Текст книги "Лесная избушка Анатолия Онегова"

К открытому письму была приложена районная газета «Новое время», в которой была опубликована моя беседа с писателем Анатолием Онеговым о величайших ценностях русского народа, его любви к истории, земле, природе, а также о восстановлении Казанского собора, начатого по инициативе как ВООПИКа, так и общества «Память». Онегов обосновал, почему прибег к приложению: «Я передаю вам районную газету, выходящую в Ярославской области, где опубликованы мои ответы на вопросы корреспондента. Здесь вся моя патриотическая позиция. Увы, подобный разговор в центральной, столичной прессе ныне невозможен. К счастью, в тех же районах чаще читают свою “районку”».

В комитете госбезопасности не положили письмо под сукно. С писателем Онеговым встретились офицеры-чекисты и откровенно обсудили те жгучие, сложные вопросы, которые беспокоили в обществе как патриотов, так и либералов-русофобов. Одной из самых острых тем разговора была как раз тема противостояния двух противоборствующих творческих лагерей… Суть её Онегов сводил к тому, что если власть продолжит играть в поддавки и поддерживать либералов-западников, то партия коммунистов потеряет эту власть, а следом рухнет страна. В столь сложное и противоречивое перестроечное время только патриотизм способен объединить общество и противостоять разрушительным процессам. Для этого нужно немногое: выбить из рук либералов-русофобов их главное оружие – навешивание ярлыков, обвинение патриотов в антисемитизме. Стоит писателю, художнику или кинорежиссеру выступить за восстановление православных святынь, исторических памятников и усадеб – тут же звучит обвинение в антисемитизме. Прозвучат слова в защиту русского языка, традиций, реализма – вновь ярлык: ты – антисемит. Написал статью против переброски северных рек на юг или статью о бедах природоведческой литературы – ты тоже антисемит. Между тем, ни Василий Белов, ни Олег Журин никогда не были антисемитами, и отношение к евреям, как и к русским, татарам, грузинам, всегда было и остается ровным, доброжелательным.

Обещаний сотрудники КГБ дали много, но почти ни одно не было выполнено. Травля Белова, Журина и самого Онегова, а вместе с ними и всех писателей-патриотов не только не остановилась, а продолжилась с большей агрессией. Само понятие «патриотизм» либералы свели к ругательству… Пройдет двадцать лет и патриотизм вдруг станет национальной идеей. Но это через двадцать лет… А до этого провидческие слова и предупреждения Онегова сбылись – либералы-русофобы на волне популизма и обмана захватили власть, расстреляли парламент, загнали народ в нищету и, конечно же, уничтожили комитет госбезопасности, тот самый, который плохо внимал словам Онегова.

Сработало только одно – правительство поддержало проект восстановления Казанского собора. Но насколько мучителен и беспокоен был тот процесс доведения проекта до логического завершения, то есть до начала строительства, знал только сам Онегов да архитектор Журин. Известен ход борьбы за возрождение Казанского собора и мне, так как о нём Онегов подробно писал мне в своих письмах.

Здравствуй, милый Толя!

Вот видишь, как подзадержался я с ответами: то Лешка болел, то жену встречал, то Мартышина провожал.

Ты пишешь, что посылал мне письмо о своей встрече с писателем Иваном Васильевым. Но я такого не получал, хотя вся абсолютно почта ко мне сюда добирается. Может быть, ты подзабыл и писал это кому-то другому.

Читаю все твои газеты. После них местную газету читать и не хочется. У тебя всё живей, ярче – жизнь видна. Здесь же спят. Что делается в Москве, не знаю. Слыхал со стороны, что «Огонек» после люберов, проституток и «Памяти» обрушился на Московское отделение ВООПИКа. Вроде бы и мне там корректно досталось, то бишь объявили на всю страну, что я являюсь членом совета «Памяти». А перед этим сучка-Дементьев (редактор порнографической «Юности») на встрече с М. С. Горбачевым назвал руководителей «Памяти» «проходимцами и провокаторами». Вот так вот. Отправил запрос в «Огонек» гр. Коротичу: откуда, мол, и на основании чего поручили мне должность, каковую кроют русофобы последними словами. Вот так вот и работала всегда сионистская пресса, выполняя заветы талмуда: «Лучших из гоев убей». Методы эти известны. Дождусь ответа (или не ответа) Коротича, а там направлю письма в ЦК КПСС на имя Горбачева и в КГБ на имя Чебрикова. Надо этой всей сволочи дать бой.

Подумай, что надо сделать, чтобы стать антисемитом, то бишь антисоветчиком? Для этого надо либо-либо – выступить против проекта переброски северных рек, выступить за трезвость в стране, выступить с критикой «Детской литературы», педагогики и просвещения, выступить против театра и современного искусства, выступить против «Литературной газеты», «Огонька», выступить против антирелигиозной пропаганды и т. д.

Вот тебе и гнезда нынешнего иудаизма-сионизма. Они сами себя обнаруживают. Тронь их и тут же вопль: он человеконенавистник. Так поступили с писателем Василием Беловым. Так начали было покрикивать и на меня. Увы, после этой публикации «Огонька», конечно, не будет публикации о моём творчестве в «Правде», каковая готовилась на конец июля. Подчистят опять, гады, и всё по издательствам. А ведь реабилитироваться я смогу только по осени и то вряд ли в том же «Огоньке». Хотя в письме в ЦК КПСС буду требовать опубликовать своё письмо именно в «Огоньке». Вот, брат, какие дела. Это и есть перестройка. У нас говорят так: «Что будет за перестройкой? Перестрелка!».

Позиции всей этой иудейской платформы очень сильны повсюду, а сейчас с утверждением Яковлева вторым (а то и первым) человеком в стране, эти позиции стали выдвигаться вперед. Ты посмотри встречу Горбачева с работниками информации. Писателя Залыгина дали в пересказе и очень коротко. Писателя Грибачева, который поднял великую мысль об утверждении концепции социалистической культуры (иначе космополитизм притащит к нам с Запада всю дрянь), тоже дали в коротеньком пересказе. А вот Боровики, Дементьевы, Беляевы поданы развернуто, чтобы утвердить, что царская Россия всё же была говном, и всё, что связано с «Памятью», провокация.

Конечно, с «Памятью» виноват Васильев. Он подмял всю «Память» под себя и начал фюрера из себя корчить. Но ведь «Память» первой в 1983 году открыто и принародно осудила «Переброску рек» (то был подвиг – я в этом вечере участвовал). В 1984 году «Память» первой в Москве объявила войну алкоголю. В 1985 году «Память» первой подняла вопрос об уничтожении Москвы как исторического центра России, страны. «Память» подняла волну протеста против «Памятника» на Поклонной горе. И ведь по всем этим вопросам приняты положительные решения правительства (по всем, без исключения).

Так что же такое «Память» – сброд проходимцев и провокаторов или всё же мощное общественное движение? Вот об этом по осени я и хочу высказать вслух. Тогда и посмотрим, что такое нынешняя гласность. А пока наших детишек в ещё большем количестве пичкают нарко-музыкой, трепят их нервишки, чтобы они уже никуда не делись от наркотиков: ведь нервишки, истрепанные в детстве, уже не могут прожить самостоятельно. Они то будут опускать человека… депрессиями, то будут взвинчиваться к вершинам удовольствий через алкоголь, химию или визг-музыку.

Вот так вот, брат, всё на свете просто!

Поклон Галке-молодчине.

Пиши. Я здесь до сентября. К тебе приеду по осени – поеду к Семидушину лис гонять.

Всё. А. Онегов.

Присылай газетки!

29 июля 1987 года.

Карелия, д. Пелусозеро.

Здравствуй, милый Толя!

И Галка-умница тоже!

Письма твои, Толя, все получил. Но приехать 20-го, увы, не получилось – хоть и Мартышин меня к тебе сманивал. Надели на шею хомут, да такой, что и не знаю, когда его скину. За все мои летние каникулы меня запрягли и расписали за меня (я ведь член президиума Московского отделения ВООПИК и председатель секции пропаганды этой организации) все мои дни. Аж до середины ноября. Ещё вчера отчаянно брыкался, но увы!

Мы ведь замахнулись на восстановление Казанского собора на Красной площади. Нужны деньги. За полгода собрали всего 5 тысяч рублей. А нужен вроде бы миллион. Вот этот миллион нам и предстоит собрать. И начинаем эти сборы путем вечеров в разных рабочих московских клубах. Мы выступаем с речами и беседами, а половина сборов от билетов идет на сбор (вторая половина клубам). К тому же идут подписные листы по рядам. Вот мне и надо повертеться. Как отверчусь, так и приеду.

Приветы от меня Косте Лебедеву. Скажи ему, что я побывал в его краях – места мне там понравились, и чтобы он не дурил, а брал вожжи и устраивал бабе выволочку. Или пусть снова бежит на край света, если здесь вожжей нет под руками. Ты бы ему какое гужище подарил для такого дела… Это, конечно, лихо очень, но Костю мне жалко – не его это дело такие дела расхлебывать – ему лес слушать и детишек по лесным тропам водить.

В Москве пока всё тихо – жрать нечего. Но тишина теперь в нашу пользу – народ зреет и себя народом снова начинает осознавать. Чувствуется близость большого прилива (без помощи властей и т. п.). Россия встанет и всякую нечисть стряхнет с себя.

Ну, вот, Толя, пока и всё.

Ельцина возвращаю. Интервью его читал еще летом. Мужик он ничего, но дурак – кулаками можно махать в обществе жены, но не в делах, когда от тебя зависят судьбы многих тысяч граждан. В делах нужен ум и точный расчет, соединенный с выдержкой – нужен характер хорошего таежного охотника, который и зверя выследит, и зверя в засаде дождется, а ещё лучше – так поступит, что зверь сам к нему пожалует. Это и есть политика победы. А кулаки и лозунги – это в арсенал неуми. И они могут быть, но только как тактический прием. Стратегия же выше любых кулаков и лозунгов.

Поклон Семидушину, Косте Лебедеву, детишкам твоим. А Галку-умницу поцелуй.

Твой А. Онегов.

Есть надежда, что все Белоусовские трезвые дела удастся обнародовать где-то к весне.

16 октября 1988 года.

Здравствуй, милый Толя!

Пишу я тебе по делу государственной важности. В Москве недавно была одна милая женщина из Ярославля (из вашего отделения ВООПИК – всероссийского общества охраны памятников истории и культуры). Была она с такой бедой. В Ярославле собираются ставить памятник Ярославу Мудрому. Памятник уже заказали какому-то жлобу. А они, ярославцы, хотят конкурса, чтобы выбрать лучший.

Мы в Москве Ярославль тут же поддержим, как только получим оттуда письмо с изложением обстоятельств дела. Я этой женщине советовал обратиться в «Юность» и вместе с «Юностью» начать борьбу за конкурс.

Толя, свяжись с «Юностью» и ВООПИКом Ярославля, сделайте что-то, чтобы в Ярославле поднять общественное мнение в пользу конкурса – ссылайтесь на Москву, которая добилась конкурса на памятник на Поклонной горе.

26 октября 1987 года исполняется 375 лет со дня окончательного изгнания Литвы-Польши и своих воров из Москвы ополчением Минина и Пожарского. Мы (общественность) готовимся отмечать эту дату. Будем настаивать на восстановлении Казанского собора на Красной площади, который был поставлен на могиле ополченцев (сейчас там туалет). В 1612 году Россия остановила иудаизм, не пустила к себе.

С Ярославлем Минин и Пожарский связаны прочно (4 месяца Ярославль под Мининым и Пожарским был столицей России). Свяжись с «Юностью», расскажи о нашем движении по юбилею (это второе Куликово поле). Может быть, вы включитесь в дело. Дайте публикации патриотические в «Юности», у себя в газете. И после такие публикации будут помощью, ибо в Москве их не увидеть.

Вот такие государственно-важные дела я тебе и предлагаю.

В Москве по-прежнему верха зовут на бой, низы рвутся, а среднее звено: «Фигу вам!» Но мы всё равно все начинаем явочным порядком.

Вроде бы сдвигаются у меня дела в «Детской литературе» (пока с «Живым уголком», а там, видимо, с «Фермой»). Но это всё пока только «видимо». Дважды выступал перед районными активистами по поводу пьянства. Ничего – проскочило. Держимся. Держись и ты!

Твой А. Онегов.

13 октября 1986 года.

Милый Толя!

Вот видишь – всё никак не доеду до тебя. Сейчас сижу и жду врача – отключились все мои энергетические системы. Наверное, где-то простыл или просто устал. Событий было много. Да и завтра ещё через силу надо идти на семинар в ВООПИК – я обещал осветить наконец все наши национальные вопросы. Люди ждут и отменять собрание не стану, а там уж, после 6-го слягу и полежу, почитаю немного.

Толя, твою статью о Екимове я кому-то отдал вместе с газетой. Информацию о Казанском соборе собирался привезти вместе с собой, но не приехал. Восстанавливать собор поручено группе реставраторов во главе с архитектором-реставратором Журиным, которого и Лосото поливала вместе с «Памятью». Это ученик Барановского, ему Барановский и завещал восстановление собора. Все обмеры и пр. Барановского у Журина. Создан Журиным кооператив реставраторов – так что тут дело не встанет.

Решение о восстановлении Казанского собора принято Центральным советом ВООПИКА при поддержке Совмина РСФСР. Как соберет что-то приличное (в конце концов, нужен миллион), так начнем работы. Стройка-восстановление будет носить народный и общероссийский характер. Вот вроде пока и всё. Будут вопросы, пиши.

Твой А. Онегов.

И к Белоусову я приеду, как только оклемаюсь.

У тебя был И. Дьяков. Что нового? Я ему советовал дом покупать одному!

5 декабря 1988 года.

Собор Казанской иконы Божией Матери (Казанский собор) архитекторы Олег Журин и Геннадий Мокеев построили в 1990–1993 годах при поддержке правительства Москвы. Теперь он – гордость и украшение Красной площади и самого города Москвы. Моя дорога на работу в Государственную Думу России часто проходит рядом с собором. Не зайти в храм невозможно, душа так и тянет туда, на службу, к иконам… Я непременно захожу, крещусь, и долго молюсь за будущее России, чтобы здесь никогда больше не громили храмы предков, традиции народа, патриотические чувства своих сограждан. Ещё я обязательно говорю спасибо Анатолию Онегову. Кроме него, ещё Всевышний знает за что…

Иди в депутаты

Не один раз я собирался бросить работу в редакции газеты и уехать в другой город.

Вызовут на ковер в райком партии, запретят писать критическую статью про директора-самодура по кличке Каблук – и у меня уже душа не лежит к работе, к честному исполнению своего профессионального долга. Накричит-нахамит редактор – и опять опускаются руки. Вначале я терпел, выслушивая чиновников, что писать, как писать и чего нельзя писать, а потом начал возражать, не соглашаться. В редакционном коллективе стала накаляться обстановка, и некогда здоровый и творческий климат резко сменился на затхлый и нервозный. На одной из планерок я заявил о намерении уволиться… Первым, кто начал меня отговаривать от опрометчивого шага, был писатель Анатолий Онегов.

И в письмах, и по телефону он советовал не бросать родную землю. Именно родную землю, а не редакцию газеты… Он знал, что после окончания Ленинградского государственного университета я получал направления на работу в крупные города в солидные газеты, но с трудом выпросил разрешение уехать к себе на малую родину. В моём творческом портфеле уже лежали написанные очерки и рассказы для будущей книги о деревенских мастерах-самородках. Мечта была издать не только книгу о крестьянских промыслах и их увлечениях-чудачествах, а роман о горькой судьбе русской деревни, создать в поселке Борисоглебский Экологическую республику для детей, повторив юношескую деятельность Зеленой республики в деревне Редкошово, открыть картинную галерею, краеведческий музей, и, главное, построить собственный дом, вырастить красивый сад. Каждый месяц и каждый год я двигался к осуществлению мечты. Онегов видел эти мои шаги и действия, потому и возмутился, взорвался с мольбой – не бросай родную землю!

Конечно, ему нравилась и моя работа в редакции районной газеты «Новое время». Я регулярно публиковал с ним беседы на злободневные темы, статьи о наших походах по деревням, о дискуссиях в школах и на предприятиях, рецензии на его новые книги о природе. Все эти публикации служили ему агитационным подспорьем на встречах с рабочими, студентами, учеными. А порой они ложились на стол высокопоставленных чиновников… Для Онегова районная газета стала в какой-то степени его рупором, помощником в работе. Мы не отказали ему ни в одной публикации. Более того, с его посыла и рекомендаций на страницах нашей газеты постоянно публиковались его друзья, единомышленники, ученики. За это меня ругала редактор, так как они не жили в районе, а внештатными корреспондентами должны быть, по её настоянию, только местные жители.

И всё-таки аргументом для Онегова, уговаривающего меня не увольняться, было не его сотрудничество с нашей районной газетой, а нечто более важное. К примеру, он горячо поддерживал мою идею создать в поселке Экологическую республику и для её реализации уже начал сманивать и подталкивать к переезду ко мне бывших своих учеников по «Школе юннатов» – Константина Лебедева, Александра Шпиякина, Георгия Королькова, Александра Афанасьева. В планах у него значился и переезд со своей семьей на постоянное место жительства в одну из лесных деревушек Борисоглебского района. Мы с ним уже исходили сотни сельских дорог, посмотрели десятки деревень, но нигде пока не встретили домик на продажу.

Будучи серьезным наставником и поводырем, Онегов понимал, что как только я уеду в другой регион, то порву связь с родной землей, а, значит, мой творческий запал ослабнет и никакого стоящего писателя из меня не выйдет. В письмах он мне так и писал: оставишь родную землю – загубишь талант. Вынужденный переезд сорвал бы планы и самого Онегова, который вознамерился самым серьезным образом обосноваться под конец жизни на борисоглебской земле в тихой деревеньке и развести там необычный сад.

Кроме уговоров и наставлений, Онегов предпринял и другую тактику сдерживания меня. Слово, конечно, обладает силой убеждения, но личное участие, пример и действенная помощь имеют совершенно другое – крепкое – влияние на человека. Увы, я не сразу ощутил в то тяжелое время присутствие Онегова рядом, то, как он незаметно, но решительно кинулся помочь мне справиться с эмоциями и найти в себе силы остаться верным своей мечте: создать Экологическую республику и возродить на родной земле культурные и духовные традиции.

Первым осознанием того, что Онегов заинтересованно относится к воплощению моей мечты в жизнь, стало его письмо, в котором лежала статья, вырезанная из газеты «Правда». Название у неё ни к чему не обязывало – «Встань, подранок, на крыло», но рубрика вызывала интерес – «на темы воспитания». А чтобы я не отложил статью в сторону, в конце её, на полях, Онегов написал: «Толя! Я знаю, что газету “Правда” ты не читаешь, а потому этот листок тебе и посылаю. М. б., тебе пример, описанный в “Правде”, и пригодится». Для убедительности, вернее, для разъяснения, чем «пригодится» статья, он подчеркнул ручкой нужные абзацы. Знал, что раз статья большая да ещё про незнакомых подранков, да в то время, когда у меня нервозное настроение, то я пробегусь быстрым взглядом по отмеченному месту.

И вот читаю: «А дальше мой путь лежал в небольшой городок Куртамыш, что находится в той же Курганской области. Там действует клуб для ребят “Эдельвейс”. В клубе занимается примерно триста мальчишек и немного девчонок. Для них открыты несколько секций: самбо, туризм, мотоцикл, картинг, изостудия и другие. Выбор на любой интерес. Всякий первоклассник может поступить в клуб. Клуб провожает своих воспитанников в армию. Организовал клуб Анатолий Тельминов – местный житель, по образованию художник-керамист, по призванию педагог. Кроме того, он мастер спорта по туризму, перворазрядник по самбо, аквалангист, хорошо водит машину, мотоцикл, умеет метко стрелять, ремонтировать двигатель, лепить из глины, белить и красить потолки, класть кирпич, на деле любит и бережет природу… Всему этому и учит Анатолий Тельминов ребят в клубе “Эдельйвес”».

Безусловно, меня зацепили не увлечения героя очерка самбо, не его умение ремонтировать двигатели, а тяга к искусству и любовь к природе. Вынужденно увлекся чтением… Тотчас понял, что идея Тельминова в работе с мальчишками – не спортсменов из них вырастить, а воспитать в них правило: всё в жизни дается честным трудом – сила, счастье, самоутверждение. До того же редкого цветка эдельвейса, в честь которого назван клуб, и который растет высоко в недоступных горах, может добраться только упорный и мужественный человек. Подвижнический труд Тельминова напоминал мне моего друга, создателя знаменитого краеведческого клуба в городе Мышкине, писателя-педагога Владимира Гречухина. У него тоже в приоритете были и умение класть кирпичи, и лепить из глины… И вся жизнь в клубе и у того, и у другого строилась на самоуправлении. Чтобы пойти в поход, например, в горы на Кавказе, или за прялками по архангельским деревням, надо выдержать очень серьезный конкурс… Причем, победителей определяют сами ребята. В обоих клубах судит и рядит совет мальчишек, а не взрослый педагог. Такой полезный чужой опыт, конечно же, подходил и мне, мечтающему открыть Экологическую республику для детей. И начал я движение к осуществлению мечты, так же, как и Тельминов с Гречухиным, издали – с открытия секции бокса в Доме культуры, создания редколлегии по выпуску стенгазеты в поселковой школе, работы фотокружка в Доме пионеров. Без создания фундамента, без обретения почвы, без взращивания команды трудно было и думать, что на пустом месте можно реализовать серьезную идею – идею юношеской республики.

Онегов меня понимал. Я уводил мальчишек-боксеров в поход на речку, приглашал к себе домой послушать пластинку с голосами птиц, а он дарил им свои книги о природе, приходил в школы и училище с лекциями о смысле жизни, о выборе профессии. Когда он шел в детские аудитории, его не оставляла мысль, что кто-то из этих мальчишек и девчонок в будущем станут помощниками в организации Экологической республики.

Я всё чаще чувствовал, что Онегов исподволь ведет негласную борьбу за осуществление моей мечты. В какой-то момент она стала и его предназначением. После закрытия радиопередачи «Школа юннатов» ему не хватало полезной природоведческой работы с детьми. Мой проект мог восполнить его утрату. Он присылал мне нужную литературу по экологическому воспитанию, не забывал напоминать в письмах, что только родная земля поможет мне реализовать задуманное. А вскоре открыто перешел к тактике уговоров и сманивания творческих людей, близких по духу, к переезду на борисоглебскую землю, чтобы здесь открыть Экологическую республику. Одних – Константина Лебедева и Павла Виноградова – он сумел уговорить, других – Георгия Королькова и Александра Шпиякина – не смог. Мой студенческий друг Владимир Андронов, уехавший на Дальний Восток спасать краснокнижных журавлей, тоже пообещал Онегову перебраться ко мне на жительство. Только его стремление растянулось на годы.

Мое намерение уволиться из редакции газеты и уехать, куда глаза глядят, лишь бы не видеть и не слышать глупых чиновников, а я уже вел переговоры о переезде на родину жены, конечно, ставило под удар идею создания Экологической республики.

Тогда многие негативные факторы влияли на моё настроение бежать… Кажется, я уже начал привыкать к маразму начальников, к партийной цензуре, но в душе всё равно что-то скребло и ныло. Постоянное общение с маленькими и большими чиновниками, облеченными властью, уничтожающими вокруг себя творческую среду и насаждающими серость и равнодушие, убеждало меня, что не будет никакой возможности для создания Экологической республики. То есть нет оснований оставаться здесь. Нет ни поддержки, ни условий, ни соответствующей здоровой атмосферы. Пора собирать рюкзак и чемодан. И лишь участие Онегова в моём противостоянии со злом, его поддержка затормозили на время скорый отъезд.

А остановила моё намерение бежать от надоевших чиновников инструктор обкома КПСС Ирина Пухтий. Узнав о написанном мной заявлении, она приехала в редакцию газеты и за закрытыми дверьми долго говорила о чём-то с редактором Жанной Александровной Трусовой. Не знаю, чего больше было в беседе – угроз или уговоров, но та сдалась и сменила гнев на милость. Увольнение двух профессиональных журналистов, единственных, кто приехал работать в районную газету из солидного университета, наверняка ложилось позорным пятном на партийную власть. Разорвав заявление, Ирина Пухтий не обещала мне отмены цензуры, но гарантировала некую свободу творчества. Перед отъездом она радостно вздохнула от того, что удалось погасить конфликт нерайонного масштаба, и спросила: неужели меня, сильного журналиста, могла обидеть какая-то цензура? Чтобы не выдавать глубинных и истинных причин, пришлось ответить уклончиво, что, мол, когда один раз материал снимают – ничего, но когда цензура и хамство проявляются постоянно… Опытный партийный инструктор всё поняла, посоветовала наращивать, укреплять авторитет журналиста и тогда, якобы, никто не осмелится посягать на моё творчество.

Больше всех радовался разорванному заявлению Анатолий Онегов. Что касается совета инструктора, то он раньше неё говорил мне: стоит тебе окрепнуть, заматереть и начать печататься в центральной прессе, как районные начальники сразу притихнут и прижмут хвосты. Я эту философию сам понимал и хоть не разделял её, но всё чаще выходил на сотрудничество с редакциями центральных газет и журналов. И, действительно, как только чиновники заметили мои статьи и очерки в газетах «Советская Россия» и «Сельская жизнь», в журналах «Молодая гвардия» и «Нечерноземье», так поубавили критические наезды.

Однако никто из них не собирался уступать мне, а уж тем более поддерживать мои идейные и творческие установки, искать компромиссы. Онегову это было хорошо известно и он, получив вместе со мной необходимую паузу в конфликте, задумал провести одну акцию, позволяющую окончательно усмирить чиновников и избавиться от их командного влияния. Я вначале не был в курсе того, что он задумал. Лишь спустя время узнал о ней от друга-врача Валентина Рычкова.

Задуманное походило на мероприятие под известным смешным названием – «Без меня меня женили». Два моих великовозрастных единомышленника Анатолий Онегов и Валентин Рычков задумали сделать из меня депутата. Кому первому подобная идея пришла, неизвестно. В одном из писем Онегов признавался мне, что собрался писать Рычкову и предложить ему выдвинуть меня в депутаты. Но Рычков, не согласный с политикой коммунистов, и до письма писателя советовал мне пойти в политику. Он верил в мои силы, энергию, боевитость, а главное, разделял мои мировоззренческие программные установки. И когда началась предвыборная борьба, то единственный человек, который ездил со мной и вступал в дискуссии и политические схватки с соперниками, был Валентин Рычков. Ему сполна достались и гневная, несправедливая критика, и ложь, и запугивания, и травля. Но именно ему я обязан тем, что выбрал путь в политику и преодолел все барьеры на пути к получению мандата народного депутата РСФСР и одновременно второго мандата – депутата Ярославского областного Совета…

Как журналиста, жители области могли меня знать по публикациям в региональной прессе. Хотя, подумаешь, среди сотни талантливых журналистов один – из Борисоглеба. Привлекать внимание нужно было заявленной позицией, примером, рассказом о личной подвижнической жизни.

И тут Онегов сделал, что называется, ход конем – подсказал своему знакомому журналисту в областной партийной газете «Северный рабочий» написать обо мне добрый очерк. Сам он не взялся за материал, потому что его мало кто знал на Ярославской земле. А вот журналист, ответственный секретарь «Северного рабочего» Валерий Ширяев был не только хорошо известен в области, но и почитаем за смелость мышления, незашоренный взгляд на проблемы, остроту пера. Ему довелось писать и про самого Онегова и публиковать на страницах своей газеты его зарисовки о природе.

Они познакомились на слете юных натуралистов в Ярославле. Там выступал Онегов. Но Ширяев знал и уважал этого писателя до слета, по книгам, которые читал с интересом, по выступлениям на радио, которые побуждали к поиску этого энтузиаста и борца за природу. Личная беседа с ним крепко взволновала его, открыла ему важность природоведческой литературы, потому подтолкнула к открытию на страницах газеты рубрики о встречах с интересными людьми. В первом же своём очерке он обозначил свое кредо: «Ищу неистовых и одержимых, искренних и бескорыстных. Ищу среди рабочих и режиссеров, спортсменов и музыкантов, художников и коллекционеров». Конечно же, первым из неистовых, одержимых и бескорыстных стал писатель-натуралист Анатолий Онегов.

Ему был посвящен очерк под философским названием «Восчувствовать и уразуметь» («Северный рабочий», 20 апреля 1983 год). Ширяев понимал, что значение природоохранной деятельности Онегова и других пропагандистов бережного отношения к животному миру трудно переоценить, но смело взялся рассказать о том, как влияют книги натуралиста на формирование экологически зрелой личности. Тут он впервые упомянул и меня, когда начал выводить первые строки о творческом пути Онегова: «В зале слета его ждали с нетерпением. Шутка ли, однажды человек забросил на спину рюкзак, взял палатку, сел в поезд на Архангельск и уехал из столицы в заонежскую тайгу. Жил в крошечных лесных деревушках, читал великую книгу природы. Вот-вот должны были с трибуны слета начаться его рассказы о “медвежьем царстве”, о том, как будущий писатель чуть ли не с ладоней кормил косолапых увальней, как не дрогнул под пулями браконьеров, как познавал лесные тайны… Он никого не оставил равнодушным. Сегодня у Анатолия Онегова огромная армия лесных корреспондентов – лескоров. Все они в переписке с писателем. Вот одно из таких писем из поселка Борисоглебский нашей области. Пишет бывший лескор Анатолий Грешневиков: “Время прошло, но любовь к земле у меня сохранилась. Большое участие в этом приняли и Вы. Вот и хотелось ещё раз поблагодарить, высказать о тепле души, пристрастии к Вашей работе…”»

Ширяев открыл дорогу Онегову для публикаций в областной партийной газете его зарисовок и рассказов о природе. Через них ярославцы познавали не только тайны птиц и зверей, но и учились беречь братьев наших меньших. Ну, а мне больше всего по душе были этюды Онегова, воспевающие наши невыразимо прекрасные пейзажи с нежно-дымчатой зеленью берез, над которыми высоко в небе зависает певучий жаворонок с весьма скромной окраской. Один из рассказов он назвал просто «Наступает весна», но так описал вчерашние проталины, которые ручьями уходят с полей и на них появляются проворные трясогузки, что на редакцию обрушился вал читательских восторженных писем. Другую зарисовку Онегова с ещё более простым названием «Лето», опубликованную в «Северном рабочем» 10 июля 1983 года, я читал мальчишкам из своей секции бокса. И как был поражен их вниманию! Слова писателя завораживали: «Порой кажется, что свет и музыка летнего леса остановились, встретив густо-зеленые шали берез и резные кроны дубов, кленов и вязов, остановились под полуденным зноем рядом с неживым огнем белых ромашек и смолкшими голосами голубых колокольчиков».