Текст книги "Под созвездием Большого Пса. Полукровка"

29

Утром Николаю предстояла пренеприятнейшая процедура. Во исполнение приговора местного парткома, сегодня Палкан подлежал смертной для него экзекуции. Хозяин, представляя, сколько полезной охранно-разыскной работы было сделано, не знал, какими глазами будет смотреть на Палкана, надевая ему ошейник и цепь, но барбос сам облегчил тяжёлую задачу, аккурат к приходу Николая тихо лежал у конуры и ошейник был с ним рядом. При этом у Николая на реснице появилась и едва не скатилась на щёку крупная слеза. Можете мне не верить, но у Палкана под глазами этим утром тоже было мокро. Хоть и не был пёс на этом злополучном заседании, но его итоги каким-то неведомым образом были ему известны. Откуда? Кто бы знал.

Хотите – верьте, хотите – нет, но на крестьянском подворье случаются совсем уж душещипательные сцены, например, это когда рано утром по тайному договору хозяев и так называемых заготовителей ко двору подъезжает бортовая машина с нарощенными при помощи досок высокими решётчатыми бортами. Этот ранний визит организовывают для того, чтобы увезти вашу бывшую кормилицу, всё время верой и правдой служившую всей вашей семье Бурёнку, на скотобойню. Удивительно, но она совершенно не сопротивляется. На короткой верёвочке, привязанной к рогам, плавно идёт она за поводырём к дощатому настилу, по которому со страхом во взгляде поднимается в кузов машины. Лишь украдкой изредка озирается она кругом, как бы прощаясь со своей бывшей вотчиной. Всё кажется обыденным, и не стоило бы упоминать обо всём этом, если бы не её глаза. Если вам когда-нибудь было по-настоящему страшно, то вы представите, в каком состоянии она находится в этот момент, от страха у неё судорожная дрожь по всему телу. И ещё, если вы когда-нибудь видели не поддельный, а настоящий страх в чужих глазах, то вы сможете представить себе её полный ужаса взгляд огромных, размером с куриные яйца, глаз. А ведь тот, кто этого не видел, счастливчик, потому что ему не довелось лицезреть сжимающей душу в комок картины – с зарёванной от слёз коровьей мордой. Сердце заходится, когда видишь две широких мокрых борозды из-под коровьих глаз и до самого её подбородка. А та лужа из слёз на полу в стойлах и бывалых мужиков заставляет прослезиться, не говоря уже о новичках.

За исключением случаев особой нужды, ни одна хозяйка при этом не присутствует, просто потому, что она сама в это время, уткнувшись в подушку, ревёт рёвом, и у неё слёзы рекой, как у той коровы, хоть и старается всеми силами с ними справиться. Впечатление такое, что это её, там за воротами, грузят в бортовую машину и это её сейчас отправят далеко от дома на скотобойню. Среди селян не бывает таких, кто смог бы с большой долей равнодушия наблюдать за этой, казалось бы, обыденной процедурой.

Домашний арест Палкана с почти гарантированными тяжёлыми для него последствиями начался после лёгкого дождичка в пятницу. Если я не ошибаюсь, то это было единственное в СССР решение серьёзного партийного органа по отношению к простой дворовой собаке.

30

Утро на свиноферме начиналось размеренно и деловито. Вот только во избежание нежелательных утечек информацией поделились в ограниченном кругу сотрудников. Посвящёнными в тайну стали, естественно, Дуська, Колька и Василий. Но скажите, когда, в какие времена, хотя бы на краткое время сохранялась тайна, если вначале она была известна хотя бы одной женщине? Уточняю, Евдоху, не в обиду ей сказано, никто не воспринимал как женщину, скорее как «прапорщика», для которого пол не имеет никакого значения, прапорщик – он и на Таймыре прапорщик. А вот Лида, которая услышала вечерний разговор мужа, была не в курсе его засекреченных планов, и тайна вновь стала всеобщим достоянием пока что маленького коллектива работников фермы.

– Василий, ты давай-ка тут без меня управляйся, я к Главному смотаюсь, надо определяться, что дальше делать будем. Колька, заводи Топ-Топ, погнали в центр.

31

– Девки, и что делать-то будем дальше, а то эти твари снова в среду придут? – начала свое тайное заседание женская половина бригады.

– А чё это мы тут выдумывать должны. Все гутарють: «Чё делать, чё делать?» Я лично ничё делать не собираюсь. У начальства головы для того, чёбы думать, а у нас – чёбы жрать.

Мудрую мысль высказала Сотникова Валентина, и если бы члены бригады прислушались к её своевременному совету, то дело обстояло бы куда проще. Но случилось обратное.

– Я знаю, что нужно сделать…

32

– Знаешь, что я тебе скажу, Николай, твой план, конечно, хорош, но стрелять внутри фермы, да из четырёх стволов – очень опасно. Я против, пострадать может кто угодно.

– Нет, нет, Магомедыч, два выстрела строго в определённом направлении, я считаю, что в этом никакой опасности нет. Представь себе, они поднимутся по травяному завалу к верхушке забора, нам с Колькой отлично будет их видно. Я сам у ветрового окна был, там всё нормально. На окно повешу сетку маскировочную, у них никаких шансов заметить нас не останется.

– Говоришь складно, а если их ранишь, пока слезешь с крыши, пока ферму обойдёшь, смоются они и ищи-свищи их потом.

– Типун тебе на язык, сглазишь ещё. Ты, главное, не распространяйся среди начальства, а то сердобольные руководители нас инструктажами замучают. По-тихому подкараулим эту пару и пропечатаем на все века, как в стенгазете. А с чердака и тропинка их просматривается аж до самого арыка, так что и подранками им не уйти, считай, отшкодили «крокодилы», кранты им, Магомедыч, обещаю.

– Смотри, чтобы ни одного человека в загонах не оказалось, посади своих женщин на всё время охоты в раздевалку, и ни шагу из неё.

– С этим делом мы решим, псы на охоту выходят в аккурат к обеду, приспособились шкодить в то время, когда все заняты и загон без присмотра остаётся. Так что для засады самое время.

– Это же надо, чувствую себя полным идиотом, о каких-то псинах рассуждаем как о чикагских гангстерах, целую военную операцию планируем против них, кому рассказать – не поверят.

Расправиться с хитрой бандой решено было таким нехитрым способом. Непросто далось мужикам рискованное решение, но и по-другому тоже нельзя было. Никто не знал, где прячутся эти негодяи, как их искать и почему они такую рискованную охоту для себя придумали. И ещё одно, самый главный вопрос, который витал в воздухе, но никто пока его вслух не произнёс: что произойдёт, если они встретят на своём пути человека или, ещё хуже, ребёнка? Послушно завиляют перед ним хвостиками, лизнут протянутую им ладошку или, наоборот, вцепятся в глотку и придушат случайно подвернувшегося прохожего, как поросёнка. Если бы ответ на этот тяжёлый вопрос был ясен, то и действовать было бы гораздо легче. Но никто из посвящённых в эту проблему не понимал, сказать по чести, никто до конца так и не осмыслил, с чем конкретно всем им пришлось столкнуться. Насколько опасны эти одичавшие «друзья человека» и что может произойти, если их, как говорится, просто оставить в покое.

33

Вечером, придя после работы домой, Николай первым делом пошёл проведать Палкана. От увиденной у самой конуры картины он едва не расплакался, у него сердце сжалось и ком подкатил к горлу. Вымолвить бы хоть слово, да язык к нёбу присох, только и оставалось, замерев, молча смотреть. Понятно, что Палкан чувствовал себя крайне плохо. Одно и то же с ним происходило всякий раз, как только его сажали на цепь. В это время он переставал есть, он совершенно ничего не пил, он не ложился на подстилку, а всё время проводил сидя. Силы настолько покидали его, что на следующие сутки он был не в состоянии подняться на задние лапы. Голова висела на обессиленной шее, как яблоко на яблоневой ветке, раскрытая пасть с трудом заглатывала воздух, ощущение, что вокруг него воздуха вообще нет. Взгляд помутневших глаз, ничего не выражающий, был направлен сквозь предметы и ни на что не реагировал. Всё его тело раскачивалось, как травинка на ветру, вправо, влево и опять. Душещипательная картина усугублялась тем, что рядом с Палканом на коленках стоял Санька.

Прижавшись к больному, обняв его за шею, малыш всхлипывал и от слёз шмыгал носом. Тихонечко, еле слышно шептал ему что-то на ухо, пытаясь уговорить обессиленного друга выпить молоко и съесть котлету.

– Палканчик, миленький, поешь, молока попей, у тебя тогда температуры не будет, горлышко болеть перестанет. Мама говорит, что ты простудился и поэтому тебе ошейник надели, чтобы лечить тебя. Палканчик, не болей, попей молочка, я его для тебя согрел, твоему горлу будет тепло, и ты кашлять не будешь, ну давай, пей.

Санька старался вовсю, но безрезультатно, Палкан даже не замочил свой язык в миске с молоком. Что происходило с этим псом в тот момент, когда на него надевали ошейник, никто объяснить не мог. Как будто этот самый ошейник не болтался на его шее, осуществляя чисто символическую привязь, а пережимал трахею и сонные артерии тугой удавкой. Мистика какая-то. Николай постепенно пришёл в себя, собрался с силами и тихо заговорил:

– Санька, сынок, хватит причитать, беги домой. Я сам Палкану лекарства дам и спать его уложу, беги домой, ужинать пора, да и спать ложиться скоро, поздно уже.

Николай уговаривал сына, а сам всё ещё едва сдерживал слёзы. Голос его срывался, и от нервного стресса руки вздрагивали, сердце прямо разрывалось на части.

– Пап, а когда он выздоровеет? Когда его отвяжете? Ему гулять надо.

– Скоро он поправится, сынок, иди домой, всё будет хорошо.

Санька ушёл, и Николаю стало немного легче, он деловито потрепал своего верного пса по загривку и попытался подбодрить его похвалой, но всё было бесполезно, Палкан раскачивался в тупом бессилии и ни на что не реагировал. Хозяину вдруг показалось, что с того утреннего часа, когда он надел на Палкана ошейник, тот не сдвинулся с места. Пёс и верный друг загибался на глазах у хозяина, а тот был не в силах что-либо исправить – партийная дисциплина, леший её задери.

– Ничего, дружище, завтра суббота, отработаем, а в воскресенье отгорожу тебе вольер и побудешь там без привязи, пока эти сумасброды не успокоятся. Ещё и Доля со своей компанией, сам чокнутый и других с ума свёл, чтоб ему самому на ошейнике у собственных ворот посидеть да вместо Тумана из миски бурду похлебать. Он бы тогда и доски грызть враз научился.

Николай тараторил без умолку, в большей степени уговаривая самого себя, а не Палкана, произносил слова машинально и в душе надеялся: «Выживет, до воскресенья дотянет, потом легче будет».

Странная какая-то эта партийная выучка – дисциплина превыше всего, а почему бы собаку просто не отпустить? Вроде бы действительно просто, но только в те времена, возможно, всё обернулось бы куда хуже.

Была такая редкая профессия – собачники. Это совсем не те, что, к примеру, считаются голубятниками. Голубятники – это зажжённые люди, они любят голубей, разводят их целыми стаями, ухаживают за ними, как за самым ценным, что у них есть. Собачники – это противоположность первым, это люди, по распоряжению руководства совхоза отлавливающие тех собак, которые в данный момент не на привязи и разгуливают по улице.

До сей поры Палкана они не трогали потому, что распоряжения такого не было, но кто его знает, не поступит ли такое распоряжение завтра, тогда беда, тогда не прожить бедняге и суток. Вот почему Палкану было опасно появляться на улице после того, как ему на парткоме отказали в доверии. После ужасающей картины погибающего пса в дом Николай вошёл в отвратительном настроении и полностью опустошённый.

– Коль, как там наш Палкан? – спросила Лида, но ответа она и не ждала, ей самой было понятно, что состояние его крайне тяжёлое. Ей с трудом удавалось успокаивать сына, для этого молоть ему всякую чушь насчёт болезней, чтобы затуманить мозги и слегка отвлечь от переживаний. Так что и ответ мужа ей был заранее известен. Однако просто поговорить в этот момент ей и самой было нужно, разговор подействовал вроде как лекарство.

– Плохо с ним. Ничего не съел, не пьёт тоже, сидит и раскачивается, как умом тронутый. Смотреть страшно.

– Ладно, ешь садись, а потом дед просил к нему подойти, он у ворот на лавке, тоже переживает, сам сегодня ужинать не стал. Что за напасть на нашу голову?

Вечерело, солнце давно скрылось за кронами островерхих тополей, и вот-вот должна была наступить тьма. Но прежде, перед самым её приходом, обычно воцарялось всеобщее затишье. Знаковая пора: в этот час совершенно стихал ветер, замолкали птичьи голоса, успокаивалась дворовая живность и громкий разговор двух человек на одном конце улицы мог быть услышан на другом её конце. На какой-то период умолкают даже сверчки, похоже только лишь для того, чтобы спустя час, в наступившей полной тьме продолжить свою нескончаемую и непонятно о чём песнь. Изысканная тишина, благодатнейшее умиротворение, наслаждение спокойствием природы и полным смирением души человеческой. Это вполне относилось бы и к Николаю, если бы не тяжёлое положение с Палканом.

Он, неспешно подойдя, присел рядом с Дедом, втайне надеялся, что тот предложит ему какой-нибудь выход из создавшегося дурацкого положения.

– Ты что-то хотел, дед, Лида сказала, что ты звал меня поговорить.

– Да, Коля, думал я, и вот что покою мне не даёт с этими собаками.

– Что собаки, конец пришёл их разбоям. Решили мы уже, покончим с ними в следующий раз. Сегодня Главный разрешил обработать эту парочку четырьмя зарядами отборной картечи, надеюсь, что навсегда отучим их безобразничать.

– Правильно, это, конечно, правильно, но ты думал когда-нибудь, чем это они на ферме занимаются? То, что воровством, – это понятно, я не о том.

– Что-то, диду, я тебя никак понять не могу. Воровством конечно, а чем же ещё?

– А вот и не совсем.

Давно, в Гражданскую, у нас, то бишь у отряда моего партизанского, всегда получалось полки Колчака опередить и людей от мобилизации, от разграбления уберечь. И только лишь потому это удавалось, что мы заранее знали, куда тот свои продотряды посылать собирается. Всем казалось, что в штабе колчаковском мы своего лазутчика имеем, и мы этим слухам не противились, поддерживали их всячески, но дело было совсем в другом. Степан наш Волкольвов придумал такую хитрую штуку, что определить, куда пойдут отряды, стало совсем легко. Вот послушай, а потом я свою мысль про собак выскажу, тебе эта моя мысль глаза на многое откроет.

Никак Дмитрий Михайлович не мог обойтись без мудрых поучений, но Николай привык к ним и из этих былинных рассказов многое для себя черпал. В этом, наверное, и есть суть передачи жизненного опыта от стариков к внукам. Выслушаешь внимательно, глядишь, и в жизни пригодится.

Степан придумал посчитать, сколько фуражу и продовольствия нужно колчаковцам. Это было несложно сделать, нормы солдатские и офицерские всем известны, а количество солдат в его полках в газетах пропечатывалось, только читай да подсчитывай. На каждых тридцать-пятьдесят солдат офицер полагается. Если кормить солдат надо, знать, и продовольствие брать надо, да только в меру, по количеству личного состава, а то крестьянин-кормилец сам с голодухи окочурится и армию голодом сморит. Тут Колчак, не в пример некоторым, аккуратен был. Так вот, нам стало известно, сколько зерна собрали по местечкам да уездам.

На это утверждение Николай удивлённо вскинул брови и слегка ухмыльнулся. Дед заметил его ехидную усмешку и твёрдым голосом продолжил:

– Как? А вот как. Об этом завсегда на рынках купцы балагурили. Чего да сколько продали, тоже известно. Пьет крестьянин в кабаке и соседу-собутыльнику хвастает: «Сегодня – понимаешь, пятьдесят пудов с выгодой сплавил, через неделю ещё сотню притараню. Во, брат!»

В общем, подсчитали и разложили по карте: одна семечка – тысяча, две семечки – две тысячи, так на карте картина и вырисовалась. Теперь сколько нужно войскам, мы тоже посчитали, и осталось разузнать, сколько на станциях солдат высадили. Полк, значит, три продотряда, тремя продотрядами можно вывезти до полутора тысяч пудов зерна и другого продовольствия, а где их взять, там, где семечки на карте разложены. Вот мы за месяц и минируем подходы, камнепады сооружаем, засады организовываем, ложные дороги накатываем, тем и спасались.

– Здорово, ни дать ни взять хитро, но при чём тут собаки, а, дед?

– Умный ты парень, Коля…

– Но дурак дураком. Знаю, дед, знаю. Ты лучше объясни мне, что ты имел в виду, когда про собак заговорил. Надеюсь, неспроста позвал, жду – рассказывай.

– Ну, я и подумал. Зачем собакам корм?

– Вот ты сказал! Чтобы его съесть, наверное. Угадал?

– Эх ты, голова-колода, всему вас учить приходится. Одна собака съедает килограмм мяса в день и может ещё сутки не есть, а только пить и спать, так? Или ты не согласен?

– Вот те на, ты хочешь сказать…

– Именно это я и хочу сказать. Их там не две собаки, а много.

– Получается, что на сегодня вся эта свора состоит голов из семи или восьми, не меньше?

– Так точно, «гражданин бухгалтер». И если эту свору не накрыть, ближе к зиме все вздрогнем, до единого. Это никак не парочка будет орудовать, а настоящая волчья стая.

– Щенкам сейчас должно быть месяца по три или около того. А после пяти они уже охотиться начнут. Вопрос, на кого? Дикие собаки к жилью подходить не боятся, этим они от волков и отличаются. Ну, дед, успокоил, ну, удружил, ну, спасибо за помощь.

– Спи, унучек, спокойной тебе ночи, – хмыкнул старый в бороду и поплёлся в свою комнату на ночлег. Лучшего пожелания и придумать-то было трудно. Дед своими подсчётами расстроил Николая больше некуда. Все планы были построены на то, чтобы покончить с взрослыми особями этого клана, никто и не задумался, что они, как обычные собаки, могут иметь потомство и что об этом потомстве они могут заботиться. Теперь все умные планы ломались и сыпались, как песчаные скульптуры после проливного дождя. Сокрытое стало очевидным – необходимо искать логово. Иначе получится как в сказке «про трёхголового змея», сколько голов ни руби, а собственной головной боли не убавится. И ещё мысли о тяжёлом состоянии Палкана, в данной ситуации, доводили его почти до истерики.

Всю ночь Николай ворочался, не находя себе места, и под утро беспокойство не покинуло его растревоженный мозг. Самый главный вопрос, который его мучил и до сих пор не имел решения, – это как искать проклятое логово, и второй, не менее важный вопрос: а что, собственно, делать, если это логово найдётся. Охота на зверя для него привычное дело, а вот со щенками воевать не приходилось.

– Ладно, всё это потом решим, нужно сперва их найти… их найти, найти…

Как будто дальним рваным отзвуком эха эта мысль настойчиво долбила ему в голову, пытаясь пробить в ней дыру. Для любого человека это исключительно тяжёлый случай, когда мычат собственные мысли, отключиться от них невозможно, и решения никакого на ум не приходит, сплошная нервотрёпка, да и только.

34

Сегодня с самого утра Санька отличался весьма странным поведением: проснулся чуть свет, сел у окна и, не шевелясь, словно его друг Палкан, сидел больше часа. Он всё смотрел сквозь палисадник на улицу и о чём-то напряжённо думал. Никто в этот момент не смог бы расшифровать его мысли, а он попросту вёл наблюдение. Для него было очень важно, чтобы перед двором вдруг не появились собачники. Они всегда проезжают в известной всем зелёной бричке, с дощатой будкой на её заднем конце. Колёса этого транспорта так скрипят, что приближающуюся повозку-«собачатницу» за версту было слышно. От своих сверстников Санька точно знал, что собачники на улицах отлавливают больных и бездомных псов, а потом увозят их навсегда. Куда эти больные и бездомные собаки потом деваются, Санька не знал и не догадывался, но ему было точно известно, что назад они не возвращаются. А теперь догадайтесь – для чего ему нужна была информация о наличии на улице собачников? Правильно, чтобы осуществить задуманное. Дождавшись, когда родители уйдут на работу, забыв позавтракать, украдкой он подошёл к Палкану и, не говоря ни слова, расстегнул ему ошейник. Тот еле держался на передних лапах, задние стелились по земле. Поза слегка напоминала позу сидячей собаки, но во всём была настораживающая странность: странный наклон головы, странное покачивание, странные глаза, странное дыхание и всё остальное…

– Тихо, Палканчик, тихо пойдём со мной, ну давай, иди, ножки переставляй, ну ещё, ещё разок.

Обессиленное тело Палкана отказывалось слушаться своего хозяина. Он едва повернул голову в сторону своего друга и с трудом приподнял веки, чтобы взглянуть на него. Взгляд зарёванных Санькиных глаз и в этот раз всё ему сказал. Палкан из последних сил напрягся и стал послушно действовать. Предприняв неимоверные усилия, через судороги и боль в мышцах, он всё-таки приподнялся. Санька, обхватив пса за живот и грудь, как мог его поддерживал. Вот так, мало-помалу, с посторонней помощью «больной» осилил первый шаг, за ним следующий. Как ящерица, разогревая собственное тело в лучах первого утреннего солнца, постепенно приходя в сознание, Палкан доковылял до своего излюбленного места в малиннике. Там, в самом конце сада, он и улёгся на недавно скошенную траву. Факт, что определённая трава, которую он сгрызал и разжёвывал, его лечила, но при всём при этом похоже было, что и земля, на которой она растёт, действовала не менее эффективно, придавая пациенту дополнительные силы. Фантастическая картина, но на глазах у верного друга пёс понемногу оживал. Он, как и прежде, разжёвывал свежие зелёные ростки по одному или по паре, не разглядеть, но жизнь вновь возвращалась в его измученное тело. Санька понял, что Палкан обязательно выздоровеет, но главное, что его теперь беспокоило, – это чтобы в те дни, пока он болен, не попадался на глаза собачникам, а то увезут и не вернут обратно, тогда беда. Пока больной, преодолевая недуг, восстанавливал свои силы, врачеватель кавалерийской рысью сгонял за миской и быстренько доставил ему молоко с очередной котлетой – правда, Палкан к ним не притронулся, слишком ещё был слаб. Уложив подопечного на бок и погладив его по шее, маленький врач сам поспешил немного подкрепиться. Этим утром ему трудновато пришлось. Во-первых, он недоспал, во-вторых, при транспортировке обессиленного друга намаялся, как молоденькая медсестра, выносившая раненого бойца с передовой. Как он в этой ситуации сдюжил, одному Богу известно. Миру известны случаи, что ради друзей и не такие дела делались. Сам-то Санька весом с арбуз, а его ноша – около полуцентнера, да к тому же совершенно без сил, вот вам и дружба, вот вам и взаимовыручка.