Текст книги "Методология и социология психологии"

Показательно и то, что в ситуациях, когда в отечественных СМИ, например на телевидении, обсуждаются более серьезные сюжеты, такие как различные проблемы современного российского общества, в качестве представителей научного сообщества привлекаются преимущественно политологи и экономисты, а не психологи. И здесь налицо большой контраст с западными странами, где, как, например, в Англии и США, примерно три четверти выступлений СМИ по проблемам науки посвящены медицине, биоэтике и биологии человека. Далее идут науки о поведении, космонавтика и инженерия и лишь затем – политические науки (Филатов, 1993). Как отмечает В. П. Филатов, «такое распределение интересов более естественно для нормальных людей, озабоченных не экономическим выживанием, а качеством жизни и оздоровлением окружающей среды» (там же, с. 96), в то время как у нас «сейчас на общественной трибуне тон задают экономисты и политологи» (там же, с. 95).

Что же касается психологов, то в современном российском обществе они воспринимаются как специалисты по «малым делам», таким как психологические проблемы личности или семьи, а «большие дела» – проблемы государственного устройства или магистральных путей развития нашего общества – рассматриваются как находящиеся вне пределов их компетентности. Сбывается прогноз Г. П. Щедровицкого, который еще в начале 1980-х годов предупреждал: «Если психологи будут медлить, они могут быть вытесненными в какие-то периферийные, маргинальные области… И каждый раз, когда они будут пытаться расширить свою область изучения до некоторой целостности, будут пытаться придать ей осмысленность, им будут говорить: «Вы куда? Здесь уже все занято, мы уже все сделали!»» (Щедровицкий, 2007, с. 146–147). Подобная ситуация резко дисгармонирует с самосознанием самой психологической науки, представители которой констатируют, что «именно психология сейчас востребована как никакая другая наука» (Мироненко, 2007, с. 103), выдвигают такие формулы, как «улучшите природу человека, и вы улучшите все» (цит. по: Хьелл, Зиглер, 1997, с. 521), и предрекают, что XXI век станет «веком психологии» (Андреева, 2005).

Дисгармонирует она и с местом психологии в мировой науке, а также с вкладом в эту науку российской психологии. В общем потоке научных публикаций доля социогуманитарных наук не превышает 11 %, но при этом удельный вес психологии (2,08 %) максимален среди всех наук этой группы, более чем в 2 раза превышая долю экономики (0,99 %) и почти в 4 раза – долю политических наук (0,55 %) (Маршакова-Шайкевич, 2002). Российские публикации по социогуманитарным наукам составляют менее 1 %, что, конечно, не радует, но, по общему признанию, во многом связано с языковым фактором и не выражает ее истинного вклада в мировую науку. А отечественная психология занимает в этом плане вполне неплохое – 6-е место (0,99 % мирового потока публикаций по психологии), вновь опережая и экономику (9-е место), и политические науки (10-е место).

Таким образом, место психологии в нашем обществе выглядит если и не малозаметным, то, во всяком случае, резко дисгармонирующим с ее возможностями, амбициями, местом в мировой социогуманитарной науке и др., что могло бы стать одной из ключевых проблем социологии психологии, если бы такая область знания существовала. Не касаясь всего многообразия причин данной ситуации (более подробно они рассмотрены ниже), отметим, что она во многом сопряжена с явно недостаточной социальной релевантностью психологической науки. Недостаточная социальная релевантность психологии сопряжена и с ее низкой активностью в выполнении подобных функций, и с ее неадекватным образом, сложившимся в нашем массовом сознании, и с тем, что типовые продукты психологического исследования – коэффициенты корреляции между переменными и др. – очень далеки от того, что является социально востребованным знанием105105
  X. Куликан задает риторический вопрос, в котором содержится и ответ: «Если мы проводим исследование, предполагающее хорошо контролируемые процедуры и точные, количественно определяемые переменные, что рекомендовано в подавляющем большинстве учебников, не получаем ли мы в результате очень ограниченное, часто искусственное и совершенно бесполезное знание о человеческом поведении и опыте?» (Coolican, 1998, р. 170). Данное обстоятельство отмечается также Р. Харре (Harre, 1981) и многими другими авторами.


[Закрыть], и с рядом других причин.

В психологическом сообществе и в системе его взаимоотношений с современным обществом наблюдаются важные тенденции, влияющие на основные траектории развития психологической науки и практики. Эти тенденции в основном носят интернациональный характер, первоначально обнаруживаясь на Западе, прежде всего в США, но по прошествии некоторого времени проявляясь и в других странах. Вместе с тем, они обладают и некоторой национальной, а в нашей стране – российской спецификой. Главными проявлениями этой российской специфики служат: а) «закрытая» психологическая культура современного российского общества, определяющая особый характер потребления им психологической науки и практики; б) весьма скромное место психологии в «семействе» социогуманитарных наук, вопреки мировой практике у нас выглядящей «младшей сестрой» экономики и политологии; в) приписывание психологам роли специалистов по «малым делам», в то время как «большие дела» вершатся без их участия, что порождает типичный для наших социально-экономических реформ результат, выразимый формулой «опять забыли про человека».

Согласно трехаспектному подходу, предложенному выдающимся отечественным психологом М. Г. Ярошевским, существуют три основных вида детерминант возникновения и развития научных идей – предметно-логический, социально-научный и личностно-психологический, и любой феномен научной деятельности может получить адекватное науковедческое объяснение только в данной системе ее координат (Ярошевский, 1977). Необходимость обращения к социальным истокам научных идей регулярно акцентируется в психологии. Например, В. И. Олешкович пишет о том, что «опыт З. Фрейда имеет свои социальные причины и механизмы его производства, восстановление которых является условием понимания фрейдовского знания» (Олешкович, 2007, с. 34–35).

В традиционном науковедении второй и третий виды детерминации научного познания, как правило, объединяются в один (что в определенной мере свидетельствует о недооценке самостоятельной значимости психологических факторов познания) и, соответственно, принято выделять два основных вида детерминации – когнитивную и социальную. Когнитивная включает внутреннюю логику развития научных идей – как частных, относящихся к конкретным исследовательским областям, так и общих, представленных в виде парадигм, исследовательских программ, исследовательских традиций и т. п. Социальная охватывает все множество социальных факторов, действующих на разных уровнях – общества в целом, научного сообщества, конкретных исследовательских групп и др. и оказывающих влияние на приращение научного знания.

Выделение когнитивной и социальной составляющих научного познания запечатлено как в общей структуре науковедения, основными разделами которого принято считать философскую методологию науки и социологию науки106106
  Вообще же этих разделов, как отмечалось выше, насчитывается намного больше.


[Закрыть], так и в структуре самих его разделов. В частности, наряду с традиционной историей науки, изучающей развитие самих научных идей, существует и социальная история науки, анализирующая влияние социальных факторов на это развитие. Налицо не только «разделительная» тенденция – к выделению двух основных слагаемых научного познания, проходящая по большинству разделов науковедения, но и тенденция объединительная, выражающаяся в изучении взаимосвязи когнитивных и социальных факторов познания и выходящая за пределы науковедческих дисциплин. В частности, в современной социологии видное место занимает социология знания, основания которой заложили К. Мангейм (Мангейм, 1991) и его последователи.

Совершение двух описанных и взаимосвязанных ходов целесообразно и в методологической рефлексии психологии. С одной стороны, существует необходимость в дополнении общей методологии психологии, к которой традиционно сводится (хотя и не полностью) эта рефлексия, социологией психологии как изучения социальных факторов психологического познания, с другой, – разделение когнитивных и социальных факторов развития психологии целесообразно дополнить их синтезом – в виде социальной методологии психологии, изучающей развитие психологических идей в контексте их социальной детерминации и образующей связующее звено между методологией психологии и ее социологией.

Одна из главных форм такой детерминации состоит в отображении в когнитивном поле науки идей, распространяемых в обществе и пользующихся популярностью на определенном этапе общественного развития. Применительно к психологической науке эта связь акцентирована многими ее представителями. Например, автор одного из наиболее популярных в нашей стране переводных учебников по социальной психологии Д. Майерс пишет: «Совершенно естественно и неизбежно, что предшествующие убеждения и ценности будут влиять на то, что думают и о чем пишут социальные психологи» (Майерс, 1997, с. 38). А историк Ч. Розенберг показывает, что «социальные ожидания вторгаются даже во внутреннюю текстуру академического знания» (цит. по: Наука и кризисы, с. 935).

Идеологемы, распространенные в обществе, как правило, продуцируются в науке и первоначально выступают в виде собственно научных идей, затем распространяются в обществе в виде социальных идеологем, а впоследствии возвращаются в науку в трансформированном их «социальной обработкой» виде. Ярким примером может служить идея либерализма. Порожденная в науке, точнее в философии, она затем распространилась в обществе, породив глобальные социальные изменения во многих странах и то, что с рядом оговорок можно назвать «либеральным обществом». Наука, существующая в либеральном обществе, в свою очередь, испытывает его обратное влияние – как в форме соответствующей атмосферы в научных институтах и способа их организации (социальное влияние), так и в виде либеральной окраски идей, популярных в науке (когнитивное влияние). В частности, в нашей стране «начавшаяся в 1985 г. перестройка принесла либерализацию, и то, что до этого происходило почти подпольно, на неформальных научных кружках и домашних семинарах, вышло на поверхность и внесло новую струю в академическую и профессиональную жизнь» (Смит, 2008, с. 333).

Примером «возвращения» в науку общесоциальных идей, порожденных ею, может служить распространение «методологического либерализма» (Юревич, 2001) и его различных версий – «методологического плюрализма» (Смирнов, 2004) и т. п. – в отечественной психологии. Соответствующие идеи – о необходимости сочетания различных исследовательских подходов, невозможности «единственно правильной теории» и т. д. – были высказаны в отечественной психологии в начале 1990-х годов истекшего столетия, когда в нашем обществе наблюдался пик популярности либеральных идей, что явно не было простым совпадением внутринаучных и общесоциальных настроений. В те же годы в нашей психологии наблюдался и пик популярности «методологического анархизма» П. Фейерабенда, который некоторые отечественные психологи до сих пор не отличают от «методологического либерализма» (отметим в данной связи, что вообще в наших российских традициях – путать либерализм с анархизмом). Характерным было и то, что на различных психологических форумах методологической направленности, проводившихся в нашей стране, обнаруживалось явное количественное доминирование представителей наиболее либеральной – гуманитарной парадигмы над сторонниками естественнонаучной парадигмы, предполагающей существенно больший методологический ригоризм (Юревич, 2005).

В дальнейшем на фоне отчетливо выраженного, говоря словами политологов, «отката» нашего общества от либеральной идеологии107107
  Выразившегося, например, в том, что наша наиболее «либеральная» партия – СПС – на последних выборах в Государственную Думу набрала менее 1 % голосов, и в других подобных симптомах.


[Закрыть] начала проявляться и тенденция к «ригоризации» методологии психологического познания. Громче зазвучали голоса противников «методологического плюрализма» – «методологических монистов» и т. д. (Соколова, 2006; и др.), а «методологические либералы» стали предпринимать попытки «ужесточения либерализма» и его отграничения от «методологического анархизма», нашедшего концентрированное выражение в широко известном кредо П. Фейерабенда «все дозволено» (Фейерабенд, 1986). В последние годы активизировались также усилия по разграничению научной психологии с паразитирующими на ней всевозможными формами эзотерики, а также с поп-психологией и т. п., что тоже можно рассматривать как проявление тенденции к отсечению «чрезмерного либерализма» в отечественной психологической науке и практике.

Близкие тенденции еще раньше были зафиксированы в западной психологии. И. Е. Сироткина и Р. Смит, сопоставив две психологические работы – Р. Кастеля, Ф. Кастеля, А. Ловелл (Castell et al., 1982)108108
  Первое издание этой работы вышло намного раньше.


[Закрыть] и Н. Роуза (Rose, 1999), разделенные тридцатилетием, пришли к такому выводу: «Если сравнивать написанную в 1970-х годах работу Кастелей и Ловелл с вышедшей тридцать лет спустя книгой Роуза, можно увидеть смену политической установки с леворадикальной на консервативную. Если поколение шестидесятников считало, что контроль общества может угрожать индивидуальной свободе, то следующее за ним поколение, взгляды которого сформировались в гораздо более консервативной атмосфере 1980-х годов, не мыслит свободу иначе, чем интернализованный социальный контроль» (Сироткина, Смит, 2006, с. 120).

Именно с этой сменой общественных настроений, в свою очередь «интернализованных» психологической наукой, И. Е. Сироткина и Р. Смит связывают стремительный расцвет психологии в конце прошлого века, а также формирование, в их терминологии, «психологического общества», в котором «человеческая идентичность и смысл жизни задаются преимущественно с помощью психологических категорий» (Сироткина, Смит, 2006, с. 120). Западное общество осознает необходимость контроля над индивидом (в этой связи уместно вспомнить традицию, восходящую к Т. Гоббсу и др.), однако в либеральном обществе внешний контроль над ним уступает место внутреннему, реализуемому с помощью различным психологических технологий (там же). Еще ранее эта тенденция была подмечена М. Фуко, описавшим, как на смену физическим наказаниям пришли наказания психологические в виде, например, тюремного заключения (Фуко, 1999).

Достаточно большое внимание уделяется и другой характеристике западного общества, оказавшей большое влияние на развитие психологической науки, – его индивидуализму. Те же авторы – И. Е. Сироткина и Р. Смит – пишут о «индивидуализации и психологизации современных социальных отношений» (Сироткина, Смит, 2006, с. 116) как об одной из главных предпосылок стремительного развития психологической науки и практики. При этом, скажем, американское общество считается более индивидуалистическим, чем европейское. Это, как неоднократно отмечалось, находит выражение в большем тематическом и методологическом «индивидуализме» американской психологии в сравнении с европейской, выдвинувшей представленную работами С. Московичи, У. Тэшфела и др. «социальную альтернативу» в качестве собственно методологической. В частности, как пишет Г. М. Андреева, «обязательный учет социального контекста в социально-психологическом исследовании является своеобразным „знаменем“ европейской социальной психологии» (Андреева, 2003, с. 20).

Соответствующие изменения более чем рельефно представлены и в отечественной психологии. Коллективизм советского общества (в данном контексте не стоит вдаваться в дискуссию о том, был ли он реальным или вымышленным, существовавшим лишь на уровне идеологических деклараций) и напрямую проецировался на теории, разрабатывавшиеся в советской психологии, и оказывал на нее более тонкое, но тоже очень зримое влияние (см.: Петровский, 1982; и др.). Как отмечает В. Б. Хозиев, «От психологии во времена «побеждающего» социализма как раз требовалось эмпирическое подтверждение социальной (а в ортодоксальном марксизме – социально-экономической) детерминации конкретного человеческого поведения, для чего в идеологически удобную иерархию детерминант выстраивались поочередно общество, ближний социум и семья» (Хозиев, 2007, с. 192). В. А. Кольцова пишет о том, что «Генетически в советскую психологию науку были заложены определенные противоречия, обусловленные ее развитием в рамках единой философской парадигмы, жестких административно-командных форм руководства и идеологического контроля (отрыв от мировой психологии, отказ от разработки «идеологически неприемлемых» проблем» и т. д.) (Кольцова, 2007, с. 12).

Радикальные изменения нашего общества оказали большое влияние на отечественную психологическую науку и практику. Как подчеркивает И. А. Мироненко, «процессы, происходящие в современной российской психологической науке, во многом определяются социальной реальностью, в которой эта наука существует, и отражают противоречивые интересы взаимодействующих в этом поле людей» (Мироненко, 2006б, с. 166). То же самое констатирует В. А. Кольцова: «Трудности, переживаемые современной российской психологией, вызваны, как представляется, в первую очередь общественно-историческими факторами: преобразованиями в области экономической и социально-политической жизни, сменой системы общественных ценностей, изменением научной политики государства, кризисом марксистской философии, состоящим к отказе от гносеологического монизма и утверждении принципа научного плюрализма, недостаточностью социальной, идеологической и материальной поддержки науки» (Кольцова, 2007, с. 12).

Можно выделить как минимум пять глобальных изменений в отечественной психологии, вызванных трансформациями ее общесоциального контекста. Во-первых, исчезла «коллективистская подоплека» отечественных психологических теорий и других видов производимого у нас психологического знания. Во-вторых, в нашем обществе появилось немало богатых людей, которые считают просто неприличным не иметь личных психологов, что стимулировало развитие соответствующей формы психологических услуг (в советское время практикующие психологии работали, в основном, не с индивидуальными клиентами, а с организациями). В-третьих, основные формы внешнего контроля над индивидом, характерные для советского общества, – цензура, парткомы, райкомы, народный контроль, товарищеские суды и т. п. – сейчас отсутствуют. Существуют лишь две формы внешнего контроля над гражданами – суды и криминальные структуры, чего явно недостаточно (в частности, отсутствуют какие-либо внешние формы морального контроля, что играет большую роль в общепризнанной моральной деградации нашего общества). Их дефицит создает повышенную нагрузку на внутренний контроль, в роли которого выступают психологические техники109109
  В частности, т. н. «контролируемая демократия» – это демократия, контролируемая с помощью различных политтехнологий, в разработку и применение которых большой вклад вносят психологи, за что им уже давно пора бы начать нести как минимум моральную ответственность.


[Закрыть]. В-четвертых, индивидуалистическая идеология предполагает первостепенную заботу о себе, в том числе о своем психологическом благополучии, тоже играющую большую роль в расцвете психологической практики. И наконец, в-пятых, общее изменение соотношения пропорций психологической науки и практики, характеризуемое тем, что на 150-тысячную армию практикующих психологов у нас приходятся лишь 3 психологических НИИ, тоже во многом связано с креном нашего общества к индивидуализму. Психологическая наука «обслуживает» глобальных коллективных субъектов – государство, национальную науку, мировую науку, человечество, а психологическая практика в основном – субъектов индивидуальных или «умеренно коллективных», таких как коммерческие фирмы и организации.

Описанные социальные изменения влияют как на общую траекторию развития отечественной психологии, на изменение соотношения академической и практической психологии и др., так и на ключевые траектории развития психологического знания. В частности, традиционная «академическая» траектория, выражаемая схемой: исследование – научная статья – монография – диссертация, все чаще воспринимается как порождающая чисто «бумажное знание», которое вообще не имеет смысла за пределами академической психологии (какой смысл за ее пределами имеет, например, типовой продукт академического исследования – коэффициенты корреляции между переменными?) и явно недостаточная. Ощущается острая потребность продолжить эту траекторию и довести ее до практики, что характерно для естественных наук. Эта потребность ощущается достаточно давно. Так, Г. П. Щедровицкий в начале 1980-х годов говорил о том, что «мы уже не можем дальше играть в игру развития научной техники. Теперь требуется другое: вести исследования так, чтобы результаты их внедрялись в практику, чтобы научное исследование было замкнуто с соответствующей техникой, и чтобы исследование, техника и практика были завязаны между собой в более сложные организмы» (Щедровицкий, 2007, с. 140)110110
  Подчеркнем в этом высказывании очень существенный момент: по мнению Г. П. Щедровицкого, надо не просто внедрять результаты научных исследований в практику (эта тривиальность – общее место любых бюрократических программ развития отечественной науки), а «вести исследования так, чтобы результаты их внедрялись в практику», т. е. закладывать ориентацию на практику в организацию исследований.


[Закрыть].

Аналогичные потребности проявляются и в отношении к различным видам психологического знания, в частности к психологическим теориям. Нетрудно заметить, что на различных психологических конференциях, которые часто носят название научно-практических, общие психологические теории упоминаются довольно редко, зато очень востребованы «теории среднего ранга», имеющие непосредственный выход на практику111111
  Т. В. Корнилова называет их «особыми практико-ориентированными теориями» (Корнилова, 2007).


[Закрыть]. «Практический крен» проявляется и в тематике психологических исследований, например, в широком распространении «погруженных в практику» исследований, в процессе проведения которых психолог, работающий в какой-либо фирме, одновременно и решает ее психологические проблемы, и собирает материал для своей диссертации.

В. Е. Семенов усматривает еще более конкретную связь между трансформациями нашего общества и происходящим в отечественной психологии. По его мнению, в этом обществе сформировалось несколько основных видов менталитета, находящих выражение в психологической науке и практике. «Так, индивидуалистско-капиталистический менталитет, ориентированный на ценности западного рыночного мира, выражается последователями многочисленных направлений западной психологии (от архаичного фрейдизма до гуманистической психологии, от практики Т-групп до НЛП и т. п.)» (Семенов, 2007, с. 41). «Коллективистско-социалистический менталитет продолжает жить прежде всего в работах психологов старшего поколения (труды в русле отечественных теорий отражения, деятельности, отношений, коллектива и др.). Мозаично-эклектический псевдоменталитет и в какой-то мере даже криминальный менталитет выражаются различными антинаучными, но широко рекламируемыми мистическими и шарлатанскими психопрактиками («иррациональная психология», психоастрология, всевозможные самозваные психоаналитики, «белые» и «черные» маги с их приемами внушения и зомбирования). Наконец, православно-российский менталитет, имеющий тысячелетнюю историю, начинает все активнее проявляться в работах и практике православно-ориентированных психологов, сочетающих научный поход с ценностями православия (любовь к Богу и ближнему, совесть, духовность, соборность, противостояние порокам и др.) (там же, с. 41). Возможно, автор этой систематизации слишком утрирует обозначаемые им связи между общесоциальным и внутрипсихологическим. Скажем, далеко не все психологи, проводящие Т-группы, являются носителями «индивидуалистско-капиталистического» менталитета. Но менталитет различных категорий современных отечественных психологов, несомненно, имеет особенности, связанные с общесоциальными процессами.

Любопытная форма «внешней» социальной детерминации психологического знания проявляется в связи с образом российской психологии, сформировавшимся за рубежом. Стерев все частные нюансы этого образа и абстрагировавшись от его специфических особенностей, характерных для различных стран и конкретных психологов, его можно обозначить как представление о том, что российская психология – это труды таких ее корифеев, как Л. С. Выготский112112
  Отметим, что с годами интерес зарубежных психологов к работам Л. С. Выготского только возрастает, что проявляется в росте индекса цитирования его работ. По данному показателю Л. С. Выготский сейчас опережает многих признанных классиков зарубежной психологии (Karpov, 2005).


[Закрыть], А. Р. Лурия и др., со времен которых в ней якобы не сделано ничего сколь-либо значительного.

В отечественной психологии такое ее восприятие за рубежом, в первую очередь на Западе, переживается довольно болезненно, о чем свидетельствуют все основные виды реакции на это восприятие. Первый вид реакции состоит в утверждениях о том, что этот образ неадекватен, в отечественной психологии со времен Лурии и Выготского сделано немало значительного, но ее достижения этого периода мало известны зарубежным психологам в силу ряда причин. Соответственно предлагаются меры по исправлению ситуации путем доведения этих достижений до зарубежных психологов. Второй вид реакции сводится к тому, что если последние достижения отечественной психологии мало известны за рубежом, это нисколько не умаляет ее достижений, а характеризует зарубежных психологов, которые не знают русского языка и не читают наших психологических журналов, что обедняет не российскую, а зарубежную психологию113113
  Такая реакция, выразимая формулой «если они нас не знают, тем хуже для них», становится все более характерной для всего нашего научного сообщества и явно связана с таким макросоциальным фактором, как нарастание патриотизма и антизападнических настроений в современной России.


[Закрыть]. Реакция третьего типа, в основном характерная для наших психологов-эмигрантов (и полуэмигрантов) и наиболее дискомфортная для нашей психологической науки, состоит в самоуничижительном признании адекватности ее зарубежного образа и, соответственно, того, что со времен Лурии и Выготского в ней и в самом деле не сделано ничего существенного.

Не обсуждая вопрос о том, какая из подобных реакций на образ российской психологии, сложившийся за рубежом, более адекватна, подчеркнем его парадоксальность, связанную именно с внешними по отношению к психологической науке социальными факторами. Достижения российской психологии, ассоциирующиеся с именами таких ее представителей, как Лурия и Выготский, и получившие наибольшую известность на Западе, относятся к тому периоду ее развития, когда она существовала за «железным занавесом»: когда отечественные психологи гораздо реже, нежели сейчас, ездили за рубеж, хуже знали иностранные языки, почти не публиковались в зарубежных научных журналах, испытывали большие трудности во взаимодействии с иностранными коллегами, не имели возможности пользоваться электронной почтой и Интернетом и т. п. Сейчас они интегрированы в мировую науку Всемирной паутиной, регулярно ездят в зарубежные страны, публикуются в иностранных научных журналах, состоят в различных международных научных организациях и постоянных контактах с зарубежными коллегами114114
  Об основных проявлениях «глобализации» современной российской науки и ее интеграции в мировую науку см.: Юревич, Цапенко, 2005.


[Закрыть].

Естественно, уровень интеграции современной российской науки вообще и психологии в частности в мировую науку не следует переоценивать. Сейчас отечественные НИИ имеют меньше средств на международное сотрудничество, нежели в советские годы, самая «свежая» зарубежная научная литература, имеющаяся в наших библиотеках, как правило, относится к началу 1990-х годов, большая часть отечественных ученых по-прежнему плохо знает иностранные языки. Однако все же, если принять во внимание описанный выше зарубежный образ российской психологии, налицо очевидный парадокс: скрытая за «железным занавесом» и развивавшаяся в относительной изоляции от мировой науки отечественная психология была лучше известна и выше ценилась за рубежом, нежели нынешняя, «открывшаяся» миру.

Не претендуя на объяснение этого парадокса, обозначим два связанных с ним обстоятельства. Во-первых, на фоне общепризнанной в результате работ Т. Куна, И. Лакатоса и др. некумулятивности развития любой науки, все же разным научным дисциплинам свойственна различная степень кумулятивности. Она наиболее высока в естественных науках и более низка в социогуманитарных, таких как психология. В менее «кумулятивных» дисциплинах, где последующее накапливаемое ими знание испытывает меньшую зависимость от предыдущего115115
  Здесь уместно вспомнить, что каждая новая глобальная система психологического знания возникает «как бы на пустом месте», а весь предшествующий ей опыт развития психологии либо вообще игнорируется, либо в лучшем случае рассматривается как коллекция поучительных ошибок (см.: Юревич, 2005). В данной связи следует привести и наблюдение Д. Прайса о том, что если в естественнонаучных дисциплинах круг чтения исследователей носит концентрированный и четко очерченный характер, то в социогуманитарных науках он является дисперсным и расплывчатым (Прайс, 1976), что иллюстрирует тот же факт – намного меньший удельный вес в последних «общеобязательного» знания. А Л. Харгенс продемонстрировал, что цитируемые источники в социогуманитарных науках сменяются намного чаще, чем в естественных (Hargens, 2000), что также свидетельствует о большей релятивности основополагающего социогуманитарного знания.


[Закрыть], где гораздо меньше удельный вес общеобязательного знания, которым должен обладать каждый их представитель, наблюдается и меньшая зависимость национальной науки от мировой. Соответственно, такие научные дисциплины, как психология, несут меньшие потери от относительной изоляции (полная изоляция национальной науки от мировой, по-видимому, вообще невозможна) от мировой науки, нежели такие, как генетика или кибернетика, достаточно успешно развиваясь и в «собственном соку». Во-вторых, как это ни парадоксально и необычно с позиций традиционных представлений о науке, подобная изоляция не только препятствует, но и может способствовать ее успешному развитию. Дело в том, что погружение в мировой «мейнстрим» неизбежно стирает специфические особенности национальной науки и делает ее более похожей на науку других стран, а относительная изоляция, напротив, способствует проявлению этих особенностей. Достаточно общепризнанно, что интерес Запада к концепции Л. С. Выготского116116
  Общепризнано, что «в период с 1960-х по 1990-е гг. его работы оказали значительное влияние на западную психологию» (Смит, 2008, с. 327), которое в дальнейшем еще более возросло (Karpov, 2005).


[Закрыть] ^был во многом обусловлен тем, что в ней акцентирована линия детерминация психического, которой остро не хватало западной психологии (Karpov, 2005; и др.). Эта концепция, очень не похожая на западные психологические теории и тем интересная для Запада, вобрала в себя специфический социальный контекст советского общества, дух противодействия западной науке, во многом порожденный идеологическим заказом, исторически обусловленную специфику российского менталитета и многое другое.

Похожая ситуация определяет интерес западной психологии к восточным системам знания о человеке, но разработанным не в современной психологической науке таких стран, как Индия и Китай, интегрированной в западную науку и мало от нее отличающейся, а порожденных традиционной восточной наукой, существовавшей в изоляции от западной. Социокультурная «привязка» психологических теорий и других видов психологического знания, по-видимому, во многом ответственна и за тот факт, что, например, в США наименьшую долю – 9 % – ученых-иммигрантов со степенью доктора наук составляют именно психологи (The next twenty-five years of technology…, 1998, p. 33–46), очевидно, многое теряющие при перемещении в инородную социокультурную среду. Она во многом объясняет и то давно подмеченное обстоятельство, что российские эмигранты-социогуманитарии «теряются» в западной науке и, в отличие от наших эмигрантов – физиков, математиков, биологов, программистов и др., крайне редко выходят там на лидирующие позиции. В данной связи уместно вспомнить концепции таких выдающихся российских философов, как И. А. Ильин, Н. А. Бердяев, В. С. Соловьев и др., которые могли быть разработаны только в России, впитав в себя уникальные особенности российского философского мышления и соответствующей социокультурной среды. В подобных случаях, охватывающих и психологические теории, влияние внешних по отношении к науке социальных факторов на системы научного знания более чем очевидно.

По всей видимости, для развития мировой науки вообще и психологии в частности оптимальным является не только теоретико-методологический плюрализм, узаконенный постмодернизмом, но и плюрализм более глобальных интеллектуальных пространств. А ее помещение в какое-либо одно интеллектуальное пространство, скажем, построение всей мировой социогуманитарной науки по образу и подобию американской117117
  Это выражается, в частности, в трактовке любой национальной науки, не похожей на американской, как неполноценной, недоразвитой, недонауки и т. п., весьма характерной для наиболее уничижительного способа восприятия современной российской психологии.


[Закрыть], ее существенно обедняет.