Текст книги "Прогнозы изменения законов природы"

* * *

Денисов подпрыгнул в невесомости из кресла, но, памятуя советы Чанга, сделал это продуманно, рассчитав траекторию.

– Это захват. Всем оставаться на местах. Чанг – руки вверх.

Полковник сковал невидимыми наручниками руки пилота за спиной, снял с него шлемофон, лишая возможности связи. Тут же один боец забрал всю аппаратуру у блогера, погрозил, чтобы тот не дергался, второй – вырвал две камеры внутреннего объективного контроля.

– Альбатрос, что у вас там? Это центр.

– У нас внештатная ситуация, – в воздух сказал Чанг. Полковник вырубил командира корабля.

– За такое стоило заплатить, – сказал шестой.

Ближайший к незнакомцу боец показал тому, что лучше молчать. Тот кивнул. Матерь нации абстрагировалась, переключившись на картины звёздного неба в иллюминаторе. Блогер сам сразу всё понял: провести без сознания полёт ему, конечно, не хотелось.

– Берём управление на себя, – донеслось из динамика.

– Не получится, – «замполит» постучал себя по карману. – Всё давно блокировано.

– План полёта изменён: мы поднимемся выше, до трёхсот километров, и будем на орбите двое суток. Так надо! Приземлимся в России.

Чанга переместили в свободное кресло, за пульт сел полковник.

* * *

После предварительного прогона и перед основной частью эксперимента генерал со Стерном удалились в комнату отдыха. Оставшимся говорить не хотелось. Кто-то ходил вдоль пульта, кто-то дремал. Стажёр порывался поделиться со всеми планами мироустройства, но и Тёмкин, и Семибратский отмахнулись от него.

За пятнадцать минут до «секунды С» руководство вернулось.

– Коллеги! – бодрым голосом начал директор. – А эксперимент-то мы никак не назвали. Давайте подумаем. Надо, чтобы с идеей, но стороннему наблюдателю непонятно. Как название войсковой операции.

Илья поднял руку.

– Ну, давай, молодёжь! – подбодрил ГШ.

– «Вспышка разума», – воодушевлённо вступил студент.

– А раньше не бывало, что ли, вспышек или разума?! – сказал генерал, чуть добавив иронии.

– «Медвежий коготь»! – настаивал на банальных вариантах стажёр.

– Ну, давай, третья попытка.

– Товарищ генерал, – пришёл на выручку Тёмкин, – предлагаю «Эксперимент имени Семибратского».

– А что, звучит! Для тех, кто знает, понятно. И на перспективу: станет же рано или поздно коллега Эйнштейном!

– Куда денется?! – усмехнулся Стерн. – Илья, сделай, пожалуйста, нам с генералом кофе.

– Есть! – хорошо, что стажёр был без головного убора, иначе, на вкус Семибратского, мизансцена оказалась бы окончательно испорченной.

– Я тебе сделаю, – Тёмкин подошёл к Роману из-за спины, положил ему руки на плечи.

– Да, Алессио, благодарю!

Наверное, с сегодняшнего дня Семибратскому следовало считать Тёмкина старшим товарищем, пусть и самоназначенным.

– Запри на всякий случай дверь! – сказал Илье Алексей, тот оторвался от приготовлений и послушно запер вход.

– Может появиться кто-то ещё? – спросил Роман Тёмкина.

– Да кто вас, ходоков, знает?!

Семибратский понял, чего не хватает сейчас коллеге – офицерского стека. Щелкать по сапогам. Раньше Роман считал такого рода амуницию излишней, но, оказывается, для многих это желаемый атрибут.

– Так, уважаемые участники! – генерал повысил голос. – Ура! Ура! Ура! Это я так хочу обозначить начало основной фазы научного события. Все вы приложили к эксперименту свою руку. Поэтому успех или неуспех будут общими.

– Связи со станцией нет, – доложил Стерн. – Значит, всё по плану!

* * *

Космонавты, а теперь, после насильного перевода из туристов, всех можно было смело так называть, на орбите волновались. Всего четверо – Чанг через час пришёл в себя – создавали проблемы на ровном месте, даже ничего не говоря, а направляя в адрес бойцов недовольство выражением лиц и нелепой жестикуляцией. Парня прямо ломало, через некоторое время он стал вопить – пришлось ребятам засунуть ему в рот кляп из салфеток. Матерь нации тихо стала напевать заунывные песни – её, конечно, не беспокоили. Шестой что-то прокручивал в голове, но против троих спецназовцев у него не было вариантов.

Денисов стал готовиться к выходу в открытый космос заранее, по военной привычке делать всё загодя. Мало ли что может возникнуть в процессе. Проверил футляр с нано-сетью, которая должна была самостоятельно развернуться в пространстве в полотно сто метров в длину и десять в ширину. Всё было в порядке. Изначально сеть сделали бесцветной, как леска, но полковник попросил и предложил сделать её цвета хаки. Так привычнее и напоминает о военном или двойном назначении, позволяет лучше увидеть её на фоне галактик, туманностей и созвездий. Как и ожидал Денисов, звёздное небо ослепляло, не в буквальном смысле, а масштабом и немыслимым разнообразием. Не считая великолепной Земли «под ногами».

Орбитальную часть эксперимента решили делать путём захвата корабля. О программе полёта ещё можно было договориться, вплоть до новых высот. Но необходимы были резерв по времени, абсолютная управляемость вблизи «секунды С», приземление на своей территории, чтобы сохранить секретные приборы. И ещё некоторые мелочи, с десяток мелочей. Захваченный модуль был не в счёт – что с ним делать потом, пока наверху не решили. Скорее всего, просто вернут, даже покрасят: космические трофеи не представляли особой ценности.

– Мистер Чанг, пожалуйста, без сюрпризов. Кричать тоже не советую. Мы сейчас на военном положении.

– Я сразу заподозрил. Надо будет в будущем разбивать такие группы, – командир корабля злился как-то по-своему, вбирая из континуума силовые линии злости и сматывая их внутри себя в тугой клубок.

– Вот всё это – давайте после приземления! – Денисов постучал ему указательным пальцем правой руки по груди. – Вы меня поняли!

В космос полковник вышел тоже заранее, за пять минут до начала своих работ.

* * *

– Let’s go, baby! – Стерн запустил несколько тумблеров.

– Начинаем? – проснулся Шутов.

– Вот святой беззаботный человек, – похвалил завлаба руководитель эксперимента. – Сразу видно, не шпион.

– Да, Дементий бы, конечно, нам не помешал, – посетовал генерал. – Надо же, под конец года такие два эксперимента.

Обратный отсчёт голосом не дублировали, бежали только цифры на табло, цифры с длиннющим продолжением после запятой. За этим «хвостом» глазам было больно следить.

Сама же «секунда С» прошла для большинства незаметно – из видимого только время на табло развернулось в привычном направлении. Только внутри у Семибратского что-то приятно распустилось, как будто на кактусе, не зацветавшем сотню лет, в мгновение созрел и распустился цветок, со множеством спор, которые смогут разлететься по всему миру.

– Есть! – Стерн подпрыгнул, подняв над головой сжатый кулак.

Перед руководителем эксперимента забегали зелёные огоньки.

– Большое спасибо, коллеги! Есть колебания законов! Группа наблюдения отмечает стохастику в постоянной свободного падения, продолжительные вторичные гравитационные волны с расхождением от Земли, звуковые эффекты в верхних слоях атмосферы, которые коррелируют с полярным сиянием. Загорелись две сверхновые, погас один квазар.

– Красивое совпадение! – проворчал Тёмкин.

Стерн ликовал. Он наконец сильно вернулся во всемирную науку, пусть даже в засекреченном формате! Он вскочил и пожал руку Семибратскому. Потом поблагодарил всех. Генерал пожал руки Семибратскому и Шутову, остальных похлопал по плечам.

Роман отметил новое чувство – удовольствие от системы. Он исполнился гордости, что его идея нашла воплощение, причём так быстро и масштабно. Выходит, не зря он тратил годы и нервы на работу в конторе. И с успехом эксперимента имени Семибратского открываются новые горизонты не только по прогнозированию, но и по изменению законов природы. А освоив такое манипулирование основами мира, им можно будет полностью завладеть.

– А вторичное поле Хиггса? – выпалил он.

– Флуктуаций поля Хиггса и проявлений вторичного поля не отмечено.

На пульт стал пробиваться рапорт с крыши.

– Да, что там у вас? – раздражённо спросил Стерн.

– Прилетели скрижали из прошлого! По краю временнОго контура! Что делать?

* * *

Физически подготовленная сеть должна была развернуться самостоятельно и, поймав не менее десяти искомых частиц, подать сигнал в контору и космонавту об удачном завершении орбитальной части эксперимента. Затем она должна была отцепиться и удалиться в дальний космос в наполовину сложенном виде: у сетки в продолжение предстоял ряд линейных наблюдений.

Полковник сделал всё, как надо, но почему-то вторая половина сети не раскрывалась. «Вот, искали от добра добра…».

Фал был достаточно длинный для полного пролёта сеточных ста метров, но оказался мал, чтобы обогнуть сеть сбоку, а пролезть сзади сети не позволяла конструкция. Перед сеткой же, инструктировали в лаборатории, пролетать нежелательно: она притягивает опасные частицы, которые накапливаются в ней выше нормы в миллионы раз, просто фиксируются многократно меньше. Если точнее, то за счёт совокупности скоростей – галактики, Солнечной системы, Земли и корабля – получалась хорошая атака на базовую структуру Вселенной, плотность взаимодействия сети и прото-поля получалась очень интенсивной.

Полковник оттолкнулся как Икар от поверхности и чётко воспарил вдоль сети, утаскивая за собой вторую половину для полного раскрытия полотнища. В эти мгновения Денисов ничего не думал, только ушли сожаления о прошедших мгновениях полёта.

В дальнейшем сеть отработала на отлично.

Когда полковник вернулся на борт, обстановка не изменилась. Он снял скафандр, бросил его на пол – тот падать не захотел, так и парил в каюте до конца невесомости, как ещё один член экипажа. Никто, включая Денисова, отверстие от новообретённой частицы, бесконечно малого кусочка материи, пронизавшего насквозь скафандр и человека, не заметил.

Глава 18. Внеплановый останов

– Снова порушили реальность! – буднично, без подразумеваемой досады, сказал генерал. – Запускайте внеплановый останов!

– Есть! – сказал Стерн, и продолжил в микрофон. – Арбайтен-команда – готовность первой степени. Товарищ Мафусаил – в командный пункт.

Вызываемый как будто дежурил под дверью. Раздался стук. Стерн сам встал и открыл.

Начальник Службы ремонтов и регламентов реальности (оказалось, есть и такая) и двое нукеров в лимонного цвета сигнальных жилетах дорожных служб предстали перед участниками эксперимента. Работники остались в дверях как часовые. Оружия у них не было, только Мафусаил имел в руках богато выполненный из полудрагоценных камней уровень. Это скорее служило его знаком отличия, а со знаменем, даже небольшим и закреплённым за спиной, было всё же неудобно. Плюс его жилет был из ворсистого бархата, с оторочками по всем краям из бурого дорогого меха, вероятно, зимний вариант.

– У нас внеплановый останов! Вот предварительный состав работ! – генерал передал распечатку на длинном свитке. – Взгляните.

Мафусаил прошёл без спроса за пульт, сел под лампой и стал изучать список.

– Да, в этот раз больше обычного, – сказал он с восточным акцентом.

– Там не только прямые задачи, но и смежные, которые для начала необходимо проверить, есть ли в них необходимость.

– Да, вижу. Практически половину мы делали в прошлом году в формате регламентных работ. А необходимость дело такое… – он покрутил в воздухе уровнем.

– Сколько времени может потребоваться? Хорошо ещё Новый год, не должны заметить, – генерал, похоже, не ожидал такого букета сопутствующих эффектов. В них была дополнительная ценность эксперимента, но создавало ряд организационных проблем.

– Дней пять-десять, – задумчиво сказал бригадир. – Энсин, посмотри.

Семибратский не понял, было ли это воинское звание или имя.

Подошёл один из приближённых, посмотрел наискосок список.

– Зимой нехорошо плитку класть. Не ляжет.

– Мы только здесь, на районе. Надо же косметику сделать в любом случае, – продавливал свою задумку Мафусаил.

– А что, плитка имеет какое-то особое положение в природе? – некстати влез Роман.

– Можно считать это частью обмотки, изоляции для наших установок, – поставил всё на свои места Шутов.

– Сделаете за пять дней – получите премию! – веско сказал директор.

– Это разговор! – бригадир уже прикидывал, на что потратит внеплановые деньги.

– И для маскировки стоит переложить покрытие хотя бы на окрестных улицах, – дополнил задачу Тёмкин.

– Да, само собой.

– Коллеги, вы не забыли внести в список скрижали? По ним ведь не было автоматического отчёта, – дополнил Шутов.

– Да, забыл, – подтвердил Стерн. – Извините. Спасибо!

– Пойдёмте, посмотрим, что там, – предложил генерал. – Только оденьтесь.

Все мгновенно оделись: не терпелось увидеть такое редкое послание из прошлого, тем более, некоего фундаментального свойства.

– Мы так, – сказал Мафусаил, имея в виду, что они не станут утепляться.

Команда с активом бригады поднялись на крышу.

– Смирно! Товарищ генерал… – старший вознамерился доложить, но генерал его остановил.

– Вольно, сынки! – пожал руку старшему. – Как настрой? Боевой?

– Так точно!

– Что тут у нас? – спросил для проформы директор, хотя стоящие в ряд двухметровые стелы отбрасывали на всю сцену могучую тень, да и сами по себе бросались в глаза.

Двенадцать стел были выполнены из какого-то относительно лёгкого материала, вероятно, вулканического туфа, как будто архитекторы планировали разместить скрижали на крыше. Текст был аккуратно выбит на русском языке. Верхушка имела закруглённую форму, книзу плиты чуть расширялись, наверное, для устойчивости. Крайняя конструкция сломалась пополам, верхняя часть заслонила надпись.

– Коллеги, – Стерн занял позицию гида. – Очевидно, это тоже последствия эксперимента. У кого-то есть сомнения?

– Полагаю, сомнений нет, – утвердил генерал. – Тем более, сектор призывов в прошлое сейчас на каникулах.

– Так, давайте изучим. Илья, снимай, пожалуйста, на телефон, – скомандовал Стерн.

Содержание скрижалей было следующее.

Норма нужности:

– реальность

– преимущество

– желание и счастье

– верноподданность

– идейность

– широкая благонравность

– энтузиазность каждой ячейки

– вечное творение

– первенство духа

– гуманолюбие

– астрея

– совместность

– взаимность

– глузд

– одномыслие в дискурсе.

Наносное:

– матракаж

– самолюбивость

– всёнипочёмство

– срам

– многочисленные негации.

Выковано:

– дегенерации.

Дальше было неразборчиво, буквы оплавились в горниле трансформации и инсталляции.

Оскудены:

– братственность

– задруга

– «свои руки».

Пошатнуты:

– казённость

– своеобычие

– установления как институции

– благоволение к принуждению

– благоволение к наставлениям

– беспорочная безболезненность.

Изуродования:

– логосы

– сермяга.

Придания (усиления):

– проймы между мирян и в просветах

– различность посословная.

Сеяния:

– неплодотворность недостоинства

– растленность

– чернуха и понука.

Дальше читать скрижали Семибратский не стал – он и так проникся сермягой. Закурил. Предложил сигарету Тёмкину.

– Спасибо! Не хочется. А?! Сильнейшее продолжение?! – Алексей возрадовался приданиям и сеяниям.

– Коллеги! Все свободны! – объявил генерал. – Благодарю за службу!

– Большое спасибо! С Новым годом! – нестройно ответили участники, солдаты промолчали.

– Я домой, – сообщил Роману свои намерения Тёмкин. – Поедешь к нам?

– Нет, я останусь. Устал. Кому нужен грустный Дед Мороз?!

– Понимаю.

К ним подошёл Шутов.

– Товарищи, через несколько дней мы догоним коллективное будущее и синхронизируемся с ними. Правда, точно день не скажу. Всё будет в лучшем виде. Да, про скрижали пока никому!

– Конечно, – заверил завлаба Тёмкин.

– Роман, если остаёшься, приходи к нам в лабораторию. Потолкуем.

– Да, спасибо, на днях приду.

Все, кроме студента, который остался изучать скрижали, спустились по той же лестнице, по которой поднимались на крышу. Алессио пошёл догонять начальство.

– Там от Стерна есть выход, – пояснил он.

– Хорошо. Спасибо тебе! – Семибратский пожал руку советнику. – Напрасно я тебя недооценивал.

Тёмкин по-доброму улыбнулся в усы.

* * *

Действительно, через несколько дней, которые Семибратский провёл в своём кабинете, ранним утром, почти одновременно появились, воплотились из пространства коллеги.

– Роман!

– Как ты? Жив?

– Ребята! Всё хорошо. Вы как?

– Волновались. А Новый год уже прошёл?

– Прошёл!

– Ура! С Новым годом!

Все стали обниматься и подпрыгивать как дети.

Кто-то догадался выскочить в этот момент из кабинета.

– Братва! Осаду сняли!

– Ура-а-а-а-а!!!

* * *

Когда люди расходились по домам – мешков и дежурного внизу не было – и Роман в толчее и суете позабыл про Ирину, все неожиданно столпились в фойе. На доске объявлений было единственное, написанное от руки (Семибратский узнал почерк генерала): «При выполнении служебных обязанностей во время выхода в открытый космос героически погиб полковник Денисов. Прощание состоится…».

Значит, понял Семибратский, замыкая петлю времени или спасая его, полковник приходил за ним мёртвый!

Часть третья

Глава 19. Обязательная необязательная глава. Ничьё дитя

Меня звали Максим К. В этот год в моём городке Сосна зима оказалась холодной. Хотя, какая зима была в прошлом году, я точно не помнил. Больше всего мне нравилось ждать трёх вещей: редких просветов солнца в облаках, играть с соседской собакой и когда мама скажет моё имя. Я уже очень радовался, что я Максим. Но самому себя называть было неудобно, и ребята, замечая, когда я шепчу его, начинали цепляться.

Я никогда не думал, сколько мне лет, не понимал, зачем это нужно. Соседи говорили, что десять, но развит на семь, что я особенный ребёнок. Пусть так и думают. Их всех я не успевал любить, только хорошо думал о них. Кто появлялся редко, о тех вовсе не думал, но, встречая их взглядом, всегда гладил их. Гладил по рукам, а если люди были большие, то обнимал в коленях.

Сегодня не надо было ехать в школу: я долго болел, но в последние два дня меня уже пускали на улицу. Пока я ждал солнца, можно было подумать о маме. «Почему взрослые всегда боятся? Если страх – это такая игра, то она плохая. Хотя я боюсь, например, темноту, но это не страх. Боязнь кончается, когда я засыпаю, или уже ночью, когда глаза привыкают к темноте, а у взрослых страх не проходит никогда. «Мама, не бойся! Жалко взрослых. Дай им Бог себя!»

У меня была интересная веточка: она разветвлялась на три направления. Я очистил её от коры и всегда носил с собой. Это были мама и мы втроём: я и две старшие сестры. Девочки со мной никогда не играли, но я мог в любой момент достать веточку и представить, что они со мной. Сейчас я смотрел сквозь неё на разрыв в облаках, где должно было показаться солнце. Хорошо бы найти веточку с четырьмя ответвлениями – четвёртая была бы собака. Мы жили в большом городском доме, и родители не разрешали заводить животных. Говорили, что тесно и нет денег. Поэтому я ходил по соседству в деревянный дом, к бабушке и дедушке, но не своим, и брал у них из будки собаку. Погулять. Лохматая чёрная дворняжка Альма. Говорили, что она была старой, наверное, поэтому она не бегала, а медленно ходила со мной. Ласково тыкалась носом и надолго замирала в моих объятиях. Как зовут бабушку и дедушку, я всегда спрашивал, но не запоминал. Может, они обижались.

Однажды в школе учительница спросила, у кого есть домашние животные и какие. Не считая кошек и собак, у ребят были попугайчики, черепахи, хомяки и даже ящерицы. У одного меня тогда не было никого. В школе я сдержался, а дома целый день плакал. Потом я нашёл соседскую собаку и бабушку с дедушкой.

Меня они видели чаще своих внуков, и я был с ними чаще, чем со своими старшими родителями. Мне это нравилось. Бабушка всегда меня расчёсывала. «Как бесёнок лохматый!», – говорила она. «Кто такой бесёнок? Смешная».

Скоро Новый год. Будет долгий на всю ночь салют, мы с собакой будем пугаться. Я буду тихо плакать, от радости, есть припрятанные мандарины. Потом принесу очищенный мандарин Альме, но та есть не станет – наверное, потому что старая, а фрукты для детей. Все наши пойдут на улицу, я останусь дома, охранять, так я давно для себя придумал. Альму ведь держат для этого, чтобы стоять на страже. И я с ней. Пусть даже собака лает уже негромко.

Всё это я подумал и вспомнил, пока мимо меня проезжала машина. Обычно машины ездят быстро, а эта была медленная. Наверное, её сделали, чтобы не ехать, а больше стоять.

Раньше, когда я не ходил в школу, в округе было больше людей и детей. Сейчас нашу и соседнюю школы объединили, вторую школу уже почти разрушили. Я, когда ещё дружил с некоторыми ребятами, тоже ходил бить окна. Окна не сразу поддавались. Но когда получалось разбить, стекло разлеталось, отбрасывая разноцветные отблески. Потом я выбирал интересные осколки, чтобы принести домой в свою коробку с моими штуками.

Некоторым игрушкам у ребят я, конечно, завидовал. Особенно электронным, на телефонах с большим экраном. У меня был телефон на кнопках – я его прятал. В нём были «змейка» и что-то ещё, но я давно решил, что найденные из природы игрушки лучше. Таких ни у кого нет, они только мои. Каждая из них имела своё предназначение. В своём углу – спальня на всех детей была одна и без двери, она давно слетела с петель, а новую не поставили – я расставлял камушки и прокладывал дороги из маленьких стёкол. Мой город никому не мешал, хотя второй папа каждый раз мне говорил, чтобы строительство не препятствовало проходу. Первый папа, который тоже жил с нами (наверное, ему было больше негде жить) останавливал второго: «Пусть ребёнок играет! И так мало радости».

Взрослые не ссорились, просто не замечали друг друга, и нас тоже. Мама обычно сидела на кухне, пила светлый чай. Она никогда не выкидывала пакетик, а клала его снова и снова. Как будто он был ей особенно дорог или вкуснее других. Если бы мама приходила к нам, подсела ко мне в мой город, спросила о чём-нибудь, я бы построил ещё больше счастья. Как зовут маму, я вспоминал не всегда, но всегда её жалел и старался прикоснуться при любой возможности. Купал меня второй папа. Его руки были сильные, он крутил меня, растирал до красноты – мне становилось тоже хорошо. В конце я его целовал, он отстранялся с улыбкой. «Чего ты, телёнок?»

У ребят в классе почти ни у кого не было папы, а у меня их целых два. Когда иногда приходили полицейские, они меня расспрашивали, не обижают ли они меня. Я отвечал, что нет. Только иногда в шутку сажают с собой за стол, говорят: «Будешь третьим!».

В большой комнате постоянно работал телевизор, даже если в ней никого не было. За время болезни я услышал несколько новостей, за которые очень переживал. «В Сосне мать выкинула из окна годовалого малыша». Что с ним сталось, я не расслышал. Уверен, он спасся – ведь на улице так много снега, если упасть, то мягко. Я сам прыгал в сугроб много раз. Но трудно вылезать. «Беспризорники разбили витрину в магазине и вынесли три коробки с шоколадками». Вот повезло им. Только я не знал, что значит беспризорники. Наверное, какие-то старшие ребята. Я видел, как такие всегда что-то ищут в заваленном рваными газетами подъезде или на детской площадке. Мне таким крутым никогда не стать. Может, попробую как-нибудь украсть шоколадку, или три, себе и сёстрам – только надо про эту идею не забыть.

Наш двор был огромный. Учительница говорит, что страна вообще гигантская, а дядя по телевизору сказал, что она даже нигде не заканчивается. Можно ехать на электричке целый год, но не везде есть рельсы и там, наверное, приходится идти.

Сегодня мама запретила мне забирать собаку, сказала, что я могу заразить стариков, и пусть один день потерпит. Завтра, после школы, можно сходить за Альмой. Хорошо. До завтра недолго, за сегодня мама назовёт меня по имени ещё несколько раз.

Болеть мне нравилось: не надо никуда идти и делать бесконечные уроки. И можно есть много лука, который я очень любил. Когда ничего не оставалось, не было еды, я чистил луковицу и съедал её целиком. Было вкусно, но почему-то появлялись слёзы.

Иногда объявляли удалённое обучение, но компьютер был один, и тогда учились только сёстры. Для меня мама придумывала повод не подключаться. Её даже вызывали в школу, но она не пошла. Сходил второй папа, который, вернувшись, не стал на меня кричать, а сказал, что ещё один ноутбук купить они не могут. После этого он даже со мной несколько дней занимался. Одна из сестёр сказала, что во многих деревнях ученики идут на холмы, где ловит сигнал, или даже залезают на деревья. Никому не хочется, чтобы на него учителя кричали. Я даже не боялся двоек, но зачем было кричать на меня и на других. Наверное, потому что где-то кричали на них.

Ещё сладким воспоминанием были поездки на школьном автобусе. Он собирал много ребят, объезжал тихие дворы. Я всегда представлял, что мы путешествуем, оказываемся в других краях, ждал появления северных оленей или белых медведей. Они, конечно, вот только что пробежали за тем домом, но боятся автобуса и не показываются.

Над нами жила девочка, она ходила в школу на класс младше. Её родители жили оба в нашем подъезде, но на разных этажах, вообще не общались. И Маша жила то у мамы, то у папы. Часто девочка не хотела идти ни к одному из родителей, и я звал её к себе. Дверь у нас часто была открыта, и я видел, как она бредёт по лестнице, замирает на площадке. А на прошлый Новый год отец был уже пьяный и спал, а когда она пришла к маме, та сказала, что уезжает праздновать к друзьям. Маша потом рассказала, что провела всю ночь на площадке, делала вид, что ждёт. Соседи угощали её сладостями, она освободила коробку из-под мусора и складывала еду туда, даже осталось потом надолго.

Несколько раз я звал Машу к себе, но ей мои игрушки не понравились, она просто сидела и смотрела на развешанную одежду сестёр. Сегодня она прошла, не снимая курточки, так Маша мне нравилась особенно. Как будто пришла из другой страны.

– Хорошо у вас, вон у девочек туфли, а я в кроссовках хожу всю зиму. Мама говорит, что до остановки недалеко, не успеешь замёрзнуть.

– Зато кроссовки у тебя красивые, – я и правда так думал.

– Да, яркие. Но в них набивается снег, и я сижу на уроках с мокрыми ногами. А у тебя полная семья. Не всем так везёт. Я слышала разговор директора с одной учительницей. Он сказал, что пришёл приказ не считать одинокого родителя с ребёнком семьёй, семья – это только когда все вместе.

– Я не думал об этом. Да, когда я вырасту, обязательно так и сделаю, – мне казалось, что в старшем возрасте мальчика выдают девочке, как учебники в школе, и я бы хотел, чтобы меня выдали Маше.

Я пока не стал открывать ей свой секрет. Мама иногда давала мне деньги, на пирожок в школе. Но я его не покупал – стоять в очереди мне не нравилось, даже если в ней мало ребят, всё равно они толкаются и обзываются, – а копил монеты на кино. Будет тепло и тогда накопится и достаточная сумма, и до кинотеатра можно будет пройти не по сугробам. И может, попрошу у сестёр их старые туфли, которые уже стали им малы. Хотя я знаю, что мама отдаёт ношенные вещи своей подруге, у которой двое малышей. Мне вещи второй папа приносил с работы – они были почти новые. Того мальчика, чьи были курточка и шапочка, я не знал. Думаю, он не стал бы меня обижать. А деньги я хранил в той же коробке, где всё своё. Они были незаметны в куче моего добра. Когда-то папа так назвал мои игрушки – добро. Мне очень понравилось.

– А пойдём на кухню пить чай!

– Ну пошли.

Моя мама сидела в дальнем углу стола и смотрела наискосок в окно. Я давно привык к этому и знал, что она не помешает и ничего не скажет.

– Здравствуйте, – тщательно выговорила Маша, у меня такое длинное и «задиристое» слово, где много «з», не получалось.

Маша села боком к столу, может, чтобы не смотреть на маму. Мама нас, наверное, всё же заметила: прибрала свисавшие волосы назад.

Я как маленький хозяин нажал на кнопку чайника, подвинул гостье блюдце с оставшимися тремя конфетами. Маша взяла одну и моментально съела. Остальные оставила на чай.

Пока вскипал чайник, я не решался поворачиваться – не хотел вспугнуть это приятное время. Маша подошла и встала рядом.

– Сколько тебе сахара? – спросил я.

– Три кусочка.

– Ой, так сладко. Мне хватает одного.

– Можно, я возьму ещё сахар на потом?

Не дожидаясь ответа, девочка спрятала в карман ещё рафинада.

– Больше не надо: мама заругает, – прошептал я, хотя знал, что мама никак не отреагирует на наши разговоры.

Стульев за столом и на кухне было много. Я первый раз сел на место второго папы, взрослые называли это местом председателя, в узком месте стола.

Пили чай молча. Маша не доставала из чашки пакетик и ложку. От долгого заваривания чай у неё стал тёмным. А ложка мешала пить, постоянно скатываясь к руке. Вот смешная. Я свой пакетик сразу положил вместе с другими. Заметил, что многие пакетики переплелись ниточками, их, скорее всего, будет трудно заваривать, понадобится распутывать. В хлебнице остались только два кусочка нарезного батона, их брать было нельзя. Мама учила, что, когда мало остаётся чего-то из еды, вежливо будет спросить у всех, не хотят ли они это съесть. И только если все откажутся, можно взять самому. Обоих пап не было, они на работе – поэтому я решил, что обойдёмся без хлеба.

Чай был горячий, поэтому сидели и пили долго. Я повернулся к плите и чайнику: на кухне был беспорядок, а плита вообще вся жирная, с одинокой сковородкой. Мне стало стыдно перед Машей. Хорошо, что она смотрит в чашку.

– Можно ещё? – спросила соседка.

– Нет. У нас так нельзя, – ответил я.

– Да, спасибо! Вкусный чай. Я пойду.

– Хорошо. Хорошо, что пришла, – я прикоснулся к её курточке. Я думал, прикасаться к маме самое большое удовольствие, а здесь по мне прошла такая волна нежности, которую я испытывал ко всем сразу.

Когда Маша ушла, я сел к себе в уголок, спиной к коридору и так сидел, держа в руках самые яркие стёкла.

– Привет! – пришли сёстры из школы.

– Да, привет! – ответил я, не поворачиваясь. Вдруг у меня что-то не так с лицом, и они заметят.

– Выздоровел? Завтра в школу? – спросила вторая сестра.

– Да.

– Хочется?

– Не знаю. Утром темно на улице, неприятно.

– Попробую тебя проводить, – средняя сестра общалась со мной охотнее старшей, может, потому что была ближе ко мне возрастом.

– Вот, купили тебе маленькие соки для школы. Смотри, апельсин, яблоко, ананас. На печенье не хватило.

– Большое спасибо! – я протянул руку, чтобы посмотреть, такие ли соки.

Соки были не такие, малышковые, «Агу-агу!». За такую марку меня дразнили ребята. Однажды я даже не допил сладкий, любимый мной манго. Пришлось выкинуть пакетик в мусорку. Я настолько любил этот сок, что на следующей перемене подошёл и посмотрел в ведёрко – пакетик лежал и не был даже завален другим мусором. Я было хотел его достать и допить, но обидчики могли следить за мной. От обиды – тогда и сейчас – я беззвучно заплакал.