроизводить их сейчас полностью, чтобы сохранить достоверность тех событий и впечатлений, достаточно перепечатать свой же очерк «Россия, Русь! Храни себя, храни!», который я опубликовал в районной газете 3 декабря 1985 года. В нём отражена правда тех далеких, впечатлявших меня походов по колхозам и совхозам.

А начать можно с первых газетных строк актуального в то время очерка, то есть с того дня, когда в ремонтной мастерской совхоза «Вощажниковский» писателю Онегову задали неожиданный вопрос. Кое-кому из собравшихся послушать известного натуралиста из Москвы он показался нелепым:

– Скажите, на чём вы к нам приехали?

Писатель ответил без смущения:

– В вашу мастерскую я пришел пешком. А до совхоза доехал на автобусе за двадцать копеек.

Мужчина, задававший вопрос, облегченно и как-то радостно вздохнул:

– Что ж… Тогда с вами можно говорить.

И разговор с механизаторами, с жителями села получился откровенным, живым. Я смотрел на лица мужчин и женщин и подмечал, как они теплели, как загорались интересом их глаза. Радовало бесхитростное, искреннее желание людей знать, что же происходит сегодня с нашей землей. Почему исчезают деревеньки, отчего крестьянин не становится хозяином, куда пропала романовская овца? Рушились старые представления о том, что у сельского жителя не болит душа за свою малую родину.

Болит, ой, как болит душа у сельчанина! Ищет и мучается он желанием помочь земле. И вот, заполучив «живого и настоящего» писателя, он вытягивал из него ответы на свои многочисленные, по ночам мучавшие, давно наболевшие вопросы. Атмосфера откровенности, царившая в мастерской, тон которой задавал больше сельчанин, чем писатель, рождали всё новые и новые вопросы.

– Романовская овца гуляла ведь раньше по суходолам, – без надрыва и менторства говорил Онегов. – Кормилась той травкой, которая, по сути, и делала овцу романовской…

Чем подкупал писатель? Образностью мышления? Талантливой манерой располагать к себе? Раскованностью? Вторжением в жизнь? Компетентностью? Не только этими качествами.

После встречи я слышал признания:

«Раз человек к нам пешком пришел, ему, действительно, есть дело до нас».

«Редко мы встречаем человека с гражданскими чувствами. О писателях хочется сказать особо. Обходят они почему-то нашу сторонку. Откроешь порой газету и видишь на снимках – посещают писатели лишь показательные фермы, лишь те хозяйства, где всё благополучно. А вспомните слова Некрасова: “Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан”. И когда перед нами предстал прежде всего гражданин Онегов, то народ, естественно, понял всё, потянулся к нему душой, высказал всё наболевшее. Вы же видели, как долго его не отпускали».

Затягивались встречи и в совхозах «Раменье», «Верзино», и в колхозе «Родина». На верзинском овцекомплексе писатель трижды заканчивал беседу, подводил итоги… Директор А. В. Колгашкин объявлял, что встреча закончена, что проходит обеденное время. Но животноводы не покидали красный уголок, вновь задавали вопросы, ждали в удивительной тишине следующего рассказа писателя. О чём мне тогда думалось? Думалось о гражданском мужестве писателя, который пробудил в сельском жителе гражданские и патриотические чувства. Об извечной просветительской миссии литератора. Писатель затрагивал самые животрепещущие проблемы сегодняшней действительности, он, как рупор времени, давал объективную информацию о том, почему наша земля плохо ухожена. Он не повышал голоса, не выдавал лозунг за лозунгом, не давил призывами и авторитетом. Его примеры, аргументы, его выстраданное слово – вот что брало за душу.

Писатель вспоминал, как в архангельских краях мужики решились на сохранение собственной деревеньки. Смотрели, смотрели, как подгнивают дома, как мрачно сереют наличники, заваливается на бок крыльцо… Да взялись за топоры. Подремонтировали один дом, другой… В деревню будто бы вдохнули новую жизнь. И она зажила. За работой мужики уже не думали о выпивке, в них пробуждалось творческое трудовое начало.

– Нам бы вот так тоже сообща взяться за строительство собственной пекарни. У нас ведь даже пекарь свой есть…

Вот о чём уже говорили в зале после примеров писателя.

Ещё не растрачено в крестьянских душах чувство земли, желание быть хозяином. В нашей стране сейчас и идет борьба за окончательное закрепление программы: крестьянин – хозяин земли.

В совхозе «Раменье» вместе с писателем я зашел в дом к телятнице Н. П. Зыковой. Разговор был долгим, откровенным, обоюдоострым. Стыдно порой бывает ей за равнодушие, с коим рушится деревенский уклад жизни. Вспомнили семейную ферму из Подмосковья.

– Если бы у нас рядом с домом во дворе стояло десять коров… Были бы корма. Сами себе были начальниками. Захотели – дали буренке такой корм, захотели – пошли пасти. В общем, вы – полная хозяйка. С вас спросили бы только молоко. Удобнее ли вам так работать? Чем бегать на далекую ферму, обслуживать сотню коров, да еще нести ответственность с другой, чужой дояркой?

Телятница подумала и согласилась:

– Наверное, всё-таки быть хозяйкой на своём дворе и обслуживать десяток коров намного выгоднее, удобнее.

Вечером, после очередной встречи в колхозе, мы с Онеговым садились дома за стол чаевничать и вспоминали, какие вопросы задавались.

– Зачем нам нужно было сселять деревеньки? Лучше же, когда землю обрабатывают те, кто рядом с ней живет?

– К чему закрывать школы? Впередсмотрящие руководители даже для десятка ребятишек держат школу, а у нас сорок училось и закрыли…

Вспоминая такие вопросы, Онегов говорил:

– Удивительные люди живут на борисоглебской земле. Все они правильно понимают. Есть ещё в их пороховницах порох. А какие чистые, красивые лица! Какая добрая заинтересованность! Сколько чудных резных домов на вашей земле! Такой народ сможет облагородить свою землю.

Обычно все встречи заканчивались разговором писателя с руководителями хозяйств. В совхозе «Раменье» содержательный диалог состоялся с директором В. А. Уржумцевым, потом с председателем исполкома сельского Совета Н. Д. Ивановым. Онегова уже интересовали дела хозяйства и конкретно: что может директор? Не в состоянии ещё директор самостоятельно решить строительные вопросы. Есть проекты на животноводческий комплекс в тысячу голов и нет проекта на двадцать голов. Мы ещё не отрешились от того, что гигантские комплексы наносят урон земле, что отдача от них невелика, что даже экологически они опасны. Разработать и утвердить свой проект совхоз пока не в состоянии.

Находят ли какой выход из создавшегося положения директора? Это редко случается. Но в совхозе «Верзино» один пример всё-таки мы нашли. Закончив встречу с работниками овцекомплекса, Анатолий Онегов прошелся с директором совхоза А. В. Колгашкиным по овцекомплексу. В одной кошаре тот показал новый настил, сказал, что пришлось долго ломать голову над тем, как снизить падеж ягнят, как избавиться от старого бетонного настила. Взяли на вооружение опыт стариков – и сделали настил теплый, деревянный, такой, какой нужен для телят. Польза от перестройки ощутима.

Писатель заметил на это, что подобные поиски должны быть ежедневными, без трудового напряжения немыслимо добиться успеха, не искоренить лень и пьянство.

По душе пришлись писателю думы секретаря партийной организации совхоза «Вощажниковский» И. С. Тихонова, поиски решения проблем, желание сделать для хозяйства как можно больше доброго. Запоминающейся осталась встреча с народным умельцем из деревни Березники Алексеем Гавриловичем Пичугиным. В его доме-музее за самоваром разговор шел о духовности и нравственности русского человека, о стремлении к тому, чтобы в житейских делах человека всегда находилось место творчеству, фантазии. Так случилось, что мы первыми порадовались новости – Алексей Гаврилович в год 40-летия Победы представлен к ордену Отечественной войны II степени.

Состоялась встреча с Анатолием Сергеевичем Онеговым и в райкоме партии. После поездок по нашей земле писателю было интереснее вести разговор. Открыл встречу второй секретарь РК КПСС В. А. Берсенев. Среди присутствующих были работники управления сельского хозяйства, райкома комсомола, библиотекари, учителя. Речь шла о возобновлении в школах воспитания правильного отношения детей к земле, о важности природоохранительного просвещения, об усилении правильных форм борьбы с алкоголизмом и так далее. То, что разговор современен и нужен, писатель ещё раз убедился после встречи с учительницей Ивановской средней школы Л. М. Елкиной.

– Раньше детишки чувствовали землю, заботились о ней, потому что трудились на школьном участке, потому что сами берегли сделанное своими руками, – говорила Людмила Михайловна. – Теперь нет школьного участка. Есть производственная бригада, которая трудится в колхозном поле. А что дети там наблюдают?! Зачастую – картины нерадивого отношения к земле, к природе. Мы учим их: не ломайте веточек… А в жизни они видят, как ломают целые деревья. У нас ведь в одной школе недавно ликвидировали школьный сад, поставили дом… Учить земле следует сообща, ибо мы уже пожинаем плоды того, что сделано бездумно, поспешно.

На всех встречах писателя с народом я старался уловить реакцию зала на то, как люди реагируют на антиалкогольную пропаганду. То, что видел, меня очень поразило. Впервые заметил: люди, а особенно мужчины, слушали писателя не просто так, не из уважения к гостю, не потому, что он говорил без бумажки и якобы забавно. Слушали потому, что узнавали об алкоголе не приевшиеся избитые истины, узнавали страшную правду о том, что творит пьянство. Опять же не призывы, не медицинские аргументы, а примеры того, зачем нам нужен трезвый образ жизни, почему нужно сохранить русскую нацию, к чему нам самоочищение, – вот что держало сельского мужика в напряжении. После долгой встречи в колхозе «Родина» председатель Владимир Воробьев по просьбе колхозников попросил приехать писателя и на следующий день. Анатолий Сергеевич сдержал слово, приехал, и вновь, не повторяясь, не снижая гражданского пафоса, выступил перед многочисленной аудиторией против чуждого нам явления пьянства, против укореняющегося в крестьянине желания равнодушно жить на земле. Вопросы сыпались как из рога изобилия. Проняло слово писателя многих. Ответы удовлетворили – в этом признавались сами колхозники.

Через день после такого серьезного разговора в редакцию приехала директор Дома культуры Валентина Викторовна Попова.

– Вы знаете, – сказала она. – Народ до сих пор не может прийти в себя. Так понравился тон разговора Онегова, так тронула за душу простота общения! Мы написали благодарность ему и послали в областную газету, пошлем и в центральную. Вот если бы все лекторы умели так разговаривать с народом!

Отдыхал ли Анатолий Сергеевич после трех-четырех встреч в день? Не отдыхал. В мой дом приходили друзья, и разговор о земле снова продолжался. А уж к самому заполночному времени, когда поселок засыпал и переставали виднеться в окно главы монастырских храмов, Онегов читал своё любимое стихотворение Николая Рубцова «Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны…». Мы открывали одну книгу поэта, другую… Сколько там прекрасных поэтических слов о русской земле! Сколько душевных слов сказал в эту неделю борисоглебцам, хранящим здесь дух русского народа, писатель Онегов.

В заголовок того давнего очерка я поэтому и поставил рубцовскую строку-призыв «Россия, Русь! Храни себя, храни! Лучше невозможно было сказать.

Конечно, поездки по колхозам и совхозам отнимали у Онегова много времени, отрывали от рабочего стола, где лежала недописанная рукопись про русский лес, сыгравший значительную роль в становлении нашей нации; выматывали, били по здоровью. А меня волновал вопрос: насколько его хватит, когда он выдохнется и прекратит свои вояжи? Возникал и другой вопрос: а зачем ему эти поездки и беседы с крестьянами? Денег ему за беседы не платили. Наоборот, билеты приходилось покупать за свои деньги. Почетных грамот и благодарностей власть ни местная, ни федеральная не обещали. Чиновники вообще равнодушно воспринимали походы писателя по колхозам и совхозам. Одна радость – никто не устраивал помех, а тем более не запрещал проводить встречи. Только в клубах и колхозных конторах я находил ответ на все сложные вопросы: писателя звал к жителям деревень гражданский долг, его тревога за судьбу русского крестьянства. И ничто не могло остановить его. Всякий раз, получая весточки от меня или письма от сельчан с приглашением в гости, он собирался в дорогу.

Прежде чем собрать рюкзак и отправиться на вокзал, он считал обязательным написать не только письмо об организации встреч в колхозах и совхозах, но и дать телеграмму.

Здравствуй, Толя!

…Ну, а теперь о встрече в колхозе. Толя, я это сделаю с радостью. Теперь, когда? 14 ноября у нас в Союзе писателей отчетно-выборная конференция Московской писательской организации. Я делегат и мне там быть, ибо от результатов этой конференции зависит судьба моей комиссии «Природоведческая литература и охрана природы». А там, думаю, можно и к тебе нагрянуть. Я тебе пошлю телеграмму или позвоню, когда смогу приехать. А ты заранее в колхозе можешь обо всём договориться. Конечно, такие встречи нужны – я хоть скажу людям то, что им, видимо, не скоро скажет ваша газета.

А очерки пиши, но не торопись, одним напором тут не взять. Эти очерки очень нужны и делать их надо, избавившись от газетной лихости: мол, увидел, и в газету. Воспитывать тебе некую медлительность для оценки даже своих собственных предложений надо – увы, Стеньки Разина сейчас не будет. Сейчас, во времена нашей сверхскученности по городам, где и решается (увы) судьба России, победить может только мощный фундамент позиции, помноженной на выдержку!

Всё, Толя.

Заканчиваю.

Если будет возможность раздобыть газетку, то пришли. Ладно? У меня их крадут прямо со стола. Поклон супруге и детишкам.

От Пирожкова ничего нет. Спроси его, получил ли он от меня книжечку и предложение подобрать мне свои материалы для сборника «Песнь о Родине»?

Твой А. Онегов.

Телеграмма Грешневикову

ТЕЛЕГРАФИРУЙ ВОЗМОЖНОСТЬ СЕРЬЕЗНЫХ ВСТРЕЧ В КОЛХОЗАХ И СОВХОЗАХ ДВАДЦАТОГО – ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО НОЯБРЯ. СОБИРАЮСЬ ДЕВЯТНАДЦАТОГО ПРИЕХАТЬ. ОБНИМАЮ. ОНЕГОВ.

Единственный вопрос, который я никогда не задавал Онегову, – это о том, как он всё успевает – и книги писать, и лекции читать, и огород в карельской тайге содержать, и с кремлевскими чиновниками спорить-переписываться, а тут ещё и по борисоглебским колхозам-совхозам ездить. Ответ мне был известен: если времени не хватает, значит, плохо работаешь.

Без удивления я встретил очередное предложение Онегова побродить по малым лесным деревушкам района, пообщаться там со старожилами, а потом сделать для газеты совместный материал, что думают они о своей жизни. Раз мы посетили все центральные усадьбы колхозов, то почему бы не добраться до дальних, забытых сельских окраин?! Сам я не раз там бывал, приходя в восторг от бесед с мастеровым народом. Гостеприимство его, чистота, неиспорченность цивилизацией поражали до глубины души. Они во многом и были героями моих литературных очерков. К ним я и сводил Онегова.

Результатом таких походов стала наша беседа, опубликованная в районной газете на две целевые полосы под заголовком «Культура общения с землей». Интерес к ней настолько был высоким и серьезным, что материал перепечатала областная газета «Юность», правда, под другим названием «Своя земля и в горсти мила». И городского, и сельского жителя захватил наш разговор, кажется, на совсем не острые, интригующие темы – сможем ли мы сохранить небольшие деревни? чем чревата для земли замена лошади трактором? как вернуть в деревню культурную жизнь, если клуб и библиотека закрыты, а гармонисты давно повывелись? Онегов блистал эрудицией, подкупал искренностью, знанием истории сельского хозяйства, а главное – примерами из жизни знакомых ему по встречам борисоглебских деревень.

Я давно хотел разобраться как в родстве, так и в различиях между деревнями ярославскими, прибалтийскими, архангельскими, финскими, подмосковными. Для Онегова, побывавшего во всех этих регионах, не составило труда начать беседу именно с разгадки этих философских хитросплетений.

– Родство, конечно, есть, – сказал он, – в деревне живут люди, хранящие непосредственную связь с землей: это крестьяне, лесники, рыбаки, охотники. А различие между деревнями заложено историей, историей отношения человека с землей. Финский крестьянин издавна ходил за землей в одиночку, семьей. Отсюда пошли по финской земле хутора. Отсюда и сегодня финская деревня – это значительное пространство с полями, лугами, лесами, где один дом не так часто соседствует с другим. И даже в том случае, когда часть населения деревни не занимается сельским хозяйством, а работает в городе, в промышленности, финская деревня практически не меняет своей планировки, не сбивается в кучу. Между домами прекрасные дороги и тут нет надобности жить окно в окно соседу. Такая же психология сохраняется, видимо, и в части прибалтийских деревень, где хуторная система была распространена. Ярославская, архангельская, подмосковная – русские деревни с психологией общинности, объединения, с культурой общинного труда. Поэтому вымирание той или иной русской деревни идет подчас быстрее – мы, русские, не имеем богатого опыта жить в одиночестве. Качнулась часть деревни в город, поредели дома и процесс «вымирания» деревушек уже необратим – и остальные потянулись за «первопроходцами».

Выходит, общинность не всегда идет нам на пользу. Но этот взгляд на историю земледелия был спорным, и я не стал его раскручивать, продолжать. К тому же в общинном труде русский крестьянин часто находил и спасение, и выгоду. Вместо дискуссии я подтолкнул знающего собеседника к разговору о деревенском пейзаже, опять же имеющем явные различия в разных странах. Ухоженные деревни в Германии, Латвии, Франции несравнимы с нашими – с изуродованными пейзажами почти повсеместно. И вновь Онегов повел себя дипломатично, говорил уверенно, критично, а объективности ради привел примеры разного отношения к сбережению и обустройству ландшафта, где не видно ни валяющейся ржавеющей техники, ни покосившихся заборов, ни мазутных пятен на лужайках.

– Кто и как формирует деревенский пейзаж? Кто за него отвечает? Формируют люди. Я только привел пример формирования современного пейзажа в деревне Редкошово, где сельскохозяйственная техника стоит у домов с клумбами. Так же, не подумав, можно испортить любой пейзаж любой из тех чудесных деревушек, которые мне довелось посмотреть на вашей земле. Можно по деревушке Реброво проложить развороченную тракторную колею и лишить тем самым эту деревушку её особой девственной чистоты и тишины. А ведь такую композиционную чистоту и тишину можно отыскать у вас разве только ранним утром во дворе Борисоглебского монастыря. Но там тишина культовая, а в Реброво – сельская, бытовая. Разве это не причина для заповедности, для сохранения примера жизни наших предков, разве это не предмет для изучения и воспитания глубоких патриотических чувств?! Обихоженная земля, светящаяся, живая, добрая – вот чего не хватает нам в нашем воспитательном процессе. Деревушка Реброво и есть пример земли любовно хранимой. А чтобы наша земля была красивой – нужно беспокойство людей, любящих свою землю.

Не успел я поинтересоваться у писателя, где взять в нужном количестве этих «беспокойных людей», которые позаботятся о красоте земли, и куда они пропали, как Онегов сам заговорил о потере воспитания культуры общения с землей, культуры жизни среди природы, о необходимости восстановления в школах, в кино, на телевидении природоведческого образования.

– Задача культурной работы на селе гораздо шире, чем только организация сельских «Третьяковок» и богатых сельских библиотек. Чтобы родить умного, ответственного хозяина земли, надо, повторяю, преподнести ему все те ценности, которыми одаривает нас земля и, прежде всего, – ценности духовные. В прошлом такую науку сыну преподавал отец-крестьянин. Сейчас таких отцов поубавилось, а оттого задача школы, литературы, радио, телевидения, кино необычно возрастает. Я согласен с вами, что без большой культуры не будет жизни на земле, только не надо забывать, что простым насаждением – ничего не добьемся. Культура города – культура для городского жителя. Культура села лишена искусственных надстроек, формальных приемов, она откровенна, как откровенны те детские души, которые рождаются возле наших живительных родников. Один добрый учитель, неплохо знающий природу, может сделать гораздо больше, чем каждодневные гастроли самых выдающихся театров в наши села. Вот почему я открыто призываю вас: поищите среди своих земляков мастеров, садоводов, краеведов, самодеятельных художников, то есть таких людей, которые в самые трудные годы не покинули свою землю, остались возле своих родников и живут на вашей земле полной жизнью. Соберите вокруг таких людей ребят, и вы увидите, как преобразятся детишки, как потянутся к умному доброму леснику – вот вам и лесники в будущем, как с восторгом примут рассказ опытного огородника или садовода – вот вам и будущие радетели земли. Нам крайне необходимо по всей нашей земле создать такие инициативные центры, создать на добровольной основе, собрать вокруг них ребят – и результаты вы увидите через несколько лет.

Хоть от Онегова и исходили оптимизм, уверенность, что мы можем сохранить прежние небольшие деревни, но читателю были нужны аргументы, подтверждение, кто и как займется возрождением. Я высказал сомнения, взяв их из той реальности, которую мы вместе наблюдали в походе по деревням – крестьянин продолжает массово покидать деревню, лошадь заменяется трактором, тропинка – асфальтом, резной домик с крылечком – однотипной коробкой, ферма в 20 коров – комплексом в 300 коров. Откуда здесь может появиться культура общения с землей, если крестьянина не вернешь, например, к лошади, ему легче обрабатывать землю трактором.

Мне казалось, что мои сомнения передались писателю, и он не мог дать рецепты спасения деревни, так как они в современном мире оказались слишком противоречивыми. Сложность их была очевидна. Онегов вынужденно признал, что с земли ушло очень много народа, ушло лучшего, социально-активного народа – народ пассивный в дорогу собирается труднее. Сельчане ушли, остались дома. Если дома брошены, забыты, то надо принимать особые меры – нельзя, чтобы на земле царила разруха. Среди спасительных мер Онегов назвал строительство семейных ферм, развитие арендного подряда. Побудительной мотивацией труда на земле, кроме конкретной государственной поддержки в виде дешевых кредитов и освобождения от налогов, должны быть продовольственная безопасность и производство здоровой экологической продукции. Ученые давно доказали, что стадо коров в 300 голов экологически значительно опаснее, чем стадо в 20 голов. То был излюбленный пример Онегова. Многочисленное стадо любых сельскохозяйственных животных способно изменить растительный состав на пастбище так, что восстановить его в прежнем виде уже не удастся. Так что хотят чиновники в министерствах или не хотят, а в будущем придется переходить от комплексов-гигантов к стаду-идеалу в несколько десятков голов. В западных странах этот процесс уже запущен.

Подкреплять свои слова примерами из жизни – излюбленный прием писателя, я ждал его, и он прозвучал. До похода по борисоглебским деревням Онегов посетил подмосковный совхоз «Верейский», где на семейной ферме содержалось 46 нетелей – будущее молочное стадо. Ферма была создана на угодьях, примыкающих к так называемой вымирающей деревне, где нет ни одного работника совхоза. Именно там писатель увидел путь сохранения жизни в наших деревушках – сохранение умной хозяйственной жизни, когда существует высокопродуктивное сельскохозяйственное производство, и природе не наносится тех ран, которые наносят гигантские скотные дворы, холдинги и многочисленные стада (навоз, эрозия почвы, уничтожение верховых болот, из которых в массе добывается торф для комплексов и т. д.).

Не забыл Онегов и про лошадь…

– Приведу пример Севера, – сказал он, – где в этом году прекрасно работали сенокосные бригады, вооруженные конными граблями и волокушами, – трактор там выполнял только роль косаря. Видели бы вы, с каким чувством ходили люди за своими лошадками, которые вдруг опять вернулись на луга! Так называемая экономическая эффективность лошади на тех или иных сельских работах давно подсчитана, просто мы забыли об этом. Мы забыли, что лошадь дает прекрасные органические удобрения, что лошадь не разрушает землю, как разрушают её гусеницы и колеса трактора – восемь раз достаточно сегодняшнему энерговооруженному трактору проехать взад и вперед по одному месту, и почвенная структура будет полностью разрушена. Вспомните, что выхлопные газы машин опасны для человека, что только лошадь позволит нам вырастить сегодня экологически чистый продукт. Вспомните, что для машин нужны нефть, уголь, электричество, а запасы топлива ограничены. Конечно, лошадь требует для работающего в паре с ней человека больших забот – её надо покормить, попоить. Тут не поспишь, не явишься на работу, когда заблагорассудится, не бросишь технику в поле до будущей весны. Лошадь требует заботы, дисциплины. А, может быть, кого-то из нас именно лошадь научит вновь ответственно трудиться на земле. Наверное, надо вспомнить и о тех теплых чувствах к лошади, которые может питать человек, а ведь чувства – это начало любви, любви к земле, к труду на земле… Конечно, там, где нужнее будет использовать трактор, то пусть работает трактор. Сегодня смешно, например, видеть целинные поля, обрабатываемые конным плугом. Так же смешно и недоуменно выглядит кавалькада техники на небольшом уютном поле около деревушки Реброво – я так и не мог понять, ради чего собралось столько разных машин на одном крохотном поле.

Когда вышла газета с нашей беседой, читатели горячо её обсуждали. До меня хоть и доходили отголоски разных заинтересованных отзывов, но всё же они были анонимными, неконкретными, а правда жанра и злоба дня требовали публичности, открытости, широты, искренности. Прорыв в общественном мнении произошел неожиданно. Видимо, умение Онегова расположить собеседника, достучаться до его сознания сыграли свою роль. Он задел за живое, разбудил и чувства, и эмоции, и воспоминания. В газету посыпались письменные отзывы. Я их аккуратно обобщил и дал на всю полосу… Объединял все восемь небольших материалов сельчан общий заголовок «Крестьянские чувства к земле». Доярка из деревни Ново Нина Смирнова и директор совхоза «Верзино» Александр Колгашкин как будто сговорились и в один голос заговорили о важности воспитания чувства культуры общения с землей. Они рекомендовали чиновникам перенимать у писателя опыт общения с крестьянами – искренний, деловой, без менторства. Егерь Михаил Семидушин им вторил: «Поучиться бы у писателя искренности, умению говорить с людьми, и беды наши, уверен, меньше бы стали нас беспокоить». Лесничий Валентин Белоусов написал, что беседа с Онеговым послужила ему и его друзьям толчком к созданию школьного лесничества, к очистке местной речки и родников. А секретарь парторганизации колхоза «Новый путь» Леонид Каталов признался, что их председатель и пожилые механизаторы не только приняли решение не ставить технику в деревнях у домов, но и вышли на субботник по уборке территории вокруг телятника в деревне Бекренево. Там заодно был покрашен и забор.

Но меня больше всего тронула статья помощника прокурора района Николая Васина про семейные фермы. Словом тот владел уверенно, мысли излагал доходчиво. Мы читали его отзыв в редакции вместе с Онеговым вслух и радовались. Общая радость заключалась в том, что позиция писателя совпала с его мировоззрением. Васин писал: «Когда-то я сам работал на волокуше, имел дело с лошадкой. Поэтому с болью читал интервью с писателем Онеговым. Я много слышал об упомянутых семейных фермах. Начинание это поддержано у нас. И правильно. Небольшие фермы не только экологически выгодны, не вытаптывается почва… Эти фермы просто удобны. С маленьких ферм, помнится, всегда вывозился навоз. Они всегда были опрятны, доярки здесь лучше знали животных и ухаживали за ними. А семья на ферме – это и взаимопонимание, и взаимовыручка. В наших маленьких деревеньках как раз и нужны такие фермы. Кстати, воспитательный фактор эффективнее был на небольших фермах. Комплекс-гигант выгоднее лишь одним – его легче обслуживать техникой. Но, подходя с такими мерками к ферме, к деревне, мы и породили массу сельских проблем. Решая их, мы всё чаще почему-то возвращаемся к опыту прошлых лет».

Ход живой дискуссии подталкивал и меня высказать свои впечатления о позиции писателя, о его тревогах, заботах, предложениях. Но, чтобы не нарушать законы жанра, не навязывать другим собственное заинтересованное мнение, я воздержался. Лишь спустя время, когда страсти улеглись, а газета приступила к освоению новых тем спасения деревни, я не сдержался и сказал Онегову, что дискуссия выявила главное: Онегов не просто настоящий писатель, он – народный писатель.