Текст книги "Методология и социология психологии"

ГЛАВА II. РАЗВИТИЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

Методологическое самоопределение психологической науки, как правило, осуществляется в терминах парадигм, а данное, введенное Т. Куном, понятие, получило в ней намного более широкое распространение, нежели такие его «конкуренты», рожденные на территории философской методологии науки, как исследовательская программа (И. Лакатос), исследовательская традиция (Л. Лаудан) и др.

Существуют три основные позиции относительно парадигмального статуса психологии. Согласно первой, которой придерживался сам Т. Кун, психология представляет собой допарадигмальную дисциплину, в которой единая парадигма, способная интегрировать различные «психологии» в единую науку, еще не сложилась, что и отличает ее от более развитых – естественных – наук. Согласно второй, психология – это мультипарадигмальная наука, обреченная на сосуществование различных парадигм, а значит, и принципиально различных вариантов понимания психического, подходов к его изучению, способов производства знания, критериев его верификации и т. д. Согласно третьей позиции, психология – внепарадигмальная научная дисциплина, а представления о парадигмальной логике развития науки, наработанные на материале изучения истории естественных наук, главным образом физики (напомним, что Т. Кун был по образованию физиком), к ней неприменимы.

В психологическом сообществе доминирует вторая позиция, при этом понятие парадигмы используется достаточно вольно, за что, если рассматривать это как недостаток методологической рефлексии психологии, можно возложить ответственность не только на психологов, но и на самого Т. Куна, который не определил введенное им понятие достаточно четко. В результате уже в начале 1970-х годов М. Мастерман насчитала 35 различных пониманий парадигмы (Masterman, 1970), количество которых с тех пор, естественно, не уменьшилось. Все основные подходы к изучению психического, такие как бихевиоризм, когнитивизм, психоанализ и др., принято именовать парадигмами. В то же время психологи, видимо, ощущают некоторую несоразмерность подобных подходов этому понятию, в результате чего в последние годы обозначилась тенденция считать парадигмами в психологии лишь наиболее глобальные и «классические» исследовательские направления, такие как естественнонаучная и гуманитарная психология5050
  Возможно, эти виды психологического исследования лучше обозначить как метапарадигмы, ибо дифференцирующих возможностей понятия «парадигма» явно не хватает для различения основных видов психологического исследования, а дополняющий его термин «метапарадигма» с успехом используется в смежных с психологией науках. Например, в социологии, где В. А. Ядов определяет его следующим образом: «Метапарадигма в социологии есть такое системное представление о взаимосвязях между различными теориями, которое включает: а) принятие некоторой общей для данных теорий философской („метафизической“) идеи о социальном мире с ответом на критериальный вопрос: что есть „социальное“? – б) признание некоторых общих принципов, критериев обоснованности и достоверности знания относительно социальных процессов и явлений и, наконец, в) принятие некоторого общего круга проблем, подлежащих или, напротив, не подлежащих исследованию в рамках данной парадигмы» (Ядов, 2006, с. 11).


[Закрыть], разделение на которые сопровождает эту дисциплину с ее первых шагов.

Б. Ф. Ломов отмечал, что «с самого начала развития психологии как самостоятельной области научного знания в ней возникла две главные линии: одна – ориентированная на естественные науки, другая – на общественные» (Ломов, 1984, с. 342). А Дж. Пайнел прослеживает истоки их расхождения еще дальше – к обострившемуся в XVII в. конфликту между католической церковью и наукой, разрешенному Р. Декартом с помощью дуалистического разделения человека на физическую, подчиненную законам природы, и духовную, имеющую божественное происхождение, субстанции (Pinel, 1993). Подобное «раздвоение» в значительной мере характерно для большинства социогуманитарных дисциплин, что, впрочем, служит слабым утешением для психологии. «В XX в. в социальных науках сформировались две методологические установки анализа – сциентистская и герменевтическая», – пишет М. С. Гусельцева (Гусельцева, 2005). Их расхождение воплощено в таких терминах, как «объективизм» и «культурная аналитика» (Ионин, 2000) и др. Однако такой дуализм не выражает универсальной характеристики человеческого мышления, а относится преимущественно к западной интеллектуальной культуре, от чего она сама явно не восторге. М. Гране, например, ставит ей в пример китайскую мысль: «Главное достоинство китайской мысли состоит в том, что она никогда не отделяла человеческое от природного и всегда концептуализировала человеческое в социальном контексте» (Granet, 1961, p. 1101).

Провести строгую разграничительную линию между естественнонаучной и гуманитарной парадигмами в психологии едва ли возможно. Значительная часть психологических трудов включает как естественнонаучные (например, в виде количественных данных), так и гуманитарные (например, в виде достаточно свободной интерпретации этих данных) элементы, а многие психологи попеременно прибегают то к одному, то к другому дискурсу, скажем, свои тексты оформляя в соответствии с естественнонаучными канонами, а свои устные выступления строя в рамках гуманитарной традиции. Тем не менее, более мягкие различительные признаки классических парадигм сформулированы достаточно четко. Так, вычленяются 6 ключевых характеристик гуманитарной парадигмы, отличающих ее от парадигмы естественнонаучной: 1) отказ от культа эмпирических методов, 2) признание научным не только верифицированного знания, подтвержденного «внесубъектным» эмпирическим опытом; 3) легализация интуиции и здравого смысла исследователя; 4) возможность обобщений на основе изучения частных случаев; 5) единство исследования и практического воздействия; 6) изучение целостной личности, включенной в «жизненный контекст» (см.: Юревич, 2005). Однако подобные критерии дифференциации парадигм подвергаются вполне заслуженной критике. И. А. Мироненко, например, констатирует, что «образ естественнонаучного направления здесь оказывается карикатурно искаженным» (Мироненко, 2006а, с. 107). И создается впечатление, что при подобной трактовке естественнонаучная парадигма отождествляется с ее позитивистским вариантом, а к гуманитарной психологии причисляется все, что не вписывается в его прокрустово ложе.

Предлагаются и другие, хотя и менее строгие, но вызывающие меньшие возражения критерии демаркации. Скажем, Т. Д. Марцинковская основное различие между естественнонаучным и гуманитарным подходами в психологии связывает с разницей между «жестким» естественнонаучным детерминизмом и социокультурной детерминацией, «управляющей продуктивной деятельностью людей» (Марцинковская, 2004, с. 80). Д. А. Леонтьев отмечает, что человека можно одновременно рассматривать, с одной стороны, как природный объект, индивидуальность, с другой, – как личность, которая имеет внутренний мир, характеризующийся через его содержание и через те взаимодействия, в которые надо вступать с этим миром, чтобы позволить таким содержаниям раскрыться. Он констатирует, что первый способ рассмотрения представляет собой традиционный, классический естественнонаучный подход, второй способ – гуманитарный или неклассический (Леонтьев, 2006). При этом, однако, не учитывается, что естественнонаучный подход тоже может быть классическим, неклассическим и даже постнеклассическим (Стёпин, 2000). Отождествление неклассической и гуманитарной составляющей психологии представляется не вполне адекватным и потому, что последняя существовала со времен В. Дильтея и тоже выглядит достаточно классической.

К перечисленным критериям демаркации парадигм можно добавить и такие, как ориентация естественнонаучной парадигмы преимущественно на объяснение психологических феноменов, а гуманитарной – на их понимание; доминирование в первой каузальных объяснений, а во второй – телеологических; более тесная связь гуманитарной парадигмы с психологической практикой; соответствие этой парадигмы постмодернистскому образу науки; отсутствие в ней методологического ригоризма, характерного для естественнонаучной парадигмы, которая ориентирована на позитивистские стандарты проведения исследований и др. Вместе с тем отмечается и релятивность таких различительных признаков. Например, И. Е. Мироненко пишет: «В периоды проявления подобных кризисов, периоды борьбы естественнонаучной и гуманитарной парадигм в психологии ярлык естественнонаучности или гуманитарности используется лишь условно – для обозначения и объединения под общим знаменем неких вступивших в борьбу на территории психологии сил, которые в данный исторический момент в большей степени сосредоточены в области либо гуманитарного направления, либо естественнонаучного» (Мироненко, 2006а, с. 106).

Нетрудно заметить и то, что перечисленные критерии демаркации парадигм носят преимущественно когнитивный, а не социальный характер, будучи отнесенными к характеру производимого в их рамках научного знания и способов его производства (а также верификации и др.), а не к характеристикам соответствующих локусов психологического сообщества, что свойственно философской методологии науки, в отличие от социологии науки, фокусированной на когнитивных, а не на социальных компонентах научной деятельности. Здесь уместно в очередной раз вспомнить Т. Куна, которого систематически обвиняли в том, что он допускал «логический круг», определяя научное сообщество «через парадигму», а парадигму – «через научное сообщество», описывая первую как систему исследовательских приемов, применяемых научным сообществом, а второе – как объединенное на основе парадигмы (Harman, 1983; и др.). Позиция Куна может быть оправдана тем, что все существующее и происходящее в науке имеет двойную – когнитивную и социальную – детерминацию, и за «логическим кругом» стоит соответствующая реальность – «круг онтологический». Научное сообщество в целом, равно как и тот или иной его локус, например сообщества сторонников естественнонаучной и гуманитарной парадигм в психологии, конституированы принадлежностью к соответствующим парадигмам, но существует и обратное влияние: социальные характеристики этих локусов оказывают воздействие на разрабатываемые ими парадигмы5151
  В этой связи следует отметить немалое сходство методологического состояния различных социогуманитарных дисциплин. В. А. Ядов, например, констатирует «методологический анархизм и произвол как принцип пост-неклассического развития социологии» (Ядов, 2006, с. 6), – характеристика, очень похожая на те, которые дают своей дисциплине психологи. В. А. Ядов также описывает состояние современной социологической теории как «многообразие школ, направлений и парадигмальных „созвездий“» (там же, с. 19) и добавляет, что «различие теоретических подходов в социологических „гранд-теориях“, а тем более обилие частных теорий порой вызывают сомнение в том, могут ли социальные исследователи быть причисленными к благородному сословию ученых в классическом понимании подлинной науки» (там же, с. 9). Любой читатель теоретико-методологических текстов в области психологии, наверняка, уловит в этих словах что-то очень знакомое.


[Закрыть].

Социогуманитарное научное сообщество обладает набором характеристик, отличающих его от сообщества естественнонаучного. В частности, как отмечает Д. Прайс, коммуникативные паттерны в естественных и технических науках существенно отличаются от коммуникативных структур, характерных для социогуманитарных дисциплин, где коммуникативные сети формируются как социальные, внедисциплинарные сообщества. Паттерны цитирования в этих дисциплинах носят диффузный, тематически недифференцированный характер, но при этом приобретают вид «социальных солидарностей» – альянсов и клик (Price, 1963). Нечто подобное наблюдается и применительно к «кругу чтения», характерному для различных дисциплинарных сообществ. В естественных науках он имеет точечный и концентрированный характер, в то время как в социогуманитарных дисциплинах – дисперсный и расплывчатый (Арефьев, 2005). При этом социогуманитарии отличаются и более низкими показателями использования научной периодики, в отличие от представителей естественных наук предпочитая ей монографические издания (там же). Существуют также различия в «возрасте» наиболее цитируемых источников в естественных и социогуманитарных науках, состоящие в том, что в последних «старые» работы, труды «отцов-основателей» цитируются чаще, чем «молодые», а наиболее цитируемые источники сменяются чаще (Hargens, 2000). И. А. Климов, основываясь на результатах проведенного им исследования, пишет: «сообщество специалистов, занимающихся социальной проблематикой, оказывается крайне разнообразным с точки зрения социально-биографических ситуаций. Это позволяет предположить, что профессионального сообщества как внутренне интегрированной, устойчивой и воспроизводимой системы коммуникативных действий не существует. Говоря точнее, сегодня имеются определенные «сетевые совокупности» или профессиональные корпорации, и связи между ними, научный обмен и взаимодействие оказываются довольно-таки случайными» (Климов, 2005, с. 215).

Перечисленные характеристики в полной мере распространимы на социогуманитарную часть психологического сообщества, и их тоже можно считать отличительными признаками социогуманитарной парадигмы в психологии, но в данном случае не когнитивными, а социальными.

Парадигмальные различия сказываются также на общих образах психологической науки, сложившихся в психологическом сообществе. Как показывают опросы психологов, она классифицируется и как биологическая, и как медицинская, и как поведенческая, и как социальная, и как образовательная, и как гуманитарная наука, и как наука особого типа (Rosenzveig, 1992), причем психология по-разному характеризуется в разных странах и в различных университетах одной страны. Как констатирует М. Розенцвейг, «в разных странах и университетах существует практика либо классифицировать психологию как особую науку, находящуюся между биологическими и социальными науками, либо расценивать ее как дисциплину, объединяющую биологические, поведенческие и социальные категории» (ibid., p. 71–72). При этом наблюдается любопытная связь между уровнем развития страны и отношением к психологии: в развитых странах ее чаще, чем в менее развитых, характеризуют как биологическую науку, в то время как в менее развитых она чаще воспринимается как наука социальная (ibid.).

Предпринимаются, впрочем, и попытки примирения естественнонаучной и гуманитарной парадигм, открывающего путь к «воссоединению» психологической науки и ее объекта – психологической реальности. Например, Н. И. Чуприкова пишет: «Если деятельность мозга – это отражение действительности и регуляция на этой основе поведения и деятельности, то это и есть психика (курсив мой. – А. Ю.), и не остается никакого места для двух разных сущностей – психики и отражательной деятельности мозга. Это одна и та же сущность, одна и та же реальность. („Не следует умножать сущности без необходимости“.) <…> Там, где долгое время видели две разные сущности, две разные реальности, на самом деле существует одна сущность, одна реальность… психика – это такие уникальные, единственные в природе материальные процессы, которые имеют двойное бытие» (Чуприкова, 2006, с. 186). Эта позиция имеет немало положительных сторон. Вместе с тем, далеко не новая идея о том, что «деятельность мозга – это и есть психика», традиционно вызывала идиосинкразию представителей гуманитарной парадигмы, воспринимаясь ими как один из худших видов редукционизма, а идея «двойного бытия» единой реальности приводит к удвоению самой реальности и тоже не выглядит адекватным основанием ее «воссоединения», равно как и объединения парадигм.

Попытки преодолеть «Великий раскол» сознания на «нейрофизиологию и феноменологию» (Юлина, 2004, с. 148) еще более характерны для философии, где эта проблема, собственно, и зародилась. Р. Карнап сформулировал «тезис физикализма», согласно которому так называемые психологические высказывания подлежат переводу на физический язык, и настаивал на том, что каждое психологическое высказывание следует соотносить с физическими событиями, происходящими в организме человека, что, по его мнению, должно сделать психологию частью единой науки, основанной на физике (Carnap, 1959). К. Гемпель подчеркивал, что психологические высказывания могут быть верифицированы только в случае их перевода в предложения, в которых отсутствуют ментальные категории психологии и содержатся только категории физики. У. Куайн выделил три уровня объяснения человеческого поведения – менталистский, поведенческий и физиологический, объявив первый из них тупиковым, а последний – наиболее перспективным и близким к идеальному – физическому – объяснению (Quine, 1979). Г. Фегл (Feigl, 1958) и Дж. Смарт (Smart, 1959) выдвинули «теорию тождества», основная идея которой состоит в том, что, хотя ментальные и физические термины семантически различаются между собой, они, по сути, обозначают одно и то же.

Позицию, близкую естественнонаучной парадигме в психологии, занимает Д. Деннет, который считает, что объяснять ментальное из ментального, реализуя провозглашенный Э. Шпрангером принцип «psychologica – psychological» (объяснять психическое через психическое), значит топтаться ни месте. Деннет утверждает, что сознание надо описывать на «нейтральном» языке, не являющемся ни физикалистским, ни менталистским, а аналогичным компьютерным программам, в результате чего получится, что «мысли сами себя мыслят» (Dennet, 1986), а «ментального посредника» между нейрофизиологией и содержанием сознания не существует. Предлагаемый Деннетом «нейтральный язык», впрочем, не так уж нейтрален. Этот исследователь пишет, что все ментальные события в конечном счете являются не чем иным, как физическими событиями, а то, что мы субъективно воспринимаем как сознание, есть лишь глобальная доступность информации в «глобальном нейронном рабочем пространстве» головного мозга (ibid.). Близкой позиции придерживаются также П. Черчленд, Н. Хомский, Дж. Фодор и др., которых Р. Рорти обвинил в том, что их больше интересует то, что связывает нас не с Платоном, а с шимпанзе, в попытках «прорваться к природе», «выпрыгнув» за пределы культуры и т. п. (Rorty, 1972). И вообще, как ни парадоксально, в трактовке взаимоотношения тела и духа многие философы оказались более радикальными «физикалистами», чем психологи естественнонаучной ориентации.

В целом же в философии эта проблема выглядит столь же далекой от разрешения, как и в психологии, а более современный «физикализм с человеческим лицом» (Юлина, 2004) обнаруживает такую же несостоятельность в объяснении сложного психологического мира человека, как и физикализм более примитивного типа: «дуализм, устраненный в одном месте, возрождается в другом» (там же, с. 283). «В настоящее время у нас нет концептуальных средств, которые позволили бы нам понять, каким образом субъективные и физические свойства могут быть одновременно существенными сторонами единой сущности или процесса», – сетует Т. Нагель (Нагель, 2001, с. 105). Ему вторит Н. Блок: «Ни одно из имеющихся сегодня в наличии нейрофизиологических или компьютерных понятий не в состоянии объяснить, что же это такое – быть феноменально осознанным, т. е. испытывать боль или видеть красное… Это хорошо известная пропасть в объяснении» (Block, 1993, p. 182). А Дж. Серль констатирует, что для современных материалистов, опирающихся на физическую, физиологическую и прочие естественнонаучные парадигмы, характерна «боязнь сознания» как обладающего «ужасной» для научного объяснения чертой – субъективностью, и формулирует задачу «вернуть сознание в предмет науки в качестве биологического феномена» (Серль, 2002, с. 99).

В результате в разрешении дуализма тела и духа философия едва ли может помочь психологии, и здесь явно не получится поступить так, как предлагает И. Е. Гарбер: «Ответы на многие «вечные» психологические вопросы не нужны ни для практики, ни для теории, поэтому их лучше не задавать, оставив для обсуждения философам» (Гарбер, 2007, с. 108). Психология по-прежнему разделена на две конфликтующие парадигмы, воспроизводя восходящий к Р. Декарту дуализм5252
  При этом одни психологи считают «обращение к категории души глубоко неверным шагом, не только бесполезным, но и весьма опасным для развития отечественной психологической науки» (Мироненко, 2006б, с. 163), другие, напротив, очень приветствуют такой шаг. В. Д. Шадриков, например, пишет: «Понятие «душа» вполне достойно того, чтобы его восстановить в правах как научное понятие. И предметом психологии может стать душа в ее научном понимании» (Шадриков, 2006, с. 25).


[Закрыть]. При этом ряд психологов гуманитарной ориентации с удовлетворением констатируют «победу» гуманитарной парадигмы над естественнонаучной (см.: Юревич, 2005)5353
  Что не соответствует общей статистической картине современной психологической науки (см.: Александров, 2005).


[Закрыть]. Голоса сторонников второй, такие как «теоретическая психология может быть построена только по канону естественных наук» (Аллахвердов, 2003, с. 333), звучат все реже. А необходимость приверженности первой формулируется как норматив: «Исследовательским идеалом должна быть другая, не естественнонаучная, а гуманитарно ориентированная модель познания» (Хозиев, 2007, с. 196). Вместе с тем, со времен Л. С. Выготского, считавшего сосуществование «двух психологий» главным симптомом кризиса (Выготский, 1982), отсутствие единства психологической науки удручает многих ее представителей, которые видят в нем «своего рода уродство методологического тела психологии» (цит. по: Аллахвердов, 2006, с. 101), сожалеют о том, что «современный период стал и временем распада прежде единой отечественной психологии» (Мироненко, 2006б, с. 161) (хотя о том, была ли она единой прежде, можно поспорить).

В то же время в современной психологии сформировалась не только традиция сетовать на ее перманентный кризис, но и своеобразная «поэтика кризиса», восходящая к идее Л. С. Выготского (Выготский, 1982) и других классиков психологии о живительной роли кризисов. Как это ни парадоксально, восприятие происходящего в психологической науке в терминах противостояния двух парадигм тоже можно воспринимать в позитивном свете – как признак ее прогресса, а понятие парадигмы – если не спасительным для нее, то, по крайней мере, способствовавшим упорядочению царящего в ней хаоса исследовательских подходов. Если раньше говорили о двух психологиях (Выготский, 1982; и др.), то теперь – о противоборстве двух парадигм, существующих в одной науке, что выглядит шагом вперед в ее развитии.

Констатация противостояния естественнонаучной и гуманитарной парадигм тоже не является единственным способом восприятия их взаимоотношений, которые не всегда расцениваются как антагонистические. И. А. Мироненко, например, считает, что «в психологии всегда существовали и, наверное, будут существовать естественнонаучное и гуманитарное направления в их традиционном понимании; первое связано с естественными науками, второе – с гуманитарными. Неизбежно между ними будет сохраняться и определенная разница в методологии и – в большей степени – в методах исследования. Однако никакого антагонизма между этими направлениями в сфере науки ожидать, на мой взгляд, не следует» (Мироненко, 2006а, с. 110). Высказывается и представление о полипарадигмальности психологии, ее обреченности на сосуществование различных парадигм, которое не расценивается как проявление ее раскола и разобщенности (Смирнов, 2006; и др.).

Правда и вокруг этого представления ведутся ожесточенные дебаты, в результате чего психологическое сообщество переживает еще один «раскол» – на методологических плюралистов, признающих за разными парадигмами и глобальными психологическими теориями равные права на существование, и методологических монистов5454
  Вообще же современных психологов по критерию их общеметодологических ориентаций можно разделить на: 1) методологических нигилистов, 2) методологических ригористов (или методологических монистов), 3) методологических либералов, 4) методологических плюралистов (Смирнов, 2006).


[Закрыть], убежденных в том, что в науке может существовать только одна, «единственно правильная» парадигма. Дискуссии между ними ведутся в довольно жесткой форме, подчас даже более агрессивной, чем споры между сторонниками самих парадигм. Скажем, монист Е. Е. Соколова обвиняет плюралистов в «методологической беспечности и безграмотности» (Соколова, 2006б, с. 107), в «убийственной критике монизма» (Соколова, 2006а, с. 16), а взаимоотношения между монистами и плюралистами характеризует так: «Не думаю, что в психологии дело обстоит менее драматично (чем в исторической науке, где каждый отстаивает собственное видение истории. – А. Ю.), разве что пока за стремление к научной объективности еще не додумались стрелять через дверь» (Соколова, 2006б, с. 111)5555
  Отдавая дань способности этого автора драматизировать ситуацию, обозначая ее чуть ли ни в криминальном свете, а плюралистов – в образе своего рода «методологических террористов», которые «разве что не стреляют через дверь», следует отметить, что, как это ни парадоксально, дискуссии, ведущиеся в подобной тональности, иногда больше служат на благо науке, нежели более спокойные обсуждения. Они содействуют привлечению внимания к методологическим проблемам психологической науки и превращению этой области, еще совсем недавно считавшейся одной из наиболее скучных и безжизненных, в одну из ее самых «горячих точек».


[Закрыть]. Обличительно и при этом интригующе звучат и отнесенные к «плюралистам» слова Е. Е. Соколовой о том, что ей «…не безразлично, каковы ценности занятого наукой человека: рассматривает ли он науку исключительно как средство заработка, признавая научной лишь ту картину мира, которая приносит ему доход…» (Соколова, 2006б, с. 112). (Интересно, как можно заработать с помощью картины мира, равно как и то, где и сколько платят плюралистам за разделяемый ими образ психологии?)

Достаточно жестко отвечает Е. Е. Соколовой плюралист Т. В. Корнилова, которая хотя и не «стреляет через дверь» (хочется надеяться, что до этого монисты и плюралисты все же не дойдут), но пишет: «С моей точки зрения, недопустима подмена эмоциональным контекстом неприятия той или иной позиции размышления на выбранную (автором же) тему. Это несовместимо с бытием в психологии (как в научном сообществе) тех авторов, которые вслед за М. Мамардашвили принимают доводы в пользу возвращения уважения человеку думающему и „додумывающему свои мысли“» (Корнилова, 2006, с. 99). В общем, вопреки сделанному Г. С. Батыгиным наблюдению о том, что «склонные к деконструированию дискурса постмодернисты ведут себе по привычке вызывающе, но и уравновешенные „позитивисты“ чувствуют себя немного стрейнджерами» (Батыгин, 2005, с. 336), в данном случае весьма агрессивно ведут себя обе стороны.

Таким образом, попытки примирения психологических парадигм на уровне общих методологических представлений оборачиваются еще более жаркими баталиями и реанимируют один из «вечных» вопросов психологической науки – о том, существуют ли в ней вообще представления, по поводу которых психологическому сообществу удалось бы достичь согласия. Впрочем, в методологический плюрализм, в отличие от методологического монизма, органично вписывается и отсутствие согласия на всех уровнях: если различные парадигмы, глобальные психологические теории, воззрения на природу психического и т. д. равноправны, то аналогичное можно сказать и в отношении общих представлений о путях развития психологической науки.

Остроту парадигмального противостояния нисколько не снижает то обстоятельство, что парадигма, считающееся в психологии естественнонаучной, по сути является квазиестественнонаучной. «Естественнонаучность» обеспечивается в этой дисциплине преимущественно двумя способами: 1) путем соблюдения позитивистских стандартов проведения исследований, ассоциирующихся с естественными науками, 2) с помощью «привязки» психологических процессов к физиологическому субстрату. Доминирует, за исключением биологических5656
  Совокупность этих направлений, объединенных «биологическим подходом к изучению психологических феноменов» (Pinel, 1993., p. 4), Дж. Пайнел называет «биопсихологией», которую характеризует как «одну из наиболее стремительно прогрессирующих отраслей науки» (ibid., p. XI), включающую 5 основных разделов: 1) физиологическую психологию, 2) психофармакологию, 3) нейропсихологию, 4) психофизиологию, 5) сравнительную психологию.


[Закрыть] направлений психологии, первый способ. При этом позитивистские стандарты проведения исследований – использование репрезентативных выборок, вычисление коэффициентов корреляции, применение более сложных математических процедур, попытки фиксации независимых переменных и т. п. – выглядят как имитация исследовательской методологии, характерной для естествознания, и дают «на выходе» знание, существенно отличающееся от естественнонаучного, не отвечающее критериям универсальности, воспроизводимости и др. В частности, как подчеркивает Дж. Пайнел, для психологии характерны «квазиэкспериментальные исследования, выглядящие как эксперименты, однако не являющиеся подлинными экспериментами ввиду отсутствия контроля над переменными» (Pinel, 1993, p. 10)5757
  При этом, как свидетельствуют расчеты, примерно 40 % психологических исследований основаны именно на экспериментах, в то время как на опросах – 36 %, на контролируемом наблюдении – 16 %, на изучении отдельных случаев – 4 % и на кросс-культурных методах – 3 % (Rosenzweig, 1992).


[Закрыть]. Все это, естественно, прекрасно известно психологам, претендующим на «естественнонаучность» своих исследований (для многих из которых она выступает аналогом научности), однако они предпочитают либо не замечать отличий психологии от естественных наук, либо делать вид, что эти отличия не слишком существенны и не принципиальны. В то же время квазиестественнонаучный характер психологических исследований очевиден, и то, что считается в психологии естественнонаучной парадигмой, характеризуется ориентацией на естественные науки как на образец «научности», а не реальным соблюдением принятых в них исследовательских стандартов. Но недостижимость «естественнонаучной мечты» делает лелеющих ее психологов не более, а менее толерантными к сторонникам гуманистической парадигмы, отвергающим естественнонаучные стандарты, – возможно, потому, что именно они воспринимаются как одна из причин ее недостижимости.