Текст книги "Субмарин"

33

И вот мы отправляемся в путь, нам предстоит своими силами добраться до Сиднея. На этот раз главная проблема, препятствие, замедляющее наше движение, – не я, а раненые. Они продвигаются вперед еще медленнее меня. Тяжелее всего состояние Белый-Глаз. Ее несут два сильных пловца, подхватив под руки. У кого-то пострадала верхняя часть корпуса, и они могут плыть, только двигая ногами, у других, наоборот, раны на ногах, и они гребут одними руками. Маленькую девочку, которая надышалась отравленной водой, несет на закорках ее отец, мальчику с ожогами повязывают под мышками веревку, и его тащит за собой взрослый.

Мы представляем собой весьма жалкое зрелище и, соответственно, продвигаемся вперед очень медленно. На то расстояние, которое Маленькое-Пятнышко преодолел бы за пару ударов плавников, теперь у нас уходят часы. Вся надежда на то, что мы доберемся до порта Сиднея прежде, чем нас обнаружат подводные лодки.

Наверное, это всё-таки была плохая идея. Но об этом я молчу, всё равно идей получше у меня нет. По пути ко мне подплывает Полоска-на-Животе.

– Ты этого не знала, да? – спрашивает она.

– Не знала? – переспрашиваю я. – Не знала чего?

– Сколько детей рождается без дыхания.

Я смотрю на нее с недоумением.

– В каком смысле? Их что, много?

Она кивает.

– Говорят, каждый второй. – Она улыбается улыбкой, полной боли. – Мне повезло. Только у одного моего ребенка не было дыхания, у двух других было.

Я потрясена. Половина новорожденных погибает, потому что рождается с недоразвитыми жабрами?

– Этого я действительно не знала, – признаюсь я.

Получается, работая в своей лаборатории над созданием субмаринов, профессор Ён Мо Ким допустил существенные ошибки. Впрочем, результаты его эксперимента и так кажутся чудом. Он работал практически в одиночку, вынужден был всё делать с оглядкой, лишь бы никто ничего не заподозрил. К тому же он был довольно безумный чувак, этот «Великий Отец», с его манией величия и идеей создания человеческого вида, который населит морское дно.

Я украдкой смотрю на Полоску-на-Животе и не могу поверить ее словам. Она едва ли старше меня, но произвела на свет уже троих детей! И один из них умер у нее на руках. Но, несмотря на это, она выглядит такой веселой и беззаботной, кажется, ей всё так легко дается.

А я, ничего подобного еще не пережившая, так часто бываю недовольна жизнью. Рядом с ней я чувствую себя глупой. И неблагодарной.

– А Всегда-Смеется теперь действительно зовут Больше-не-Смеется? – растерянно спрашиваю я ее. – Или как это теперь должно быть?

Она пожимает плечами.

– Пока да. Но когда-нибудь она снова сможет смеяться, и тогда получит новое имя.

– Ты тоже когда-нибудь получала новое имя?

Она смеется.

– Нет, меня всю жизнь так зовут. – Она смотрит на меня, проводит рукой по покрытой волосами полосе, которая проходит через ее живот от пупка почти до нижнего ребра. – Это имя напрашивается само собой. Я же говорю, мне просто везет.

После этого она оставляет меня и бросается в погоню за своим сыном, который опять начал озорничать и докучать окружающим. А я остаюсь наедине со своими мыслями.

Вскоре после этого мы впервые устраиваем привал. В этот день нам еще не раз приходится останавливаться. И всякий раз охотники отправляются за рыбой. Если им не повезет, мы будем есть одни водоросли.

Иногда мы ведем себя как в начале, когда я только появилась в племени: мы едим и разговариваем, дети играют, взрослым то и дело приходится делать им замечания, жизнь кажется легкой и радостной. Но даже в эти моменты я больше не могу смотреть на субмаринов теми же глазами, что и раньше.

Я наблюдаю, как охотник, поймавший рыбу, разделывает ее и раздает остальным. Он делает это ножом, который подарила ему я, или же он сам смастерил этот нож из ржавого куска железа, бывшей консервной банки или куска обшивки затонувшего корабля. И я думаю о том, что субмарины всегда будут зависеть от помощи людей воздуха даже в таких простых вещах, как разделывание рыбы. Потому что изготавливать металлические предметы сами они не смогут никогда: для этого нужен огонь, а откуда ему взяться под водой? Единственный вариант – подводные вулканы, но усмирить их и подчинить себе пока не удалось даже инженерам на суше.

На какую жизнь обрек свои творения Ён Мо Ким? Ему удалось совершить чудо генной инженерии, но с заселением морского дна он явно просчитался. Вот какие мысли занимают меня, пока мы плывем на запад. Я бы и рада была избавиться от них, но не могу.

Вечером нам везет, мы находим место, пригодное для стоянки. Все вымотаны, даже Послушный-Послушный, и мы сразу ложимся спать, хотя еще не совсем стемнело. Я засыпаю прежде, чем успеваю толком улечься, моя последняя мысль – надежда, что ночью нас не разбудят подводные лодки и взрывы.

И мои надежды оправдываются. Подлодка не приплывает, нигде ничего не гремит. И все же, когда я просыпаюсь, вокруг меня царит беспокойство.

– Что случилось? – сонно спрашиваю я.

– Ночью умерла Белый-Глаз, – отвечает мне кто-то.

У меня внутри всё сжимается. Да, конечно, ей было много лет, и она получила тяжелые ожоги, но всё же… Еще одна смерть. Мне начинает казаться, что нас преследует злой рок.

Мы все собираемся вокруг лагеря, который мы накануне разбили специально для нее, потому что она из-за своих ран не могла спать со всеми остальными. Мертвой она кажется меньше, чем была. Ее глаза закрыты, похоже, она умерла не мучаясь. На лице застыло спокойствие, оно даже излучает какую-то уверенность.

Кто-то задает тон, низкий, скорбный звук, к которому один за другим присоединяются все остальные. На этот раз нет никого, кому нужно было бы прокричать свою боль, племя ограничивается печальным Вместе-Вместе.

Я тоже звучу вместе со всеми, моя скорбь по Белый-Глаз проливается слезами. Я вспоминаю, как она расспрашивала меня, нравится ли мне в ее племени, как она говорила мне, что мне здесь рады. Вспоминаю ее благословение перед тем, как мы с Плавает-Вместе отправились к Серым Всадникам, и от этих мыслей в моем голосе звучит еще больше скорби.

Странным образом горевание по Белый-Глаз пробуждает во мне мысли о Шесть-Пальцев. Я вспоминаю наши поцелуи, такие горячие, что мне казалось, наши два тела сливаются в одно. По крайней мере на один сладкий миг. Но потом он возвел между нами стену, и я так и не смогла понять почему, а он не потрудился мне объяснить.

А теперь его нет, возможно, он мертв. Я пою для Белый-Глаз, но горюю по Шесть-Пальцев. По нему и по тому, что могло бы случиться между нами.

Но вот Вместе-Вместе заканчивается полной спокойствия тишиной.

Какое-то время никто не шевелится, но потом круг наполняется движением. Все ведут себя так, словно точно знают, что теперь надлежит делать.

Но прежде чем я успеваю кого-нибудь спросить, рядом со мной оказывается Больше-не-Смеется и заключает меня в объятья, долгие и крепкие. Я так обескуражена, что в первый миг даже никак не реагирую. А потом тоже обнимаю ее.

Без живота она ощущается по-другому. Но я бы всё равно узнала ее, даже если бы вокруг была непроглядная ночь. Ее появление удивляет меня. С того момента, как вчера умер ее ребенок, мы не сказали друг другу ни слова. А когда я видела ее издали, она выглядела глубоко погруженной в себя.

Она отпускает меня и объясняет:

– Я ведь еще не поблагодарила тебя за то, что ты пыталась спасти моего сына.

Я нервно сглатываю.

– Мне так жаль, что…

Мои руки вздрагивают, потому что я мучительно всхлипываю. Значит, мы по-прежнему подруги! Я не потеряла ее, несмотря ни на что! Больше-не-Смеется берет мои руки и целует их, а потом говорит:

– Ты попыталась. Всё остальное было не в твоей власти.

Мне кажется, я снова чувствую в своих руках крошечное, хрупкое тельце младенца.

– Да, – соглашаюсь я. Она смотрит на меня вопросительно.

– А если бы он начал дышать воздухом, ты бы унесла его наверх? На сушу?

Я киваю.

– Ты бы отдала его кому-нибудь на воспитание, да? – продолжает спрашивать Больше-не-Смеется. – Он бы вырос среди людей воздуха, а я смогла бы время от времени приплывать и смотреть, как он растет?

– Да. – Я не говорю ей, как трудно было бы всё это организовать. Да это уже и не важно. Похоже, мысль о том, как ее ребенок рос бы на суше, странным образом утешает Больше-не-Смеется, а это единственное, что сейчас имеет значение.

– Как жаль, что не вышло хотя бы так, – говорит она.

Я киваю.

– Ужасно жаль.

– Он был такой красивый. – Она улыбается и грустно, и мечтательно одновременно. – Такой красивый малыш. Правда же?

Я киваю, хотя на самом деле я толком и не успела его рассмотреть. Мои губы касались его дольше, чем мой взгляд. Больше-не-Смеется еще раз коротко обнимает меня, а потом говорит:

– Я просто хотела сказать тебе это. Сказать, что я очень благодарна тебе за всё. И за то, что ты была моей Хранительницей.

Я не знаю, что мне на это ответить. Я растерянно киваю в сторону остальных, что-то оживленно обсуждающих, и спрашиваю:

– И что будет теперь?

Больше-не-Смеется пожимает плечами.

– Ну, что обычно бывает в таких случаях. Белый-Глаз мертва, значит, нам нужен кто-то, за кем мы теперь будем следовать. Ну а потом нам, конечно же, придется вернуться, чтобы похоронить Белый-Глаз.

Я не верю своим глазам.

– Вернуться?

– Ну да, наверно. Мы же не знаем, где еще мы найдем такое глубокое место.

Так мы и поступаем. Сначала всё племя собирается вместе, чтобы решить, кто займет место Белый-Глаз. Самый старший в племени теперь Умелый-Плетельщик, но он сразу же отказывается, уверяя, что не подходит для этой роли. Если он в чем и понимает, так это в том, как плести сети, именно этим он и намерен заниматься до конца дней и ничем более.

Я внимательно слежу за происходящим. Очевидно, что Умелый-Плетельщик вправе отказаться от предложенной должности, но теперь его обязанность – предложить другую кандидатуру. Он рекомендует Одна-Нога. Одна-Нога – мужчина из племени Негнущаяся-Коленка, и я с ним пока особо не пересекалась. У него такие редкие седые волосы, что кажется, что их вовсе нет. Насколько мне известно, свое имя он получил после того, как потерял часть правой ноги из-за нападения акулы. Что ему всё равно не мешает плавать куда быстрее меня.

Предложение Умелого-Плетельщика все встречают кивками одобрения, и тут же поднимаются первые руки, чтобы сказать «Да». Я замечаю, что это не все руки, но их явно достаточно, и вот уже Умелый-Плетельщик подплывает к Одна-Нога и провозглашает:

– Отныне мы хотим следовать за тобой.

Затем он склоняет голову, а Одна-Нога опускает на нее ладонь в знак благословения. Похоже, этим жестом он принимает свое избрание, потому что вслед за Умелым-Плетельщиком к нему выстраивается всё племя. Все, все подплывают к нему, а он всех благословляет. И детей тоже. А в конце и меня, подплывшую к нему последней.

– То, что ты в нашем племени, большая честь для нас, Посредница, – заявляет он, убрав руку с моей головы. – Мы отправимся дальше, к городу людей воздуха, как ты предложила и как решила Белый-Глаз. Но сначала нам, конечно же, нужно отнести ее обратно на глубину и похоронить.

Значит, всё-таки возвращаемся. Я делаю глубокий вдох и замечаю:

– Это очень опасно. Подводные лодки могут вернуться.

По лицу нового вождя пробегает тень. Похоже, его рассердило, что я решилась возразить ему.

– Мне это известно, – отвечает он решительными, не терпящими возражений жестами. – Но того требуют правила, оставленные нам Великими Родителями. Они охранят нас.

Я знаю, что Великие Родители уже сто лет как умерли, и в это, конечно, не верю, но он вряд ли захочет меня слушать. И потом, мне самой противна мысль просто оставить Белый-Глаз лежать здесь. Поэтому я покорно киваю. Нам ничего не остается, кроме как вернуться назад к пропасти, от которой мы уплыли вчера.

И вот Длинная-Женщина и Двенадцать-Жабр снова несут Белый-Глаз, только теперь это не живой человек, который хотя бы немного подстраивается под их движения, а мертвое тело, окоченевшее, как выброшенная на берег коряга. На возвращение у нас уходит весь остаток дня. Уже в сумерках мы предаем Белый-Глаз глубине, после того, как Одна-Нога совершил над ней все необходимые молитвы, с большим рвением, как мне кажется. Он из тех, для кого вечное присутствие Великих Родителей – нерушимый факт, а не просто легенда.

После мы встаем лагерем на краю пропасти. В том самом месте, где накануне Больше-не-Смеется произвела на свет своего ребенка. Другие беременные переживают, что это может принести несчастье, но уже слишком темно, чтобы искать новое место для стоянки, так что им приходится смириться. Я тоже ложусь спать с предчувствием приближающейся беды и сплю в эту ночь плохо. Мне снится Шесть-Пальцев, уворачивающийся от торпед на своем ките. Но, похоже, Великие Родители и правда хранят нас, потому что на следующее утро мы мирно просыпаемся, и все живы. Охотники на заре отправились за добычей и возвращаются с двумя огромными рыбинами, которыми мы как следует наедаемся, прежде чем заново начать наш долгий путь в Сидней.

34

Мы все плывем вперед, вереница усталых, изможденных существ. Мы останавливаемся на ночлег в местах, которые раньше не привиделись бы нам и в страшном сне. Мы едим, что найдем, но находим мы всё меньше. И спим мы как получится. Получается всё чаще плохо – по ночам мы то и дело слышим далекий гул моторов, и мы не знаем, что это: подводные лодки или обычные корабли, идущие в Сидней. Иногда мы слышим и очень далекое громыхание, слишком далекое, чтобы представлять для нас опасность, но достаточно близкое, чтобы начать беспокоиться.

Так проходят дни, и в какой-то момент я перестаю их считать. Вместо этого я всё чаще всплываю на поверхность, чтобы удостовериться, что мы плывем в нужном направлении и приближаемся к Сиднею. Мы приближаемся, но ужасающе медленно. Я уже могу различить очертания небоскребов на горизонте, издалека они делают город похожим на гигантский стеклянный муравейник. Я вижу садящиеся и взлетающие самолеты, и однажды, всплыв на поверхность поздно вечером, почти ночью, я вижу на облаках светящееся отражение города. На том месте, где до народных восстаний стоял знаменитый оперный театр, мерцает огромный купол. Потом нам встречается первый трубопровод, старая труба из серого, толстого металла, практически полностью заросшая мидиями. Субмарины удивляются: как много металла!

– Разве же это много! – говорю им я, но они не верят.

Для них металл – магический материал, величайшая ценность из всех. Но чем ближе мы подплываем к портовой зоне, тем больше труб, подводных кабелей и каких-то неуклюжих агрегатов оказывается на нашем пути: измерительные станции, трансформаторы и тому подобное. В некоторых местах морское дно похоже на заводской цех, который почему-то оказался под водой.

Но вот мы и в порту. Вход в сиднейский порт ограничивается с двух сторон двумя мысами, один на севере, другой на юге. В качестве цели я выбрала правый мыс, потому что на его окончании я обнаружила отель, огромный, дорогой на вид комплекс высоко над обрывистым берегом, – здесь, как мне кажется, наши преследователи не отважатся кидать в нас бомбы. Если мы встанем лагерем под этим отелем, мы будем в безопасности.

Но когда мы добираемся до него, я обнаруживаю, что я ошиблась по поводу еды. Когда я рассказывала субмаринам о порте, я представляла себе гавань Сихэвэна, где полно рыбы, а водоросли растут так буйно, что каждые три месяца специальный корабль тратит целый день на то, чтобы почистить акваторию.

Но здесь, в Сиднее, в порту и окрестностях, дно совершенно голое. Пучки кабелей и труб, выходящие из порта и устремляющиеся во все стороны, похожи на толстых червей, но это единственное, что напоминает о животном мире. Нет ни рыб, ни водорослей. На дне пусто, только глина и камень. Нет даже пещер, где можно было бы спрятаться, в лучшем случае отвесные скалы, которые могут прикрыть спину. И вода мутная, с таким привкусом, словно в нее намешали мыла и цемента.

– Мы не можем остаться здесь, – констатирует Одна-Нога с такой кислой миной, словно во всём этом виновата я.

– Я не понимаю, – отвечаю я. – Там, откуда я пришла, в порту всё выглядит совсем иначе.

– Возможно, но нам это сейчас ничем не поможет, – возражает он, и, конечно же, он совершенно прав, но меня ужасно злит осуждение, которое сквозит в его жестах.

– Дайте мне день, – требую я. – Я выйду на берег и посмотрю, что я смогу сделать.

Он приподнимает узкие брови.

– И что бы это могло быть, хотел бы я знать?

– Может быть, мне удастся остановить преследования, – отвечаю я. – Убийства.

Его руки замирают в нерешительности.

– И как же ты предполагаешь этого добиться? Что ты сделаешь, оказавшись на суше? – Мне кажется, его ужасает сама мысль о том, что можно выйти из воды и отправиться на берег.

– Я выйду на берег и… – Я останавливаюсь, прикидывая, как бы ему объяснить, что я собираюсь сделать. Я же и сама этого точно не знаю. Я знаю только, что позвоню миссис Бреншоу. Ну а дальше как пойдет. Или не пойдет.

– Не знаю, как вам это объяснить, – в конце концов заявляю я. – Просто дайте мне день.

Лицо субмарина приобретает непроницаемое выражение.

– Нет. – Он кивает на голые скалы вокруг нас. – Здесь мы не сможем встать лагерем.

– Ну тогда хотя бы сегодняшний вечер, – прошу я.

– Даже столько мы не можем ждать. Мы же не сможем искать лагерь в темноте. – Он качает головой. – Я думаю, ты ошибаешься, Посредница. Люди воздуха не станут нам помогать. Должна же быть причина, почему Великий Отец наказал нам скрываться от них.

– Некоторые люди воздуха уже очень давно знают о существовании людей воды, – возражаю я, возможно, более резко, чем следовало бы. – Они постоянно давали вам лекарства, ножи…

– Мне пока что никто ножа не давал, – перебивает меня Одна-Нога.

Я делаю глубокий вдох, стараюсь не заводиться, но это мне не очень удается, мои жабры уже яростно трепещут.

– Сейчас я в любом случае отправляюсь на сушу, – заявляю я. – И в любом случае пройдет какое-то время, прежде чем я вернусь. Если, когда я вернусь, вас здесь не окажется, я уже не смогу вам помочь, вне зависимости от того, чего мне удастся добиться. – Я останавливаюсь. Не хочу, чтобы это выглядело как шантаж. Я просто хочу объяснить, что к чему, – ну, по крайней мере, настолько, насколько знаю сама.

Одна-Нога погружается в раздумья. Он против моей идеи, это очевидно. Скорее всего, лишь уважение к Белый-Глаз мешает ему прямо сейчас дать команду собираться и плыть дальше. В конце концов он недовольно кивает.

– Ну хорошо. Делай то, что считаешь нужным. А мы будем делать то, что считаем нужным мы. Всё остальное – в руках Великих Родителей.

Про Великих Родителей я уже слышать не могу! Но всё же киваю и говорю:

– Хорошо. Так и поступим.

На всяких случай я прощаюсь со всеми, кто мне дорог.

– Мы тебя дождемся, – обещает мне Плавает-Быстро.

Больше-не-Смеется обнимает и целует меня, а потом говорит:

– Больше всего я хотела бы пойти с тобой. – Ее жесты выглядят так, будто ей кажется, что на берегу она увидит своего малыша.

А Полоска-на-Животе с присущей ей беззаботностью желает мне удачи и приятного времяпрепровождения.

Потом я раздуваю грудную клетку, наполняю ее воздухом, который добываю из воды, и стремительно всплываю.

Испытываю ли я удовольствие? Передо мной Сидней. Это свободная зона. То, что ждет меня там, скорее всего, будет для меня таким же непривычным, как и для субмаринов.

35

Я выныриваю. Когда моя голова поднимается над поверхностью, я сливаю воду из легких и вдыхаю воздух. Разумеется, он пахнет морем. Но еще я чувствую в нем запахи кухни, аромат жаркого, долетающий до меня из гостиничного комплекса. От этого запаха у меня текут слюнки. Я вдруг осознаю, какая я голодная – как безумно мне хочется чего-то не сырого! Такие мысли кажутся мне предательством, но что я могу поделать? Мой живот урчит, хочу я этого или нет.

Я озираюсь, не вылезая из воды. Прежде я всё это видела лишь издали. Отель – это сияющий белизной комплекс зданий с сотнями балконов, выходящих на море, на каждом балконе стоит огненно-красный круглый зонтик от солнца. Это и правда последняя постройка на мысе, самый внешний корпус отеля почти до самого верха скрыт непролазными зелеными насаждениями: деревья, пальмы, кустарники, которые подходят прямо к воде. Другими словами, просто идеальное место, чтобы незаметно выйти на сушу. Что я и делаю. Я не торопясь подплываю к кустам, нижние ветки которых разъела соленая вода, накрывающая их во время приливов. Но есть пара мест, где ветки всё же переплетаются довольно плотно. Вот за одну из этих веток я и хватаюсь, чтобы вылезти из воды.

И снова мне приходится сначала привыкать к своему весу. Перемещаясь на трясущихся ногах, я нахожу, куда можно сесть, – на упавшее дерево. Никого не слышно. И не видно, это и так понятно. Меня окружают кусты с неприметными желтыми цветочками. Плющ обвивает всё вокруг, будто пытается придушить хилые деревца. На земле лежат гнилые плоды, распознать которые я не могу. Это, наверное, и есть те самые мини-джунгли, про которые я читала. Идея проста: взять кусок земли, посадить пару деревьев, пару кустов и оставить всё это расти само по себе, на годы, даже на десятки лет. Чем дольше мини-джунгли предоставлены сами себе, тем непролазнее они становятся и тем они ценнее.

Эти выглядят достаточно ценными. Тем лучше. Так я могу рассчитывать, что мне никто не помешает. Я снимаю рюкзак, достаю планшет и включаю его. Может быть, говорю я себе, пока он загружается, сейчас всё получится очень быстро: я расскажу о происходящем миссис Бреншоу, а она и «Гипъюн Чингу» обо всём позаботятся.

Экран планшета загорается. На нем появляется надпись, которую я раньше никогда не видела:

Область возникновения помех. Пожалуйста, поменяйте свое местоположение. Отойдите как минимум на 200 метров в указанном направлении.

Стрелочка под надписью указывает в сторону города. Над значком сети появился значок в виде молнии, символ помех.

Я пробую потрясти планшет, но это, конечно, ничего не меняет. Что это значит? Может, сиднейская сеть не признаёт мой планшет? Этого не может быть, Сеть по всему миру работает одинаково. Любой планшет должен работать в любом месте, таково правило.

Но тут я вспоминаю, что нахожусь на территории порта. Возможно, вблизи выхода из гавани стоит мощный передатчик, который создает помехи. А здесь, в мини-джунглях, до меня этого просто никто не замечал.

Чтобы пройти необходимые двести метров в заданном направлении, мне придется покинуть заросли. А я трушу. Сидней – свободная зона. А свободная зона – это тоже своего рода джунгли, просто очень большие. Когда я была совсем маленькой, мы с тетей Милдред какое-то время жили в Мельбурне. Это тоже свободная зона, и мои воспоминания о том времени омрачены ощущением постоянной угрозы. У меня всё еще стоят перед глазами машины и роботы, грузовые дроны, снующие высоко над улицами, попрошайки и сумасшедшие на каждом углу. Гигантские бронированные полицейские машины с громкими сиренами. Всюду безумно раскрашенные стены, экраны с рекламой, либо невыносимо мигающие, либо разбитые и темные. В доме, где мы жили, постоянно стоял ор, никто не соблюдал часы пользования стиральными и сушильными машинами в подвале. Мы ютились в крошечной, вонючей комнатушке. Соседи сверху держали за окнами кур в клетках, и весь куриный помет, конечно же, валился прямо нам на подоконник. В приоткрытую дверь квартиры напротив можно было увидеть мужчину, который постоянно сидел в майке и курил перед никогда не замолкающим теликом. День и ночь, словно он вообще не спал.

Но лучше всего был школьный автобус. Он был большой, современный, с кондиционером и автопилотом. На борту не было водителя, только учительница. В школу он никого не отвозил. Он сам и был школой. Я садилась в него – у нас он проезжал каждый день в 37 тиков, это было мое время, я его до сих пор помню, – получала планшет и начинала учиться. А автобус в это время медленно катил по городу, мило человеческих муравейников или роскошных вилл, по промзонам и стройкам. Дети постоянно входили и выходили, и так менялись группы, вместе с которыми я училась.

Я выныриваю из воспоминаний и снова смотрю на надпись.

Область возникновения помех. Пожалуйста, поменяйте свое местоположение. Отойдите как минимум на 200 метров в указанном направлении.

Ну ладно. Стремно, конечно, но это меня не остановит. Я достаю из рюкзака платье, которое я, тщательно сложив, на всякий случай взяла с собой. Оно из парасинта, это значит, что достаточно его сильно встряхнуть, и вот оно уже сухое и разглаженное. Я снова надеваю трусики от бикини, потому что набедренная повязка в цветах Серых Всадников – насквозь мокрая. Вешаю ее на сук, пусть ждет моего возвращения. Надеваю платье и начинаю продираться сквозь кусты на свободу.

В том, что я выхожу в свободную зону, есть свои плюсы: девушка в тончайшем платье, босая и с мокрыми волосами, в которые вплетены бусины и ракушки, здесь никого не удивит. Выбраться из мини-джунглей оказывается не так-то просто. Я постоянно цепляюсь платьем за ветки – какое счастье, что парасинт такой прочный материал! А колючки оставляют на моих голых руках царапины. Я, правда, почти их не чувствую: кожа будто набухла, стала плотнее, почти как рыбья чешуя. Вряд ли за такую короткую вылазку на сушу она станет прежней.

Наконец в зарослях появляется просвет. Между деревьями проступают очертания гостиницы, но тут передо мной вырастает высокий забор. Я в замешательстве рассматриваю столбы, увитые одеревенелым плющом и буйной зеленью. Смогу ли я перелезть его? Я задираю платье, хватаюсь за одну из поперечных перекладин, ставлю ногу на другую – и тут забор рассыпается на бесчисленные осколки какого-то странного пластика!

Тем лучше. Я проделываю дыру такого размера, чтобы можно было в нее пролезть. Теперь мне остается протиснуться между двумя тесно посаженными кустами, и вот я на свободе, стою на пешеходной дорожке, огибающей отель. Ноздрей снова касается запах жареного мяса!

Меня кто-нибудь видел? На некотором расстоянии от меня, ближе к океану, я вижу толстую женщину, выгуливающую на поводке пингвина. Она склонила голову набок и, видимо, разговаривает с кем-то по коммуникационному импланту, поблескивающему у нее за ухом. Не похоже, чтобы она меня заметила.

Меня, конечно, запросто могли зафиксировать какие-нибудь охранные системы. Такие приборы могут быть такими крошечными, что их и не разглядишь. С другой стороны, ну зафиксировали, и что с того? Я иду по дорожке и обхожу здание гостиницы, удаляясь от моря. Здесь тропинка превращается в широченный променад, с которого открывается прекрасный вид на весь порт, Оушн Доум, небоскребы Сиднея и тому подобное. Перед террасой почти безлюдного кафе, заставленной белыми столиками и красными зонтиками, стоят белые пластиковые скамейки с видом на порт. Я сажусь на самую дальнюю и удивляюсь, для чего в настиле на земле – тоже белом – столько дырок. Наверное, чтобы стекала вода, если променад по какой-то причине затопит, предполагаю я.

Как бы то ни было, я точно отошла от джунглей дальше чем на 200 метров. Я снова достаю планшет из рюкзака, включаю его, напряженно жду, и… я в сети. Ну наконец-то!

Я тут же звоню миссис Бреншоу. Соединение установлено, но экран остается темным. Я слышу только ее голос, который произносит:

– Алло?

– Добрый день, – отвечаю я и откашливаюсь, потому что совершенно отвыкла разговаривать голосом. – Это Саха. Саха Лидс.

– Саха! – радостно кричит она. – Погоди. Я за рулем. Одну секунду…

Слышно шуршание колес, потом тихое гудение электромотора затихает (почему-то по телефону его всегда слышно сильнее, чем когда сидишь в машине). Экран загорается, на нем появляется лицо миссис Бреншоу. Как и многие женщины азиатского происхождения, она выглядит сильно моложе своих лет. Ее кожа похожа на тонкий фарфор.

– Саха, – повторяет она. – Как здорово, что ты позвонила. Твоя тетя рассказала мне, что ты выходила с ней на связь, но это было уже довольно давно. Ты же в курсе, что школа давно началась?

– Да, – отвечаю я. – Но это сейчас наименьшая из моих проблем. Послушайте, мне нужна ваша помощь.

Ее изящные брови настороженно поднимаются.

– Что случилось?

– Кто-то открыл охоту на субмаринов по всему Восточному побережью.

И я рассказываю ей всё. От нападения на исследовательскую станцию до атак подводных лодок, ядовитых гранат и морских мин. О субмаринах, которые вместе со мной приплыли в Сидней и теперь не знают, куда им податься.

– Это ужасно, – произносит миссис Бреншоу, дослушав мой рассказ. – Про ситуацию со станцией я в курсе, конечно, она же принадлежала «Тоути Индастрис». Но нам сказали, что причины катастрофы всё еще расследуются.

С тех пор, как Джеймс Тоути сидит в тюрьме и ждет суда, его компанией временно управляет мистер Бреншоу. Ничего удивительного, что она знает о станции. Странно, что больше ей ничего не известно.

– Это расследование, кто его ведет? – спрашиваю я.

Она пожимает плечами.

– Ну, морская полиция, кто же еще?

– И они не в курсе, что в океане, можно сказать, идет война? – Я чувствую, что начинаю выходить из себя.

Миссис Бреншоу вздыхает.

– Мы не знаем, до какой степени полиция находится под влиянием охотников. Единственное, что я могу утверждать с уверенностью, это что «Тоути Индастрис» не имеет отношения к атакам. Но есть ведь и другие концерны, активно работающие под водой и тайно связанные с охотниками. Мы уже обратили внимание, что что-то происходит, но понятия не имели что. Люди внезапно переставали отвечать на звонки и письма, отменялись важные встречи, усиливались меры безопасности…

– Вы можете сделать так, чтобы нападения прекратились? – нетерпеливо спрашиваю я.

– Я сделаю всё, что в моих силах, – отвечает она, но по тому, как это звучит, становится ясно, что в ее силах немногое. – Для начала позвоню мужу. К сожалению, это всё не так просто. Это ведь не запрещенные меры. Если, к примеру, на сотрудников подводных шахт нападают акулы, с ними поступают точно так же.

– Мы с вами сейчас не об акулах говорим, – возражаю я. – Мы говорим о людях. О людях воды.

– Саха, ну я же прекрасно всё понимаю, – отвечает она, видимо, испугавшись моего напора. И тут же улыбается: – Люди воды. Как красиво звучит!

Я начинаю терять терпение.

– Миссис Бреншоу, я нахожусь в сиднейском порту с племенем субмаринов, и мы не знаем, что нам делать дальше. В открытом море на нас могут напасть охотники. В порту мы не можем найти укрытия и, что хуже, пищи – акватория порта вычищена, как бассейн, я не видела ни одной рыбы!

Она кивает.