Текст книги "Лесная избушка Анатолия Онегова"

Надеюсь я на перемены и в идеологических делах, хотя кто возьмет на себя смелость тряхнуть эту стослойную мафию?

Совещания проводят по музыке, по театру, по архитектуре, но всё, брат, говорят прежние люди, которые вчера ещё говорили другое. Искусство наше спасет только самодеятельность, истоки от земли… Другого пути нет! Нельзя писателю сидеть и переводить бумагу – и только. Писать он должен лишь тогда, когда уже не может молчать, когда Слово требует: «Роди меня! Дай мне жизнь!» А так наша сегодняшняя литература – святость народа – Слово в публичную девку превратила… Трепят языками, перьями: «Я 36 книг издал! Я – 42». Вот где чистая проституция! Это точно.

Толя! Как у тебя дела с твоей повестью, с Машовцом? Добей это дело – кровь из носу. Повесть написана совестью! Честное слово! М. б., вторую никогда и не напишешь. Но эту надо добить. Обязан!

Как твой друг Журавлиный? Пишет ли тебе? Он меня собирался на сентябрь к себе в гости пригласить – на конгресс по журавлям. Я так жизнь и планирую, чтобы к нему поехать. Может быть, он передумал? Будешь ему писать, напомни, что я жду официального приглашения (для получения командировки) и подробного описания маршрута!

В мае месяце буду в Москве. Если не пустят меня в Финляндию в июне, то приеду с Лешкой побродить по Борисоглебским местам. А то, может, и в мае к тебе выберусь на субботу-воскресенье.

Меня всё ещё держат в окружении – издательства хамят, но хорошо хоть не вслух. Газеты не печатают. Пьесу обругали: «мол, такого не бывает». Или: «Нет действия, содержания» и т. д. Я вот тебе как-нибудь пришлю экземплярчик… Интересно: почитать бы это хорошим людям. Фамилии можно изменить. Я тут в деревне читал: люди плачут! Честное слово! Вот тебе и народность нашего искусства. Посмотрел я пьесы, которые пишут для народного театра, и стало мне тошно… Ничего, Толя, всё равно пробьемся! Дерись! Других путей защитить жизнь и родную землю нет!

Твой А. Онегов. Пиши на Москву!

27 апреля 1986 года.

Толя! Пишу страшно коротенько! Только что приехал в Москву, получил на вас с Гарькой книжки и высылаю. Получил твоё письмо: иконников гони грязной метлой (любых). Икону сам кому-то подарить можешь, но не отдавай тем, кто канючит.

Посылаю Галке пьесу.

Совет такой: изменить фамилии: Казанкина, Тихонова, Маркина, Колгашкина. Сами придумайте. Действие это для народа, а потому сами можете что менять-добавлять: полное вам право.

В Минкультуре РСФСР мне сказали, что смотреть это никто не будет, предложили доработку, а я забрал обратно и отдаю народу: сгодится – хорошо. Будете ставить, могу помочь режиссурой! Надо со сцены читать и прозу-вступление. Это действо народа. И играть надо народный сход. Вот этому-то наши театралы и не поверили. Говорят, что такой сход сам собраться не может и т. д., словом, почитайте. Я своим мужикам на Севере читал, представляя в лицах, – плачут! Честное слово!

Я не о том, что я хороший, а о том, что народное искусство должно народом и создаваться. Уж больно у нас велика пропасть между «высоким искусством» и душами народа! Чем и обеспокоен крайне.

Словом, попробуйте пьесу сначала почитать в «Родине», ещё где-нибудь. Но, Толя-Галя, смените тут же фамилии, а то будут очень серьезные неприятности. Можете сменить только Казанкина и Колгашкина!

Пишите! Я в Москве! С Финляндией пока темно – молчат, значит не пустят. Всё равно в начале июня (30 мая – 2–3 июня) у тебя побываю.

«Былины» посмотри. А что за справочник по насекомым? Не трудно, прижми.

Обнимаю. Целую. Ваш Онегов.

Магнитофон посмотрю уже завтра. Тут же напишу!

5 мая 1986 года.

Галя и Толя!

Пересылаю книжечку Поповой и ещё один экземпляр пьесы, где сделаны исправления по части имен и фамилий.

Счастья вам и благодарность ото всех нас.

Ваш А. Онегов.

Пишите.

14 июня 1986 года.

Милый Толя! Здравствуй!

Получил все твои письма, газеты и пр. Представляю, как ты меня ругаешь, как сравниваешь с теми своими друзьями, которые молчат по полугоду. Не ругайся. Вот сейчас я стараюсь вспомнить, что я делал в январе, феврале, марте и вспомнить не могу. Знаю точно, что 10 марта вернулся из Киева, где был с 6 марта на всесоюзном слете студенческих дружин по охране природы. Собрание было боевое, собрались они нелегально, под прикрытием орнитологического общества. Вспомнил я там и тебя вслух и твою газету. Вот это помню.

Знаю, что второй день кашляю и чихаю, а надо выздороветь к 18 марта, ибо 18 марта налаживаю лыжи к себе в деревню, где и буду обитать по май, если никто и ничто не вытащит оттуда. Надо привести в порядок все мысли и выстроить новую программу для наступления. Мы нынче боремся с космополитизмом во всех сферах жизни за утверждение принципа народности (и то же во всех сферах жизни). Утвердим народность, не оставим места и для масонства.

Для информации: «Космополитизм – реакционная буржуазная идеология, проповедующая отказ от национальных традиций и культуры, патриотизма, отрицающая государственный и национальный суверенитет и выдвигающая идеи “мирового государства”, “мирового гражданства”». (Словарь русского языка. Том 2, 1982 г.)

Пришлось тут и по этой части готовить материалы. Пришлось давать оценки всем поганым публикациям в газетах и пр. То есть всё время на устную публицистику у меня и уходило. Что-то реорганизовали, что-то сплотили, сдвинули чуть-чуть. Дух сохранили и бить себя не даем.

Готовил статью по природоведческой литературе – писал три варианта, два не пошло, третий сейчас на чтении. Тоже суета сует и масса отнятого времени. Но надо. Так что придешь домой, сядешь за стол, посмотришь на пачку писем, лежащих на столе, отвернешься стыдливо и даешь себе слово завтра на все эти письма ответить. Но завтра снова война или нервотрепка.

Всё, Толя, и сейчас выдохся – страничку не написал. Пиши на деревню, там времени будет побольше у меня. Что нового? Как с вином? С Казанкиным? С Лбовым?

Белоусов мне звонил, но меня тогда не было дома. Больше звонков от него вроде бы не было. Да и дома целыми днями никого у нас сейчас нет – я в бегах, дети учатся, Галя работает.

Как у тебя дома? Как Галка-партактив? Как детишки? Как весна? Как братец твой новоженатый живет? Как бабушка? Видел ли Семидушина? Он мне заказал леску 0,3 для спиннинга. Наша леска есть, а импортной всё никак не достану. Увидишь, извинись. Скажи – помню. В Финляндию меня снова не пустили – теперь выпускают за границу только к близким родственникам. Так что, русскому мужику заграницу нынче и не посмотреть – у нас ведь родственников там нет – этим всегда гордились при советской власти. Так что, информацию о жизни на Западе будут нам привозить снова одни иудеи. Прут они сейчас ужасно. Ведь все каналы и вся пресса у них. Мы же вот дальше машинки пойти не можем – вот и приходится выступать и выступать, чтобы поддерживать у людей дух.

Ну, вот, Толя, пока всё. Пиши на деревню. Жду. Какие новости? Как гармони – тут бы хорошо поднять русскую душу на должную высоту, и песню русскую тут же поднять бы.

Обнимаю вас.

Счастья вам, здоровья, битв и побед во всех битвах.

А. Онегов.

12 марта 1987 года.

Милый Толя!

Получил только что твоё письмо и газеты. Молодцы! Поднимайте и отрезвляйте народ! Народ должен осознать и свою силу, и свою власть. С гармошки, с души всё и начинается. Крутите такие гармошки-вечера по совхозам, колхозам. И программ с детишками особо не надо – стихия должна быть, стихия души. Душа в тюрьме столько лет была. Пусть откроется, запоет, напоется, а там и ярмо с себя скинет. Скинет поющая душа всё с себя чужое, это уже точно.

Читал вчера и твой материал в «Советской России» про друга Семидушина. Молодец! И литературу о земле не забыл – молодец дважды. Эту тему качай везде – не будет земли, ничего не будет! Ты пишешь о «Комсомолке». Был ли там твой материал? Или будет? Чиркни – где, когда будет?

Газету твою с моим письмом рассылай по стране, по трезвым и пьяным углам. Ещё раз тебе спасибо от борцов за Россию. Жми. Правильно всё делаешь. А о романах не печалься. Да и не их надо нынче писать. Пиши свои рассказы-очерки. И книги будут из них издавать. Дудочкин романы вроде и не писал никогда, а борец известный.

У нас же (у меня) дела хуже. Никто ничего не печатает. Читай, наматывай на ус, а там что-то, как всегда, будут использовать в своих многотомиях. Я давно привык к роли подпольного учителя и не расстраиваюсь потому. Жаль только, что жулики эти на свой манер переиначивают сказанное от земли.

Сейчас третий вариант материала «слит» в «Правду». Два материала (даже три) – в «Советскую Россию». Два материала в «Нашем современнике». И ни ответа, ни привета, а ты говоришь «пойдите поговорите». Я, Толя, всех своих друзей по газетам и журналам знаю не хуже, чем тебя. И они меня знают хорошо. Все у нас с ними переговорено, как у тебя с Каблуком. Ждать особо нечего от людей, какие привыкли жрать с прихрюкиванием (это и про наших, и про ихних). Печатать меня – значит, признать мою позицию, а позиция моя для многих неудобна:

1) Землю – крестьянину.

2) Возвращение народу его народной духовной жизни.

3) Возвращение нации к естественным технологиям (значит, долой ученых, не умеющих слышать землю).

4) Отказ от обжорства – возвращение к образу-совершенству русского человека (жизни души).

Так что, тут, Толя, со мной всё сложнее – все (начиная с твоего Васильева и кончая нашими кулаками-миллионерами, включая всех иудеев, молящихся золотому тельцу) прекрасно видят, что я несу вместе со своим словом, на какой почве стою. Если бы я купчишек да жидишек только ругал, тогда бы мне давно медаль определили, на ВДНХ свезли. Но я, брат ты мой, не людишек ругаю, а подмостки, на которых эти людишки плодятся.

Страшно, когда почва из-под ног уходит. Ведь Казанкина убрать можно. Но пока у вас (да и по многим другим уголкам земли) будет сохранена философия Каблука, на месте прежнего Казанкина появится новый. Вот почему я про сход-восстание народа против Каблука пытался рассказать… А ведь это было ещё до Съезда КПСС, до Пленума – поднимется народ, осознает свою силу, тут тебе и любая дерьмовая философия убежит сама, а с нею и все Казанкины. Вот и радостно, что хоть говорить о выборах руководителей стали. А ведь мне про тот «Сход» сто рецензий понаписали – этого, мол, не может быть. И тот же М. Любомудров хитро отмолчался. Поднимай, Толя, народ, просветляй горизонты. Это путь один к спасению Земли! А народ у вас хороший есть! Взять хоть вас с Галкой. Обнимаю вас.

Ваш А. Онегов.

16 марта 1987 года.

Здравствуй, дорогой Толя!

Получил сегодня твоё письмо – спасибо большое. Я тут письма и от Гарьки, и от Кости Лебедева получаю – и всем исправно отвечаю и в Латвию, и в Марийские леса. Так что не волнуйся – и тебе всегда отпишу. Пиши только. Теперь у меня здесь рабочий стол из тех досок есть и кресло из ящика рыболовного, так что, писать письма всегда готов – теперь отодвигать в сторону миски-тарелки не надо, чтобы класть на стол лист бумаги – семь лет к этому стремился и вот теперь желаемого достиг. Перестроился.

За газету большое спасибо. Я твою газету постоянно читаю на своих лекциях-семинарах в Москве («Мы живем в Москве» – название семинара), слушают её люди зело умные и зело русские и аплодируют твоему творчеству. Это честно. Мартышина спроси – не даст соврать.

Но вот вопрос: читают ли твою газету люди широко и глубоко? Если твоё слово доходит до людей, и они его принимают и оставляют себе, значит, вместе с тобой и народ перестроился. А то вот мне Костя Лебедев пишет, что у них слово доброе доходит к людям трудно. Интересы большинства людей: накормить скотину, одеть детей, обучить и погулять на празднике. Костя там тоже к людям со словом идет, но слово-то далеко не расходится. И это точно. Речь не о Семидушиных – такие самородки и без наших с тобой слов сами всё знают. Отвечают ли тебе учителя? Хотят ли, стараются ли делать что? Вот где вопрос вопросов: поднять народ, поднять среди народа лидеров-вожаков, поводырей. А то ведь всё провалится, как проваливаются сейчас зоны трезвости по стране: приехал кто-то, поговорил, руки подняли за трезвость, а вскоре и одумались: как же Пасха? Как же день Победы? А тут ещё и начальство стонет: «Район после введения талонной системы потерял за год 600 тысяч рублей – денег в банке нет». Ну, и долой трезвость. Так, например, в Карелии с 1-го апреля отменили талонную систему, хотя протестов было много (кстати, больше всего учителя протестовали).

Вот, братец, какая она перестройка и для кого. Самому начать дома громче кричать – это ещё для человека, у кого оружие – слово, не перестройка. Надо (первое), чтобы слово твоё до людей могло доходить. И второе: чтобы людьми воспринималось. Ты первую стадию преодолел – слово твоё какое-никакое к людям идет. Теперь вторую преодолеешь, пойдет народ за тобой, появятся результаты, тогда и перестроишься полностью – цели достигнешь.

У нас же, Толя, и это я тебе говорил много раз, всё гораздо сложней. Тебя в той же «Советской России» печатать будут и печатать будут с очень резкими материалами. Не обижайся, но пойми правильно: ты для России пока не «опасен». Твой резкий голос – это всего-навсего голос с места. Укажут «Советской России» в ЦК на резкость твоего материала и не будет в «Советской России» Грешневикова. Что ты дальше сделаешь со своим резким материалом в «Советской России»? Ну, Жанну Александровну попугаешь, лишний абзац она в моем письме к борисоглебцам не сократит… Что ещё?

Мой же резкий материал в «Советской России» – это не ручеек, который можно затоптать, а речка, которую сразу не засыплешь. Поэтому и допускать меня с моим словом на страницы газет и журналов опасно. И следят за этим очень зорко все, кому положено следить (это я тебе говорю по секрету). Я ведь, Толя, прохожу по всем возможным ведомствам как лидер Зеленых и лидер Русского народа (читай в жидовской трактовке: черносотенец). Вот почему сейчас мне приоткрыли немного двери в «Детскую литературу» – мол, будем издавать «Школу юннатов» потихоньку, только уйдите с социальной публицистики. Мил человек, ведь не глупы же наши идеологические органы, чтобы не понимать, что за мной (если дать слово моей платформе) осуществление ленинского тезиса Октябрьской революции: землю – крестьянам (государственная земля, переданная крестьянам, а не сельхозрабочим, мордующим землю). А землю – крестьянам, значит, в стране создается основа для возрождения народа русского. Вот написал я «Русский лес», сдал в ноябре, нынче апрель. Галя на днях по телефону мне сказала, что рукопись в издательстве все прочли и в июне – думают, кому послать на рецензирование. А ведь там ничего особо страшного-то и нет, там просто человек есть в лесу, у земли, там вскрыты лишь родники нашей психологии.

Толя, говорил я тебе и повторю ещё раз: вся история русского народа – это история борьбы с нашей верой (духом) так называемой западной идеологии. Побили, считай нас, поломав церкви и т. д. Побили, передав иудеям всю нашу идеологию – культуру.

Но росток пробился через асфальт – родилась народная (а не деревенская) литература Ф. Абрамова, В. Белова, В. Астафьева, В. Распутина и т. д. Началось наступление.

Идет оно и перестраиваться ему не надо. Перестройка – это для дармоедов: мол, перестройтесь, станьте не дармоедами, тогда жить оставим. Перестраиваться и подстраиваться надо Лбовым, Казанкиным и пр. Народная мысль, народная идея не требует никаких перестроек. Она живет в своих вечных берегах, чтя в женщине мать, в земле – мать-кормилицу. За это мы, Толя, стояли и стоим. И стоять будем со своим оружием прежним (оно никогда не тупится) – со своим словом к народу и во имя народа, живущего на своей земле. Так что, не торопись с выводами и обвинениями – в наше время польза быть жеребенком-стригунком, не ведающем о старом хомуте. Хочешь от хомута уйти, думай.

Сколько раз ты радовался по поводу разноса Каблука то в «Советской России», то в «Комсомолке»! И что, много там твоего Каблука разносили? И никто не будет твоего Каблука разносить до тех пор, пока тов. Лбов не станет кормиться комиссионным мясом. А пока ваши Лбовы будут кормиться за счет Каблуков, никакая официальность Каблука сечь не будет. Жратва прежде всего и у свиней, и у собак ценных.

А наша перестройка (и для тебя главная) случится тогда, когда слово во благо народа и земли может быть произнесено вслух так, что дойдет оно до людей.

А пока нам рассказывают об истории рок-музыки и как её понимать.

А пока иностранные ведущие вызывают наших девок на откровение перед телекамерами: мол, принимают они или не принимают противозачаточные средства.

А пока идет к нам под лозунгом большого понимания гниющего Запада всяческая западная жизнь. И идти будет в ещё большем числе. Ибо адвокатов у этой гнили полно. Это именуется культурным обманом. Здесь радиожурналисты во время радио-моста «Киев – США» аж извинялись перед Америкой, что, мол, у нас ваше искусство пока не очень понимают, ибо наш слушатель-зритель до сих пор находится в окружении наших «стерильных» радио и телепередач, которые во всём видели секс-пропаганду и пропаганду жестокости. Мол, простите, милые господа, мы уже начали исправляться: мы с вашей помощью нынче поняли, что без жестоких фильмов нельзя воспитать настоящего мужчину, а без секса настоящую женщину. Толя, я слушал с ужасом! Но это всё звучало по первой программе радио.

И что прикажите делать? Послать в «Советскую Россию»? В «Правду»? Для чего? Чтобы посмеялись? Написал я письмо председателю российского телевидения. Теперь жду ответа. Думаешь, получу? Вот, брат, где идет сейчас главная атака – бой. За душу бьемся. И не я один бьюсь. Нас уже много!

Поклон Галине-партработнику, детишкам.

Обнимаю, А. Онегов.

9 апреля 1987 года.

Здравствуй, дорогой Толя!

Получил твоё письмо, газеты и поздравительную открыточку. Спасибо.

То, что страница природы у тебя первоклассная, это я знаю. Тут ты большой молодец!!! Надо бы тебе сюда календарь природы сделать, чтобы собрать его из заметок твоих, борисоглебских фенологов. И вообще: январь! Тут и всё народное о земле. У А. И. Стрижева в «Календаре русской природы» много пословиц, прямо по месяцам. Вот бы всё это хорошо собрать! А? И начать хотя бы с Нового года. Тут и нос уткнешь «современной» технологии с/х работ народной мудростью. Подумай! Тут и прямое отношение к животным.

Порадовал ты меня и выступлением Белоусова! Вот молодец мужик. Жалко мы в Москве с ним не свиделись. Его бы в район первым секретарем. А вторым к нему Тихонова. Галку бы редактором, а тебя её замом. Толя! Давите с трезвостью! Я, если надо будет, напишу тебе публикации по всем «пьяным» вопросам: история пьянки на Руси, вред вина, вино и мысль, вино и дети. Вино – гибель! Напишу с примерами. С темы трезвости не слезайте. По осени могу к тебе приехать и поездить по пьяным точкам. А то спускают трезвость повсюду на вожжах. Тут у нас битва идет на талоны на вино. Область велит отменить, мол, уговаривайте не пить, а вино в праздник пусть будет (денег нет у Карелии), а мы здесь районом стоим против. Я сход подсказал снова провести: и по нашему сельсовету все сходы за талоны! Это по трезвости.

Но трезвости не будет, если над людьми будут измываться Казанкины!

Казанкина гнать! Надо уговаривать народ на сход по перевыборам директора. Может быть, тому же Тихонову «пьесу» мою покажешь. Может быть, расхорохорятся сами люди. А если народ потребует схода, а Лбов не дает, я тогда напишу письмо в ЦК КПСС. Напишу очень резко. А, может быть, и в «Правду» – пусть без печати, но с разбором под контролем.

Это о Казанкине.

Очень чисто, легко, светло читаются Галкины все рассказы о людях. Светлейшая она человечек – и перо у неё чистое, как у весенней синицы. Поблагодари её за доставленное удовольствие. И газетки мне все, если можно, посылай. Пока до осени сюда. (Я уеду завтра в Москву на десять дней – за Лешкой.) Вот прочел её очерк. Судьба героя – судьба страны, вижу человека, который каждый день всё записывает – дневники ведет. Вижу, понимаешь? Вот Распутин меня «Пожаром» ничего видеть не заставил, а Галка заставляет. И «Подошла ко мне лосиха» Семидушина видеть меня заставляет охотника-егеря и зверя лесного рядом, и без стрельбы. А вот твой Семидушин (в «Советской России») бесплотен. Прости уж. Но я очень расстроился, когда читал твой очерк. Вот так бы деталями живыми, на самом чистом чувстве как в «Подошла ко мне лосиха» дал бы Семидушина, тогда бы он заиграл. А то получилось какое-то перечисление. Не нашел я там твоей улыбки-света при рассказе о Семидушине. Всё ты правильно перечислил – и только.

А вот до тебя Л. Васильева писала о Рубцове. Писала-писала вещи, в общем-то, всем известные и вдруг (помнишь) рассказала, как Н. Рубцов просил её взять к себе в семью. Ужас! Всё. Вот где Л. Васильева меня достала. Вот где вся беззащитность – открытая рана Рубцова, вот где начертан был его конец. А какой, это уже не очень важно: утонул ли, повесился ли или девка по пьянке задушила. Всё. Конец был предначертан: такой ранимый свет-свечечка просто так не живет – гаснет.

И Ю. Казаков «свечечку» написал «Во сне ты громко плакал» и всё, а дальше уже конец.

Вот, Толя, где губит тебя твоя торопливость и прямолинейность. Ищи свет в людях или тьму, ищи так, чтобы двумя словами показать их. «Подошла ко мне лосиха». Вот и весь Семидушин, а всё остальное уже добавление, одежды. А ты этого в очерке, увы, не дал. Думай и старайся!

А морды бить всё равно надо всем подлецам, иначе они нас сожрут.

У Гарьки умер отец. Вот тебе и новость. У меня дела прежние. Кто-то упорно держит все мои работы и нигде не пускает. И нигде не дают голоса – слова письменного.

Весна у нас в этот раз тяжелая. Вчера был «О» со шквалом снега и дождя. И так 3 дня. Сегодня + 6 и у нас праздник.

Сейчас топлю баню, а завтра с обеда иду к людям. Ночую там, а во вторник на автобус и к полудню в районном центре. И если всё хорошо, то во вторник же и улечу в Петрозаводск, где вечером буду попадать на поезд, чтобы приехать утром в среду в Москву.

Далеко! Но зато у меня за окном сейчас такая птичья семья: чайки сизые, чайки озерные, кулики-перевозчики, бекас, зяблики, дрозды певчие, дрозды-белобровики, скворцы. (Вот ещё какой-то куличок прилетел прямо под окно – кажется, веретейник.) А вчера пара вяхирей явилась. И долго бродила по грядкам моего огорода.

Ну, вот, Толя, и всё! Обнимаю. Галке поклон.

А. Онегов.

10 мая 1987 года.

Здравствуй, Толя!

Получил твои письма. Отвечаю коротенько. Селезнева мне прислали – спасибо!

Относительно собкора? Это серьезная работа. И очень ответственная. Знать тебе придется не только Борисоглеб, а, видимо, и весь Ярославль. Так что в этой должности ты поднимешься над Каблуком и Лбовым – и они тебя станут бояться.

Вот тебе и весь мой совет. Здесь тебе самому думать. Где они тебя будут селить? Переведут ли в Ярославль? Или оставят в Борисоглебе и дадут машину?

Как у вас весна в этом году? Я на днях отбываю в своё имение. А там, в мае – в Финляндию. Вот и все новости.

Как детишки? Здоровы ли? Как Галка-редактор? Поклон ей – она такая умница!!!

Привет двум Костям – Лебедеву и Васильеву. Надо им вдвоём книжечку стихов выпустить: один стихи пишет, другой рисует.

Привет передавай Семидушину, Белоусову, Тихонову, Зорину и всем остальным хорошим людям. Поклон бабушке и маме!

Всего тебе доброго! Пиши!

А. Онегов.

26 марта 1988 года.

Несмотря на то, что мы готовили пьесу бесконечное количество времени, у Онегова не нашлось времени приехать к нам на репетицию – он то уезжал в командировку на Алтай, то ремонтировал крышу своего таежного домика на берегу лесного озера. Наш режиссер хоть и была довольна нами, актерами, остро чувствующими современную жизнь совхоза и живущими мыслями и делами сельчан, но нуждалась в советах писателя. Были переживания по поводу распределения ролей. Но в тех распределениях, что она сделала, чувствовался всё же высокий профессионализм, замечательное видение и безошибочное угадывание.

Мне выпала роль секретаря парткома Тихонова. Я зубрил её по вечерам и повторял по дороге в Дом культуры. Труднее всего мне доставалась словесная схватка секретаря парткома с директором совхоза. Режиссер требовала придать голосу уверенности, холодной стали, а у меня не получалось. Слишком монотонно шел диалог.

Вот на сход приходит директор Казанкин, поднимается на сцену, оглядывает зал, берет в руки коллективное письмо второй бригады…

Казанкин: Так. Вторая бригада, значит. Жалуется. На кого? Хибин, Камнев, Крепышев… Так, так. Тоже недовольные что ль? (Обращается к залу и оглядывает зал, все молчат, навстречу грозе-Казанкину прямо и открыто поднимается несгибаемый Тихонов.)

Тихонов: Да, Геннадий Васильевич, жалуются. Сильно жалуются.

Казанкин: Это на кого же такая жалоба?

Тихонов: На вас, Геннадий Васильевич – коллективная жалоба, открытая, от всего народа.

Казанкин (удивленно глядит на Тихонова и говорит зло): А ты-то тут причём?

Тихонов: Да я тоже вроде как к народу принадлежу.

Казанкин: Ты партии принадлежишь – и у нас с тобой свои разговоры, партийные должны быть. И не здесь – не при них. А их ты (тычет пальцем в зал) против руководства не поднимай. А то жёстко спросят (показывает пальцем наверх). Ясно?

Тихонов: Я, Геннадий Васильевич, сельским сходом не командую. Они меня пригласили, как и вас, – как жителей села. А что касается партии, то вы, Геннадий Васильевич, партию перед народом не позорьте. У партии от народа секретов нет!

На мою самокритику, признание, что я не верю в суровость слов секретаря парткома, потому и не возвышается голос в защиту сельчан, Онегов посоветовал научиться перевоплощаться, как мои коллеги. Затем прислал письмо, полное негодования: «Вот так и живем: правят нами свои “Казанкины”, а подзуживают их бесята. Так всегда было: нужен был наглый, беззастенчивый жид каждому русскому кулаку (иначе и жидов у нас не было) – самому давить единокровных братьев пока как-то неудобно и т. д. Не будет Казанкиных – и не будет жидов. Нам с тобой они не нужны – у нас свой ум есть».

Упомянутый Онеговым случай с перевоплощением касался коллеги Виноградова, которому досталась роль молодой женщины. Не только мне, но и всему коллективу доставляло удовольствие, как он изображал её, вживаясь в образ, провозглашая недоверие директору.

Бывший секретарь: Не думаю, что у Казанкина все само собой образуется. Я тоже была секретарем комсомола, но больше года не вытерпела – ушла. Почему? Поддержки от директора не видела. А что сама сделаешь – по рукам… Вот директор говорит в газете, что работа у комсомольцев «не теплится». А с чего ей теплиться, если молодежь в селе не задерживается?! Вот, например, уехал Митин Александр с женой и ребенком, а ведь он местный житель. Уехал из-за того, что Казанкин не дал ему квартиру, а сколько хороших домов пустует. Для кого он держит, когда люди по углам ютятся. Пришел Митин к директору. Мол, Геннадий Васильевич, обещал ты мне жилплощадь от совхоза. А Казанкин ему в ответ: «Обещанного три года ждут», Митин ему – мол, я уже четыре жду. А Казанкин, не глядя: «Ещё три подождешь». А что? Почему? И уехал парень от родного гнезда. Куда? Кто знает… Коля Петров из совхоза уезжал – мать его только что перед вами стояла. Говорил мне, когда я вместо него комсомол приняла: «Мне руки отбили и тебе отобьют». Я ведь не за себя беспокоюсь, а за людей, за землю…

Про готовящийся спектакль вскоре узнали в райкоме партии. Первым на ковер вызвали Виноградова, исполняющего роль перевоплощенной молодой женщины, которой директор-самодур всё время не давал работать и бил по рукам. Мне казалось, что пьесу запрещать никто не будет, просто нам не разрешат ставить её в Доме культуры. Но я ошибся – запретительных мер не последовало. Тактика удушения оказалась иной. После того, как на разговор по душам после Виноградова одного за другим вызывали моих коллег по спектаклю, начался их повальный отказ от участия в нём.

Отказников можно было понять – они могли потерять основную работу.

Подготовка к спектаклю прекратилась.

Состоялся и у меня непростой разговор с первым секретарем райкома партии Николаем Лбовым. Он был вежлив, задавал много вопросов. Главный из них был такой: «Зачем вам нужен этот спектакль?!» Пришлось отвечать словами и писателя Онегова, и героями его пьесы: «Мы ведь не за себя беспокоимся, а за людей, землю».

Первый секретарь райкома партии пообещал строго поговорить с директором-самодуром… Мне неизвестен был характер той беседы, но письма с критикой Каблука, воззвания о помощи в редакции районной и областной газет неожиданно прекратились.