Текст книги "Прогнозы изменения законов природы"

В дверях, выходя, делегация столкнулась с Дементием. Тот был в шапке и рукавицах, с двумя снеговыми лопатами в руках.

– Добрый день!

– Здравия желаю!

Никто не подал вида перед необычностью ситуации. Для Дементия же с Романом совместная чистка снега на метеостанции была если не частым, то нормальным явлением. Семибратский сам когда-то вызвался помогать синоптикам в работе на крыше: допускать чужих туда было нельзя, и из солидарности и молодецкого склада характера поработать лопатой было в жилу. Последний раз такое упражнение он делал в прошлом году. И сегодня, даже на фоне недосыпа, побыть на морозце смотрелось хорошим направлением усилий. Кроме того, такое отвлечение снимало мыслительное напряжение, выравнивало переживания, переводило их в физическую усталость, которую утилизировать легче, чем умственную.

– Ты сегодня хоть поспал? – Роман посочувствовал коллеге.

– Завтра посплю.

Все же к логике и стилю мышления Дементия привыкнуть было невозможно.

Семибратский надел шапку и перчатки. Работалось им обоим лучше без верхней одежды: в процессе борьбы с сугробами быстро разогреваешься.

На крышу, где располагалась метеостанция, вела неудобная железная лестница. Подниматься приходилось по одному. «Не могут, что ли, сделать нормальную?!»

– Лестница историческая, – в спину ему рассказывал Дементий. – Знал бы ты, какие люди по ней ходили.

– Я так понимаю, что мне лучше не знать?

– Ага!

Про вчерашнее Семибратский не мог не спросить.

– Вчера как, удачно?

– Да, в пределах погрешности.

На крыше уже было человек десять синоптиков, они распределились поровну в двух частях площадки. Снега навалило немало, и вероятно, с неделю крышу не чистили. Были заняты другими делами.

Вся таинственная метеорологическая машинерия располагалась на площади с футбольное поле, но форма прямоугольника была чуть более вытянутой. По краю шёл высотой с метр бортик. У Романа был перед всей этой кухней, на первый взгляд нехитрой, детский восторг. Осадкомеры, барометры, ледоскопы, психрометры; а флюгер, оказывается, по-научному называется анеморумбометр. Семибратский запомнил это слово с пятого раза.

Весь институт уважал и выделял сектор синоптиков. Хотя, казалось бы, есть физика высоких энергий, математические пределы и синкретические науки, и на их фоне прогнозы погоды должны бы выглядеть арифметикой. Но ты попробуй не выдвинуть трудно проверяемую гипотезу, за которую, если та не подтвердится, никто ничего не скажет. А вот выдавать каждый день, в онлайн, чёткие предсказания, сбывающиеся на девяносто восемь процентов… Такие тактические прогнозы экономят время и силы многих людей и машин, история происходит более плавно, без рывков и бифуркаций.

Сектор появился не с основания института, но работал уже достаточно давно, лет двадцать. Особенно в последнее время он сильно разросся, почти в три раза, и как-то даже был разговор, чтобы сделать для них специальный шеврон, добавив к аполлонову символу еще молний. Но начальство верно и вовремя это остановило, а то получалось бы, помимо смешения смыслов, некое предельное доминирование сектора не только над другими департаментами конторы, но и закреплённая претензия на всебожественную надверхнюю силу. Такое подавляло бы самооценку коллег.

Семибратский огляделся. За год многое поменялось. Во-первых, приборов стало в два раза больше. Наверное, для надежности. Во-вторых, две площадки с одинаковым набором установок были разделены жирной красной полосой. В-третьих, в дальней половине появилась невысокая, метра в два с половиной, толстая, в четыре кирпича, стена.

– Командуй! – Семибратский знал, что в особых зонах ничего нельзя делать без разрешения и постановки задачи.

– Так, займись, пожалуйста, расчисткой прохода на нашей половине, на территорию с приборами даже не заходи, мы там сами. И ни в коем случае не переходи красную линию, считай, что второй части просто нет. Снег постепенно перекидывай к борту – там уже специально подготовленные сотрудники будут перекидывать его вниз.

– Есть!

Дементий постоял перед ним, опираясь на лопату.

– Ну, спрашивай, – как родитель перед ребёнком смилостивился он.

– А что за стена? Её ведь раньше не было.

– Это один из немногих ответов на призывы в прошлое. Как точно получили ответ про сделать стену, я сам не знаю. Но ответ был чёткий. Может Шутов знает, но лучше его не спрашивай.

– Так, поехали, с Новым годом! – дал команду Дементий.

Для начала Роман прошёл несколько раз с лопатой вдоль всего прохода, от красной полосы ко входу, как бульдозер. Но, накапливаясь, масса с какого-то момента уже не позволяла себя так легко двигать. Пришлось перейти на перекидной метод. Семибратский быстро согрелся, механическим образом забылись переживания от визита Стерна с пришельцем.

Коллектив работал молча, видимо, все были уставшими от вчерашнего мероприятия.

Под снегом была ещё наледь, но с ней бороться команды не было. Скорее всего, рядом с относительно тонкими приборами, а по совокупности это была всё-таки сложная система, нельзя было работать ломом, хотя многим из коллег этого и хотелось. Поэтому работа на скользкой поверхности перестала приносить удовольствие, а превратилась в неясную рутину, как вчерашнее бесконечное человекохождение.

Не закончив до конца свой кусок, Семибратский помахал рукой Дементию.

– Я всё! – крикнул он на вторую половину.

– Большое спасибо, товарищ Роман! – завсектором деланно поклонился. – Оставь орудие там, другой коллега тебя заменит.

От работы на льду вернулось раздражение, на лестнице он несколько раз поскользнулся – снова всплыли впечатления от недавней беседы. Войдя в кабинет, Роман бросил мокрые от пота шапку и перчатки в дальний угол. «Да пусть даже кто и увидит».

Роман не любил такие дни. Которые начинали растягиваться, наполняться стохастикой, набирать амплитуду. Очевидно, стоило ждать ещё новостей. Он выпил ещё кофе и полистал соцсети, нет ли чего со вчерашнего, или, может, кто сделал селфи. Ничего не было.

Семибратский взял лист бумаги и написал заявление на отпуск за свой счёт.

Через десять минут Семибратский ускоренным шагом двинулся к кабинету Ирины, своего шефа, с бумагой в руке.

Алессио, очевидно, нарочно ждал его в коридоре.

– Ты идиот! – накинулся он на Романа. – Мог бы быть любезнее.

– Надеюсь, новую тему не закроют?

– Теперь не знаю.

Тёмкин преградил ему дорогу.

– Ты понял, что про это никому?! – Алессио стиснул зубы. Роман не думал, что тот способен на такое.

– Я и не собирался.

– Что это у тебя за бумага? – наседал Тёмкин.

– На, смотри. Заявление об отпуске. Давно не был, – Роман не струсил, а просто решил не нагнетать обстановку и снизить переживания коллеги.

– А что так вдруг? Уедешь? – Алексей держал, не отдавал заявление.

– Нет, не волнуйся, буду ходить на работу. Честно. Считай, что творческий отпуск.

– А шеф уже отправил письма на три ускорителя! – упрекнул Тёмкин.

– Пустишь?

– Сегодня да, – всё не выходил из образа советник завсектором. – Ближе к выходным сообщу о времени и месте.

Роман было набрал в грудь воздуха, чтобы сказать ещё что-то, но тот перебил.

– И давай без шуточек! – Алексей отдал ему бумагу.

«Ну вот, нажил врага, и похоже, не одного».

Семибратский свернул за угол и постучал в дверь Ирины. Зашёл. Она была не одна, что-то обсуждала с Ольгой. Обе махнули рукой, мол, проходи.

– Мы обсуждали объединение тем. Есть мнение, надо начать с какого-то натурного эксперимента, – Ирина на правах хозяйки кабинета ввела его в тему.

– Как считаете? – Ольга всегда давала сначала высказаться коллегам.

«Мудрая женщина», – улыбнулся он про себя.

– Да я, вот, – он протянул Ирине заявление. – Но я буду ходить на работу. Просто дней на сорок ни для кого, кроме вас, меня нет.

– Ох, сложно с тобой! – она подписала и вернула документ.

Он попытался встать, чтобы отнести заявление директору, но обе коллеги протянули к нему руки, усаживая.

– О чём вчера говорили с куратором?

– Тему придумывали?

У Семибратского уже перемешались события последних дней: совещание, посиделки, экскурсия в лабораторию и разговор о нестатичной морали, дежурство и безликая молчаливая сотня, утреннее собеседование неизвестно в какую структуру.

– Целеустремленный товарищ, целеустремленный гуманитарий, – надо было выбирать формулировки.

– Я тоже гуманитарий, – чуть вспылила Ирина.

– Да не в плохом смысле.

– Кстати, товарищ лучше многих. Давно его знаю, – примирительно сказала Ольга.

Стоило верить: она старалась не давать никому оценок, считала, что нельзя какими бы то ни было параметрами, пусть даже объективными, измерить личность.

– Тема же – не очень яркая, не прорывная, про аттрактор института, – попытался развернуть разговор Роман.

– Почему же не яркая? Интересная, свежая, – искренне похвалила его Ирина.

Она гордилась таким сотрудником, в негласной внутренней конкуренции между секторами такой форвард делал игру.

– Не факт, что примут. Под Новый год ещё.

– Ну почему бы не принять. Бюджет есть, – Ольга одобряла яркие идеи.

Ирина встала и открыла форточку. Окна её кабинета выходили во двор, здесь было можно.

– Ты что такой измотанный? Помогал Дементию? – завсектором знала о его снегоуборочном увлечении.

– Да, и вчера, и сегодня.

Роман кратко рассказал о вчерашних событиях. Хотя событиями их и назвать-то было сложно: история была незавершённой и вообще неясной, как будто двадцать пятым кадром прокрутили кино, и, возможно, даже задом наперёд.

– Возможно, это упражнения по управлению системами. Своего рода борьба с Гёделем, исследование пределов самоорганизации систем, – предположила Ольга. – Но на столь малой выборке, по моему мнению, можно получить только пристрелочные варианты, гипотезу к гипотезе.

– Но ведь можно попробовать взять частотой, – догадался Роман.

– Думаю, частота на одном и том же массиве приобретает черты деградации системы.

– То есть, Гёдель всё равно побеждает?! – Ирина тоже подключилась к разговору, чтобы не оставаться в стороне.

– Не факт. И это всего лишь моё предположение. Думаю, мы не узнаем, что делали синоптики, – Ольга на всякий случай прекратила эти рассуждения.

– Да уж, лучше не знать, – Роман перед этими коллегами мог не играть во всезнайку.

Семибратский почувствовал, что заболевает – начинался озноб.

– Можно, я закрою?

Не дожидаясь ответа хозяйки, он встал и закрыл форточку.

– Это направление с переносом физико-математических теорий на социум мне совсем не нравится, – таким прямым выпадом Роман захотел выяснить позицию влиятельных в институте коллег на эту проблематику.

Будь он шефом, он бы запретил такой избыточный синкретизм физики и лирики как ведущий к самоуничтожению, пусть даже под маркой запрета, подобного теме «вечного двигателя».

– Это всего лишь наука, – было неизвестно, считает ли Ольга так действительно или поддерживает дискуссию. – Упреждающее знание и поле гипотез – часть познавательного модуса человека. Даже не только человека, любой организм в меру своих возможностей занят познанием. Поэтому, если человеку дан больший диапазон узнавания и чувствования, мы не имеем права не двигаться по обоим направления и в их интеграции, пока не могу сказать очевидной синергии.

– А как же дети? – Роман зря ступил на эту территорию, но он умышленно обострял. – Они ведь тоже часть социальной системы и, оперируя параметрами общества, мы, во-первых, считаем, что можем решать за них, во-вторых, пользуемся их открытым сознанием в интересах старших поколений, наконец, мы не только безоглядно берём взаймы у поколения детей и молодёжи, но и отъедаем у них будущее.

– Интересно у вас, – Ольга покрутила в чашке остатки холодного чая. – Ира, вот, в продолжение нашего разговора про объединительные проекты. Если хотите, можно будет добавить и социальный срез, в качестве приложения. Как необязательный материал.

Она резко повернулась к Роману.

– Хорошо, и что ты предлагаешь?

– Для начала, как промежуточный шаг, можно было бы добавить в Цели устойчивого развития восемнадцатым пунктом: «Сокращение мирового долга. Как инструмент обеспечения экономической справедливости между нынешним и будущими поколениями, повышения экономической свободы будущих поколений».

– Это уже экономика, – Ольга отмахнулась. – Ты же знаешь, что у нас нет экономического направления.

Семибратский выдохся. «Надо будет сегодня лечь пораньше». На фоне появившейся не так давно бессонницы это было бессмысленное заклинание.

– Кстати, что за человек был у тебя вместе со Стерном? – Ирина хотела по максимуму удовлетворить своё любопытство и выбрать весь объем его морального долга за неожиданный отпуск.

– Какой-то пришелец! С идеей перехвата частиц в космосе подготовленной физической сетью.

Враньё вышло на удивление удачным. В развитие темы с ускорителями и атакой на сингулярность, на высшем уровне.

– Кх…кх! – как залп раздалось из институтского громкоговорителя. – Внимание всем! Завтра в одиннадцать утра состоится церемония умирания Саввы Максимовича Красса.

– А кто это? – спросил тихо Роман.

– Завсектором специальных познаний благородно завещал процесс своего умирания для науки, – ответил голос.

– Надо же, Красс! – прошептал Семибратский.

Женщины поглядели на него осуждающе.

Полковнику нравился запах оружия – и отстрелянного, и почищенного. Запах был совершенен, как та форма, которую приобрела сталь ствола. Ему нравилось думать, что это одно из предельных состояний материи. Доверие владеть оружием было, на его взгляд, особой миссией и специальной ответственностью. При этом, Денисов понимал, что эти рассуждения хороши лишь в мирное время, как философское упражнение.

Похоронное отделение, десять человек, получали автоматы для символического прощания с умирающим завсектором. Процесс контролировал лейтенант, и Денисов мог поразмышлять в эти мгновения военной тишины, прерываемой щелканьем затворов.

Денисов не был милитаристом. Он ценил человеческую жизнь, жалел солдат, как, собственно, всех живущих. В боевом борении ему представлялось, что искажается ткань жизнеустройства. Снаряды и пули – а он участвовал только в учениях – прорезают необязательным образом одиннадцатимерное, как говорят коллеги, пространство. Пусть даже «дополнительные» измерения являются проявлением физических сил, каналами для их существования, среди них нет места, не были предустановлены траектории для пуль. И это страшно не потому, что могут убить (смерть – это часть солдатской работы, как у рыбака риск оказаться мокрым) – а потому, что не даёт реализоваться всемирному замыслу, который включает существование всех родившихся. Потому что это прореживает ряды бойцов общего дела.

При этом он был воином. Понимающим свои задачи, решительным и храбрым. Храбрым – это не значит не иметь страха, это значит сделать своё дело в нужный момент, не обращая внимания на препятствия любого характера и накала.

Отделение построилось на плацу.

«Оружие к осмотру!» – скомандовал лейтенант.

Проводя осмотр личного состава и оружия, полковник любовался образцовым видом своих солдат, их спокойной, сокрытой в каждом моменте энергии, готовности к будущему.

Сели в микроавтобус в полной тишине – лейтенант попросил водителя заглушить радио, тот до этого не знал повода поездки. Поехали по заснеженным улицам. За ночь выпало много снега, город стал не таким людным. Бойцы молчали, в осознании важности своей миссии. «Погода благоволит человеку!» – подумал он про умирающего. «Но, наверное, он этого уже не увидит». Полковник сморгнул.

Они подъехали к пристройке, которая располагалась на задах большой больницы. К ней вёл отдельный вход. Приземистая постройка сочетала в себе храмовый ордер и крепость. Глухие без окон стены и только вверху узкие щели в ширину двух кирпичей, как бойницы.

Во дворе уже было натоптано. На улице было с десяток человек, большинство незнакомые. Очевидно, прибыли коллеги из других институтов и разного уровня руководство. На распорядителях церемонии были повязки на рукавах, чтобы их можно было отличить среди однообразно одетых товарищей. Постоянно прибывали новые люди, но оказалось, что помещение было более вместительным, чем могло показаться снаружи. Очередь постепенно вмещалась в здание.

«Стройся!» – чуть приглушенным, не как по уставу зычным, голосом приказал полковник. Отделение построилось.

Денисов пошёл проверить, можно ли им заходить. В полумраке он не сразу нашёл генерала, тот сделал жест, что необходимо подождать. Командир вышел и дал указание лейтенанту держать отделение в строю. Потом вернулся в помещение: ему положено было быть и там, и там, но ведь это не было оставление войск.

Пространство было разделено на чёткие зоны. На возвышении, которое было на метр выше пола, плюс еще гроб, лежал Красс; рядом с ним по правую сторону, располагались родственники и генералитет; у противоположной стены собрались сотрудники и гости. Внутренний похоронный распорядитель растерянно передвигался между собравшимися, не зная как себя вести в столь необычных обстоятельствах.

У входа была команда синоптиков, они выделялись белыми халатами, надетыми поверх курток и пальто. Дементий же был просто в халате поверх костюма. Команда напоминала врачей.

В зале было сумеречно. Свет лился только из узких прорезей под крышей.

Полковник кивнул нескольким знакомым, когда глаза привыкли к полумраку.

Все смотрели на пьедестал, не зная, чего ожидать.

Над головой и сзади была приборная панель, чтобы фиксировать происходящее. Дистанционные измерители параметров мозга и тела, записывающие устройства, несколько устройств неочевидного предназначения.

Умирающий лежал в гробу, точнее, полулежал, под его спиной и головой было несколько подушек, чтобы он мог всех видеть. На нём был повседневный рабочий пиджак (видимо, хотел продолжать работу и там), белая рубашка, почему-то без галстука, ноги были укрыты покрывалом. Он уже был загримирован, выглядел как на образах. Пока вокруг него не было цветов. Руки периодически подёргивались: человек волновался.

Лицо оставалось неподвижным. Наверное, умирающий не хотел портить грим. Он обводил зал глазами, поворачивал голову, подолгу останавливая взгляд на разных людях. На полковнике Красс тоже остановил взгляд, опознал его, как воинскую часть ритуала, и прикрыл ненадолго глаза, одобряя его присутствие и такое действие. Потом посмотрел над собой, удостоверился, что научная часть процессии тоже на ходу.

Семья, жена и двое дочерей стояли в первом ряду. Все были в тёмном – но, возможно, это был просто стиль одежды, в холодах принято ходить в таких тонах. В ногах одной из дочерей стоял мальчик дошкольного возраста. С высоты своего роста он вообще не понимал происходящего, но вёл себя спокойно. На женщинах, пока на плечах – из уважения к живому родственнику – были чёрные платки.

Генерал первым пошёл прощаться. Речь в таких обстоятельствах была неуместна. Поэтому он наклонился к коллеге, что-то прошептал ему, погладил свежую награду на лацкане, потом несколько раз чмокнул.

Начали прощаться. Сначала родственники. Они после поцелуев и прощальных слов так и остались стоять у изголовья, чуть подвинувшись к ногам. Мальчик хотел было пройти с мамой, но та его мягко вернула обратно: не хотела, чтобы ребёнок видел этот антураж. Парнишку мягко приняли и сковали чьи-то руки.

Выстроилась небольшая очередь. Коллеги в основном прощались молча, пожимали сухую руку или касались плеча. Многие целовали куда-то в переносицу – пока наклонялись над умирающим, не успевали определиться. Уходящий же каждый раз тянулся губами навстречу, пытаясь или взять с собой толику земной любви, или поделиться какой-то уже запредельной тайной и новым, неведомым никому из окружающих чувством, тянулся в меру сил, сначала реально стараясь поцеловать людей, потом обозначая поцелуй как символ.

В дверях появился батюшка, прошёл было несколько шагов, но генерал развернул его жестом, мол, ещё рано, попозже. Тот вышел наружу.

Умирающему поднесли попить через трубочку.

Люди начали мёрзнуть. Из отдушин под потолком быстро выходило тепло, а холод проникал не столько с улицы, сколько от самих камней, из которых была постройка.

Полковник решил не подходить на личное прощание. Он не настолько был знаком с умирающим, чтобы высказать тому действительно что-то в такую минуту ценное, а формальностью отделываться не хотелось.

Тут умирающий приподнял руку – он захотел говорить.