Текст книги "Плод воображения"

115. Лада получает подарки

Когда до церкви оставалось несколько десятков шагов, перед ней появилась массивная фигура в черном, бесшумно отделившаяся от тени. Лада не остановилась – какая теперь разница? Может, оно и к лучшему. Пусть снова отправит ее туда, где нет этой адской боли и не надо никого искать в кромешной тьме. Но она уже привыкла и к тому, что ее желания не выполняются, а значит, жизнь точно не была сказкой – ни волшебной, ни доброй.

У человека в черном пальто не было в руке пистолета, хотя это ничего не значило – он мог убить ее пальцами, не говоря уже о зубах. Кстати, она различала его зубы – грязно-коричневые даже в сумерках, словно осколки костей, торчащие из окровавленной раны, – и что же она видела, если не улыбку убийцы, наслаждавшегося беззащитностью жертвы?

Чтобы не смотреть на это, она перевела взгляд выше – на церковь, тонущую в сумерках. Прямо перед ней оказалось громадное окно с витражом – Богородица с младенцем на руках. Там, где у Богородицы когда-то было лицо, зиял провал, но в нем вдруг появилось другое, бледное и непропорционально маленькое личико. Лада едва не засмеялась. Это было лицо бедняжки-мать-ее-Елизаветы.

Конец издевательству всё же наступил, хоть и не мгновенно. Лада почуяла запах парня в черном – это было похоже на оглушающий удар волны концентрированного смрада, который поставил последнюю точку. У нее в голове помутилось; черная фигура распалась на несколько фантомов, окруживших ее плотным кольцом, и ей почудилось, что проваливается в колодец, где уже лежит парочка гниющих трупов.

* * *

Почувствовав, что ей в лицо брызгают водой, она подумала, что и это уже было. Возвращаться к жизни не хотелось, но пришлось. Пока она была без сознания, смрад пропитал ее насквозь и теперь казался всего лишь еще одним липким оттенком сумерек.

В этих сумерках нарисовалась свечка и два желтых лица – почти вплотную придвинутое мужское, с черной всклокоченной бородой, и чуть дальше – женское. Во что же ты играешь, Лизонька-сучка? А может, судя по твоему виду, уже доигралась?..

Лада сидела на каменном полу, привалившись спиной к стене, и чувствовала себя так, словно ее до пояса зарыли в могилу. Был недолгий промежуток времени, когда ощущение тела, придавленного чем-то тяжелым, стало явным, а боль запаздывала, – и в этом промежутке она сделала одно приятное открытие: ее руки были свободны. Ни наручников, ни браслетов. Только страшноватые кровоподтеки на запястьях, похожие на дохлых червей под кожей. Но это ее уже мало волновало.

Бородатый наблюдал за ней с такой ухмылкой, словно приготовил еще как минимум одну хорошую новость. И вскоре Лада убедилась, что это действительно так. Он подвинул к себе ее большую дорожную сумку, запустил туда свою лапу и извлек на свет пакет с лекарствами. Значит, тайничок в кустах таковым не являлся. Она чувствовала себя лузером, но и это уже было не важно.

А что тогда важно? Продержаться немного, пока не получишь еще парочку затрещин и не лишишься оставшихся зубов? Может, хватит?

Нет, не хватит. Должно же сбыться хотя бы одно предсказание в этой проклятой жизни, иначе она не сможет вспомнить в свою последнюю минуту ни о чем хорошем. Вообще ни о чем.

Дрожащими руками она взяла пакет и достала из него пару капсул. Поймала на себе взгляд Елизаветы. Сам черт не разберет, что у той на уме. Смотрит так, словно Лада вот-вот выпьет яд. Ей проще было бы знать, что Лизонька свихнулась от недавних потрясений. Да пошла она, лишь бы не мешала.

Бородатый уже услужливо протягивал ей белый одноразовый стаканчик – наверняка из пайкового комплекта. Сцена почти карикатурная, если учесть сопутствующую вонь. Лада проглотила капсулы и запила водой, которая оказалась холодной и достаточно чистой, хотя, честно говоря, сошла бы любая. Бородатый порылся в пакете и достал еще одну капсулу. Сунул ей – глотай, мол. Доза была в самый раз. Похоже, ублюдок неплохо разбирался в фармакологии. А по виду не скажешь.

Через несколько минут ей стало легче. Всё это время бородатый неотрывно смотрел на нее, словно дожидался, пока химия начнет действовать. Медбрат, мать его… Когда ему показалось, что подходящий момент настал, он протянул к ней руку ладонью вверх. На ладони лежал металлический предмет. Лада не сразу поняла, что это. Сначала подумала, что какая-то штуковина для ингаляции. Потом до нее дошло: обыкновенный свисток. Ну, не совсем обыкновенный. Но на кой хрен он мне? А ты спроси у медбрата.

Она взяла свисток, ощутив его холод и тяжесть. Ладно, если ты настаиваешь… Она сунула свисток в карман джинсов. Как оказалось, игра в подарки на этом не закончилась. В другой руке бородатый держал сложенный вчетверо листок бумаги. Лада развернула его и увидела грубо намалеванные толстым черным маркером линии и прямоугольники. Похоже на план. Вот эта косая башня с крестами, должно быть, церковь. От церкви, петляя по кривым «улицам», вела прерывистая линия из стрелок и упиралась в черный квадрат, находившийся в шести… нет, в семи кварталах отсюда.

Лада посмотрела на бородатого. Долбаный малевич кивнул и ткнул корявым пальцем в черный квадрат:

– Старик там. В подвале.

И опять она врубилась с некоторым запаздыванием – капсулки немного облегчали жизнь, но затрудняли мышление. Первым делом она почему-то подумала о Барском. Сам бородатый выглядел не намного моложе литературного льва, хотя причина этого явно крылась в качестве жизни. Затем картинка сложилась у нее в мозгу: урод знает, где застрял Параход.

Она кивнула в ответ, словно соглашалась с условиями сделки, которую ей еще не успели предложить. В том, что это сделка, она не сомневалась, – достаточно было видеть ухмыляющуюся рожу бородатого и физиономию Елизаветы с подергивающимся уголком рта. Но если нашелся придурок, который думает, будто с нее еще можно что-то поиметь, то она не станет его разубеждать.

Потом случилось нечто совсем уж несуразное. Бородатый сунул руку в карман, а когда вытащил, в ней был пистолет. И он протянул его Ладе, держа за ствол.

– Может, пригодится, – такой комментарий он дал по поводу своей благотворительности.

С первого взгляда Лада поняла, что пушка не из тайника бедняги Розовского. Но это был и не «глок». Она лишний раз убедилась в правоте Парахода. А кроме того, была абсолютно уверена, что – да, еще как пригодится.

Пистолет перекочевал в ее руку. До этого момента она еще ждала подвоха. Почему-то на ум пришел мальчишка в штиблетах, щекотавший ее пером. Она хорошо представляла себе и другие грани его юмора. Она не знала, каким краем он причастен к этому, но почему-то у нее в ушах то и дело звучал его гнусавый смешок. И еще кашель. Красноречивая имитация удушья.

Она проверила обойму – полная, стандартные патроны. Затвор и ствол в порядке… Пушка, похоже, рабочая. И почему бородатый так уверен, что она не начнет с него? У нее даже зачесался указательный палец – так хотелось его удивить. А потом – эту пугливую идиотку Лизу… Но она поняла, что он рассчитал верно. Здесь стрельбы не будет. Не потому, что она «хорошая». Честно говоря, она даже не знала почему.

Она попыталась встать, и со второго раза ей это удалось. Бородатый не пытался помогать – да и куда больше? – теперь всё зависело от нее самой. Снаружи стемнело, и, судя по едва слышному шороху, по-прежнему падал дождь. Лада прикинула, что до рассвета осталось часов семь. Запас по времени как будто есть, но ей не хотелось рисковать. Тем более, где гарантия, что мальчишка не «ошибся» со своим прогнозом? Отправляться ночью одной на поиски с учетом последних событий было идиотизмом, однако в здешнем сумасшедшем доме наихудшей тактикой могло оказаться как раз благоразумие.

Впрочем, она всё же до некоторой степени подготовилась, поскольку знала, что это ее последняя авантюра, и поскольку бородатый ей не мешал. Он и Елизавета остались сидеть возле свечки, будто возле догорающего костра, а Ладе пришлось искать свое барахло почти наощупь.

Аккумулятор ноутбука подсел, но его хватило, чтобы зайти в почтовый ящик и открыть два еще не прочитанных сообщения: одно от Розовского, отправленное утром того дня, когда ему довелось очень близко познакомиться с ее фаллоимитатором, а другое – от отправителя, назвавшегося «DJ», хотя Лада сразу усомнилась, что речь пойдет о музыке.

Понять, о чем речь, было трудно. Сообщение содержало бессмысленный набор слов и цифр; среди них оказалось слово «Безлунник» и число 69. После того как она прочла послание от DJ, что-то изменилось, хотя Лада не могла бы сказать что именно, более того, коснулось ли изменение ее внутреннего состояния или внешних условий. Единственным ощущением, добравшимся до поверхности сознания, было облегчение. Сложное вдруг стало простым, непреодолимое – посильным. Ее будто сдвинули немного относительно той Лады, которая считала себя живым трупом. Это, конечно, не было излечением и, скорее всего, означало сокращение оставшегося ей срока за счет увеличенного расхода жизненной силы. Но даже если бы она понимала, чего ей будет стоить эта ночь, то ни в коем случае не была бы против. И, похоже, кто-то знал об этом. Кто-то заранее знал, что она не будет против…

Она взяла пару пластиковых бутылок с водой, пакет со своими лекарствами, электрический фонарик и сложила всё это в сумку для ноутбука. Аптечку, входившую в ее комплект, уже распотрошил бородатый. От суточной давности пайка остались только обрывки упаковки. Лада давно не чувствовала голода, только более или менее мучительный зуд, который подсказывал: пора бы подзаправиться. Сейчас зуд был терпимым.

Бородатый уже не следил за ее сборами. Он сидел, уставившись на свечу, и едва заметно шевелил губами. Возможно, это была молитва. Или тихое безумие. А вот Елизавета следила за ней, и Лада не могла понять, чего больше в этих огромных слезящихся глазах – ненависти, тревожного ожидания или совсем уже странного злорадства. Но не исключено, что всё это было лишь плодом ее больного воображения и дергающихся теней.

Когда она выходила в темноту наступившей ночи, бородатый не проводил ее даже взглядом.

116. Бродяга: Последнее и единственное

Для него тоже многое изменилось. Он сделал то, что от него зависело, и готовился со смирением принять то, что от него не зависело. Он принес свою жертву, и теперь сидел, обняв и крепко прижав к себе свою Малышку, отвоеванную у чужих, и был не то чтобы счастлив – слова «счастье» для него давно уже не существовало, – но, по крайней мере, знал, что лучшего вечера и лучшей ночи в его жизни никогда не будет. Эта темная полуразрушенная церковь – его последнее пристанище, чахлый огонек свечки – его последнее тепло, а женщина, застывшая и затаившаяся в его объятиях, еще недавно бывшая всего лишь мертвой куклой в коляске и так внезапно, так чудесно ожившая, – его последняя и единственная любовь.

117. Мария: «Скоро ты сможешь поехать к нему»

Первое время она чувствовала себя домашним животным. Кем-то вроде собаки, украденной из элитного питомника физиологом Павловым. Или, если не льстить себе, подопытной мышью. В общем, кем-то, кто целиком находится в чужой власти и при этом даже не знает, когда начнется эксперимент. Хотя она всё-таки подозревала, что эксперимент начался гораздо раньше – сразу после того как были отобраны десять амбициозных идиотов для участия в проекте и среди них ее любовник Розовский. Теперь его мотивация казалась ей не просто идиотской. Это было какое-то наперед запрограммированное рабство, и он, считавший себя человеком современным, независимым и осведомленным в том, что касалось промывания мозгов, на деле оказался таким же тупицей, как все те презираемые им представители «биомассы», в чьем сознании присутствовал видимый лишь на просвет водяной знак «б/у».

Но сейчас и ее употребляли. И хотя ее никто не насиловал в физическом смысле (по крайней мере пока), она не сомневалась, что «употребление» имеет место ежечасно и ежесекундно, когда она бодрствует и тем более когда она спит. Последнее даже хуже; это было где-то за гранью интима. Хер с ними, с темными и стыдными уголками ее сознания – она уже смирилась с тем, что там кое-кто побывал и не побрезговал грязным бельишком, – но как быть с подсознанием? Черт бы побрал дедушку Фрейда! Всякий раз, просыпаясь, она ощущала лишь тени снов, ускользавшие от нее и исчезавшие в еще более глубокой внутренней темноте. Как будто кто-то сходил на киносеанс по ее билету, а она осталась на улице и видела только афишу.

В редкие минуты просветления она понимала: у эксперимента должна быть цель – всё тянулось уже слишком долго для случайного стечения обстоятельств. Кроме того, ее прошлое вряд ли могло представлять интерес даже для какого-нибудь гипнотизера-вуайериста. Значит, целью был результат некой трансформации или сама трансформация участников проекта. И это стало чем-то вроде кошмара, преследовавшего ее наяву. Новелла Кафки «Превращение», которую когда-то заставил ее прочесть Розовский, уже не казалась депрессивным бредом. Иногда собственные мысли внушали леденящий ужас, потому что откуда-то возникла абсолютная уверенность, что любая из них тут же воплощается в реальность. И значит, простая случайная мыслишка «я – кусок дерьма» могла стать последней.

Правда, и с самой реальностью появились проблемы. Мария перестала понимать, что это такое. Если реальность была тем, что раньше послушно ожидало ее в предсказуемом месте и в предсказуемое время, то теперь они разминулись. Во всяком случае, она не смогла бы объяснить, почему и за что убила Розовского, да и вообще не была уверена в том, что убила. По мере того как случившееся в номере «люкс» отеля «Европейский» отодвигалось в прошлое, оно всё больше напоминало одну из его любимых жестоких игр, во время которой она лишь немного перестаралась… зашла немного дальше, чем обычно… возможно, дальше, чем ему хотелось бы. Сделала ему слишком больно. И вдобавок разлила многовато томатного сока или бычьей крови. Но ничего, он ее простит. Он знает, что это она любя, только для того, чтобы доставить ему удовольствие. Отблагодарить за всё, что он сделал. В следующий раз она будет осторожнее. Она действительно думала, что он ждет ее в гостиничном номере (и, может, даже с нетерпением), пока она раскатывает по городу, выполняя мелкие поручения человека, пообещавшего полностью вылечить ее сына.

Она чуть не заплакала от счастья, когда он открыл свой ноутбук и показал ей видео, снятое в хорошей частной клинике, на котором ее сыночек улыбался в камеру и даже немного двигал ножками. Разве это не было чудом? Ей даже в голову не пришло спросить, откуда у него видео и кто снимал; здравомыслие давно покинуло ее. По крайней мере, набор цифр в углу экрана был похож на дату – вчерашнюю или позавчерашнюю… если бы еще она помнила, какое число сегодня.

Он поставил ноутбук на переднее сиденье внедорожника, а сам расположился на заднем. Иногда она отвечала ему, печатая на клавиатуре, но обычно этого не требовалось. Между ними установилось отличное взаимопонимание. Его приказы были недвусмысленными, а инструкции – исчерпывающими. При желании этот безымянный молодой человек, наверное, мог бы и ее излечить от немоты, но нельзя же просить слишком многого, особенно если дело касается чудес. Она готова была провести в молчании еще тысячу лет, лишь бы ее сын встал на ноги…

Видео из больничной палаты повторялось снова и снова – лучший фильм в ее жизни.

– Скоро ты сможешь поехать к нему, – сказал он, наклонившись вперед, так что его губы коснулись ее уха, а дыхание защекотало шею. И, пусть ее еще раз простит Розовский, она испытала от этого сексуальное возбуждение такой новизны и силы, которого никогда не испытывала со своим бывшим любовником, опытным и готовым на самые смелые эксперименты. – Но для этого надо кое-что закончить здесь.

Да никаких проблем. Она сделает всё, что он скажет, и потом не будет чувствовать ни малейших угрызений совести. Боль, сожаления и плохие воспоминания навсегда останутся в прошлом. Он обещал. И частично уже выполнил свои обещания – в отличие от того, которому она когда-то горячо молилась и которого тщетно просила о помощи.

118. Параход: «Приведи ее»

Он прислушивался к собственному дыханию. Оно звучало так, словно под толстым слоем тишины – тяжелой, пропитавшейся темнотой, уплотнившейся и слежавшейся до состояния донных осадков – из кого-то постороннего, еще чудом живого, со свистом выходил воздух. Параход не случайно зациклился на дыхании – кислорода ощутимо не хватало. В голове, сдавленной невидимым обручем, натужно пульсировала голодная кровь. Во рту было так сухо, что даже мимолетные мысли о косяке (знаменитом последнем косяке) вызывали отвращение. Его охватывал животный страх. Как он догадывался раньше, при непосредственной и неотвратимой близости смерти всё упрощалось до предела и сводилось к панике. В его частном случае паника грозила обернуться чем-то слепящим, удушающим, напоследок лишающим рассудка…

Он тщетно пытался связаться с Елизаветой. Один раз ему удалось вызвать тотчас ускользнувшее видение: горящая свеча и какие-то неразличимые фигуры вокруг. После этого снова наступила внутренняя темнота – абсолютная, когда даже не понимаешь, открыты ли глаза. Он всё же по старой привычке держал их закрытыми в надежде на какой-нибудь случайный контакт.

И вдруг он увидел Эрика.

«Этого только не хватало, – подумал Параход со злостью, – сентиментальных соплей перед смертью. Ну здравствуй, любимая собачка. Кто будет следующим? Во всяком случае, не Мета…» Последняя мысль вызывала уже не злость, а что-то похожее на горечь непонимания.

Несмотря на кислородное голодание, Параход ни на секунду не принял свое видение за настоящего пса. Мертвые не возвращаются, иначе этот мир, возможно, был бы немного лучше. Но сущности, которые подобным образом являли ему себя, он принимал всерьез всегда, а сейчас тем более. Эрик двигался к нему странными зигзагами, его шерсть переливалась как жидкое пламя, а язык почему-то был черным. Но в остальном сходство было удивительное.

Пес-призрак приближался, бешено виляя хвостом, и, судя по тому как двигались его челюсти, приветствовал хозяина радостным лаем, которого Параход не слышал. Всё было погружено в звенящую тишину, от которой закладывало уши. Наконец Эрик подбежал так близко, что Параход выставил руки, гадая, каков может быть призрак на ощупь и что делать, если ретривер всё-таки окажется теплым, с запахом псины, и захочет облизать его лицо своим черным языком…

Эрик бросился на него. Параход инстинктивно подался вперед, но руки поймали только воздух – правда, он ощутил ладонями и кончиками пальцев нечто более прохладное и плотное, чем окружавшая его душная атмосфера подземелья. У этого «нечто» не было определенной формы, однако время от времени он всё же видел Эрика, возникавшего из взвихренного золотистого облака.

«Ну ладно, раз уж ты явился, приведи сюда Сероглазую», – мысленно попросил Параход пса-призрака. Он попытался сосредоточиться на образе женщины (в его положении это оказалось не так-то просто сделать), а затем передать образ Эрику. Когда-то у него получалось нечто подобное с живым псом, хотя тогда на карте вообще ничего не стояло, да и способности ретривера не имели никакого значения.

Эрик отскочил на шаг и дал понять, что и сейчас не прочь поиграть в старую игру. Вспомнить молодость. Точнее, вспомнить жизнь.

«Ищи, – приказал Параход. – Приведи ее».

Внезапно пес отвернулся и замер в напряжении, как будто услышал какой-то звук из темноты. Параход по-прежнему не слышал ничего, кроме гулких ударов крови в собственной голове.

«Скорее! – поторопил Параход. – Только на этот раз не дай себя убить».

Эрик бросился туда, где, возможно, действительно находилась женщина, чей образ совпадал с потерянной игрушкой хозяина. Но возможно, там находился кто-нибудь другой. И Параход знал, что в этом случае он больше не увидит пса-призрака.

* * *

Теперь время сделалось главным распорядителем пытки. Параход никогда не думал, что можно физически ощущать его мучительное замедление. Казалось, он застрял в невесть откуда взявшейся щели между удаляющимся мгновением и еще не наступившим. Чтобы избавиться от наваждения, он нащупал пульс, но и после этого ему далеко не сразу удалось убедить себя, что толчки под кожей имеют какое-то отношение к застывшей массе, в которой он был почти уже похоронен заживо.

Большого труда стоило поддерживать связь с Эриком. Иногда Параходу чудилось, что он начинает видеть глазами пса и слышать его ушами. И зрительные, и слуховые образы были обрывочны и невнятны; они напоминали обрывки смутных снов, пропущенные через мясорубку ложного человеческого превосходства. Какая-то часть его сознания покинула тело, следуя за псом-призраком, и Параходу показалось, что он понял, откуда взялись дурацкие сказки о детях, которых любящие взрослые с самыми добрыми намерениями посылали в темный лес на верную смерть.

Всё это тянулось уже слишком долго, и он уже почти потерял надежду, когда вдруг так явно ощутил присутствие Сероглазой, словно та сидела рядом с ним. Контакт через принадлежавший ему предмет был внезапным, но очень четким. Сейчас он мог бы точно сказать, каким образом у нее оказался свисток и когда именно бродяга стащил его, однако это уже не имело значения. Важно было другое: привести Сероглазую к убежищу и не дать ей сбиться с дороги. Задача была не из легких. Куда сложнее, чем заставить Эрика подчиняться беззвучным командам.