Текст книги "Лесная избушка Анатолия Онегова"

Онегов сумел прокормить семью. Никто не заставлял его с утра до вечера копать лопатой грядки, сажать морковь, капусту, огурцы, картофель, свеклу. Под палящими солнечными лучами полоть сорняки, рыхлить землю, подсыпать овощные культуры. А сколько нужно было принести с пруда воды, чтобы полить грядки! Согбенный, уставший, он таскал ведро за ведром… Земля давала урожай только тогда, когда чувствовала заботу. Эту крестьянскую науку Онегов знал лучше других. Следовал ей неукоснительно, потому всегда побеждал.

Осенью он увозил в московскую квартиру богатый урожай. Купленная машина-«буханка» не могла за один раз увезти мешки с картошкой, авоськи с морковью, коробки с чесноком, потому приходилось делать несколько рейсов. А порой друзья-писатели просили подбросить и им пару мешков картофеля. Он не отказывал, но и не дарил, не поощрял лодырей и нытиков, продавал по приемлемой цене, надо же было бензин оправдать. А писатели и прочие деятели культуры, привыкшие к спасительным рейсам Онегова, стали поговаривать: «А что ему не жить – у него целый огород в деревне!» Смешно выходило, ведь каждый из них тоже в состоянии был хотя бы картошку для себя вырастить. Да, власть виновата, что бросила творческих людей на произвол судьбы, но в сложных жизненных ситуациях помогают всё-таки не нытье и лень, а труд и сноровка. И когда писатели косо и завистливо поглядывали в сторону Онегова, он без доли смущения говорил: «Живу – не тужу. Картошка своя. Лук, свекла, чеснок, морковь – свои…» Те же слова оптимизма он писал и в письмах ко мне. И меня вновь распирала гордость, что власть не только не сломала его, а наоборот укрепила и дала толчок к работе над новыми книгами.

Да-да, жизнь в деревне, постоянный и тяжелый труд в огороде, в саду, а потом ещё и на пасеке, помогли и побудили его сесть за письменный стол. Одна за другой из-под его пера выходили книги – и написаны они были столь увлекательно, интересно, что казалось – именно прикосновением к земле он обязан этому. После занятия пчеловодством вышли популярные книги «Русский мед» и «Лечение медом». Принялся за огородничество – к читателю пришли книги «Курорт Шесть соток» и «Экологически чистый сад-огород».

Радость от того, как мудро и полезно Онегов общается с землей, сменилась на удивление: когда он успевает и литературным творчеством заниматься, и ремонтом дома? Во дворе протекала крыша, а достать рубероид в те годы было невозможно. Пришлось мне подключать друзей. Врач Валентин Рычков через фермерскую организацию выписал и купил ему рубероид. Лесничий Валентин Белоусов помог с запчастями для пилы… А кроме моих единомышленников, на помощь Онегову приходили и поклонники его таланта. Чтобы построить баню и забор для сада, друзья из Вятки купили ему сетку-рабицу, паклю, доски, штакетник. Ему пришлось лишь съездить самому за этим стройматериалом. А вот из Ульяновска фанеру прислали почтой. Немцы обещали мотоблок, но подвели, не подарили. Зато часто радовали знакомые охотники – подкидывали мясо кабана и лося.

Случались у писателя конфликты и ссоры с односельчанами. Не мог он пройти стороной, промолчать, когда видел, как сосед браконьерничал в лесу. То липовую рощу в деревне пустит под топор, то сосняк вырубит на не отведенной делянке, то незаконно выпиленный лес продаст на дрова. Долго писатель уговаривал жителя деревни Валентина Тетерина прекратить браконьерство, но тот лишь усмехался и продолжал воровать. Остановить его пришлось мне. После письменного сигнала Онегова о гибели липовой рощи, я прислал в деревню сотрудников прокуратуры, и те крупно оштрафовали нарушителя.

Перед каждым человеком, а тем более перед писателем-натуралистом, защитником природы, хоть раз в жизни возникает дилемма: встать на защиту любимого парка и леса, поднять тревогу и тем самым обречь себя на долгий конфликт с односельчанами или промолчать, сделать вид, что ничего незаконного не происходит, и тогда потерять уважение к самому себе. Онегов выбрал первое. Без сомнений, не боясь угрозы поджога, дал показания прокурору, а потом долгое время добивался неотвратимости наказания. Он был человеком смелым, неподкупным, справедливым. Даже тогда, когда можно было схитрить и вместо переспелых и неподъемных деревьев спилить в лесу удобные, небольшие, он не мог себе этого позволить. Однажды даже пострадал: поваленное дерево немного зашибло его, но когда врач Рычков подлечил его, он вновь пришел на ту же трудную делянку.

Вот письмо, которое свидетельствует не столько о смелости писателя-натуралиста, сколько о его принципиальной, гуманистической, последовательной позиции.

Народному депутату РСФСР Грешневикову А. Н.

Уважаемый Анатолий Николаевич!

На днях в нашей деревне произошло событие, которое возмутило не только меня. Житель нашей деревни Валентин Тетерин, никого не спросясь, спилил рощицу на усадьбе Р. Н. Игумновой. Рощица эта именуется у нас «аллейкой». Здесь росли липы, ивы, посреди аллейки прудишко. В этой аллейке собирались ребятишки, играли. Сама по себе «аллейка» была очень красива. Над всеми растениями поднимались липы. Р. Н. Игумнова пыталась остановить варварство, но ей ответили бранью.

Сейчас вместо аллейки стоит штабель дров. В воскресенье был у нас председатель сельского совета Б. Н. Малышев. Приезжал он, чтобы оградить жителей деревни от того же В. Тетерина, который занялся захватом земли, принадлежавшей (усадьбы) его соседям. Порядок с землей был восстановлен, захваченные участки были обмерены и возвращены их владельцам. А вот с аллейкой вопрос пока в воздухе. Б. Н. Малышев собирался беспокоить Колгашкина, чтобы тот вмешался и наложил штраф за самовольную порубку деревьев. Что из этого выйдет, не знаю. А потому и беспокою вас. Наверное, в арсенале нашей Охраны природы есть какие-то финансовые рычаги, чтобы унять (наказать примерно и рублем) людей, которые уничтожают природу и красоту.

Наверное, нам надо всё-таки заступиться за красоту и в селе, и в деревне, а не только в городском парке. Мы лишились «аллейки», которая скрашивала нашу жизнь. Мне привелось слышать во время этой истории такие жалобы: «А какие там незабудки росли. Идешь с фермы, увидишь незабудочки и постоишь, полюбуешься». Это слова простой доярки, той же Р. Н. Игумновой. Так что, как видите, мы живем ещё и красотой. Поэтому очень прошу вас вмешаться и сделать всё возможное, чтобы преступление было наказано. За самовольную порубку в лесу платят приличный штраф. А как быть в нашем случае? Очень хотелось бы, чтобы это все прошло через Колгашкина, а там и с публикацией в газете. Иначе в наше рыночное время мы красоту не сохраним – сейчас, когда гремит лозунг «всё можно», можно ждать любого варварства, а особенно по отношению к природе.

Житель деревни Гора Сипягина, руководитель крестьянского хозяйства А. С. Онегов.

23 сентября 1991 года.

Расследование по моему депутатскому запросу было проведено быстро и объективно. Факт самовольной порубки установлен. Штраф на браконьера сотрудники комитета по охране природы наложили значительный. В газете прошла публикация о принятых мною мерах по его наказанию. Онегов был удовлетворен победным решением, а особо тем, что браконьеру устроили публичную порку и теперь ему следовало быть законопослушным.

Но если бы в лесу бесчинствовал лишь один браконьер! Каждый деревенский житель заготавливал дрова на той делянке, которую отводил лесник. Но не каждый убирал за собой отходы. По всему лесу громоздились кучи брошенных веток, тут и там валялись верхушки деревьев. Грибник или охотник запросто может сломать ногу в таких местах. Онегов писал и с горечью рассказывал мне о том, как сельчане рубят деревья где хотят, не жалея ни ручьев, ни оврагов, ни красивых пригорков и опушек. Жадность толкает на воровство леса, на уничтожение глухариных токов, барсучьих нор. Порой сообщения были настолько тревожными, что я посылал в те края сотрудников прокуратуры для принятия мер ответственности. И тут впервые за годы моей дружбы с писателем возник неприятный конфликт, подогретый недоброжелателями писателя в деревне. Я хоть и не ссылался в депутатском запросе о расследовании лесных хищений и безобразий на мнение Онегова, чтобы не подставлять его, но Тетерин со своими друзьями заявил жителям, что эта проверка организована по просьбе Онегова. Тот, к сожалению, поддался слухам и обиделся. Мои неоднократные попытки объяснить, что я не посылал прокуратуру от его имени, натыкались на глухую стену. Наша ссора набирала обороты… Онегов начал даже критиковать меня за привилегии депутатов, к каким я не имел никакого отношения, к тому же я был единственным депутатом, кто не взял бесплатную квартиру в Москве… Он всё это знал, но ему всё равно не нравился мой путь в политику. Вспомнилась старая обида, когда меня выбрали депутатом, а его нет. Но тут он был совсем не прав, так как сам не раз советовал мне идти в депутаты. Неизвестно, чем бы закончилась наша словесная перепалка и непонятная обида, возникшая на пустом месте, если бы я не отошел в сторону, не простил бы его несправедливые выпады и не продолжил бы дружеское участие в его обустройстве в деревне. Он был всё-таки моим учителем, и не только в прошлом, но и в настоящем, был примером, горел как Данко, и заставлял гореть меня. Глядя на его неуемную энергию, жажду творить и работать, я тоже вдохновлялся и работал. По прошествии времени мы уже не вспоминали тот жалкий конфликт, а если в разговоре упоминались его отголоски, то Онегов чувствовал себя виноватым. Более того, он защищал меня в подобных ситуациях от тех московских писателей, которые частенько прибегали к моей депутатской помощи, но при этом любили позлословить в мой адрес. Тут Онегов писал мне: «Не очень поддавайся – разным москвичам. Не давай на себе ездить».

Письма Онегова, написанные мне в пору его работы фермером, рассказывают намного лучше и предметнее о том, как тяжела крестьянская доля, сколь опасен земельный передел при равнодушном и безответственном отношении к нему чиновников, чем их пересказ. Но я предаю гласности часть этих писем ещё и потому, что они свидетельствуют о непростых взаимоотношениях писателя с сельчанами, о том, как он завоевывал авторитет и уважение среди них, сколь интересна ему была жизнь в деревне Гора Сипягина. Есть среди писем и те, что вскрывают причины закрытия фермерского хозяйства. Между открытием крестьянского дела и его закрытием пройдет много времени, более десятка лет, и всему виной будет не разочарование Онегова, а бездарная фискальная и социальная политика федеральных властей.

Здравствуй, дорогой Толя!

Посылаю тебе ответы на вопросы про аренду земли и фермерство – уж точно у нас с тобой получилось, как по твоей повести — «Вопросы самому себе».

Распоряжайся ими по своему усмотрению.

Если для твоей газеты от меня ещё что-то будет нужно, постараюсь сделать. Честное слово.

В Москве трезвая тишина. Движений особых нет, как перед большой бурей. Жидки кто затих, а кто ворчит. Говорят, что русским духом стало больше попахивать. Будем надеяться.

Под Москвой создали первую семейную ферму! Вопросов там ещё очень много, с этой фермой, но есть пример: 50 коров плюс 200 га! Совхоз получает у фермеров молоко.

Говорят, что фермеров (муж и жена) искали очень долго.

У меня куча бумажной работы – все идут за поддержкой, за советами. А что я один могу?

В «Молодой гвардии» новый директор, а Н. П. Машовец теперь первый зам. директора и главный редактор. Так что «Твои вопросы» мы всё-таки издадим. Я тебе дам сигнал, и ты мне рукопись вышлешь со всеми издательскими письмами. Готовься!

Вот, Толя, пока и все мои дела.

Младший сын мой, Алешка, снова бронхитит – сидит дома, кашляет. Я думал, что за лето мы с ним хоть немного окрепли. И бегать в Москве начали. Но Москва своё всё равно берет.

Я 29 сентября еду в Петрозаводск – повезу по глухим северным деревням бригаду молодогвардейских молодых писателей. Едем на 10 дней, так что поездка к тебе немного откладывается. Будут новости из сельского Совета, сообщи. Я к весне дом всё-таки хочу купить, чтобы с мая начать там жизнь.

Пиши, как напугали тебя мои ответы.

Низкий поклон Гале, хозяйке дома.

Твой А. Онегов.

А главное, Толя, не унывай – мы уже начали побеждать! (Хотя бы потому, что начали говорить о главном деле – о земле.)

10 сентября 1985 года.

Здравствуй, милый Толя!

…Сельское хозяйство вырвется вперед только за счет арендного подряда, да и то при условии, что землю крестьянину у нас отдадут, как сейчас в Эстонии на неограниченный срок с правом наследования. А иначе и тут ничего хорошего не будет. Но принять закон об аренде земли боятся – я тут всю зиму занимался этим вопросом на уровне секретаря ЦК КПСС (Никонов) и руководства с/х отдела ЦК КПСС. Сверху дано указание Карелии – на землях брошенных деревень создавать арендный подряд, а народ им фигу: принимайте закон об аренде земли, а там будет и подряд. И всё встало. Мне тут было поручено искать кадры для арендного подряда и выступить от имени этих кадров в Москве. И всё пока стоит.

По заводам тишина – народ даже не безмолвствует, а просто не стремится шевелиться, ожидая повышения цен и прочих радостей. Милиция почти не работает – говорят: у нас журналисты есть – пусть они и занимаются уголовными делами, раз им позволено было охаять всю милицию. Этим объясняется и недавнее постановление по усилению борьбы с преступностью. И кругом вот так. Как твой Каблук? А ведь его всё равно где-то оставят при хорошей должности. Пиши, что нового?

А. Онегов.

Белоусову привет! Пусть мне домишко присмотрит в деревушке возле своего поселка (там есть какая-то деревушка на речке). Я ему об этом как-то говорил. (Это, Толя, я совсем серьезно – тянет к себе Россия обратно – осенью поброжу по твоим местам. А там и останусь. И Гарьку Королькова притащим!)

22 мая 1988 года.

Милый Толя!

Коротенько хочу сказать тебе вот что.

Я тебе уже говорил, что советскую власть надо устанавливать с района. А там область сама начнет приходить в норму. И так далее.

Сейчас в районах станут появляться разные арендаторы и фермеры. С арендаторами разберется сам колхоз или совхоз (тут за людьми будут следить, и делать они будут то, что им скажут). А вот с фермерами сложней. Тут может понаехать всякого разного дерьма. Могут появиться люди, которые по своей психологии, по своей природопользовательной истории могут стать агрессорами по отношению к местной жизни (а местная жизнь и так еле жива – добить её ничего не стоит сейчас, это раньше можно было на русские земли, сильные, живые, селить кого хочешь – селили малое число рядом с сильным большинством, от этого часто была только польза, как от подлива крови в стадо коров со стороны). Поэтому вашему исполкому райсовета надо взять под строгий контроль свои эти фермерские движения и пускать на вашу землю только тех, кто будет совместим с твоими земляками (тут особо опасны любые южные мигранты, к тому же они заражены делячеством и деньгами – я имею в виду не только грузин, армян, но и тех сверхэнергичных хохлов – это беда ещё та для нашей тихой по природе земли). Кричать об этом не надо, но какую-то комиссию в исполкоме надо иметь и без её решения никому земли не давать. А то мигранты полезут с деньгами к сельским советам и директорам колхозов-совхозов и пролезут в любое ушко от любой иголки. Это очень важный вопрос – вопрос сохранения жизни на вашей земле. И граница тут должна быть выстроена.

И ещё надо очень строго посмотреть на всех мигрантов, которые пасутся на вашей земле (грузины, хохлы). Все они тут шабашники, а для здоровой жизни (и хозяйственной в том числе) нельзя рядом с рабочим человеком видеть всё время шабашника – разрушается рабочая атмосфера. Любые кооперативы и пр. надо стараться создавать из своего населения или близкого к нему по духу и желающего жить здесь более-менее постоянно. Я бы, например, всех шабашников из района потихоньку разогнал. А народ хороший для работы найдем. Есть много добрых идей, мыслей. Я же не зря вот уже пять лет веду семинары в ВООПИКе. Кто-то у меня есть уже. Есть люди, болеющие по земле.

Вот, наверное, и всё пока. Надо сначала очистить район от шабашников. Посмотрите тут и экономическую сторону. И вообще любые кооперативы, артели надо пускать к себе только тогда, когда они будут производить что-то для вас.

Теперь, Толя, вот ещё о чём.

Я, кажется, тебе говорил, что даже в масштабах района можно решить вопрос о поселении на земле… Что это такое? А это: район определяет минимальный крестьянский надел, который сможет прокормить семью крестьянина (сколько-то пашни, сколько-то покоса). И такой надел может передаваться семье, пожелавшей поселиться на земле у вас, в вечное пользование с правом наследования. С этой земли семья может держать пару коровенок, несколько овечек, поросят штуки две, ульи, сад, огород. То есть сможет кормить себя и продуктами и продавать часть продуктов, чтобы покупать что-то себе. Это не товарная семья-хозяйство, а семья-жизнь. Здесь будут пущены в землю корни, здесь станут расти здоровые детишки, здесь пойдет-начнется вновь настоящая жизнь на земле (так и раньше жизнь на нашей земле устраивалась, то есть я ничего тут не изобретаю, просто восстанавливаю процесс создания крестьянства на нашей земле когда-то, в прошлом). И пусть такой человек живет и требовать от него тут товарного производства (сто коров – сто гектаров) никак не надо. Ну, а поживет, восстановит в себе крестьянскую жизнь, там он сам решится… Возьмет в аренду пашню, например, и сколько-то лет будет выращивать картошку. А там почему-либо картошка станет плохо расти, примется он за зерно или за птицу на арендованной земле. Так что хозяйство крестьянина и должно складываться из земли своей и земли, арендованной на какой-то срок (например, подросли у тебя дети, почувствовал ты силу семьи и решился годков сколько-то заняться чем-то покруче, тут и землю в аренду взял). Это очень естественная динамика хозяйства. И её надо дать и земле, и людям. Так мы и жизнь восстановим, и продукты какие-то получим. И на такое дело людей умных, добрых, дельных найдем – людям ведь тоже отойти надо, осмотреться после города. А в атаку сейчас летят только жлобы-кулачье. А от них пользы ни земле, ни людям, если по большому счету. Это будет американский фермер, который из своей земли не вырос.

Я об этом думал давно и в деталях. Думал и Сеславину всё это написать в письме. А хочешь, интервью-беседу с тобой сделаем на тему: «С чего начать?» (во исполнение закона о земле). Подумай тогда вопросы и пошли мне. Но уже на деревню в Карелию. А я тебе там всё и напишу. Если моё письмо получишь до моего отъезда, то, может быть, позвонишь мне и я вопросы запишу. Я уеду 8 апреля. Пчел выставлять. Подумай. Если не станешь делать беседу, то всё равно напиши. Я тогда в «Сельскую жизнь» сам напишу. Но всё равно обо всём этом подумай. Здесь думать надо далеко, чтобы снова не устроить левый коммунизм.

Обнимаю тебя. Твой А. Онегов.

28 марта 1990 года.

Здравствуй. Милый Толя!

Пишу тебе от руки – сломалась за зиму машинка. Что надо бы сказать?

Первое. Есть закон о земле. И все мы ждем, что на землю явится хозяин, возьмет сразу 100 га земли и создаст высокотоварное с/х. У нашего нечерноземного крестьянина денег нет, чтобы создать такое хозяйство. Значит, к нам полезут всякие «варяги». То есть в нашей сельской жизни появится иноплеменной богатый элемент (кулак иной национальности) и появится сразу. Это приведет к таким социально-национальным трениям, о которых мы можем только догадываться.

Нет у нашего нечерноземного мужика, измученного, залитого вином, и сил, прежних, двужильных, чтобы сразу браться за 100 га и за 100 коров. Значит, нам надо заново создавать русского крестьянина и не ждать от него сразу высокой товарной отдачи. Надо дать ему возможность поселиться на земле, надо дать ему лишь тот минимум земли, которой облегчит жизнь его семьи. Такой минимальный крестьянский надел должен быть определен для каждой области, района. И такой надел не должен облагаться налогом в течение нескольких лет – надо дать человеку (семье) обжиться. А там такая семья сама решит, сколько ещё земли взять в ту же аренду для ведения товарного хозяйства.

Такой минимальный крестьянский надел дает возможность вернуться на землю и жителям города – здесь они подучатся вести сельское хозяйство. Здесь станут расти на земле дети. Здесь восстановятся народные корни – начнется восстановление этноса, потерявшего свою основу, своё крестьянство.

Второе. Но без знаний земли, без восстановления чувства земли не может быть русского крестьянина. Сегодня отец и мать уже не научат детей крестьянской науке – они сами её потеряли. Учителем тут может быть сельская школа. Но у нас сама сельская школа требует скорой помощи. И при этом за пять лет перестройки мы так до сельской школы и не добрались. А если и добираемся, то говорим только о деньгах, которых, увы, нет.

Сельская школа потеряла своих прежних учителей-поводырей (приведи примеры по своему району, свой пример приведи). И может быть, самое трагичное то, что и сельский школьник, и сельский учитель не имеют сегодня книги, чтобы учить детишек земле. Речь идет не об учебниках – тут достаточно одной доброй книги на школу, чтобы начать доброе дело. И это при том условии, что наша страна имела лучшую в мире природоведческую литературу.

Русская природоведческая литература, воспитывавшая лучшие чувства к родной земле как у ребенка села, так и ребенка города, до сих пор не имеет конкуренции в мире. Но, увы, у нас нынче модно выпускать книги для детей либо о космосе, либо о цирке. И добрые книги, необходимые сельской школе для воспитания крестьянского чувства, нам точно не напечатать за год-два. Где же выход? Как же начать воспитание крестьянина?

Здесь выход – радио и телевидение. Один умный учитель-поводырь может сделать больше всех детских издательств. А мы почему-то забываем о таких радио– и телевизионных уроках, которые можно записать любому учителю, ученику (приведи, если хочешь, пример «Школы юннатов»). А воспитываем сельских детишек черт знает чем. И пробить эту стену Гостелерадио СССР, видимо, невозможно (я в прошлом году просил Ненашева начать с осени 1989 года ежемесячные передачи «Уроки земли», но получил от Гостелерадио ответ: «Ваши передачи нам не нужны» (все документы у меня целы).

Вывод: создать Госкомитет радио и телевидения России. И первый ему наказ: начать периодически телерадиопередачи, адресованные, прежде всего, сельской школе. Только так мобильно, не идя тут же на большие затраты, можно начать поправлять положение сельской школы, спасать её.

Сельской школе, завтрашним крестьянам-хозяевам земли сегодня, прежде всего, необходимо Слово, умное, доброе, ведущее к свету знаний. А силы, способные принести это Слово нашей осиротевшей земле, у России есть.

Итак, предложение: минимальный крестьянский надел и возможность поселиться на земле семьей, Госкомитет теле-радио России и периодические передачи, несущие детям знание земли. Это самые первые шаги к тому, чтобы земля наша ожила, и чтобы на нашей земле росли, мужали, учились святому труду наши дети.

Вот, Толя, пока и всё.

Письмо отправляю в Москву с Сергеем – он провожал меня в деревню. А теперь возвращается обратно.

Новостей мало. Наши жиды набросились на меня за альманах «Охотничьи просторы» № 46 – половину своего «Апреля» мне посвятили. И даже этот «Апрель» мне за дверь в деревне запихнули, а к нему записочку, что мира мне не будет. Вот как леса и озера от жидов защищать – своих браконьеров крыть можно, а ихних непозволительно.

Всё. Обнимаю тебя.

Не лезь особенно ни в какие группы – лучше группу типа «Земля и дети» создай сам.

Пиши. К сентябрю буду в Москве.

А. Онегов.

21 апреля 1990 года.

Здравствуй, милый Толя!

Получил от тебя газету и записочку. Когда уж тебя теперь найдет это моё письмо, не знаю. На почту за 13 км хожу сам, сначала через озеро на лодке 4 км, а там пешком по лесу через глухарей и рябчиков.

Толя! Я вот прочитал о твоём фермере и испугался… Зачем ему так много земли и скота? Ведь это же американские масштабы! Это же миллионер завтрашний. Его же жечь будут, а сам он станет роботом, роботами сделает детей, да ещё нас с тобой наймет в работники. Это в наших российских условиях хуже любого кулака. А на рынке он будет зверем и снабжать станет не работниц с нефтеперегонки, а буржуев. Вспомни, что при реформе 1861 года на мужика (на баб не давали) давали всего лишь 5 десятин земли!!! А тут какое-то бешенство?! Вы-то куда смотрите?! Ведь завтра эта земля будет стоить миллиард. Да ещё лес в придачу. Да тебя и детишек твоих такой лесовладелец завтра в этот лес и воздухом подышать не пустит. Честное слово. Мы здесь толкуем максимум о 10 га пашни и 20 га луга и выпаса. Фермерское хозяйство наше должно быть не интенсивным, а экстенсивным (так вроде – или я тут язык уже забыл). Ведь при сегодняшних знаниях с 10 га можно стать капиталистом. Вот какие у меня грустные мысли появились.

Толя! Милый! Зовите на землю людей жить! Жить! Возвращать корни жизни! И только! А кормить нас будут коллективные хозяйства (когда им дадут самостоятельность). Коллективное хозяйство при максимуме личной инициативы – это наше социальное счастье!!! Жизнь западного фермера – это хуже заводского потока. Заводской поток всего 8 часов в день, а западный фермер в таком потоке 24 часа в сутки. Коллективное хозяйство (реорганизованное) – это песня. Только у нас людей там в рабстве держали. Вот тут бы всё перестроить! А тут-то мы перестраивать и не хотим, думаем, что фермер нас спасет. Об этом мы с тобой уже говорили.

Толя! Не разбрасывайся на сессии. Бей в одну точку: пусть тебя знают пока как радетеля сельской школы и российского теле-радио. Получим своё теле-радио (но только под русским контролем + татарским + башкирским и т. д.), что-то сможем делать.

Я тут хотел через Распутина писать Горбачеву по поводу воспитания-обучения сельских детишек через телевидение. Но раздумал – решил обождать, когда Россия образумится. Так что за тобой русское теле-радио.

Это, Толя, самое главное. Тогда я опять на радио (или телевидение) пойду с детишками разговаривать. А то посмотри, что делается… Лиханов при своём детском фонде создал детское издательство. Что печатают? Только иностранных писателей (приобщают нас к высокой культуре) и сексоэнциклопедию для дошкольников. Ужас какой-то. Свершается то, о чём мечталось всегда жидам: культура ихняя – согнутые спины наши. Ты, как областной депутат, внуши области, что областные русские издательства, и прежде всего – книги в науку детишкам (хоть Толстоухов и обещал мне переиздать в Ярославле «Огород», а всё пусто). Иначе мы не победим, Толя. И ты, как трудно росший сын своей земли, это должен чувствовать прежде всего. Других героев спасать жизнь на своей родной земле, кроме себя, ты не найдешь. Увы!

Я вот тут на Севере сколько лет всё людей поднимал. А всё пусто – нет людей. Есть добрые ребята только в Петрозаводске, но их немного и от меня они далеко. Деревушка наша, считай, погибла. Зимой ломали запоры, жгли заборы на кострах (рыбаки у нас так греются). Чудом пчел не обнаружили. Сейчас я здесь пока один. Щука отнерестилась, и вся наша банда рыбацкая пока сюда не наведывается. Дуют ледяные ветра. То снег, то солнце. Печи топлю, как зимой. Пишется плохо: за месяц вымучил из себя три рассказика про рыбу и про охоту (это мои ежегодные долги – почитай № 4 «Охота и охотничье хозяйство», там есть мой рассказ «Последний глухарь»).

Ну, вот пока и всё. Машинка уехала в Москву. Так что ответы на твои вопросы я и не сделаю. Привет Галке-умнице.

А. Онегов

Галя! Письмо это получите, когда Толя будет, видимо, заседать. Прочти его до него, чтобы тебе веселей было. Галка! За тобой дом в той самой Горке! Я уже вещи все собрал, чтобы к вам ехать!

12 мая 1990 года.

Грешневикову А. Н.,

депутату областного Ярославского Совета и Верховного Совета РСФСР.

Уважаемый Анатолий Николаевич!

В конце сентября 1990 года моя жена Агальцова Г. А., владеющая крестьянским домом в деревне Гора Сипягина Борисоглебского района, обратилась с заявлением в районный совет с просьбой: на основании закона РСФСР о земле передать ей в вечное пользование с правом наследования приусадебный участок возле дома, каким пользовались его бывшие владельцы.

Приусадебный участок состоит из двух частей: 7 (семь) соток, переданных нам при покупке дома сельским советом, и 33 (тридцать три) сотки (так называемая усадьба), выделяемые, как я понимаю, колхозом для ведения крестьянского хозяйства.

Участок мной обмерен (7 соток находятся в заборе и под строениями; 33 сотки помечены мной вехами, расстояние между вехами по 10 метров, размеры участка, помеченного вехами – 157,5 м × 21 м).

Ещё раз прошу вашего содействия в передаче мне в вечное пользование с правом наследования указанного участка на основании закона СССР о земле. Подчеркиваю, что речь идет не об аренде, не о купле-продаже, а именно о передаче в вечное пользование с правом наследования, за которое я горячо выступал при подготовке закона СССР о земле.

Прошу решения по существу в ближайшее время, ибо в настоящий момент веду подготовку к хозяйствованию с учетом именно этого участка земли. Прошу официально ответить мне, учитывая, что автор этой просьбы был и остается одним из активных сторонников-пионеров новой аграрной политики страны.

А. С. Агальцов (Онегов).

10 ноября 1990 года.

Милый Толя!

Пишу тебе вот с такой просьбой. Ты мне сказал по телефону, что «Сергеичу дали землю». Я спросил: «Сколько?» Ты ответил: «Сколько просил».

Толя, напомню, что я просил передать мне усадьбу (33 сотки+7 соток=40 соток), которой пользовались бывшие владельцы моего дома Ушаковы. Участок, который я просил, я обнес колышками. В моём заявлении было подчеркнуто: я просил землю с целью ведения крестьянского хозяйства: садоводство, огородничество, пчеловодство, приусадебное животноводство. То есть просил землю для жизни на ней, а не для дачного хозяйства. Это первое.

Поэтому, Толя, очень прошу тебя: узнай, сколько земли мне дали. Дорога у нас худая и добежать быстро до Борисоглеба у меня не получится. Записочку передам А. Козлову, а он тебе в воскресенье. В понедельник к вечеру в Москве будет Галя. Она и позвонит тебе в гостиницу или в Борисоглеб тебе или Гале. Отсюда звонить по этому вопросу я не хочу. Конечно, без сорока соток ни о каком крестьянском хозяйстве у меня не может быть и речи. Зерна нет, хлеб дорогой, а потому без своего зерна и птиц не разведешь. А у меня планы: завести русскую породную птицу и таким путем улучшить местную. А местная худая. Да и желание у населения есть – держать породу.