Текст книги "Речитатив"

Лилит

– Ключик, тебе со мной весело жить? – Юлиан задал этот легкомысленный вопрос с достаточно серьезным видом, расположившись полулежа поперек расстеленной кровати в позе свободного гражданина Рима, только вместо чаши фалернского перед ним на прикроватной тумбочке стояла банка «пепси», а посередке кровати находился его непременный «Hewlett-Packard», вокруг которого, как вассалы вокруг сюзерена, почтительно склонились слегка затасканные на уголках рефераты и научные журналы по психологии.

– А почему ты вдруг спросил? – Виола с удивлением посмотрела на него. За секунду до этого она вышла из ванной комнаты. На ней была туника из темносинего шелка. Ее пальчики совершали легкую разминку, разглаживая увлажнящий лосьон под глазами.

– Вот читаю: – Юлиан поменял позу, сел на серединку кровати, по-восточному скрестив ноги: «Психологи сделали интересное наблюдение: во время первой встречи мужчины и женщины, со стороны женщины психологически невозможно не почувствовать влечение или симпатию к партнеру, если он заставит ее искренне рассмеяться хотя бы три раза». Отсюда и мой вопрос: тебе весело со мной жить? Я тебя в течение одного вечера смешил три и более раз, причем не старыми анекдотами, а своим остроумием.

– Ты еще спрашиваешь? Ты, Жюлька, самый веселый мужчина в моей жизни. Я не помню, чтобы когда-нибудь так ухахатывалась. А твои экспромты – просто как брызги шампанского, от них не пьянеешь, но они делают жизнь праздником.

– «Брызги шампанского!» – с чуть фальшивым апломбом провинциального декламатора воскликнул Юлиан. – О, я сейчас вспомнил, как мои родители танцевали это танго на одном из праздничных вечеров в харьковском клубе офицеров. Трам-там-там… та-ра-ра… трам-там-там…

Юлиан бодро вскочил, отбросил в сторону журнал «Psychology Today», нежно обхватил Виолу за талию и, полузакрыв глаза, заворковал:

– Я помню, как папа красиво вел маму, с достоинством рыцаря и пылом Арамиса. Что он ей говорил – не знаю, но могу догадаться: вероятно, что-нибудь способное взволновать жену офицера, например: я получил премиальные и решил купить тебе новый пылесос, дорогая. И мама, откинув голову, громко смеялась.

– Наверное, он ей говорил что-то более приятное, не сомневаюсь, чем комплимент, не в пример некоторым, обхватившим женщину за талию, но думающим про свой компьютер.

– Ах, так ты меня раскусила?

– Нетрудно было, я за тобой весь вечер наблюдаю. Ты, делая себе бутерброд, намазал хлеб маслом, потом достал из пачки сыр, а вощеную бумажку, прилипшую к сыру, не заметил и так свой бутерброд и слопал вместе с бумагой.

– Ну ты врешь!

– Ей-богу!

– Там не было бумаги.

– Правильно. Я ее сняла за секунду до того, как ты сделал первый надкус, а ты даже не сказал мне: спасибо, дорогая.

– Спасибо…

– Дорогая.

– Дорогая. Я прощен?

– Не совсем. Ты меня сегодня просто не замечаешь. Я как мебель. Ты даже танцуешь со мной как с вешалкой.

– Неправда. Ложь в неприкрытом виде!

– Помнишь, был такой эпизод у Фреда Астера в каком-то фильме? Он там очень остроумно танцует с вешалкой, превращая ее в послушную партнершу, но потом появляется настоящая женщина, и танец из циркового трюка превращается в любовный порыв, а у тебя интерес к настоящей женщине полностью заблокирован твоим лаптопом.

– Ты какая-то странная сегодня. Я бы сказал – агрессивная.

– Напротив. Я грустная.

– Здравствуй, грусть…

– Когда-то был такой популярный стишок… кто же его написал? кажется, Римма Казакова: «Не женой была, не женой, стороной прошла, стороной».

– Это о ком она так безнадежно, о себе, что ли?

– Это о Лилит. Была у Адама первая женщина, еще до Евы, и звали ее Лилит. Жил он с ней недолго, нашел свою Еву, а Лилит превратилась в ведьму.

– Намекаешь, что тебе это грозит?

– Нет, ни на что не намекаю… Но хочу, чтобы ты сегодня меня любил… Любил не так, как всегда, сильней, чем обычно…

– Как Адам Лилит в первую внебрачную ночь?

– Да, именно так.

– Солнце мое, я всегда готовченко, ты же знаешь, – произнес Юлиан без особого энтузиазма, потому что находился в творческой лихорадке и задумал посвятить вечер научной работе.

История, рассказанная Максом Дарским о своем отце, подтолкнула его к некоторым интересным идеям, он начал копаться в профессиональных источниках и залез в дебри интернета в поисках необходимых материалов для статьи, которую уже наметил отправить в журнал по психологии. Надеясь слегка отвлечься от полулежачей позы и размять мышцы, он тут же подхватил навянную Виолой мелодию старого танго, чтобы, взбодрившись, вернуться к своим изысканиям. Поэтому неожиданно прозвучавшее желание молодой женщины, стоявшей перед ним в столь соблазнительном неглиже, его более чем озадачило и менее чем воспламенило. К моменту, когда прозвучали коварные «Брызги шампанского», в голове Юлиана уже выстроилась концепция будущей статьи, и некоторые фразы отскакивали от мозговых извилин, как молоточки от струн рояля, исполняя что-то неудержимое в ритме allegro vivace.

Однако, однажды уже надев на себя маску кота в гусарских доспехах, Юлиан не считал себя вправе уклоняться от своих прямых обязанностей. Играть же одновременно две роли, столь похожие по темпераменту, но разные по характеру мысли, ему как-то не улыбалось.

Пытаясь не показать Виоле своих колебаний, он перешел на эзопов язык, которым владел в совершенстве. Для этого он усадил Виолу на край постели, а сам запрыгнул на кровать, слегка обхватил коленями ее бедра и хищно склонился над ней. Руки его совершали сложную осязательную работу мнимого слепого, не слишком притязательного в своих обольстительных поползновениях и в то же время заставляющего предмет своего удовольствия взволнованно поводить плечами и вздымать грудь, но не выше им, соблазнителем, установленного предела. При этом заговорил он ей в ушко языком героя плутовского романа, многократно рокируя место и время действия:

– Однако же мне, мадемуазель, интересно спросить, отчего у вас именно сегодня столь необычное требование – любить сильнее, чем вчера… Кажется, сильнее уже невозможно. Не лучше ли отдаться воспоминаниям о прелестях вчерашней любви, которую в той же декорации повторить не удастся, а менять декорации в наш компьютерный век и в такой душный вечер… О, мадемуазель нахмурилась. Не дозволям! И все же, что случилось, почему именно сегодня мы должны достичь пика любовных удовольствий? Каприз? Неосуществленные женские фантазии? Или… минуточку! Кажется, угадал! Сегодня международный день секса! Нет? Ах да, он у нас был в прошлую декаду. А-а, понял – юбилей Клары Цеткин, ей сегодня стукнуло бы сто тридцать лет и три года… Что, тоже отпадает? Тогда остается последний пробный шар, но в этот раз я бью наверняка: ты купила какое-то умопомрачительное дезабилье в «Victoria's Secret».

– Как ты догадался?

– Ну, я тебя, солнце, знаю не первый год…

– Да, ты меня знаешь второй, а скоро разменяешь третий…

– А много ли надо опытному, умудренному жизнью, проницательному герою твоего романа, чтобы нанести верный укол. Итак, я был прав… Осталось уточнить детали… Что могла добыть женщина из секретного сундука развратницы Виктории? Какие-нибудь кружевные трусики размером с серебряный доллар, а ценой в золотой дукат. Угадал?

– В этот раз не кружевные, а тончайший шелк с тиснением в виде экзотической орхидеи.

– Р-р-р… Я уже зверею.

– И с золотым дукатом ты тоже промахнулся. Я не любовница Ротшильда. Трусики я покупаю на распродаже, а золотые дукаты храню для верхней одежды, чтобы пофорсить при случае…

Виола лукавила. Она уже несколько дней не принимала противозачаточные таблетки и завела этот разговор с Юлианом с далеко идущей целью… Цель была построена на вечной как мир женской хитрости и невинном обмане, который потенциально мог остаться только ее тайной, но при благоприятном раскладе становился фактором, могущим поменять всю ее жизнь… И в этом состоял риск, но она не могла и не хотела больше ждать. Она не представляла, как дальше строить отношения с Юлианом, подавляя свой материнский инстинкт и эту сосущую под сердцем и набухающую в сосках иллюзию материнства, которую она вынашивала в своих мыслях каждую ночь, прижимаясь к Юлиану или отдаваясь ему и пытаясь не замечать, как быстро удлиняются тени в солнечных часах, как незаметно тают песчинки времени, как торопливо одна заря сменяет другую… Но в какой-то момент необходимость нарушить размеренный круговорот дней оказалась сильней всех предосторожностей и страхов, и тогда она отворила калитку в холодное лунное царство и пошла по узкой тропинке, раздвигая ветви созвездий и отдавая себя на милость полнеющим фазам лунного календаря, когда природа открывает наиболее благоприятный период для овуляции.

Виола откинула голову назад, потерлась щекой о его уже схваченный колючей щетиной подбородок и шепнула на ухо склонившемуся над ней мужчине: «Люби меня сегодня так, как только ты умеешь…»

Скорпион

Статус кво в полудружеском-полуделовом альянсе, сложившийся на начало ноября, вполне устраивал Юлиана, несколько стеснял Виолу и явно тяготил Варшавского. Юлиан позвонил Варшавскому за все время только два раза, да и то соблюдая минимальные приличия – все же комната явилась своего рода щедрым подарком, хотя неясно было, каким боком сия избушка повернется к нему в будущем. Кроме того, Юлиан в силу своего умеренного скептицизма полагал, что перемирие в подобных конфликтах тем устойчивее, чем меньше противные стороны будут стремиться к соглашениям и разного рода попыткам улучшить отношения.

Виола же чувствовала некоторую неловкость, и ей хотелось позвать Варшавского в гости, но каждый раз лицо Юлиана – красное, искаженное яростью, со словами упрека, сорвавшимися с его губ, вставало перед ней, и тут же пропадало всякое желание приглашать московского ясновидца даже на стакан чаю.

Варшавский несколько раз звонил сам, интересовался, как идут дела у Юлиана, говорил о том, что время для него летит быстро, благодаря постоянной занятости, что в середине декабря он собирается возвращаться домой, и, видимо, чувствуя некоторую стесненность в голосе Виолы, быстро обрывал разговор.

Его звонок 7 ноября, в воскресенье, в час дня застал Виолу на пороге, она собиралась пойти на класс водной аэробики.

– Я догадываюсь, что позвонил не вовремя…

– В общем-то, да… Я должна убегать, но у меня еще есть минут пять.

– Звоню без особого повода. Я собирался проконсультировать одного человека на предмет приобретения машины. Помните, я вам рассказывал о том, что умею как бы заглянуть в нутро автомобиля. Иными словами, могу дать совет, какую машину покупать, а какую нет. Но у клиента неожиданно выскочил флюс, а в воскресенье все дантисты отдыхают. Он позвонил, отменил нашу встречу, и я оказался как бы в подвешенном состоянии, сижу дома один, чего со мной именно в такой день еще никогда не случалось…

– Я не совсем поняла…

– Извините, я немножко тумана напустил. У меня сегодня День рождения.

– Ой, Леон, я… мы вас поздравляем.

– Спасибо. Всю мою жизнь это был, как понимаете, двойной праздник.

– В каком смысле?

– 7 ноября. День Октябрьской революции и мой день рождения».

– Господи, я про революцию совершенно забыла.

– Счастливая американская забывчивость. Я никогда не смогу забыть великий большевистский путч именно потому, что любой человек в России, поздравляя меня, не преминет то ли в шутку, то ли всерьез отметить мое, так сказать, родство с «Софьей Власьевной». А сегодня я вдруг почувствовал себя неуютно, никто не поздравляет. Мой единственный американский родственник Волик, надо полагать, сильно занят… Вчера поздно вечером позвонил домой. Я своим запретил сюда звонить. Дорого. Ну, мы поговорили, обменялись, так сказать, взаимными любезностями. И после этого осталось странное ощущение, будто я сам себя поздравил от имени жены, детей и любимой собаки.

– Леон, во-первых я вас поздравляю, пусть даже по вашей подсказке, но совершенно искренне, и я хочу, чтобы вы знали, что знакомство с вами уже многое поменяло в моей жизни. Правда-правда… И я вот о чем подумала… Не зайдете ли вы к нам сегодня, скажем, часам к пяти? Я сделаю такой, знаете, «файв-о-клок ти» в английской традиции с маленькими сэндвичами. На обед не приглашаю, потому что мы должны в восемь вечера уйти, нас друзья позвали.

– На обед я бы не согласился – я из голодания выхожу.

– Вы голодали?

– Да. Три дня. Я сижу на голоде дважды в год по три дня, и один раз в году делаю шестидневное голодание.

– И вы решились на голодание накануне дня своего рождения?

– А вот так и решился – легче в желудке и в голове. Вы не пробовали голодать? В определенный момент легкость наступает необыкновенная… и ясность мысли. А скажите, Виола, Юлиан не будет возражать, а то я уже боюсь его гнева?

– Нет, я уверена. Он, конечно же, будет рад. Я думаю, он даже захочет с вами поспорить, скрестить шпаги. Да-да! Так мы вас ждем к пяти. Я позвоню Юлиану. Он пошел по своим делам и как раз собирался быть дома в начале пятого.

Положив трубку Виола сразу перезвонила Юлиану. Выслушав ее, он неожиданно рассмеялся: – Все верно. Он же, помнишь, упомянул, что родился под знаком Скорпиона. А теперь оказалось, что большевистская революция тоже под этот знак попала. Хорошая тема, заводная: русский мужик в роли лягушки переправляет на другой берег закостенелого партаппаратчика в роли скорпиона, от которого и получает смертельный укус. Интересно услышать, как голодный лев будет защищать своего революционного собрата… Ладно, это я так… посмеяться захотелось. Я после четырех буду дома. Судя по тому, что он выходит из голода, ни вином, ни плотными закусками его угощать не придется. И то благо.

Подмена

Как и в первый свой приход, Варшавский явился в белой накрахмаленной рубашке, но в этот раз без пиджака. День выдался душноватый, безветренный, и только к пяти часам по небу потянулась мягкая пенка облаков.

– А в Москве заморозки, – объявил Варшавский. – Вчера разговаривал с женой. – Кое-где гололед, ее племянница палец сломала, при входе в подъезд подскользнулась.

Он на секунду прервался, поцеловал руку Виоле и протянул ей букет крохотных нераспустившихся роз.

– Представляете, я покупаю розы и вдруг вспоминаю, как они быстро на морозе чернели в Москве, и думаю: куплю нераспустившиеся, лучше сохраняться будут, и вдруг ловлю себя на мысли, что в Лос-Анджелесе в ноябре 28 градусов жары. Вот что с нами иногда память вытворяет. А Юлиан дома?

Виола с некоторым изумлением смотрела на Варшавского. Он и выглядел и говорил совсем иначе, будто подменили человека. Та постоянно присутствующая в его характере надмирность куда-то исчезла, перед ней стоял милый, очень дружелюбно настроенный человек и даже некоторая незащищенность появилась в его облике. Он внезапно стукнул себя ладонью по лбу и с огорчением произнес:

– Забыл! Как вам это нравится? Я приготовил для Юлиана два подарка: сигару – мне раздобыли настоящую кубинскую – и бутылку отменного грузинского вина. И тем и другим меня снабдил Георгий Левитадзе, хозяин клиники, где я практикую. Сигару захватил, а бутылку забыл. И главное, поставил на столик в прихожей, чтобы не забыть. Надо же! Вы видите перед собой человека, который все чаще начинает сталкиваться с незнакомцем, чье имя он никогда не пытался запомнить, а теперь настойчиво пытается вспомнить и не может. А зовут незнакомца «Господин Склероз».

– Это вам только кажется. Я до сих пор нахожусь под впечатлением от ваших рассказов о Нострадамусе. Вы так глубоко проникли в мир человека, жившего несколько столетий назад… Одно перечисление всяких деталей и цитат… Не пеняйте на свою память, Леон. Да и вообще, вы не перепутали очередность событий? День рождения у вас, стало быть подарки за нами.

– Ну, мне всегда как-то приятнее давать, а не получать. Это почти мой девиз. Причем абсолютно альтруистический. Хоть Библия и обещает, что дающему воздастся, я на это дело смотрю без оглядки. И не жду воздаяний. А Юлиан еще не пришел с работы?

– Юлиан дома. Он душ принимает. Скоро появится. Я тут легкий закусончик делаю. Вы, если хотите, можете посидеть на балконе, там сейчас очень хорошо, ветерок…

– Ну нет, на балкон вы меня не сплавите, я так редко вас вижу, что хотелось бы рядом постоять, но, если не возражаете, я зайду за стойку и буду с вами говорить, соблюдая дистанцию. Тогда ко мне придраться будет невозможно.

Он обошел невысокую стойку, отделявшую кухню от гостиной, и, положив на нее локти, добавил:

– Вот так, в роли нейтрального наблюдателя – лучше всего, заодно и подальше от запахов пищи. Мне приходится сегодня только соки пить, и один раз я кашку поел – вот и весь мой ассортимент.

Виола улыбнулась.

– Расскажите про Москву, – попросила она. – Я в последнее время совершенно перестала интересоваться событиями там происходящими. Возможно, это такая самозащита от неприятных новостей, которыми заполнена наша пресса.

– А новости надо уметь отбирать, взвешивать и не есть в сыром виде, – смеясь, сказал Варшавский. – То есть, надо делать, как я. Вот я сейчас вам расскажу мою методику приемки, отсеивания и хранения новостей…

Шапочка

Юлиан появился минут через пять. От него исходил нерезкий, изысканный запах дорогого дезодоранта.

– Как вас угораздило родиться в один день с октябрьским переворотом? – спросил он, когда они в гостиной сели за стол, покрытый белоснежной накрахмаленной скатертью.

– А вот угораздило. Могло бы оказаться хуже, например, попал бы на 21 декабря или 20 апреля.

– 20 апреля, кажется, день рождения Гитлера. А вот что случилось 21 декабря?..

– Сталин случился.

– Понятно…

– Так что, 7 ноября всего лишь безобидное число, а создают события конкретные люди, что не мешает нам искать в сочетании чисел потайной смысл и фатальную неизбежность. Многие в России по сей день считают эту дату почти священной. А я скажу так: если бы революция не вырвалась из-под контроля зарождавшейся думской демократии, мы бы получили в наследство другую страну и, вероятно, другую историю. Эти горе-демократы пороли просто цепную реакцию ошибок, что тоже нередко бывает в политике. Шла игра в этакую отчаянную рулетку: меньшевики ставили не на те номера, а большевикам неимоверно везло, им выпадали выигрыши один за другим… И наконец, последняя ставка думцев и временщиков – Керенский… Рулетка запущена, ставки сделаны, и… шарик падает в зеро. Конечно, рассматривая историю ретроспективно, мы жалеем, что перемены в обществе не произошли путем внедрения парламентаризма и постепенного ослабления монаршей власти, а не уничтожения института царей.

– Как в некоторых европейских странах.

– Совершенно верно. Есть еще такая интересная штука, как постепенное проникновение социалистических идей в общество, – так называемый фабианов социализм. То есть были пути более легального переосмысления государственного устройства. У меня лично к социалистическим идеям довольно-таки смешанное отношение. Я воочию убеждаюсь в том, что новый русский капитализм – не столько мощный таран, способный пробить брешь в наших устоявшихся привычках и растревожить сонное царство наших общественных институтов, а по сути – массивная пустышка, которую никто не думает поменять на нечто более стоящее. Образно говоря, мы соорудили своего рода опалубочный короб для фундамента, в который не залили бетон, а надстройке хотим придать вес и масштабы развитых держав.

– Мы с Виолой усмотрели здесь одну философию, вернее, притчу вспомнили: если представить русский народ лягушкой, а большевиков скорпионом, то на память приходит притча о том, как скорпион ужалил лягушку в благодарность за свое спасение.

– Русский народ – это, знаете, такой организм, который сам себя и жалеет, и жалит. Скорпион может проявиться в каждом из нас и парализовать, но иногда и принести пользу – болевую терапию, так сказать.

– Чай вскипел, господа, подвиньте поближе ваши чашки, – обратилась Виола к мужчинам.

– Мне, пожалуйста, налейте очень слабый, буквально каплю заварки, – попросил Варшавский. – Это и станет моей трапезой на ближайшие пару часов.

Виола прокашлялась и легонько постучала чайной ложечкой по тарелке.

– Я хочу попросить минуточку внимания. Хотя вечер возник как своего рода экспромт и можно было бы ограничиться словесными пожеланиями, но я хочу сделать вам, Леон, настоящий подарок. Он, правда, не завернут соответствующим образом, надеюсь, вы не будете строги…

С этими словами она протянула Варшавскому белый бумажный пакет, перевязанный шелковой тесемкой.

– Что это? – спросил Варшавский, с некоторым недоумением и плохо скрытым любопытством извлекая подарок.

– Это академическая шапочка, шапочка мастера, которая когда-то принадлежала моему дедушке, он много лет был профессором, читал физику в университете, и я подумала, что вы тот человек… Одним словом, наденьте ее.

Варшавский покрутил в руках обшитую красным бархатом, похожую на тюбетейку шапочку и послушно, с неким даже благоговением накрыл ею макушку.

– Слушайте, как вам эта шапочка идет! Правда, Юлиан?

– К ней бы сутану, и вы – вылитый кардинал. Я не сказал Папа Римский только потому, что по возрасту вы совершенно незрелый человек для святейшего трона.

– Будет вам, – рассмеялся Варшавский. Но тут же стал очень серьезен. – Знаете, друзья мои, буду с вами откровенен. Я и по возрасту, и по званию недостоин такого подарка. Погодите, не перебивайте меня. Я человек принципов, иногда даже страдаю, ставя себя в жесткие рамки. Одно из моих правил – не брать подарки, уже дареные кому-то. Пусть этого человека нет в живых. Пусть он на другом конце света. Но ведь у вас, кроме фотографий дедушки, вероятно, ничего больше нет. Только эта шапочка. Давайте сохраним ее место обитания в неприкосновенности. Поймите, это ведь вещь из иного века, на ней отпечаток той жизни, которую наши дети уже не будут вспоминать.

С этими словами он протянул шапочку Виоле.

– Леон…

– Нет-нет, не спорьте, я ведь со своих академических позиций не сойду.

Тут он улыбнулся и неожиданно сказал:

– А вот побыть в этом достойнейшем головном уборе, пока я здесь с вами распиваю чаи – совсем другое дело. И знаете, верите или нет, но у этой шапочки совершенно потрясающая энергетика – тут даже сомневаться не приходится. Это еще одно напоминание о способности вещей годами хранить в себе молекулы человеческой души.

Варшавский несколько раз прошелся ладонью по бархатной поверхности шапочки, потом перевернул ее, рассматривая черный шелк изнанки, важно кивнул и аккуратно надел.

– Просто живая, совершенно не потерявшая интенсивности энергетика! Вы сказали, дедушка был физиком? А в какой области, интересно бы узнать, не в квантовой ли механике?

– Нет, он читал лекции по физике… – начала было Виола, но внезапно запнулась, покраснела и бросила растерянный взгляд в сторону Юлиана.

Юлиан сморщил недоуменное лицо и едва заметно пожал плечами.

– Ой, забыла, провал какой-то, – пробормотала Виола.

– Ну, не это главное, а другое… Варшавский сделал паузу. – Знаете, мне в Москве будет вас очень не хватать. Меня там, в основном, окружает публика постарше… Скучные все и до того серьезные… Когда я говорю, они почтительно головами кивают, никто со мной не спорит, огонька в них нет. С ними только гречневую кашу уминать…

– Да щи хлебать, – подсказал Юлиан.

– Вот-вот, – рассмеялся Варшавский. – Вы, как всегда, просто не в бровь, а в глаз.

– Нам с вами тоже очень интересно было проводить время, а уж волшебная комната – такой подарок, о котором мы и не мечтали, – сказала Виола. – А когда вы уезжаете?

– Через месяц с небольшим, – ответил Варшавский, пронзительно глядя на Виолу. – Я поменял билеты. На две недели раньше намеченного срока отправляюсь.

– Но у вас так успешно шла практика. Я помню, вы говорили, что очередь к вам стоит на месяц вперед.

– Устал. Вот и весь сказ. Не рассчитал силы. Последние пару недель стал делать двухчасовые перерывы, но и это не помогло. А заниматься целебными процедурами, давать людям надежду и видеть в их глазах разочарование – не могу. Лучше уйти с запасом сил и со щитом, а не на носилках под улюлюканье публики…

Варшавский поднялся, быстро подошел к зеркалу, на ходу поправляя шапочку, мельком взглянул на себя и почему-то быстро перекрестился.

– А что, недурно… Я боялся выглядеть несколько пародийно, знаете, вроде Никулина на арене цирка. Вот только весь в испарине, жарковато что-то стало, особенно после чая.

– Давайте на балконе посидим, – предложила Виола. – Там сейчас ветерок, очень свежо, а комната за день нагрелась и теперь отдает тепло. Возьмите с собой только чашки, а я принесу сэндвичи, заварку и кипяток.

– Вот на балконе я вашу сигару и опробую! – громко сказал Юлиан, резко поднимаясь со стула. – Подымлю нелегальным кастровским дымком. Слышите, почти каламбур получился. Дымок костра и дым сигары Кастро.

– Да, на каламбуры вы мастер, – добродушно заметил Варшавский.