Текст книги "Речитатив"

Картошечка

– Вы картошку уже почистили? – деловито спросил Варшавский, закатывая рукава рубашки.

– Да.

– Держите ее в кастрюле с холодной водой?

– Да.

– Слейте воду и тщательно промокните каждую картошину бумажным полотенцем.

Он бросал слова, как хирург, отдающий команды ассистентам перед сложной операцией; вид у него при этом был слишком серьезный и не соответствовал моменту.

– Острый нож у вас есть?

– Да. Японский. Юлиан говорит, что нож дорогой и сделан из дамасской стали.

– Ну, если Юлиан говорит, не приходится сомневаться, – улыбнулся Варшавский. – А что со сковородкой? А-а, уже вижу – традиционная, с тефлоновым покрытием. Это, конечно, не лучший вариант. Нужна чугунная… но, как я понимаю, ее в хозяйстве нет.

– Вы знаете, что самое смешное? Когда я переехала к Юлиану, у него была большая чугунная сковородка, но я не могла ее поднять и одолжила у соседки более легкую, а чугунную подарила ей.

– Вы избавились от того, что истинные повара лелеют, как драгоценное и любимое существо. У меня есть товарищ, который появился на свет божий в 1946 году в Ташкенте, в эвакуации. Вскоре после его рождения все семейство село на поезд и отправилось в длинное путешествие в Москву. Причем они взяли с собой большой чугунный казан, там же в Ташкенте купленный на местном базаре. В этом казане ребенку сделали спальное место, и на протяжении пяти суток он не только спал, но и производил туда все свои детские надобности, а так как менять пеленки в условиях плацкартного вагона не всегда удавалось вовремя, то казан, можно сказать, пропитался этими ароматами… Мой приятель большой хлебосол, любит приглашать друзей на узбекский плов – он его мастерски готовит и при этом объясняет присутствующим, что в плов он кладет кроме традиционных ингредиентов, кое-какие ароматные специи, которые были опробованы им еще в младенчестве. Те, кто не знают историю этого казана, смотрят на хозяина с недоумением, а близкие друзья каждый раз хохочут до колик. Впрочем, я заговорился. Как будем резать, кубиками или соломкой?

– Юлиан соломку любит.

Варшавский взял в руки одну крупную картофелину положил ее на бумажное полотенце и сделал ладонью несколько пассов.

– Картошка нормальная, – произнес он, слегка поморщившись. – Но, конечно, химикаты в ней укоренились прочно. К сожалению, от этого побочного явления никуда не денешься. Знаете, в старые времена на Руси всяких картофельных вредителей – жучка, гусеницу убивали, посыпая грядки жгучим перцем или поливая помидорным рассолом, а теперь просто опыляют огромные площади химикатами с воздуха. Так легче, но неудивительно, что рак вышел на второе место после сердечно-сосудистых заболеваний как причина смертности. Уж больно много азотных, фосфорных и прочих удобрений проникает в наш организм из фруктов и овощей. Я вспоминаю, как много лет назад провел целый месяц на Украине, в одной деревне, и хозяйка меня угощала молодой картошкой, собранной накануне. А потом она намешала целую бочку хлорофоса – такой дикой травилки от колорадского жука – чтобы полить этим раствором свое картофельное поле, при этом она по простоте душевной сказала так: «Ота картопля пиде до базару». А наши родители, покупая у частника базарную картошку, думали, что она по качеству лучше колхозной. Все это самообман…

Варшавский начал резать картошку. Движения у него были несуетливые, очень продуманные.

– Вы на оливковом масле готовите?

– Да.

– Правильно. Холодного отжима?

– Да.

– А почему вы смеетесь?

– Я никогда так часто никому не поддакивала, я ведь очень независимая женщина.

– Это я успел заметить и, кажется, даже говорил вам, что сложная гамма вашей ауры и, следовательно, ваш характер отражают ваше имя, причем его музыкальную версию «Виола» даже больше, чем полное имя Виолетта.

А теперь слушайте внимательно: я научу вас простым, но важным правилам приготовления картошки, которые часто игнорируются. Проще всего налить в сковородку много масла, и картошка будет обжариваться, как во фритюрнице, но вкус ее при этом, как бы сказать, упрощается, и она пересушивается. Понимаете? Даже крупно нарезанная картошка теряет упругость, становится немножко ватной. Картошке нужен кислород, она должна впитать в себя масло, но в меру. Горячее масло забирает у картошки неприятный земляной привкус, а кислород не дает маслу заглушить аромат самой картошки. Есть, конечно, замечательные сорта картофеля, не пахнущие землей, но вы их вряд ли найдете в нынешней Америке, хотя когда-то «американка» ценилась исключительно высоко.

Варшавский посмотрел в потолок и слегка покачал головой, потом посмотрел на Виолу, улыбнулся и сказал:

– Мои голоса со мной в этом полностью солидарны. А теперь я открою вам главный секрет и прошу вас, отнеситесь к моим словам с полной серьезностью. Хорошо?

– Да… Хорошо.

– Так вот. Вы наверное замечали, что жарить большое количество картошки на сковородке довольно непросто. Она быстро подгорает, ее нелегко переворачивать. Скажите, сколько раз такое бывало, вы лопаткой пытаетесь перевернуть картошку, с тем чтоб она подставила огню менее прожаренный бок, а она ни в какую?

– Ой, вы просто как в воду глядите, так всегда и происходит.

– Виола, – сказал он вкрадчивым голосом, – с картошкой надо разговаривать так, будто она живое существо. Если вы отнесетесь к этому вполне серьезно и будете говорить: картошечка, дорогая, пожалуйста, перевернись на сырой бочок, не подгорай и все в таком роде… произойдет самое настоящее чудо – картошка будет обжариваться равномерно, как во фритюрнице. Но не подтрунивайте над собой и не старайтесь увидеть себя со стороны во время этого процесса. Разговаривайте с ней, как с одушевленным предметом, и она станет послушней самой преданной служанки.

Виола стояла прикусила губу, стараясь не засмеяться и теребя пуговицу на кофточке.

– Передаю вам бразды правления и желаю удачи. Главное, отнеситесь к делу с чувством собранности и ответственности момента. А я пойду составлю компанию Юлиану. Как вы думаете, он не стал меня к вам ревновать?

– Наверное, немножко ревнует. Но я с его ревностью как-нибудь справлюсь. Скажите, Леон, а почему вы сегодня совсем другой, не такой, как в первый раз? Как будто вы актер, который поменял свое амплуа.

– Я с вами такой, каким бываю с людьми, которые мне нравятся. Их немного, но я не сетую, я ведь нелегкий человек. Не люблю без нужды заговаривать зубы, плести кружева мелкой лести и тому подобное. Вы с Юлианом замечательная пара. Вы, фактически, первые люди здесь в Америке, с которыми мне интересно общаться, и меня к вам тянет. А касаясь вас лично… – он сделал небольшую паузу, – я замечал несколько раз неожиданные перемены в вашем настроении и думаю, что они носят неслучайный характер. Я бы хотел сделать вам экстросенсорный осмотр. Приходите ко мне на прием. Такой диагност, как я, вам вряд ли встретится. Американцы хорошо владеют вот этим инструментом, – он кивком показал на японский нож. – Я же могу найти и предупредить болезнь, которая почти незаметно назревает в недрах организма.

– Вы полагаете, я больна? – спросила Виола.

– Нет, я думаю, в целом вы здоровая женщина, но некоторые вещи надо проверить. Например, рак груди исключительно коварная штука, а я могу его диагностировать лучше, чем это делают в кабинете маммографии. Сегодня вы просто выглядите немного рассеянной и усталой, что вполне объяснимо.

Он опять бросил на нее очень быстрый и острый взгляд:

– Вчера ведь было полнолуние. Оно влияет… И часто вместе с ним в женском организме происходит определенная перестройка.

– Я, пожалуй, начну жарить картошку, – торопливо произнесла Виола.

– Да, поспешите, она уже темнеет…

Инстинкты

– С вашего балкона открывается замечательный вид на город, – заметил Варшавский, открывая раздвижную застекленную дверь.

Юлиан сидел на складном стульчике и читал газету. Не поворачивая головы, он аккуратно сложил газету, поднялся и, потягиваясь, кивнул:

– Да, панорама как в кино…

– Отсюда океан не виден?

– Очень редко и только в хорошую погоду, когда дымка рассеивается. На машине до океана можно добраться за двадцать пять минут. Присаживайтесь, Леонард. В ногах правды нет. Кстати, за что к ногам такое недоверие? Это похоже на народную мудрость, а вы ведь говорили, что свои знания черпаете из неиссякаемого источника народной мудрости.

– Вы зря иронизируете. Неужели злитесь на меня?

– Нет. Я просто очень последовательный человек. Про щи да кашу вы нам тогда очень интересно поведали, хотя и не зажег меня сей предмет, а вот по поводу ног… Почему так говорят?

– Истоки, насколько я знаю, уходят в темные подвалы русской истории… Опричнина, борьба за власть, пыточные методы царских костоломов, одним словом, людей били увесистыми дубинками по ногам, то есть подвешивали за руки и били. Боль нестерпимая. Таким же методом пользовались, кстати, сталинские опричники, выбивая признание от Мейерхольда и многих других… Люди готовы были признаться в чем угодно: в служении дьяволу, в заговоре против народа или в шпионаже в пользу японских милитаристов – отсюда и выражение: «В ногах правды нет».

– А вы неплохо подготовлены, но у меня последний вопросик, слегка каверзный, да уж простите, я без этого никак не могу. Откуда взялось выражение «высосать из пальца», тоже вами употребленное?

Варшавский ухмыльнулся и, приблизив палец к носу Юлиана, сказал:

– Ответ на ваш каверзный вопрос я знаю с первого класса. Ничего загадочного в этой идиоме нет. Просто дитя часто за неимением соски, чтобы успокоиться, как-то приглушить голод, сосет собственный палец, но увы, ни грамма молока из пальца не высосешь…

– Вы просто неуязвимы. На все у вас есть ответ. Не человек, а ученый кот. Но я ведь не напрасно вам задал такой…

Варшавский его неожиданно перебил:

– Знаете, меня по разному называли как друзья, так и недруги, но «ученый кот» – это впервые. Между прочим, Пушкин поместил кота в свою поэму неслучайно, придав традиционному сказочному характеру символический смысл. Вы мне попозже напомните, я вам обязательно расскажу одну мою нестандартную интерпретацию образа ученого кота, только хочется, чтобы Виолетта тоже услышала, ей будет интересно… Извините, я вас прервал…

– Я на самом деле про высасывание из пальца вас нарочно спросил. В прошлый раз, когда мы с вами, как говорится, столкнулись лбами, вы, рассердившись то ли на меня, то ли на Фрейда, сказали, что он свою теорию либидо высосал из пальца. И ведь сами того не подозревая, вы попали в точку, потому что Фрейдом была создана целая теория влечений, из коих главными являлись два: одно – направленное на самосохранение, и второе – на продолжение рода. Собственно, либидо относится ко второму, но оно интересно пересекается с первым – то есть с борьбой за выживание, с чувством голода. И смотрите, как интересно получается: сосание пальца ребенком связано на первый взгляд с инстинктом самосохранения: ребенок голоден – и палец становится заменителем соска. Но по Фрейду такого рода инстинкт одновременно является возбудителем неосознанного либидо. Это тоже эротика, но направленная не на другой объект, а на самого себя. Пройдет время, и инстинкт перейдет во влечение к объекту противоположного пола или, как в случае гомосексуальных влечений, к однополой любви.

Варшавский решительно затряс головой:

– Меня ваше восхищение Фрейдом просто поражает. Уверяю вас, существуют миллионы здоровых нормальных семей, где развитие ребенка никак не связано со всякими фантазиями и мифами, в которые вплетаются соблазны переспать с собственной матерью или убить собственного отца. Вспомните слова Христа о прелюбодеянии. Почему он так истово предупреждал не смотреть на женщину с вожделением? Казалось бы, что опасного раздеть женщину в мыслях, совершить с ней половой акт в своем воображении? Но ведь это, фактически, насилие над женщиной, которое часто делается против ее воли. Однако она не может отвергнуть притязания мужчины, она непроизвольно становится его наложницей. Заповедь Христа есть эталон высочайшей нравственности. А большинство наших современников этот эталон ни в грош не ставят. Вот в чем проблема. Но у человека совестливого слова Христа могут вызвать тот внутренний тормоз, который часто необходим, если зарождается неконтролируемое чувство к женщине.

Юлиан с изумлением посмотрел на Варшавского:

– Вам бы в проповедники пойти, такой дар пропадает. И если бы я слушал ваши проповеди в церкви, то, возможно, был бы тронут до глубины души, но постулаты реальности всё же пишутся по Фрейду. Уверяю вас, говоря о прелюбодеянии, Иисус имел ввиду только чужих жен, а не путан или изголодавшихся вдовушек.

– Нет, нет и еще раз нет! – перебил его Варшавский. – Нагорная проповедь, да и все мысли Христа не делятся на категории по принципу ваших телесериалов: это для дураков – мылодрама, а вот это для избранных – шекспировские хроники. Иисус в качестве доказательств произносил притчи, но на деле провозглашал постулаты, одинаково важные для всех и всех касающиеся.

– Тут закавыка получается, Леонард, – сказал Юлиан, поигрывая желваками. – Ваш Христос до того, как стал сыном Божьим, был всего лишь человеком, с тем же набором органов и нервных окончаний как у всех, кто его окружал. И не мог он не понимать, что телесное в человеке, как и чувство голода, требует восполнения. Естественно, призывая не смотреть на женщину с вожделением, он обобщил, придав этой заповеди несколько принудительный смысл. На самом деле, большинство особей мужского пола всегда будут смотреть на привлекательную женщину с целенаправленным желанием. Это своего рода самоутверждение. Охотничий инстинкт реализованный как виртуальное соитие. И поэтому, говоря о соблазне, переделать, пересилить свою физиологию очень непросто. Нельзя навсегда закрыть краник с горячей водой и закалять себя холодной. Подобное удается только единицам; нормальному здоровому человеку перекрыть поток сексуальных желаний из гипоталамуса – то же самое, что себя самого истязать плетьми, как религиозные фанаты. Даже у неразумного дитяти либидо уже запрятано в голове, но на самом примитивном уровне – уровне инстинкта, понимаете? Сосательного или нюхательного – суть не так важно в младенческом возрасте. Фрейд эти вещи прекрасно понимал и как истинный ученый не искал отговорок и лазеек, а открыто о них говорил. Он-то был приземленный человек, и если витал в облаках, то только во сне…

Варшавский бросил на Юлиана уничижительный взгляд.

– Нет! – отрезал он. – Приземленность у вашего Фрейда находится на уровне подглядывания в замочную скважину. Если мы будем ползать по земле, как черви, то, разумеется, и психология у нас будет приземленная. Жизнь достойного человека направлена на преодоление безнравственного в себе с помощью Бога, традиции, влияния лучших образцов. Я следую в этом смысле Толстому, а не вашему Фрейду. Самокопание ни к чему хорошему не приводит. А говорите вы все это на самом деле с одной целью – подразнить меня. Но зря. Я человек, которого трудно свернуть с пути истины. А вот вы умело прикрываете Фрейдом свой цинизм.

– Цинизм?

– Помните, во время нашей первой встречи вы сказали, что являетесь поклонником Фрейда, но не его последователем.

– Да, ну и что?

– А то, что вы сами и поскользнулись на кожуре, которую хотели подбросить соседу. Разве вы не применяете методы Фрейда в своей работе?

– Применяю, но далеко не все. Поймите, психология как наука ушла далеко вперед, но ядро теории не поменялось. Это похоже на таблицу Менделеева. Она не устарела оттого, что появились десятки новых элементов, о коих он мог лишь догадываться. Точно так же и в психоанализе возникли интересные продолжения, новые школы. Я, к примеру, использую в своей работе методы психодинамики, мой коллега из соседнего офиса – специалист по когнитивной психологии, а рядом с ним открыл практику последователь трансперсональной психологической школы Станислава Грофа… Дерево современной психологии очень разветвленное, но корни его растут из психоанализа…

– Кто там поет? – неожиданно спросил Варшавский.

– Это Виолетта. Она поет «Застольную песню» из «Травиаты» и таким образом зовет нас к столу.

– Очень красивый голос.

– Видимо, картошечка удалась, – усмехнулся Юлиан и жестом пригласил Варшавского пройти в комнату.

Эксперимент

Часам к девяти вечера первый акт трапезы подошел к концу. Картошечка действительно удалась. Мужчины рассыпали комплименты в адрес Виолы. Она, смущенно пожимая плечами, сетовала на отсутствие большой чугунной сковороды, от которой когда-то так необдуманно отказалась… Постепенно инициатива застольной беседы перешла к Варшавскому. Красиво жестикулируя руками, он начал рассуждать о преимуществах и недостатках сыроедения. Юлиан скучал, с трудом подавлял зевоту и бросал насмешливые взгляды на Виолу, которая слушала Варшавского с широко открытыми глазами, время от времени восклицая: «Ой, как интересно!»

– «Мне скучно, бес!» – громко произнес Юлиан, закрывая ладонями глаза.

– Что вы сказали? – спросил Варшавский.

– Жюленок, я вижу ты заскучал, – промурлыкала Виола. – Ну ничего, сейчас будем пить чай с вареньем. Поставь чайник на плиту, милый.

Юлиан встал, по-солдатски кивнул головой и резко повернулся в сторону Варшавского.

– Скажите, Леонард, как вы относитесь к тому, что вся Америка пьет бутылочную воду и мы живем в состоянии панического страха перед проточной водой – употребляем ее только в кипяченом виде.

– Страхи ваши сильно преувеличены. Я, кстати, не боюсь пить проточную воду, но я ею наполняю бутылки и заряжаю своей энергией. И делаю это не хуже Чумака. Слышали про такого? Я могу и вашу воду подзарядить.

– А как мы об этом узнаем? – спросил Юлиан. – Будем ходить наэлектризованные, так, что ли?

– Жюльен, не становись занудой, ну пожалуйста… – Виола сложила ладони лодочкой.

– Я просто желаю чуда, – потребовал Юлиан. – Леонард, мне кажется, в прошлый раз вы нам обещали продемонстрировать ваши ясновидческие способности, почитать мысли. Устройте нам сеансик, мессир.

– Ну что ж, – ответил Варшавский и, сузив глаза, внимательно посмотрел на Юлиана, – если вы готовы быть реципиентом…

– Не-е-т, я лучше буду членом и одновременно председателем жюри, а вы уж свои способности испробуйте на прекрасной даме, тем более что она очень подходящий реципиент, реципиентней просто не бывает.

Виола прикусила губу и пожала плечами. Варшавский встал и прошелся по комнате, слегка потирая руки.

– Вы давно уехали из России? – спросил он Виолу.

– В 1987 году… через месяц будет почти юбилей – семнадцать лет…

– То есть главные события в российской истории прошли мимо вас. Все великое и смешное, так сказать… Конечно, есть газеты, телевидение, но по ним иногда трудно понять реальную подоплеку событий.

– Я в общем-то все представляю немножко лучше… Я три раза ездила в Питер. У меня там мама и папа живут. Они, правда, давно уже в разводе, отец ушел от мамы, когда мне было десять лет, но у меня все равно никого роднее их нет…

– А что ваши школьные товарищи, как сложились их судьбы, видели кого-нибудь?

– Видела нескольких подружек… А почему вы спрашиваете?

Варшавский перестал ходить по комнате, сел на стул, сцепил пальцы и, слегка потирая ладони, сказал:

– Я попрошу вас сделать такой простой эксперимент. Возьмите листок бумаги и напишите на нем имена своих школьных друзей, соучеников… кого вспомните.

– Просто имена, без фамилий?

– Да-да. First name, как здесь говорят.

– А что вы собираетесь делать? – спросил Юлиан. – Приоткройте завесу.

– Я собираюсь на самом деле делать то, что делаете вы как психотерапевт, то есть провести сеанс с несколькими людьми, но они никогда об этом не узнают, так как находятся далеко отсюда. Я загляну в их жизнь с одной только целью… – Варшавский задумался и зафиксировал свой взгляд на стене, там, где должна была висеть картина, так никогда и не повешенная Юлианом… – Я измерю их температуру – вот и все.

– Температуру тела?

– В каком-то смысле – да…

– А в каком смысле?

– Юлиан, вы хотите заглянуть в лабораторию алхимика глазами инквизитора, а не беспристрастного члена жюри. Так ничего не получится. Единственное, что я могу вам сказать… говоря о температуре, я имел в виду не физическое, а астральное тело.

Юлиан усмехнулся:

– Мы должны поверить вам на слово, не так ли?

– Мое слово для вас мало что значит – это я понимаю, но Виолетта может связаться со своими друзьями, и тогда вы будете решать, работает мой дар или я просто вас развлекал, чтобы убить время. Итак, – добавил он, взглянув на Виолу.

Она молча протянула ему сложенный вдвое листик бумаги.

– Я написала девять имен. Это люди, которых я помню достаточно хорошо.

Варшавский стал рассматривать список и делать на нем пометки. Юлиан и Виола молча смотрели на него, причем «статус лица» у Юлиана явно перешел границу зубной боли, зато Виола оставалась очень серьезной, но в эту настороженную серьезность время от времени вкрапливались полудетские оттенки нетерпеливого любопытства и с трудом сдерживаемого азарта.