Текст книги "Лесная избушка Анатолия Онегова"

Обнимаю тебя. Галку в лобик целую. Держитесь ребята, вы во всём правы, ибо рядом с вами ваша земля. А других ценностей нет. Пиши. Присылай газеты.

Твой А. Онегов.

19 мая 1987 года.

Здравствуй, дорогой Толя!

…Немного отвлекло меня издательство «Молодая гвардия»: вернули «Русский лес» с требованием доработать. Там 100 страниц из «Я живу в Заонежской тайге». Так вот, рецензент, он же гл. редактор издательства «Советская Россия» Сергованцев, обозвал меня импрессионистом, дилетантом, журналистом, ищущим в лесу свою тему, а там и английским колонизатором за то, что вхожу в лес с ружьем. Ну, а «Молодая гвардия», никогда не имевшая своего мнения (у неё есть мнение только по отношению к себе самой), тут же переписала все ругательства из Сергованцева в своё редзаключение.

Отписал письмо Н. Машовцу с просьбой послать рукопись ещё на рецензию. А там и придется возвращать им аванс. Вот, брат, наши дела.

А. Онегов.

20 октября 1987 года.

Здравствуй, милый Толя!

Вот только сегодня начал немного приводить себя в порядок. Да и то – в понедельник с утра впрягался в жуткую работу: готовить «Русский лес» к редакционному просмотру.

«Русский лес» теперь называется так — «И вошли в лес славяне». Вот всё это я должен пересмотреть, перекрутить и к 15 декабря сдать в редакцию. Так что, поездка к тебе в начале декабря, увы, сорвалась. Да и других «жутких» дел было много – каждый день терзали разные комиссии по ВООПИКу, которые вылавливали у нас «Память». Не выловили, но позиции наши приняли и сказали, что мы перестраиваемся в правильном направлении (читай, что правильно делаем, разгоняя всякое говно). Что и отрадно. И здесь мне пришлось много поработать. Так что, день у меня выглядел хуже, чем у безумного человека: дергался туда-сюда.

…Толя, приехать к тебе очень хочется. И Костю Лебедева хочу посмотреть. Как он там? Но до 15-го всё у меня глухо. И книги для тебя лежат: Рыбаков и Селезнев. Стоял я тут в очереди за Ключевским – был 260, но не получил. А иных общественно-личных усилий больше ни на каком фронте не совершал. Поклон Галке. Как она там? Ты мне всё записочки пишешь – на письмо времени, наверное, не хватает? Я тебе тоже скоро буду только записочки писать.

Был у меня В. Андронов – поболтали с ним до ночи. Хороший он парень, честный, гл[авное] политически пока мало образованный. Они, орнитологи, все такие – в облаках они. Но есть надежда, что исправится. И Мартышин тут талдычит, что воспитывал Андронова. Мартышин всё какие-то совещания у себя собирает – меня в воскресенье приглашал. Но я замотан, Толя, так, что за письмо коротенькое сесть – и то нет сил и времени. Была ли в «Юности» реакция на наше с тобой интервью? Выслать ли тебе твой рассказ? Я сначала хотел его показать в «Молодую гвардию» – В. Горбачеву, но потом ещё раз перечитал и не стал этого делать. Всё, Толя. Пиши.

5 декабря 1987 года.

Здравствуй, милый Толя!

Приехал я в Москву и сразу получил твои письма. Тебе первому и отвечаю. Во-первых, с новой квартирой поздравляю, а главное, Галку поздравляю – ей будет вести хозяйство полегче. По осени обязательно посмотрю твоё новое место обитания.

Второе. Писать в журнал «Журналист» не стоит – они из твоего письма могут сделать новый жидовский балаган-оперетку, и тебя же снова обгадить – раз уж кагал на тебя поднял руку, то держись. Они мишень помнят всю жизнь. Надо поступить так. Я бы написал письмо в журнал «Наш современник», послал бы им всё, что написано о тебе и о нас всех в «Журналисте», а ещё послал бы кое-какие странички «Патриота». И задал бы вопрос: скажите, пожалуйста, русские люди, с каких это пор считается предосудительным писать-хвалить гармонь и балалайку, отстаивать деревню и воспитывать в людях лучшие чувства к своей родине? Кому это может мешать? Наверное, только потомственным эмигрантам, которых у нас нынче всячески лелеют и пр. Написать надо хорошо, с претензией на публикацию в журнале. Сейчас «Наш современник» такими делами будет заниматься. А больше никуда не пиши – всюду бесовщина да ещё какая!!! А в «Наш современник» напиши. Советую. Хорошо, если бы ты послал в «Наш современник» те странички из «Патриота», где есть интервью со мной, с Борисом Екимовым, с Иваном Васильевым. Вот пока и всё. А морды иудам бить надо, но только не следует посылать этот мордобой в сам жидовник. Ныне акции Викулова поднялись – он только что выступал на встрече с Горбачевым и т. д. Да и все номера журнала по публицистике последние ничего!

Вот, Толя, пока вроде и всё.

Что нового в творчестве? Как с рукописью в «Молодой гвардии»? Ты с «Молодой гвардией» не расставайся – видел бы, что они творят с моим «Русским лесом». Но я на них мышеловки уже поставил – и этот бесовщинник попугаю шибко. Только бы дожить до осени.

30 мая уезжаю в Финляндию, а в конце июня сразу еду в деревню и буду там до конца августа. Пиши почаще, присылай газетки – всё это, ой, как пригодится для скорого нашего последнего наступления. Сейчас, как на войне с Гитлером. Но только до Сталинграда врага не допустим – погоним от стен Кремля и добьем в собственной берлоге. Все программы нашего тов. Горбачева провалены, включая «Продовольственную» (он за неё отвечал), «Школьную» (он за неё отвечал) и антиалкогольную. А там и всё остальное просыпано.

Всё, Толя.

Поклон Галке-умнице!

А. Онегов.

22 мая 1988 года.

Здравствуй, дорогой Толя!

Как ты и просил, возвращаю тебе твой рассказ и копии писем по поводу «Современника».

С письмами из «Современника» всё понятно. Мне тут В. Коробов, бывший зам. главного редактора «Нашего современника», рецензию написал на «Русский лес» (уже четвертая по счету): пишет, что писать я вообще не умею. Честное слово. А ты по поводу своих очерков беспокоишься – бандиты кругом одни. А потому я тебе и твержу, что сам ты не стань бандитом, ибо Россию спасти может только духовное возрождение, (и не земля крестьянам – землю можно и мордовать и пр., и враги землю прихватить могут, и крестьянин может на земле жить только животным). А вот дух возродим, и знамя для народа будет. Идея нужна – а вести сегодня вперед может только идея совести.

Что же до твоего рассказа, то рассказ весьма неплох – прочел его с удовольствием (в отличие от того рассказа, когда парень дом жег вместе с отцом и его друзьями – там читал как из-под палки). Заряда большого сам по себе этот рассказ, по-моему, не несет. Но если сделать еще пару-тройку армейских (и не обязательно армейских) рассказов в таком же человеческом ключе, то может появиться уже позиция. А это уже писатель, когда у него позиция.

Хорошо, что повернуло тебя к добру, – и светло у тебя так от этого добра. Очень хорошо, что добро рождается в таком зле-зверстве. Тут всё неплохо. Печатать можно. Если что-то и менять, то только по мелочам, какие-то фразы (чуть почистить), слова. А так всё видится, хотя и написано очень скупо, графично, без красок и полутонов тем более. Ничего! Ничего! Дуй дальше! Глядишь и книжечку соберешь. Возьмет ли кто такой рассказ: «Молодая гвардия» и т. п.? Не знаю.

Вот вроде, Толя, и всё. Пиши! Был у меня врач, сказал – болеть. Только на следующей неделе, в понедельник, на прием и то при условии, если будет у меня настроение прогуляться. Я как чувствовал, что подыхать начинаю. Но теперь будем подниматься.

А. Онегов.

5 декабря 1988 года.

Здравствуй, милый Толя!

Вот, наконец, и появилась у меня возможность сесть за машинку для письменной работы, то есть, для ответа на письма.

Всё начало года отболел – что-то делалось с головой, мучали спазмы. Да ещё на эти головные боли пришлось делать срочную работу – если всё получится, то будет очень хорошо. Пока ни о чём не говорю, чтобы не напугать всяких разных леших.

Посылаю тебе и твою рукопись. Я её держал, чтобы ещё раз почитать. Мнение мое, увы, не изменилось. Хочешь ругайся, хочешь нет – но сейчас тебе надо стать летописцем жизни своей родной земли. Здесь тебе и перо в руки, и всё остальное. А слава сама тебя тут найдет. Вспомни, что Корольков собрал себя из кусочков-записок натуралиста, но делал он их упорно, много лет подряд. Ты бы почитал, что он мне присылал раньше. Я ему возвращал и ждал, зная, что он дойдет до совершенства. У него и нынче есть недостатки (с моей точки зрения), но своё натуралистическое дело он сделал – и природу познал в точности, и писать её научился. А это от труда – художник становится художником только после труда, большого, изводящего. Копить надо себя – тогда и людям ты станешь нужен.

Я тебе ещё раз говорю – твоя сила в твоей земле. Посмотри от нечего делать «Владимирские проселки» Солоухина. Что там, с сегодняшних высот? А ведь это было откровением мира, да и по сей день кладезь хотя бы информации о тогдашней жизни. Займись ремеслами, крестьянскими делами – сейчас всё это на подъеме. И не спеши перекрикивать безумный хор больных мальчиков, шибко поднаторевших в разных криках. Ты знаешь, на что я обратил внимание последнее время у нас, на Северах… Раньше, как рванут по второму стакану, так орут: «Давай Высоцкого – штрафные батальоны…» А теперь и не помнят о них, ибо не пьют безумно.

Вот Есенин писал о московской пьянке, писал сам в вечном хмелю. И вокруг этой хмельной поэзии столько грязи крутилось. Но забылись пьянь, забылся пьяный есенинский надрыв и осталась только его рязанская земля, поднятая им до размеров всей крестьянской России, осталась его любовь к этой земле, осталась его вина, его исповедь (чем он и силен, силен до гениальности!) перед этой землей. А тут, в этой вине-искренности уже нет никакого крика.

Вот что остается, вот что людям нужно – не крик-бой, а учение, исповедь, проповедь, знания.

Это я тебе не для наставления, а так – на память. Успокойся, не мечись, землю родную не бросай, доводи дела до конца, крутись с ребятишками, делай всё в меру своих возможностей и возможностей окружающих тебя людей – и будешь ты почетным гражданином хотя бы земли своей Ярославской. Это я тебе точно говорю.

Спасибо тебе большое за альбом – только деньги зря тратил, я за подарки-расходы людей всегда ругаю.

Как Галка-умница? Как наследники? Женьку таскай на рыбалку, цветам учи. И Дим Дымыча тоже к лесным запахам приучай. Поклон всем твоим домашним и маме, и Василичу, и бабушке, конечно.

Как там Белоусов? Стоит ли? Как трезвое дело в Неверково? Как Костя Лебедев? Жив ли? Перезимует ли – уж больно он худой и ест мало? Вот, Толя, пока и всё.

Год этот и осень прошедшего далась трудно – много пришлось биться и только устным словом. Вот и теперь у меня – март ещё не наступил, а уже приглашений пять есть с моими согласиями – приглашения поговорить о жизни. Говорю, как всегда, открыто, пока не забирают в милицию и в газетах пока не ругают. Но вот «Русский лес» (который уже и не лес, и «Не славяне вошли в лес», а просто лес – ну, это мы ещё всё посмотрим) всё ещё читают и читают. Тяжело болеет Лидия Афанасьевна Антипина – ты её помнишь, только благодаря ей вы все в Москве и собирались. У неё второй инфаркт, и теперь всеми делами в редакции заправляет Костина (по матери), подруга того самого Черкизова, который Бегуна и еже с ним поливал грязью в «Советской культуре».

Они-то меня и катают по чтениям, правда, с осени никаких претензий пока не предъявляли.

Выгнали из издательства Петю Алешкина за разное воровство. Тоже новость. Вот и всё.

Пиши, как дела.

Обнимаю. Твой Онегов. Пиши. А то шлешь какие-то огрызочки.

Март 1988 года.

Здравствуй, милый Толя!

Пишу тебе коротенько, чтобы успеть написать перед отъездом моих членов семьи к тебе.

Прости, что не писал до сих пор – чем-то всё время занят. А чем, если подумать, то и ничем. Сражаюсь опять с патриотами, которые всё митингуют. Был и на митинге в Колонном зале в поддержку прибалтов. Выступал там по просьбе прибалтов (они заказали зал, платили деньги, составляли программу). Так вот и тут наша русская газета («Литературная Россия») свою закавыку поставила: всех участников вечера назвала, кроме меня. Следят за мной, как в лучшие прежние времена А. Беляев следил, чтобы меня не печатали. Ну, Бог им судья. Что ещё интересно тут. На вечер в Колонный зал должны были прийти депутаты от Прибалтики и наши русские депутаты. И вечер устраивали с таким расчетом, чтобы депутаты подошли. И прибалтийские депутаты подошли ко второму отделению, а наша русь что-то не явилась. Уж хотели вместо живого Распутина давать ролик с его записью, но я посоветовал не позориться перед людьми. Вот так мы живем, а потому я и не хожу ни на какие митинги.

…И тут ты никаким Богом не прикрывайся – Мартышкин тебя не в ту сторону воспитывает. Помни, что мы о Георгии Победоносце стали забывать с подачи В. В. Розанова (книжечку его я так и не видел даже) – сопливенькая такая вера (только про любовь) у нас пошла. А копье-то Святым духом сильное в руках у нас быть должно, которое Дионисий под знаменем всеобщего согласия и прощения собирал. Проворовалось первое ополчение, передралось. И спаслись мы только тогда, когда Гермоген объявил войну всякому ворью, и своему, и иностранному. И ополченцы в Нижнем Новгороде клятву давали бить и то, и другое ворье. Ибо нельзя страну строить и землю выручать в воровском состоянии. И что интересно: пошли Минин и Пожарский бить все ворье разом и многие из воров хвосты поджали и, опустив головы (с покаянием, во искупление грехов), тоже попросились к Минину и Пожарскому. Вот так вот. А при Дионисии ворье (консенсус по Горбачеву) с поднятой головой к Москве шло (мол, и мы воры тоже на что сгодимся – вот и воровать не прекращали).

От воровства мы все и гибнем теперь. Жиды воруют – Бог с ними, с ними всё ясно – это враги и так. А когда воровством люди, именующие себя русскими, занимаются, да ещё от Слова подворовывают, тут, брат, сечь надо их смертельно. Вот почему и нет у меня любви христианской к тому же Артышину – жулик он по природе, стащит всё, что плохо лежит. Нет любви и к тем же Вислициным – они за дома, за угощения и пр. и пр. все продадут. Похотный это народишко (а уж если про веру, то с похотью, с животом надо в себе бороться, а там уж с любовью ко всем тварям).

И издательству «Молодая гвардия» веры у меня нет – «Русский лес» пошел (теперь это будет «И вошли в лес славяне»), но пошел не в серии «Отечество». Но пошел, а ведь мог бы быть уже теперь. И мне прямо тут сказали: «Анатолий Сергеевич, вас держали, чтобы вы раньше нас что не сказали». И честно так поговорили. Вот тебе и Куликово поле. Каждый думает, как бы его кто из патриотов не обскакал. Вот почему и весь наш патриотический крик и слышим только мы, писатели, и народ смотрит на всех писателей, как на зачумленных. Я тут спросил нашу литературу. Ну, орете, ну поорали, а что написали-то за это время? А ничего. А ведь с Рыбаковыми и Гроссманами надо биться книгами. А не визгами с эстрады – у тех тиражи миллионные. А мы что в ответ? Прибаутки Групина? Но есть и радость – на днях утвердили издательство «Земля и дети». Я ответственный издатель. Могу размещать заказы в типографии. Бумаги, конечно, нет. Типографий много. Но издательство есть. А там посмотрим.

Обнимаю тебя. Бейся только за землю, детишек и людей от земли. Забудь, как депутат, что есть по разным столицам разная шушера. Лучше добейся, чтобы борисоглебцы о своих сырах знали не только по запаху да по загаженной воде, которая с сырзавода течет. Пусть какой процент хоть детишкам и старикам отдают. И вообще бейтесь за автономные права района (продадим только то, что считаем нужным продать, чтобы себе что-то купить, ну ещё налог на содержание Горбачева заплатим).

А. Онегов.

24 марта 1990 года.

Для меня по сей день, спустя три десятка лет, остается загадкой, почему у столь значительной и полезной книги «Русский лес» такая невезучая судьба. Ладно, издательство «Молодая гвардия» тянуло, тянуло выпуск произведения, пока само не закрылось. Но ведь с моего благословения за издание книги взялось солидное, ответственное издательство «Русский мир» во главе с редактором Вячеславом Волковым. Как там в процессе работы пропали гранки – никто толком ни мне, ни автору объяснить не смог.

Сегодня оригинал рукописи лежит в архиве писателя и ждет своего звездного часа.

Казанский собор на Красной площади

Идут люди по Красной площади в Москве, останавливаются у Казанского собора, любуются пышным убранством куполов и наличников и не задумываются, кому они обязаны его восстановлением. Большевики снесли его в 1935 году. Не остановил их даже тот факт, что сооружен он был на средства князя-спасителя Дмитрия Пожарского в честь освобождения Москвы от польско-литовских захватчиков.

Те, кто разрушал памятники истории и культуры в советские времена, полагали, что наступает эпоха космополитов, а им история страны ни к чему. И чем быстрее русский человек забудет свои подвиги, своих героев, тем легче воспитать в нём космополита-либерала. Но шли времена, а народ помнил о Казанском соборе, построенном рядом с могилами ополченцев Минина и Пожарского. Первыми заговорили о его восстановлении не чиновники с высокими должностями, а представители общественности – активисты Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК) и общества «Память». Одним из самых активных в их среде был писатель Анатолий Онегов. На собрании защитников исторической памяти ему было поручено организовать народный сбор денежных средств на строительство нового Казанского собора. А так как он возглавлял секцию пропаганды в ВООПИКе, то первым пошел в заводские коллективы с шапкой по кругу и подписными листами.

Сбор народных денег шел трудно. Надежда на писателей и художников не оправдалась. В профессиональных творческих союзах вместо общей программы действий и солидарной ответственности перед историей начались распри и конфликты. Они не смогли ни своим авторитетом, ни своими статьями в газетах и журналах призвать людей откликнуться на акцию по восстановлению православной святыни. Посещать приемы Патриарха Московского и всея Руси Алексия II всегда находили время. Стоять в храмах со свечками в руке и красоваться перед телекамерами тоже считали важным делом. А вот выступать в институтах и на предприятиях Москвы для них было зазорно, мелковато, потому туда шли то Владимир Солоухин, то Анатолий Онегов. Ездить за пределы столицы и в другие регионы Онегову зачастую приходилось одному.

В нашей районной газете «Новое время» я опубликовал статью о значении Казанского собора не только для православия, но и для всей нашей истории. Рядом поместил счет банка, куда Онегов советовал направлять народные деньги. И когда ко мне в редакцию приходили борисоглебцы и с гордостью говорили о перечислении средств, то я с ещё большим удовлетворением и гордостью извещал Онегова о нашем вкладе в строительство собора.

Единственной общественной организацией, кто поддержал сотрудников ВООПИКа по возрождению Казанского собора, было общество «Память». В те годы к его бурной патриотической деятельности отношение в стране было противоречивым, одни деятели культуры разделяли их позиции и мероприятия, помогали, защищали, другие наоборот – критиковали, угрожали, бесились, стучали в разные органы власти. Как правило, к хулителям «Памяти» относились писатели и журналисты либерального, русофобского толка, те, для кого возрождение всего русского в культуре, искусстве, истории было смерти подобно. Они привыкли навязывать народу свои ценности, своих героев и считали недопустимым возрождение национального самосознания русского народа.

Для русофобов в среде культуры и информации неважно было, что родоначальником появления в стране общества «Память» был великий русский писатель-современник Владимир Чивилихин. Именно ему после историка Карамзина, основоположника создания всемирно известного научного труда «История государства российского» народ российский воздал славу и подобный почет за роман-эссе «Память», посвященный тысячелетней истории нашего Отечества, зарождению и становлению русской государственности и культуры. Книга хоть и вышла массовым 150-тысячным тиражом, но достать её было невозможно. Читатели передавали её из рук в руки. В газетах и журналах несмолкаемо гремела горячая восторженная дискуссия. Даже дополнительные тиражи и переиздания не смогли удовлетворить читательский голод. Каждому думающему русскому человеку было понятно, что Чивилихин совершил и научный подвиг, и научный прорыв в мир русской истории, которую в эпоху строительства коммунизма либералы и космополиты во власти старательно то замалчивали, то пачкали грязью. И лишь у новой кучки либералов-русофобов, малочисленной, но агрессивной, книга «Память» вызывала отторжение. Ну, ненавистно им было всё в истории России с её величием, подвигами, созиданием.

Онегов считал труд Чивилихина главным и глубинным, внесшим значительный вклад как в просвещение и воспитание любви к Отечеству, так и в дальнейшее изучение подвигов предков. Долгими зимними вечерами, когда мы сидели у меня дома за чашкой чая и обсуждали то или иное историческое событие, он часто возвращался к «Памяти» и цитировал значительные мысли. Ему нравилась идея старшего коллеги о «превращении военных армий в трудовые», чтобы человечество полностью переключилось на сбережение природных богатств земли, создавало бы не танковые заводы, а заповедники, ландшафтные парки, сады.

Читателями популярного, взорвавшего общественное мнение, романа-эссе были как раз те молодые ребята, которые организовали историко-литературное патриотическое общество «Память» для защиты памятников истории и культуры. Им дорого было слово о военных и трудовых подвигах предков, но они стремились от слов переходить к делам, к мероприятиям по восстановлению разрушенных православных храмов, по защите исторических памятников и объектов дикой первозданной природы. Они одними из первых стали поднимать народ против варварского проекта чиновников по переброске северных рек. В одном из их заседаний, проводимых активистами «Памяти» в виде народного схода в клубе имени Горбунова, принял активное участие и Анатолий Онегов. Его содержательное выступление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Столько сильных аргументов, доказывающих преступный вред проекта, никто ни на этом мероприятии, ни на других подобных, не приводил. Онегову, как экологу, удалось убедить людей, к каким трагическим последствиям приведет страну опасный проект переброски рек. После нашумевшего доклада его стали приглашать в разные научные учреждения, где выступали академик Михаил Лемешев, писатели Сергей Залыгин и Василий Белов. Заслуга Онегова в победе над чиновничьим произволом состояла не только в публичных выступлениях, создающих протестное общественное мнение, но и в добывании научных сведений и подготовке документов для других выступающих ученых и деятелей культуры.

Вторым общественным мероприятием, где пересеклись активисты общества «Память» и писатель Анатолий Онегов, было собрание ВООПИКа с повесткой о возрождении на Красной площади Казанского собора. И вновь речь Онегова задела многих москвичей за живое, разбудила желание начать сбор народных денег.

Потомками старых космополитов, сносивших после революции православные храмы и памятники историческим личностям, идея активистов общества охраны памятников истории и культуры и общества «Память» по восстановлению Казанского собора, безусловно, была воспринята в штыки. И причина была не столько в том, что космополиты исповедуют атеизм, сколько в их ненависти к России, стремящейся жить по своим законам и традициям, имеющей свой самобытный суверенный путь развития.

Чтобы остановить растущую в стране популярность общества «Память», не дать её подвижникам восстановить вместе с ВООПИКом Казанский собор, русофобы решили добиться закрытия этих движений. Главной ударной силой стали доносы и шельмование. Началась же расправа с объявления «Памяти» антисоветской организацией… В те годы за антисоветскую деятельность либо сажали в тюрьму, либо выдворяли из страны. Поэт Андрей Дементьев на встрече с руководителем страны Михаилом Горбачёвым всех деятелей культуры, сотрудничающих и выступающих на вечерах «Памяти», назвал провокаторами и проходимцами. То есть выступил против проекта переброски части северных рек на юг – значит, записан в провокаторы и проходимцы. Предложил отстроить заново Казанский собор – опять ты провокатор и проходимец.

Следом за доносчиком Дементьевым в журнале космополитов и русофобов редактор Коротич написал для уточнения, кто главный антисоветчик: «Онегов тоже в “Памяти” состоит». Выходит, надо к нему принимать репрессивные меры.

Онегов не боялся ни угроз, ни шельмования. Единственное, за что он переживал, это за судьбу природоведческой литературы, и, в частности, за свои книги. Так и произошло. Из планов издательства «Молодая гвардия» на неопределенный срок был передвинут выход книги «Русский лес». Сняты с публикаций рассказы, очерки, статьи в самых разных журналах – от «Юного натуралиста» до «Нашего современника». Даже материал о творческом наследии писателя, подготовленный в газете «Правда» заранее к дню рождения, и то был отменен.

Нужно было безотлагательно защитить каким-то образом и свою честь, и провозглашенную свободу слова. Промолчать – значит, лишить себя права поступать по совести, творить, защищать интересы людей и природы. А главное – позволить журналу «Огонек» и дальше разрушать наши государственно-патриотические основы. Большинству читателей было очевидно, что «Огонек» занял антигосударственную линию, подавляет и клевещет на любую патриотическую инициативу, пропагандирует космополитизм в то время, как руководители страны утверждали принцип народности. Вся же народность по «Огоньку» – смазливые лица кинозвезд для заклеивания ими стен в сельских клубах и чтиво для народа вроде «Любовницы президента».

Онегов решил стоять за утверждение и сохранение основ государственности – народной, гражданской ответственности. Он направил редактору «Огонька» Коротичу письмо с предложением опубликовать опровержение, что он не является членом общества «Память», а когда не получил ответа, то написал открытое письмо председателю комитета государственной безопасности СССР Виктору Михайловичу Чебрикову…

То был не донос с разоблачением антигосударственной деятельности таких русофобов, как Коротич, а предложение о восстановлении на Красной площади Казанского собора и снятии всех барьеров и запретов на развитие природоведческой литературы. Письмо большое, содержательное, на девяти листах. Так как оно сыграло ключевую роль в поддержке властью инициатив автора и общества охраны памятников истории и культуры, то приведу пару важных абзацев.

В начале письма речь шла о том, что наша страна должна серьезно подготовиться и отметить приближающееся значимое событие – 375-летие освобождения Москвы от иностранных захватчиков. Онегов пишет: «Ныне об этом историческом событии торжественно напоминает каждому посетившему Красную площадь памятник Минину и Пожарскому. Мог бы так же торжественно и свято хранить память нашего доблестного прошлого и Казанский собор, возведенный в 1625–1636 годах в честь освобождения Москвы от иностранной интервенции в 1612 году. Храм был возведен рядом с могилами ополченцев, погибших в 1610–1612 годах. Казанский собор, возведенный на средства Дмитрия Пожарского, помнил и М. И. Кутузова – именно здесь Москва благословляла великого полководца при отъезде его к армии. Увы, этот памятник нашей истории в 1935 году разобран, снесен несмотря на то, что в первые годы советской власти он реставрировался. Теперь на месте прежнего Казанского собора и братских могил ополченцев общественный туалет для посетителей ГУМа, туалет устроен у алтарной части храма… Необходимо устранить вандализм, пресечь оскорбление памяти народных героев, а дальше, видимо, и приняться за восстановление Казанского собора, благо, для этого есть всё необходимое. Но так уж, Виктор Михайлович, получилось – и в этот раз рядом с памятью патриотизма нашего народа явился Казанский собор, явились братские могилы, явилось наше преступное беспамятство. Здесь уж меня простите: тревожит память прошлого, тревожит беспокойство за будущее нашей страны, нашего государства, нашего народа».

Поднял в письме Онегов и свою больную, выстраданную тему возрождения природоведческой литературы, воспитывающей в молодом поколении и созидательное начало, и патриотический дух. Заодно высказал недоумение, почему ему, чуть ли не единственному оставшемуся в стране писателю-натуралисту, чиновники устроили блокаду, срывают планы по изданию книг: «Автор, обеспокоенный воспитанием у советских людей ответственности за землю, на которой они живут, был отлучен от издательства “Детская литература”. Вместе с этим по всем издательствам и редакциям, где выпускаются произведения для детей и юношества, была проведена подпольная коррекция всех моих работ». Заступился Онегов и за маститого архитектора Олега Журина, и известного писателя Василия Белова, тоже попавших под публичную месть русофобов за свои патриотические взгляды и произведения. Тут его слово было строгим: «И вот уже “Комсомольская правда” требует судить руководителей “Памяти”, в том числе и архитектора Журина, честного, умного человека, ученика того самого П. Д. Барановского, который в первые годы Советской власти реставрировал Казанский собор на Красной площади, того самого П. Д. Барановского, который заперся в Храме Василия Блаженного и не дал таким образом уничтожить этот памятник нашей истории. Я знаю О. И. Журина, главного архитектора “Спецпроектреставрация”, слышал записи его выступлений на вечерах “Памяти” (а ведь только здесь при всей развитости нашей прессы и кагалов массовой информации можно было вслух сказать о бедах той же Москвы) и могу свидетельствовать на любом уровне, что только биологическое русофобство, только брызжущий ядовитой слюной сионизм-фашизм мог обвинить О. И. Журина в каких-то грехах по части национальных вопросов… Список запретов и наказаний за вторжение в область таких понятий, как патриотизм, народ, его духовная жизнь, его нравственное здоровье, ответственность за землю и т. п. можно далеко продолжить. И это одновременно с разнузданной кампанией против В. Белова, опубликовавшего роман “Всё впереди”. Роман вышел отдельной книгой, опубликован в “Роман-газете”, и люди, читающие роман В. Белова, задают себе вопрос: “А почему же это наша пресса так озверело набросилась на В. Белова? Уж не командуют ли в этих органах печати те же самые сионисты, которые в ‘Нью-Йорк-таймс’ поспешили назвать роман ‘Всё впереди’ антисемитским произведением?” (об этом можно прочесть в журнале “Молодая гвардия”)».