Текст книги "Прогнозы изменения законов природы"

Глава 21. Обновление Устава

– Роман, останься, пожалуйста, – попросил генерал, когда все выходили. – Просто посиди со мной.

– Хорошо.

Семибратский сел на дальнем крае стола. Генерал не открывал глаз, он думал.

Директор сам писал десяток заявлений по собственному желанию – все они сложены в ящике стола. Последнее заявление генерал написал более двенадцати лет назад – эти несостоявшиеся документы хранились для истории.

Туда же, к своим бумагам, он положил заявления от сотрудников. Директор был уверен, что как минимум половину людей уговорит остаться. Предложит новую должность, пусть не в институте, в смежной структуре, можно и по направлению, в котором человек не специалист, кого-то можно направить в другую страну, но оставить в поле деятельности конторы. В обмен можно взять других людей к себе, пусть не из науки – в спецы записать, авось, справятся. Не справятся – тоже не беда.

Про свои заявления он вспомнил, что каждый раз, когда хотел подать новое, его останавливали соображения: а как же институт сможет без него?! Если он уйдёт, сразу же закроют многие направления, синоптиков отправят в Антарктиду, много знают, абстракции раскидают по стране… Необходимо было достроить систему.

Генерал вспомнил, как ему присвоили звание. Он трудился на ниве экспедиций, во многих из которых приходилось решать задачи двойного назначения. Он никогда не отказывался от специальных заданий, но и не сказать, что напрашивался. По итогам одного из докладов на научном совете его пригласили возглавить структуру, требовавшую кардинальной трансформации. И сразу дали генерала. Хотя он не служил даже солдатом.

– Я что, плохой начальник? – спросил, не открывая глаз, директор.

– Полагаю, разговор с людьми надо вести не в таком ключе. Необходим новый общественный договор.

– Да, давай для начала поменяем Устав. Мир развивается – появляются новые обязанности. Люди перестают понимать, какими правами мы их наделяем и как распределяем обязанности на пути к общей цели.

Семибратский взял листок и ручку, стал записывать.

– Да, будет полезно. Проведём голосование. Уверен, все будут «за».

– Пиши. «Создание условий для устойчивого развития и благосостояния института и коллектива требует взаимного доверия института и коллектива. Институт гарантирует защиту достоинства сотрудников и уважение к человеку труда».

– Записал. Но, наверное, такая формулировка не позволяет новых необъявленных экспериментов, – Роман посчитал, что лучше оппонировать на старте, чтобы тезисы были отточены и безупречны.

– Позволяет. Более того, обеспечение партнёрства представляет собой задачу, которую невозможно выполнить без активного участия всего коллектива. «Таким образом, новый общественный договор основан на конкретных и осязаемых, количественно измеряемых вещах. Суть – не в реализации далёких от сознания сотрудников абстрактных идей…» Извини за невольный выпад, – генерал улыбнулся, открыл на секунду глаза, – «…но в достижении очевидного для всех коллективного блага».

Директор замолчал. Получалось складно и, на его взгляд, логично и даже мощно.

– Не слишком идеалистично? – спросил Семибратский. – Как инструкция на пути к Утопии.

– Пиши. Не в основной текст, в сноски. «Наше будущее не определяет утопия, которая, как это часто бывает, разворачивается своей обратной стороной – антиутопией».

Генерал закашлялся. Конечно, столько текста произнёс.

– Роман, есть кофе?

– Вы же не пьёте кофе, и у вас нет в приёмной аппарата. Разве что… вот, у меня осталась половина. Но он холодный. Или попросить кого-то из коллег?

– Не надо. Разрушат творческую атмосферу. Давай свой.

Семибратский принёс начальнику кофе.

– Да, спасибо тебе за поддержку! Уже не справляюсь с молодёжью. А надо иногда на голос, правильно.

Семибратский пересел на ближайшее к генералу кресло.

– Мне тут понравились слова Тёмкина: «мировоззренческая трезвость» и «акцент на «здесь и теперь». Подумай, куда их поместить. Если не дословно, то по духу.

– Обязательно.

– А что, может, уволим Дмитрия? – сделал вираж в разговоре директор.

– Пусть будет. Я за ним присмотрю, – ответил Роман. – Если что, успеем.

– Хорошо. И стоит подумать, как использовать скрижали, как донести до коллектива их ценность. Вот мысль, а точную формулировку докрути. «Нельзя обойти стороной вопросы идентичности, ведь сотрудники вступают в коллективный договор не как изолированные «атомы», а как носители памяти, наследники культуры и традиций. Соответственно, через это в коллективном договоре в определённом смысле участвуют не только ныне живущие поколения, но и поколения наших предков».

– Про «атомы» хорошо – прямо в учёные сердца! – искренне оценил Семибратский.

– Про темы спецсектора, которые будут скоро распределяться, советую обратить тебе внимание на общественные константы и переменные. Раньше ты был как-то к ним холоден. Бери их, в общем. Перспективно. И тебе самому будет полезно – мозги вправляет.

Роман промолчал. «Да, надо будет посмотреть на проблематику с другой точки зрения». Он особенно оценил эти минуты совместного творчества, когда понял, что время растянулось, и эта немаленькая смысловая работа была реализована внутри получаса. Подобные феномены Семибратский всегда относил к проявлению истинности действий.

– Вот еще, потом упакуй по месту и иерархии. «Современная глобальная система управления выстраивается на неверном онтологическом истолковании статуса человека – не как бытийственно суверенного субъекта, наделённого разумом и свободой, а как конструкта культурной и технологической эволюции. Однако исторический и культурный опыт учит нас, что идеи достоинства личности являются не фактором атомизации, а точкой опоры для становления коллективного согласия».

Возникла пауза. Генерал от такой плодотворной работы набрался сил, открыл глаза и больше уже их не закрывал.

– В какой срок обновить Устав? Год? Полгода?

– Квартал. Вместе с голосованием, – уверенно сказал директор.

– Да, постараемся.

– Ещё несколько штрихов, – генерал встал и зашагал вдоль стола за спиной Романа. – «Презумпция достоинства личности позволяет по-новому ставить вопросы о справедливости и о коллективном идеале». У нас же есть коллективный идеал?

– Да, спокойная научная работа и свобода мыслей… – не сразу нашёлся Семибратский.

– Вот видишь, даже ты затрудняешься. Так. «…Справедливость в данном контексте может быть определена как состояние защищённости достоинства личности, а коллективный идеал – как состояние института, обеспечивающее такую защищённость».

– Можно вопрос? – Роман немного устал, не успевая за стремительным бегом мыслей начальства.

– Давай.

– Я утерял пистолет в ходе… экскурсии. Что мне делать?

– Ерунда. Технические издержки эксперимента. Он изъят отрядом с ещё несколькими орудиями и приборами сопротивления. И останется у них. А ты напиши объяснительную записку, что оружие утеряно, пропало при неизвестных обстоятельствах. Выдадим тебе новый. Может, даже оружие на новых принципах. Про это я ещё подумаю, – генерал нарочно оставался у него за спиной, чтобы Роман не видел его лица и не смог понять, где тот говорит серьёзно, а где шутит, просто по голосу это было непонятно.

Роман стал рисовать абстрактные фигуры сбоку от записей. Он так делал всегда, когда на совещаниях возникали паузы, и сейчас, даже зная, что руководство видит его художества, не мог совладать с привычкой.

– А вы сорванцы! – внутренне улыбался генерал. – Я про ваш штаб. Ох, сорванцы!

За окном завьюжило, ветер засвистел в трубах и листах крыши.

– Так, заканчиваем. «Доверие является определяющим феноменом коллективной жизни лишь в том случае, когда институт занимает адекватное коллективным запросам место в коллективном сознании, когда его цели прозрачны, а права и обязанности сотрудников сбалансированы ответственным отношением руководства к принятым на себя обязательствам».

Глава 22. Масочное собеседование

Роман вышел от директора и, решив по ощущениям, что это необходимо, пошёл к Ирине. Дверь у неё была открыта настежь, да и по пути многие двери тоже были открыты. Наверное, в этом был какой-то знак, который был вынесен из будущего, из опыта коллективного проживания.

– Привет, дорогая! – он помахал ей от дверей, она помахала в ответ.

– Привет, Рома! Что генерал?

– Трудится. Взбодрился.

– В чём идея с открытыми дверьми? – спросил Роман. – Форма итальянской забастовки?

– Отчасти, да. Символ открытости – в буквальном смысле. И принадлежности к «штабистам». Плюс, это как-то будет жить. Ты против? – Ирина не находила в себе мотивов продолжать работу, но и уходить на такой интересной развилке не хотелось, тем более, в отношениях со многими появились новые оттенки и грани, в том числе с Семибратским.

– Не против. Живое движение масс! Даже занимательно. Можно сказать, контрэксперимент. Тоже поучаствую.

– Про свой эксперимент расскажешь? – Ирина не хотела требовать ответа начальственным образом, а спрашивала по-хорошему.

– Давай попозже, как будет готов формальный отчёт.

– Да, как скажешь. Здесь ещё одна, на мой взгляд, сложность возникла. С заходом от высокотехнологичных гиперсовременных искусств, типа NFT, нам спустили сверху сотрудника, который будет вне сектора заниматься направлением. Совсем юноша. Но заряженный.

– Илья зовут? – догадался Роман.

– Да. Уже познакомился?

– В ином контексте. Интересно, чей он? Так с разбега всё у него получается.

– Говорит, что ничей, – улыбнулась Ирина. – Немного поговорили с ним. Есть интересные мысли. Он считает – успел заметить за краткое время стажировки, – что в нашей работе недостаточно символизма, символов, как в повседневности, так и как фиксации итогов проектов.

– Далеко пойдёт! – Семибратский сразу проецировал информацию на свою сумму имеющихся и будущих отношений с молодым сотрудником. – Всё же некий внутренний символизм у нас имеет место. Как у Тютчева: «Молчи, скрывайся и таи // И чувства, и мечты свои – // Пускай в душевной глубине // Встают и заходят оне…»

– «…Лишь жить в себе самом умей // Есть целый мир в душе твоей», – продолжила, чуть перескочив по тексту, Ирина.

– Вот, я как раз про такое!

– Но товарищ продвинулся дальше: помимо позитивных символов он предлагает одновременно изучать ложные символы, симулякры, и делать это одновременно! – Ирина зачем-то взяла стопку бумаг и потрясла ими в воздухе. – Как будто нет других дел.

– Ирочка, это имеет, как часто у нас бывает, более широкий контекст.

Завсектором не понравилось такое обращение.

– И какой контекст, милый? – спросила она злым тоном.

Семибратский рассказал ей про скрижали.

– … Вот так. Выходит, есть символизм и есть политический символизм.

Роман сложил пополам записи, сделанные им в директорском кабинете, давая понять, чтобы Ирина не любопытствовала.

– Тоже скрижали? – уже подобрела девушка.

– В определённом значении, да. Пока секрет.

– Тогда у меня тоже секрет. Вот, оцени, выдержки из труда Ильи: «Новое слово означает поворот от манипулятивного симулякра к политико-символическому историческому реализму и онтологизму. Мы наблюдаем поворот в восприятии сути политического символа – от знака, отсылающего к бессознательным инстинктам, выступающего продуктом анонимной машины бессознательного, к восприятию созидания символа как преображающего историю осознанного творческого духовно-волевого акта, раскрывающего в условиях современности коллективное самосознание», – в процессе прочтения Ирина всё ускорялась, уже на середине уподобившись темпу судьи, зачитывающего длинный приговор.

– Да! Сила! – Роман по-новому зауважал многоуровневость стажёра.

– А представь тогда, как он чистит снег! – Ирина захихикала, выпуская через это несвойственное ей состояние внутреннее напряжение. – И, просьба, мы по-прежнему не говорим слова из ДПК: дискурс – парадигма – концепция.

– Само собой, помню. И стажёр их не употребляет. Кстати, Дима жив, приходил ко мне вчера. Но в раздрае.

– А кто сейчас не в раздрае?! – она взяла ручку и начала накрест перечеркивать документы.

Семибратский встал, чтобы уйти.

– Пожалуйста, сядь.

Роман послушно сел.

– Что скажешь про Денисова?

Мужчина ответил не сразу, обдумывая, в каком ключе ждёт ответ Ирина.

– Думаю, он по-своему, по-военному счастлив.

– А ты бы так смог? Честно.

– Смог, – Роман действительно так бы смог. – Веришь?

– Верю. Я бы тоже смогла.

Ирина достала из ящика стола пистолет, встала и убрала его в сейф.

– Знаешь, давит, – сказала она про оружие. – Ты про себя что решил?

– Остаюсь. Где я ещё такой могу понадобиться?!

– Да, я пока тоже, – завсектором продолжила черкать документы.

Девушка открыла окно – стало холодно, но Ирина и не думала, его закрывать.

– Как бывает одиноко, – девушка замерла, откинулась в кресле. – Б***-б***-б***!!! – вдруг закричала она без жестов.

– Согласен, – не нашёлся, что лучше сказать, Семибратский.

Объятие и тем более поцелуй сейчас были бы неуместны. Оба остались молчать. Мужчина взял лист бумаги и стал его сворачивать – через минуту это был бумажный самолётик.

– Давай запустим!

Оба подошли к окну, и он пустил самолётик. Тот закружил, даже сделал вопреки тяготению несколько виражей вверх и улетел за сто метров к противоположному крылу.

Ирина прикурила и протянула ему европейскую папиросу. Он взял и трижды затянулся.

– К слову, Рамю про тебя спрашивал, – Роман обнял девушку за плечи.

– Спасибо! Он хороший.

Не прошло и трёх минут, как изо всех окон внутреннего двора полетели бумажные самолётики. Какие-то коряво обрушивались вниз, какие-то повторяли полёт их планера, а некоторые взмывали над зданием и перелетали наружу. Наверное, прохожие, хотя бы часть, думали, что это послание с тех самых небес, о которых не говорят, но которые точно есть… и будут.

Молодые люди на время закрыли двери.

* * *

Семибратский решил вообще не уезжать из института. Спать на составленных стульях стало уже привычным. В периоды всё более частой бессонницы он ходил по коридорам, иногда встречал чалых Шутова и Дементия. Те были немного не в себе, в неосознанности передвигались в пространстве и, возможно, во времени.

Перед следующим собеседованием ему предложили пройти часть испытаний заранее. Отказаться было нельзя.

Сказали написать эссе про анкх, опять же символизм. Не торопили – как сам созреет. Про стрельбы не заикались – знали, что Роман стрелял практически изо всего, на спор попадал из гранатомёта болванкой, которая не взрывается, в сделанный из нетолстых труб контур танка. Понятно, что случайно, но спор остался за ним.

Семибратский на следующий день позвал Илью к себе. Было восемь утра.

– Ты тоже дома не ночуешь? – спросил Роман.

– А зачем?

– Молодец, далеко пойдешь!

– А вы идёте не так далеко? – стажёр был дерзок.

– Слушайте, это про вас: даже если вы начнёте отказываться, шансов нет, мы вас примем живым или мёртвым. Мёртвым в том самом смысле – как полковника.

– Спасибо за доверие! Я уже всё понял. Командуй! Оставайся на кофе – у меня здесь институтская кофейня.

Семибратский начал кулинарить.

– Ты интересный товарищ. Не по годам содержательный и целеустремлённый.

– Спасибо, товарищ Семибратский! Приятно, что цените.

– Какой кофе пьёшь?

Роман решил, что с коллегой будут хорошие отношения в границах между деловыми и дружескими. И в целом стажёр отличался от многих своих ровесников. Хотелось понять почему.

– Любой, пока любой, – заулыбался Илья.

Хозяин кабинета расставил кофе, принёс конфеты и печенье.

– Тебе уже выдали оружие?

– Нет. Мне пока незачем.

– Что со скрижалями? Нашёл что интересное? – Семибратского не интересовала суть заповедей, но внешние детали и частные наблюдения могли быть полезными.

– По моему мнению, надписи сделаны не вручную, а каким-то точным автоматом. Слишком аккуратное и единообразное написание, практически без сбоев. И учтены особенности размещения стел именно на нашей крыше. То есть, месседж целенаправленный, рассчитанный именно на нас… – Илья собрался было продолжать, но Роман остановил его взмахом руки.

– А по содержанию, лингвистический анализ?

– Документ идеальный. Не придерёшься. Но именно поэтому считаю, что пока его не следует выносить на обсуждение коллектива. Я предложил руководству не только не демонстрировать скрижали сотрудникам, но и не давать ход тексту, не распространять его ни целиком, ни по частям. Необходимо его глубоко осмыслить, возможно, провести НИР со структурным анализом, всё, как положено, – у стажёра была нетипичная жестикуляция, движения рук и тела не синхронизировались по значению, амплитуде и ритмике с речью, но эта странность была приятного, можно сказать, забавного свойства, не отталкивала непредсказуемостью.

– Мы с директором всё-таки претендуем на изучение текста и на частичное использование. Вот, это под его диктовку записанные обновления Устава, – Роман для развития доверия передал новому коллеге бумаги.

– Копию нельзя сделать? – задал риторический вопрос стажёр.

Семибратский поднял брови, подтверждая эту несложную догадку.

– Можешь прочитать. Это практически целиком ляжет в документ – все в своё время увидят. И зачем-то голосование шеф придумал.

– Согласен, голосование лишнее. Можно было бы потратить время на что-то более полезное, – Илья прочитал материал сначала наискосок, потом стал читать детально, останавливаясь на отдельных частях.

Роман видел такое в первый раз. «Надо будет тоже попробовать».

– Пока никому! – попросил старший товарищ.

– Да, меня тут уже проверяли на сохранение тайны – я им сломал систему. Ни на дюйм не продвинулись.

– Лучше вместо дюйм говори децил, стилистически коллегам будет ближе.

– А, понял. Хорошо.

Парень налегал на печенье: сказывалось проживание в казарменных условиях и недостаток нормального питания.

– Правильно я понял, что тебя уже приняли… туда?

Илья кивнул.

– Какое послушание определили?

– Да не очень интересное… – пытался уклониться от прямого ответа сержант.

– И всё же.

– Сопровождать и курировать кандидатов. Пока вас.

«Да, не очень интересное. Не поспоришь, – согласился про себя Семибратский. – Наверное, Тёмкин рассказал ему о первом тесте».

– Можно ещё кофе?

– Конечно. Я теперь не буду запирать кабинет – приходи сам в любое время, чай-кофе. Иногда приноси печенье, – подколол стажёра Роман.

– Да, само собой, – Илья юмор понял, но решил прямо не отвечать, всё-таки он был пока молодым сотрудником. – Я тут даже ночами иногда сам готовлю на институтской кухне. Принесу вам как-нибудь свою готовку.

– Ты так никогда не женишься. Спишь здесь, готовишь здесь, пожалуй, не приходи пить кофе, а то мотивов показываться в город не останется. И бессонница в таком возрасте – нехороший признак.

– Да, с бессонницей борюсь, но от больших мыслей и идей, которые приходят к ночи, не получается заснуть. А про женитьбу – у меня есть невеста. На лето наметили свадьбу. Она понимает специфику моей работы, точнее, специфику залегендированной работы, – у юноши были ответы практически на все вопросы.

Семибратский вспоминал себя в этом возрасте и отмечал, что ветра в голове и самомнения у него было больше. С высоты своих лет он, получается, не мог поделиться чем-то особенным, как-то направить парня, даже просто сформулировать какую-нибудь бытовую максиму.

– Молодец! Зря, считаю, говорят, что с молодым поколением что-то не так. Вы мощные. А нам надо самим чаще в зеркало смотреться. Что мы вам передали, что оставили? Лично мне стыдно, – Семибратский разволновался, возможно, под воздействием третьей чашки кофе. – Это я ворчу.

– Мы, в общем-то, ничего и не ждём. Как-то справляемся. Даже и не размышляем в таких категориях. Наверное, главное, что я бы хотел вам транслировать – не навешивать на нас ваши долги, не заедать нашу жизнь!

– Какое у нас прекрасное утро! – порадовался вслух Роман.

– Да, неплохое. И кофе супер!

Семибратскому понадобилось как-то упаковать своё смущение от такого открытого диалога, он стал делать пометки, не всегда необходимые, в записях к Уставу. От себя, пока уловил стилистику, дописал: «Ценностный акцент на ответственности соединён с принятием долга унаследовать и передать природные и культурные блага приумноженными, а не истощёнными. Речь идёт об ответственности перед предшествующими поколениями, а также об ответственной передаче культурного и природного наследия поколениям грядущим в качестве добровольно принятого обязательства, о правообязанности сохранения культурного и природного наследия как источника формирования будущего, следования возвышенной этике служения».

– Да, про служение, – поднял голову Роман. – Каким может быть моё послушание?

– Вы на особом положении. Можете попросить сами.

– Но что-то ждут от меня? – Семибратский не любил задавать такие простые, детские вопросы, но в этой ситуации он хотел прояснить всё от самых оснований и действительных намерений.

– Думаю, ждут. Но не только самоопределения, но и самостоятельности и проактивной позиции. Вам самому необходимо ответить – себе и другим – на вопрос «Кто вы?». Спросите себя «Кто я?». И ответьте, по возможности, быстро и интуитивно, не ориентируясь на ожидания аудитории. И даже на свои ожидания, если смотреть на себя как на объект, как на визави вашего внутреннего диалога.

– Хорошо, спасибо!

Роман убрал записи в стол, запер именно этот ящик. Потом открыл его и переложил бумаги в сейф.

– Знаешь, у меня возникло минуту назад ощущение, что ты старше меня. Ты не ходил через временной барьер?

– Нет. Я даже прошу мне не рассказывать про эту историю и тему. Не знаю почему. Просто на уровне ощущений – от этого могут возникнуть неприятности, не только для меня, для многих.

– Вот, опять! Дежа вю! – Роман щелкнул пальцами, чтобы обозначить тот самый момент.

Илья встал и по-хозяйски взял с чайного стола бутылку воды.

– По датам собеседования можешь ориентировать?

– Любые выходные. Не спешите.

– А что посоветуешь сделать перед этим?

– Две-три недели строгого поста. В основном для настройки мозгов. Кофе тоже нежелательно. И не ночуйте в этот период в институте – будет отвлекать.

– Да. Сделаю. Спасибо! – Семибратский был действительно благодарен опекуну. Тёмкин точно был бы грубее.

– И постарайтесь написать эссе. Это сильно помогает. В настройке на нужную волну.

Они ещё посидели минут пятнадцать, в коридорах обозначился офисный шум. Роман открыл дверь и подложил под неё стопку ненужных документов, чтобы та не закрывалась от сквозняка.